Текст книги "Седьмой лимузин"

Автор книги: Дональд Стэнвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 39 страниц)

Глава тридцать восьмая

«Этторе Бугатти, должен признать, обладал поразительной самодисциплиной. Любой другой на его месте начал бы болтать о нашем с Люсиндой злодеянии направо и налево, нагородил бы неизвестно чего. Но, разумеется, что касается сплетен и пересудов, он мог себе позволить роскошь не торопиться. Заронить в землю семя – и предоставить остальным собирать урожай».

«Лазурный экспресс» неторопливо шел вдоль Лазурного берега – Сен-Тропез, Антибы, Ницца, – и Гривен старался не чувствовать себя леммингом, которого тянет на берег моря. Первое мая. Они с Люсиндой, да и вся съемочная труппа, по-прежнему сверяли свой шаг с поступью Лили – по привычке или от отчаяния, – делая вид, будто ровным счетом ничего не произошло.

Да и что им еще оставалось? Гривен раз за разом задавал этот вопрос, а Люсинда, жалко пожимая плечами, отворачивалась и смотрела в окошко. Ори, Карл, скандаль, поставь мне синяк под глаз, разве я этого не заслуживаю?

Сейчас я не вправе. По крайней мере, сейчас. Да и как уродовать твое прелестное личико. Как мы объясним это окружающим?

Кроме того, человеком, действия которого и впрямь имели решающее значение, оставался Бугатти. Что за скандал он устроит, как далеко решит зайти. И как быть с другим, по-прежнему и неотвратимо ждущим того, что ему обещано? Не сегодня и не через неделю, но в обозримом будущем. Один образ постоянно преследовал сейчас Гривена. Он сидит у лунки на замерзшей реке, с удочкой и с крючком, но без наживки и без добычи. Ах да, мой дорогой, видели бы вы только королевский лимузин, который сорвался у нас с крючка!

Сливки общества следовали на «Лазурном экспрессе» до Монте-Карло. Грейс Мур, Шанель, Сомерсет Моэм и его вечно пьяный компаньон. Гонки, гонки, в поезде не говорили ни о чем, кроме гонок, несколько отвлекаясь разве что на непредсказуемые повороты рулеточного колеса. Стоило Гривену и членам его группы выйти на перрон, как попутчики превратились в совершенно незнакомых людей, а они сами почувствовали себя в полном одиночестве. Но не надолго. По платформе к ним уже спешили Зандер и Хеншель с видом людей, стосковавшихся потому, чтобы им отдавали распоряжения.

– Слава Богу, вы наконец приехали, Карл. И Хеншель вручил ему телеграмму:

С СОЖАЛЕНИЕМ ИЗВЕЩАЕМ ЭЛИО ЧЕЗАЛЕ ОТКАЗАЛСЯ ОТ ДОЛЖНОСТИ ЭКСПЕРТА УФА ТЧК И БОЛЕЕ У МЕНЯ НЕ РАБОТАЕТ ТЧК ОТКАЗЫВАЮСЬ ОТ ДАЛЬНЕЙШЕЙ ПОДДЕРЖКИ ПРОЕКТА ЛИЛИ ХАГЕН ТЧК ПРИЧИНЫ СКОРО СТАНУТ ИЗВЕСТНЫ ВСЕМ ТЧК НАДЕЮСЬ НОФ И ДРУГИЕ ОФИЦИАЛЬНЫЕ ЛИЦА ПОСЛЕДУЮТ МОЕМУ ПРИМЕРУ ТЧК ЗАДАТОК ЗА ЛИМУЗИН ВОЗВРАЩАЮ ПОЛНОСТЬЮ ТЧК НАДЕЮСЬ ДЕНЬГИ НАЙДУТ ДОРОГУ ДОМОЙ ТЧК

– Ноф дал о себе знать сегодня утром, – прокомментировал Зандер. – Все наши предварительные договоренности утратили силу.

Гривен велел всем успокоиться.

