Текст книги "Седьмой лимузин"

Автор книги: Дональд Стэнвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 39 страниц)

Глава двадцать первая

«…если вы режиссер, то людям вы кажетесь Вседержителем, в руках у которого мегафон. Не верьте этому. Почти с самого начала я потерял контроль за развитием событий».

Несмотря на твердое решение, принятое Гривеном первого января 1927 года, и на протяжении остальных трехсот шестидесяти четырех дней Гривен по-прежнему пребывал в сильнейшей зависимости от Люсинды. Да и могло ли быть иначе? Они были мужем и женой во всех смыслах, которые реально имели значение, не говоря уж о чисто финансовых. «Миллион марок одной купюрой» принес студии УФА много миллионов уже не подверженных инфляции твердых марок, и существенный процент этой прибыли поступил на их счет. Люсинда утверждала, что так и не смогла привыкнуть к тому, что в руках у нее оказалась куча денег, на которые можно приобрести по-настоящему ценные вещи.

Кроме того, она стала его вечной утешительницей, стала той, кто может во тьме стереть ему пот со лба, может вновь и вновь выслушать его мучительные рассказы о траншеях и об Убийственном Сне – и тем не менее с утра оказаться рядом с ним в постели. И когда он в одиночестве работал у себя в студии, перед его мысленным взором со всей неизбежностью всплывало ее лицо. За рулем «Бугатти» – к чему он допускал ее теперь все чаще – она хищно и опасно улыбалась, а ее волосы трепетали на ветру. И этот образ – всплывавший перед его мысленным взором – был и радостен, и путающ, но неизменно фрагментарен, – пока он наконец не нашел недостающий всей мозаике фрагмент.

Старый приятель по ассоциации «Культура кино» однажды июньским утром сунул голову в дверь студийного кабинета Гривена.

– Сходи в зал для просмотров, Карл. Тебе непременно надо это увидеть.

Гривен прошел за ним следом по прославленному и многажды осмеянному отделу документального кино, в котором занимались всякой всячиной – от пропаганды здорового образа жизни и фильмов о гигиене пола до гипотез о том, что солнце вот-вот погаснет. Режиссеры и редакторы кинохроники монтировали отчет о третьем ралли по крутым горкам Сицилии, в ходе которого «Бугатти» состязались с «Мазератти». Но внимание операторов привлекла к себе первая женщина, ставшая участницей таких гонок, Элизабет Юнек из Праги. Выйдя из тени своего супруга-гонщика, она уселась за руль «Бугатти» Тридцать пятой модели, которая, вне всякого сомнения, была лучшей машиной из числа участвовавших в гонках.

Элизабет Юнек мощно стартовала, оказавшись после первого этапа на четвертом месте, однако затем у нее полетели тормоза и она врезалась в каменную стену. Гривен увидел, как она, мужественно улыбаясь, выбиралась невредимой из изуродованной машины, тогда как толпа болельщиков приветствовала ее цветочными гирляндами. Ей также была вручена специальная медаль.

Этой ночью он не сказал Люсинде ни слова и был на редкость неразговорчив на протяжении нескольких последующих дней. Но вновь и вновь предлагал ей усесться за руль Двадцать третьей модели и украдкой наблюдал за ней во время поездок. Да, она смотрелась что надо! Его валькирия на колесах. За чешку ее было, разумеется, не выдать. Разве что – за силезскую немку. Или за уроженку Вестфалии. Как раз из этой земли ей поступает уйма писем от поклонников. С расспросами о том, замужем ли она. Но кто из былых единоверцев Люсинды поверит в нее, увидев ее в таком образе? Нет, она должна превратиться в одержимую гонщицу, в гонщицу из любви к искусству, разумеется, незамужнюю, разве что влюбленную в какого-нибудь идола толпы с длинными ресницами. Но как ее будут звать? Ильза? Слишком скучно! Лили? Вот именно! Лили – а фамилию еще предстоит придумать. Он разберется с этим позже. И как это прекрасно – изобрести для Люсинды совершенно новую индивидуальность.

Но Гривен не рассказывал ей о Лили, пока не рассказывал. Лили – Принцесса Автогонок – все еще маячила в неопределенном и почти непроглядном тумане: ему не удавалось присмотреться к ее внутреннему миру. За последние пять лет он всего один раз присутствовал на гонках – да и те были, кажется, скорее любительскими. Постойте, а разве не читал он где-то насчет того, что скоро предстоит выдающееся в этом плане событие?

Гривен отправился в студийную библиотеку. Двухнедельной давности номер «Локаль-Анцайвера». На конец июля назначены гонки двух небольших команд, оспаривающих Гран-при Сан-Себастьяна и Гран-при Испании.

Он сразу же принялся выкраивать время в своем расписании, причем только для себя одного. Нет, мягко объяснил он Люсинде, ему не хочется, чтобы она ехала с ним. Полюбоваться на прообраз Лили он хотел в одиночестве, хотел увидеть ее в привычном окружении, во всегдашней атмосфере. А держать при себе в это время будущую исполнительницу роли ни к чему. Это бы только отвлекало его. Но он позаботился и о том, чтобы Люсинда ни о чем не грустила, организовав для нее роль в «Терезе Ракен».