– Ну что ж, господа. – Он попытался овладеть собой – справиться с подбородком, плечами, грудью. – Мы с Этторе… поссорились. Или, скорее, он со мною поссорился. И я толком не знаю, из-за чего. Но он художник – а мы, художники, ведем себя непредсказуемо. – Участники группы неуверенно заулыбались, увидев, как Гривен постучал себя по лбу. – Так что, судя по всему, нам с фройляйн Краус придется поискать техническую помощь в плане автомобильного дела где-нибудь в другом месте. И, судя по всему, господин Бугатти самым неизящным образом прервал все отношения с кинокомпанией. Мне жаль, что так произошло, это сулит нам дополнительные сложности. Но, уверяю вас, мы с ними справимся.

На двух конных экипажах они отправились в «Отель де Пари». В канун Гран-при Монте-Карло поездки на конной тяге представляли собой суровую необходимость. Машинам был запрещен въезд на все улицы, пересекающиеся с трассой, что означало остановку автомобильного кровообращения не только в городе и его окрестностях, но и во всем государстве. В государстве размерами не больше берлинского зоопарка, но тем не менее…

С балкона своих гостиничных апартаментов Гривену удалось окинуть взглядом едва ли не всю эту страну. Гавань, наполненная парусными игрушками ценой в миллион долларов каждая, окруженная ленточками дорог, разграниченными булавками значков, – здесь и разыграется завтрашнее сражение.

– Пойду-ка лучше погляжу, много ли друзей у нас еще осталось. – Гривен повернулся к Люсинде. – А ты останешься в номере, не правда ли? Поставь за меня свечу.

– Я поставлю две.

В сопровождении начальников съемочных бригад – Зандера, Хеншеля, Топоркова и Шнеера – Гривен отправился на виллу, временно превращенную в главный командный пункт, к Энтони Нофу, учредителю и распорядителю первого Гран-при Монако, который, вслушиваясь в сбивчивые пояснения Гривена, сидел, полуотвернувшись от него.

– Вы сами должны понять. – Ноф раздавил в пепельнице окурок. – Этторе Бугатти чрезвычайно важная и влиятельная персона в нашей отрасли. Он командует, а я подчиняюсь, особенно когда речь идет о «недостойном поведении», – а это точная цитата, – применительно к вам и вашим сотрудникам.

– Карл! – рявкнул Топорков. – Неужели вы дадите спуск этой лошадиной заднице?

Однако выдержка возобладала. Вернувшись со всеми в экипаж, Гривен велел извозчику прокатиться по берегу, чтобы и ему и его людям удалось несколько проветриться. Нечего отчаиваться, господа. Ноф командует гонками, но улицы города ему не принадлежат. «Снимем, что сможем, с обочины – и сматываем удочки». Хотя и это не поможет; их всех – от Люсинды до последнего такелажника – уже заклеймили как париев.

«Недостойное поведение». Строго говоря, более чем расплывчато. Да и Ноф выглядел не столько возмущенным, сколько заинтригованным. Так что, не исключено, Этторе решил проявить известную осторожность: хорошенько подумал – и не стал открывать все карты. Гривену оставалось лишь цепляться за такую возможность.

Когда они проехали мимо церкви Сан-Дею, из-за угла вынырнула алая «Альфа». Отлученные от трассы до рассвета, будущие победители (или побежденные) пытались хотя бы подобраться поближе к заранее воздвигнутым баррикадам. «Деляж», «Ликорн» и даже бампер небесно-голубой Тридцать пятой модели «Бугатти».

Гривен довольно быстро научился не вздрагивать каждый раз, когда мимо него проносилась Тридцать пятая модель. Разумеется, их здесь должно было оказаться немало: сравнительно недорогие, с повышенной остойчивостью, они идеально вписывались в зигзаги и развороты здешней трассы. Гривен увидел тут Уильямса и Широна из команды Бугатти, но оба, заметив его, даже не сбавили хода.

Через какое-то время он и вовсе перестал обращать внимание на эти чертовы машины, пока наконец на улице Массене шум мотора не донесся до него… откуда-то сзади… и вот Тридцать пятая модель, видеть которую ему определенно не хотелось, перегнала конный экипаж, и Элио, сняв очки, ухмыльнулся… нет, скорее, состроил гримасу.

Как это ни странно, пережитое пошло ему на пользу. У него на лице обозначились новые линии, прежние стали более резкими; но это лишь подчеркнуло общую привлекательность.

– Я слышал, что ты приехал, Карл. Но, честно говоря, не мог этому поверить.

Гривен вышел из экипажа, пошел по направлению к машине Элио, чтобы их беседа протекала не на слуху у группы.

– Мне ведь нужно закончить картину. А как ты?

Колючка впилась слишком внезапно, чтобы ее можно было сразу же выдернуть. Сильно заморгав, Элио отвернулся, всмотрелся в средиземноморскую лазурь.

– Я обнаружил, что жить можно и без… спонсора. Ничто не помешает мне получить приз – и оставить призовые деньги себе. Спасибо за чудесный подарок.

Он погладил крыло своего «Бугатти».

За плечами у Гривена послышалось осторожное покашливание. Его спутники, подобные Четырем Всадникам Апокалипсиса, следили за ним, ожидая нового поворота в происходящей драме. И вдруг ему расхотелось начинать все сначала – обмениваться обидами, попреками, и так далее.

– Нам надо поговорить, причем не здесь. Нам с Люсиндой пришлось расстаться с тобой. Но это не означает, что твоя судьба стала нам безразлична.

Элио, казалось, ожидал чего угодно, только не такого великодушия.

– Ты и впрямь сущее чудо, Карл. Пытаешься после всего, что натворил, казаться порядочным человеком. – Его лицо напряглось, он заговорил специально громко, чтобы его услышали окружающие. – А что Люсинда? По-прежнему изменяет нам обоим?

И тут же они расстались, даже, скорее, распались в разные стороны, но в это последнее мгновенье Гривен мельком увидел другого Элио – и вид у того был потерянный. Но вот он уже нахлобучил гонщицкие очки, мотор Тридцать пятой взревел и машина унеслась вверх по холму в сторону казино. К несчастью, Гривену приходилось считаться и с членами своей группы. И прежде всего, с Топорковым.

– Хватит ходить вокруг да около, Карл. Полагаю, вы обязаны дать нам какие-то объяснения.

В экипаже на него уставились во все глаза. От него ждали слов. Но что он мог им сказать? И вдруг ответ пришел, причем с удивительной легкостью.

– Это… очень сложно, Николай. Скажем так, господин Бугатти – это джентльмен старинных правил. И мы его шокировали. Мы с Люсиндой. Он узнал о наших… взаимоотношениях. С Элио. Ну, сами понимаете.

Да, Николай понял это. Покраснел, потупился. Гривен тоже залился румянцем, хотя и не таким ярким. Ему было стыдно: он выдал малую часть правды лишь затем, чтобы скрыть великую ложь. Но как удачно объяснялись этой фрагментарной истиной все наличествующие факты! Полное затмение.

После недолгих размышлений Гривен понял, что ему необходимо рассказать Люсинде о встрече с Элио. Нет смысла скрывать – особенно с учетом того, что Элио выйдет с утра на стартовую линию. Но сперва Люсинду следовало насытить – удовлетворить все или почти все потребности.

Ресторан «Отеля де Пари» соответствовал своей высокой репутации. Рябчики по-русски, зразы по-кавказски – меню здесь было ориентировано на вкусы аристократов из русской эмиграции, по-прежнему слывших в Монте-Карло арбитрами хорошего тона. Люсинда, широко раскрыв глаза, следила за тем, как официант прокладывает себе дорогу к престарелой русской графине, держа на серебряном блюде порцию медвежатины.

Но при всем при том она едва притронулась к еде, слушая рассказ Гривена; потом и вовсе оттолкнула от себя тарелки, дожидаясь, когда же им наконец подадут счет. И не задала ни одного вопроса об Элио.

– Не поднимешься ли наверх, Карл, за нашими паспортами? Они понадобятся в казино. Нынче ночью я решила полностью положиться на свою удачу.

В казино их встретили с превеликой радостью, препроводили мимо «кухни», то есть помещений, отведенных главным образом для туристов, в относительно спокойные приватные залы. Люсинда решила сыграть в рулетку, поставив на дни рождения и на шестерку – номер их апартаментов в гостинице. Гривен играл более осмотрительно, придерживаясь псевдонаучной системы чередования красного и черного. Так или иначе, повезло им обоим. Собралась толпа зевак, сопровождавшая аплодисментами каждое прибавление к небоскребам разноцветных фишек. Вдвоем они выиграли почти семьдесят пять тысяч франков.

– Удача улыбается нам, Карл. – Люсинда, остановившись, посмотрела в ночное небо. – Как ты думаешь, не удастся ли нам внушить Гитлеру, что это знаменье?

Им следовало бы знать о том, что Небу было угодно, чтобы в эту ночь они остались дома. В полседьмого утра Гривен спустился с Люсиндой в холл, чтобы ей нанесли грим. В холле, ближе к выходу, они увидели не только господина Гебеля, но и всю съемочную группу, только что вывалившуюся из лабиринта здания казино. Их сотрудники стояли тесной кучкой.

Он взял Люсинду за руку. Ах ты, Господи. Все было написано у них на лицах. Озадаченность, недоверие, прямой упрек. Топорков стоял чуть спереди, сурово нахмурившись, он явно был избран предводителем и оратором. И бежать на этот раз уже некуда, хотя каждый шаг – как по лезвию бритвы.

Николай никак не мог решиться заговорить – и фройляйн Шнайдер подалась вперед. Вид у нее был не столько рассерженный, сколько чудовищно разочарованный. И вот она заговорила. Разумеется, чего-то в этом роде следовало ожидать. Фройляйн Шнайдер и Топорков вчера поздно вечером посетили кабаре в Монаковиле, старой части города, и застали там Элио – одинокого и в стельку пьяного. И они побеседовали.Гривен видел эти слова заглавными буквами, словно они были выгравированы на могильном камне.

Лица всех присутствующих повернулись в сторону Гривена, от него наверняка ждали полного отрицания, яростного опровержения. Гривен так было и начал, но шестеренки не проворачивались, и там, где он провалился, неожиданно преуспела выглядящая на диво серьезной Люсинда.

– Мы с Карлом действительно совершили определенные ошибки. Но как раз сейчас тот вопрос, нравимся мы вам или нет, не имеет значения. – Она приняла театральную позу перед большой и в данный момент слепой камерой Николая, иронически потрепала ее рукою. – Сегодня мы все служим одному господину, не так ли?

Положись на Люсинду, она всегда метит прямо в сердце. Какой немец не откликнулся бы всей душой на зов Долга? По едва заметному сигналу Топоркова, сурового, но честного воина, вся труппа рассыпалась на заранее намеченные для съемок позиции, заодно вступив в борьбу за жизненное пространство с уже многочисленной публикой.

Как и в случае с гонками на Нюрнбергском круге, Лили должна была по сценарию выйти на линию старта, – и вот Гривен велел ей занять максимально выгодную позицию, проинструктировав соответствующим образом и нового дублера. (На этот раз, слава богу, им оказался далекий от политических дрязг бельгиец.) Судьи, люди из команды Нофа, фыркали, но не вмешивались. У них и без того хлопот хватало: давать отмашку на стартовую линию все новым «Бугатти», «Альфам», «Деляжам». И здесь, рядом с большим Мерседесом Карачиолы, появился плюгавый виновник сегодняшнего несчастья.

Гривен не испытывал гнева, только чудовищную холодность. Элио глядел только прямо перед собой. Он был в шлеме, в перчатках, в коже с ног до головы, но выглядел при этом весьма неуверенно. Что на него было не похоже, но ведь в конце концов он прибыл сюда с похмелья. Однако убрать его из кадра не было ни малейшей возможности. Люсинда, находящаяся на переднем плане, повернулась, пристально всмотрелась в его лицо… «Удачи!», – крикнула она, помахав рукой в белой перчатке. И чересчур ослепительно улыбнулась – Люсинда всегда отличалась извращенным чувством юмора.

Черно-белый флаг, ракетница, фальстарт, выхлопные газы и грохот… все, как прежде, но история не повторяется или же повторяется только как фарс. Стоило Люсинде забраться в Тридцать седьмую модель, повинуясь приказу Гривена, как они вдвоем увидели: Элио, дав газу, обгоняет какую-то «Альфу».

Здесь не ожидалось кросса по пересеченной местности, как в Нюрнберге или в Ле Мане, – только безумная гонка по городским улочкам, весь круг менее двух миль. Ни на одну секунду не затихал рев двигателей; не прошло, казалось, и нескольких мгновений, как первые лидеры вышли на заключительную прямую первого круга, которая пролегала возле нефтеперерабатывающего комбината. Две Тридцать пятые модели (но не та, на которой ехал Элио) прошли первый круг менее чем за две минуты. Но один круг мало что доказывает, когда предстоят еще девяносто девять. Элио показался достаточно скоро, сразу вслед за Рене Дрейфусом, и уже настигая его.

– Не уходи, – шепнул Гривен Люсинде, садясь на взятый напрокат велосипед. – Я сейчас вернусь.

После того, как главные кадры были уже отсняты, настало время проверить, как обстоят дела у других участников съемочной группы. Кто что успел отснять? Добились ли мы всего, что могли, с учетом сложившихся обстоятельств? Но усилия Гривена пошли прахом, в ответ ему только хмыкали, не желая ни на миг отвлечься от захватывающего зрелища.

В конце концов он остановился у поста, на котором работал Баберски, – здесь был самый крутой поворот на всей трассе, дорога ныряла в туннель под железнодорожными путями прежде чем повернуть под прямым углом в сторону моря. Гонщики лихо вписывались в поворот на девяносто градусов, за колесными торпедами стлался дым, пропитанный испарениями резины.

– А вот и Дрейфус, – сказал Гривен, обращаясь главным образом к самому себе.

Буквально в любую секунду должен был появиться Элио. Разумеется, главной задачей, поставленной перед съемочной группой, было выделить среди участников гонок Тридцать седьмую модель Лили и снять «ее» в самом победоносном виде, хотя мсье Ляфоре, их новый гонщик, не должен был делать ничего, стараясь разве что не путаться под ногами у остальных. Ага, вот и белая Тридцать седьмая, она выскочила из туннеля и повернула направо следом за Карачиолой. А вот и Элио. Глаза в очках уставились прямо на Гривена, но увидел ли гонщик его на самом деле? Невозможно судить ни о чем, кроме действий Элио. Устремившись вперед, он взял в сторону, прижав Тридцать седьмую модель к обочине, пошел на дальнейшее сближение, на такое сближение, что у Баберски сдали нервы.

– Вот ведь дерьмо, Карл. – Вытерев вспотевшие руки о штаны, он попрочнее установил треногу. – Неужели эту битву втроем нельзя было закончить в постели?

Но Гривен не слушал его. Случайность? Возможно. Ляфоре и впрямь ехал слишком медленно. Но нет, не стоит обманывать самого себя, иначе кастрюля под паром взорвется тем более. Гривен возмутился, провожая глазами дымный след автомобиля, уже завершившего поворот. Интересно, как бы это выглядело: чудом погнаться за машиной, догнать, впрыгнуть на борт, схватить Элио за горло…

– Вы снимаете? – спросил он у Баберски.

– У меня пленки маловато. Что вы хотите, Карл? Отснять всю гонку?

– Нет, только это.

Включив камеру, Баберски нацелил ее на выход из туннеля. Две минуты, может быть, и меньше. Первым из туннеля вырвался мерседес Карачиолы, сперва загородив всю дорогу, а затем, для разнообразия, помчавшись по дальней полосе. Сразу за ним Уильямс… а вот и Элио, в азарте погони, намереваясь теперь обойти и Карачиолу.

Поворот руля, дикий рывок вправо, в сторону Мерседеса, попытка затормозить на внешней гравийной дорожке. Вокруг небесно-голубого пятна, в которое превратился металлический корпус «Бугатти», четыре отчаянно вертящиеся колеса словно бы стали из круглых овальными. И вот одно из них просто исчезло, отвалилось и в своем полете захотело унести с собой все живое.

Ударная волна сшибла Гривена с ног. Подняв глаза, он увидел, что Тридцать пятая модель поднялась в воздух – причем не плавно, но на слепой бешеной скорости. Элио, перевернувшись вверх ногами, по-прежнему оставался в кабине.

Гривен, вместе с остальными, помчался на край скалы и уставился с обрыва в средиземноморскую волну, плещущуюся сейчас так спокойно, словно ей только что бросили какую-то подачку. На поверхности воды не было ни машины, ни тела – только вихри пены отмечали то место, куда рухнул «Бугатти». Затем из воды показалась голова. Очки у Элио слетели. Он жалко перебирал руками, что, впрочем, могло оказаться всего лишь оптическим эффектом, вызванным колыханием вод.

Мускулистый молодой человек, скинув куртку, нырнул с обрыва. Поплыл, рассекая воду мощными гребками. Подвел руки под тело Элио, а потом, посмотрев на берег, поднял вверх кулак с оттопыренным большим пальцем – мол, все в порядке. Все в порядке, хотя вода, там где они барахтались, побагровела от крови. Баберски со скрежетом развернул треногу, направив объектив в сторону моря.

– Да что это с вами? – заорал на него Гривен.

Баберски очень по-немецки – дескать, приказ есть приказ – пожал плечами.

– Подумал, что вам захочется сохранить такой сувенир.

Где-то неподалеку завыла полицейская сирена, заработала трещотка «скорой помощи». Толпа зевак, уже выскочивших на берег, преграждала дорогу к безжизненной фигуре, распростертой на песке. Медики забинтовали ему грудь и унесли Элио на носилках. Нет, Элио, ты ведь знаешь, я имел в виду нечто совсем другое. Хорошо было бы, конечно, признаться, да только в чем? В убийстве методом загадывания желания?

Гривен что было силы принялся крутить педали, поспешая за каретой «скорой помощи». Никому не нужно было объяснять, в какую больницу и что за несчастный случай. Вся крошечная страна, казалось, уже знала о катастрофе, руки услужливо потянулись, указывая ему дорогу в отделение экстренной помощи.

Но доктора и сиделки пробегали мимо него. Нет, господин Чезале в операционной. Извините, о состоянии ничего не можем сказать. Извините, извините.

Скамья взывала: сядь и подожди. Гривен, уставившись на стенные часы, следил за тем, как минутная стрелка вновь и вновь бежала по кругу. Но вот послышался стук знакомых каблучков в дальнем конце коридора. Все еще в костюме для съемок, Люсинда беспомощно всхлипывала, дав горю лишь первый выход.

Что стряслось, Карл? Да, знаешь ли, дорогая, я убил его – взял и убил. Нет, этого он не сказал. Он сказал не совсем это.

– Все произошло в моем присутствии, понимаешь? Просто анекдот!

Но Люсинда не оценила юмора.

– Черт тебя побери, – без истинной злобы в голосе сказала она, хлопнув его по плечу. – Машины, сплошные машины – больше тебя ничего не интересует. Сколько еще «Бугатти» ты намерен разбить?

Усталая, она тут же заснула. Гривен принялся гладить ее по волосам, испытывая какое-то странное греховное утешение при виде длинной череды незадачливых самоубийц, порезанных в пьяной драке матросов, избитых жен. Весь мир представлял собой сплошной бардак, а не только тот, в котором обитал он сам.

– Прошу прошения.

Доктор, причем новый; он мягко улыбался, дожидаясь, пока проснется Люсинда.

– Мне кажется, вы хотели узнать. Мсье Чезале забылся спокойным сном. Настолько спокойным, насколько спокоен может быть сон при контузии, ожогах третьей степени, переломах руки, ноги и четырех ребер. Осколки одного из ребер проникли в левое легкое. Нам с ним пришлось повозиться, и сперва мы очень за него беспокоились.

– А можно нам повидать его? – спросила Люсинда, заранее побледнев на случай, если ей это разрешат. Доктор одобрительно блеснул глазами.

– Пару минут, не больше.

Пока они шли по коридору, Гривену внезапно захотелось, чтобы само его тело подняло бунт и понесло его в противоположную сторону, подальше от указующего и обвиняющего перста Судьи. Что бы ни случилось, ты, Карл, как всегда, виноват во всем. Что ж, по крайней мере, Элио не удастся спрятаться за этими чертовыми очками.

Отвратительная мысль, бестактная и безвкусная. Доктор подвел их к фигуре, словно бы извлеченной из египетской пирамиды. Глаза Элио оставались чуть ли не единственными незабинтованными точками, да и для них в перевязках оставили только узкие щелки.

«Нам удобно?» – Доктор занялся своей рутиной, поправляя подушки и повязки. Безутешный вздох, пальцы Элио потянулись к блокноту с карандашом, которые оказались вне зоны досягаемости.

Доктор вложил их в единственную здоровую руку Элио.

– Не надо утомлять его, – прошептал он столь таинственно, словно подобную информацию нельзя было донести до слуха пациента. – Сиделка скажет, когда вам надо будет уйти.

Они посмотрели друг на друга вызывающе, так, во всяком случае, определил это Гривен. Люсинда отчаянно просигналила ему бровями: давай начинай! Нет, сначала ты. Нет уж, прошу тебя, я потом. В конце концов ей пришлось взять инициативу на себя: деликатным движением она едва прикоснулась к плечу Элио.

– Дорогой, мы так расстроены! Никто не хотел, чтобы все так закончилось. Верно, Карл? Ка-арл?

Но Элио это было не интересно. Он что-то нацарапал в блокноте, подсунул листок посетителям. «Кто выиграл?» – значилось там.

Гривен поневоле рассмеялся. Но ведь и впрямь, сидя в приемной, он слышал об этом от женщины, прижимавшей кусок сырого мяса к разбитому глазу. Он начал писать в блокнотике, затем, ухмыльнувшись, опомнился.

– Уильямс, – сказал он. – Победил Уильямс. А кто занял второе и третье, я не знаю.

Элио поморгал. Затем начал бороться с карандашом. «Ты» нацарапал он, потом перечеркнул и начал заново: «Вы оба».

Гривен поневоле почувствовал к нему отвращение.

– А как ты думаешь, что нас теперь ожидает? Приз? Почетная грамота? – И тут из него хлынуло. Возможно, захотелось причинить Элио боль, захотелось заставить его делить с ними их раны. – Конечно, это эгоистично, но нам просто страшно, мы не имеем ни малейшего понятия о том, как отреагирует Гитлер…

Глупо, слабо, позорно. Но так безошибочно, что никакого словесного подтверждения не потребовалось. Единственная здоровая рука Элио сделала усталую и презрительную отмашку – мол, будет, будет… Глаза закрылись, голова повернулась в другую сторону.

– Элио! – закричала Люсинда. – Что с тобой?

Ее голос словно разбудил сиделку, заставил ее засуетиться. Но Элио ничего не ответил. Возможно, как и его посетителям, ему было просто нечего сказать.

Вернувшись домой, Гривен с Люсиндой обнаружили, что сплетня о королевском «Бугатти» пустила метастазы по всей студии, сверху донизу. Старый Хенрик не улыбнулся им и не взял под козырек, вместо этого, пропуская их через ворота, он потупился и пробормотал: «Доброе утро». С появлением Гривена в сценарном отделе замерли все разговоры, а в кафетерии вокруг них с Люсиндой вдруг оказалась масса свободных столиков.

На первых порах лишь весьма немногие выказали им свою поддержку. Tea фон Харбу пришла к ним пообедать.

– Мне только хотелось сказать, – заговорщицким голосом произнесла она, – что вы двое – самые настоящие первопроходцы. Гитлеру понадобятся художники вроде нас, чтобы расширить свои горизонты.

У кое-кого другого нашлось для них доброе или хотя бы любопытствующее словечко; это были тайные и вялые симпатизанты нацистов или же люди, находившие в том, чтобы пожать руку Гривену, некий извращенный шик. Но у кинокомпании УФА уже имелся свой собственный фюрер – и окончательный диагноз мог быть поставлен только Эрихом.

И не имел значения тот факт, что Альфред Гутенберг, крупнейший держатель акций компании, был страстным приверженцем Гитлера. Эрих оказался крайне разборчив на тот счет, кто с кем хлебает из одной миски. Где бы ни появлялись теперь Гривен с Люсиндой, отовсюду им в глаза били яркие юпитеры. И это означало, что они превратились в неприкасаемых.

Но, разумеется, Эрих соблаговолит помиловать их, едва «Любовь Лили Хаген» будет закончена производством. По графику у них оставалось еще почти шесть недель – сперва подснять то, чего не успели ранее, а именно, связки, обрамляющие поездку Лили в Молсхейм. Топорков, фройляйн Шнайдер и Баберски помогали на съемках новых фрагментов. Источники Неизбывного Укора. Строго говоря, их не в чем было упрекнуть. Все требования Гривена они выполняли аккуратно, хотя и неохотно, на голову ему ни разу не упал, ни мешок с песком, ни тяжеленный юпитер. Нет, больше всего его беспокоила Люсинда, которую, казалось, по двадцать четыре часа в сутки изводили головные боли.

На съемках он и подгонял, и подбадривал ее еще сильнее, чем раньше. Дорогая, мы уже практически заканчиваем. Осталось совсем чуть-чуть. И она выгрывалась в очередную сцену с таким отчаянием, словно пребывание в образе Лили сулило ей, пусть уже и не надолго, спокойную гавань. И в это время начинал звенеть звонок, убирали декорации, непрестанно жующий резинку Николай подносил к самому ее носу кинопленку, убеждая в том, что все получилось как надо. Проверяя последовательность кадров, тревожась о том, как сложится дело на следующий день, Гривен упускал Люсинду из виду, а потом обнаруживал, что она сидит в одиночестве, закрыв лицо руками, где-нибудь вне освещенной части съемочной площадки.

Да и пребывание дома не сулило им отдохновения. Может быть, именно нынешним вечером в почтовом ящике обнаружится письмо с цюрихской маркой? И не закончить ли заниматься самоедством, не обратиться ли к герру Бауду первым? И каждый раз он обещал Люсинде проделать это завтра или, в крайнем случае, послезавтра.

Однажды вечером, когда он на машине возвращался со студии, в зеркале заднего вида замелькал тупорылый «Даймлер», сперва на проспектах, потом на боковых улочках. Только не волнуйся, Люсинда бы ни за что…

– Нас преследуют, не так ли?

Поднявшись к себе, они с балкона увидели ту же машину – она оказалась припаркована не так уж далеко по Кёнигштрасе. Так продолжалось два вечера, а на третий машину поменяли. Марка машины была другой, но во мраке салона светился тот же самый оранжевый огонек – сперва светился, а затем исчезал.

Гривен с Люсиндой в скором времени превратились в раков-отшельников, им не терпелось забраться в защитный панцирь. На студию и домой, никуда не заезжая, никуда не сворачивая. Нет, Карл, честно говоря, мне наплевать. Но ведь нам и самим не хочется никуда идти? Но, наряду со всеми этими неприятностями, Гривен чувствовал, как между ними встает что-то еще. Не брезгливая холодность Эриха и не штурмовик из СА за углом, а нечто иное. Люсинда разделила постель вертикальной чертой. Пересекать ее ему было воспрещено. Неожиданно проснувшись ночью, он внезапно обнаруживал, что Люсинда заперлась в ванной. Выйди, дорогая, ты ведь знаешь, что от меня тебе не стоит ничего скрывать. К таким уговорам он прибегал, но без малейшего успеха.

К несчастью, единственное, что ему оставалось, – присовокупить и эту потерю к длинному перечню. Осталось три недели, работа над фильмом вступила в критическую фазу, забирая все время и все внимание. Ах, у фройляйн Шнайдер такая сырая звуковая дорожка, в одних местах почти стертая, в других страшно шипит. Кроме того, половина метража, отснятого на гонках, была сделана без звука, значит, им следовало добавить рев двигателей, ликующий крик многотысячной толпы. «Во всю глотку», – как выражаются в Америке.

Люсинда пожаловалась на то, что плохо себя чувствует, но им понадобилось ее присутствие на первом сеансе перезаписи, чтобы восполнить не получившиеся на съемках фрагменты диалогов. Час они промучились над этим без какого бы то ни было толку.

– Нет-нет, фройляйн! – кричал Шнеер, прижимая к уху микрофон. – Вы слишком поздно вступаете. Попрошу еще раз.

Прошел еще один час. В ходе двадцать седьмого дубля Люсинда выдернула микрофон из гнезда и запустила им в контрольный бокс.

Господину Шнееру наложили двенадцать швов, Люсинде – восемь. Прибежали люди из правового отдела, листки формуляров порхали по помещению вперемежку с марлевыми повязками. Медики сделали Люсинде укол морфия – скорее, в порядке своего рода смирительной рубашки, нежели для облегчения страданий. Выбрав из волос осколки стекла, Гривен почувствовал, что ему не хочется садиться за руль. Домой он отправился вместе с Люсиндой на так называемой «Черной Марии» – уродливом лимузине, который студия держала на иной – куда более счастливый – случай.