– Это всего лишь эпизод, – фыркнула она, перебросив ему сценарий по кофейному столику.

– Дорогая, стоит тебе появиться на экране – и об остальных все позабудут. Кроме того, Жак Фойдер превосходный режиссер, и участие в его фильме пойдет на пользу твоей карьере. Ты ведь не хочешь, чтобы все эти чертовы киножурналы начали писать о том, что мы с тобой неразлучны…

Хотя, произнеся это стандартное выражение, Гривен заметил, что оно доставляет ему удовольствие.

Итак, он расстался с ней на три недели, по меньшей мере, пообещав по возвращении вручить новый сценарий в качестве весьма неожиданного подарка. Помахав на прощание рукой, включил мотор «Бугатти» и помчался на юг.

Германия, в пору короткого расцвета, какой принесла ей Веймарская республика, начала, на свой скромный лад, строительство автострад, но Гривен не вел машину на полной скорости до тех пор, пока не пересек французскую границу. А здесь национальные трассы по прямой рассекали местный ландшафт в традиции древнеримских дорог двухтысячелетней давности, позволяя вести машину, как выражаются сами французы, в длинноногом стиле. А спортивная машина, нарочно созданная для скоростной езды, чувствовала себя на такой дороге истинной королевой. Океанский лайнер, стремительно проносящийся по суше, она с легкостью давала фору любой полицейской машине, которой вздумалось бы ее преследовать.

По сравнению с «Мерседесами» и «Майбахами», которые Гривен обгонял в первой половине пути, его Двадцать третья модель казалась миниатюрной. Но затем, после Пуатье, в потоке машин начали преобладать «Вусены», «Фарманы» и «Изотта-франкини». Иногда они мчались невесть куда по залитым солнечными лучами виноградникам, иногда стояли в тени на обочине дороги, пока их владельцы разбивали тент и доставали корзинки с продовольствием для пикника.

На третье утро пути дорога приобрела средневековый характер. Выехав из Бордо, он покатил извилистыми горными тропами по Пиренеям, пересек испанскую границу, спустился с гор и выехал к Сан-Себастьяну.

Лифтер, поднимая его в номер, не переставая жаловался на жизнь. И с одним-то Гран-при хлопот хватает, а тут два сразу…

Участникам обеих гонок предстояло пройти одну и ту же трассу длиной в 692 километра, тянущуюся бесконечной извилистой лентой по горам над Бискайским заливом.

Присутствуя на петушином бою, Гривен услышал в толпе неожиданные новости. Сам король Альфонсо Испанский прибудет сюда со свитой из привыкших прохлаждаться в кафе вельмож. И, что куда более важно, сам Этторе Бугатти, которого называли Патроном, явится, чтобы понаблюдать за успехами своей команды.

«Бугатти», все ярко-синего цвета, выстроились в линию на старте. Им не терпелось сорваться с места, избавившись от автомехаников и докучных зевак. Конелли, Дюбонне, Широн и Чезале были в заявочном списке команды «Бугатти». Сложив программку, Гривен начал пробираться к стартовой линии, но тут заметил у главного входа какую-то суматоху.

Толпа распалась на две части, давая неторопливо проехать самому большому автомобилю на всей земле. Четырехдверная торпеда поразительного сиреневого цвета. Люди рядом с нею казались игрушечными болванчиками. Описав широкую дугу, машина остановилась, а тут уж показался и ее водитель. Гривен знал его лицо по фотографиям. Стоя на ступеньке все еще не полностью остановившейся машины, одетый в кожаную куртку, перчатки и шлем, Этторе Бугатти выглядел верховным судией и владыкой.

Охваченная благоговением толпа притиснулась поближе. Люди напоминали сейчас мусульман, созерцающих священный камень Каабы. Что это за штука? Кто в состоянии позволить себе такую? На какой скорости она пойдет? Бугатти, подняв в воздух руки, принялся благожелательно отвечать на вопросы.

– Это моя новая Сорок первая модель, – донеслось до ушей Гривена. – Она выдержит любую скорость, которую захочется набрать водителю.

Гривен улыбнулся. Он мысленно представил себе Этторе Бугатти на большой дороге: он обгоняет одну за другой прославленные спортивные машины, машет им рукой и хохочет на прощанье.

Любой предмет, созданный с такой дерзновенностью, был способен привести Гривена в восхищение, а вид этого монстра настолько поразил его, что за самими гонками он следил только вполглаза. Элио Чезале победил своих товарищей по команде, показав результат в пять часов двадцать восемь минут.

Зеваки толпились у огромной машины еще долго. Уже вручили победителю трофей, уже откупорили шампанское… В оранжеватых сумерках, на смену которым уже спешила тьма, Гривен увидел, как Этторе Бугатти разговаривает с королем Альфонсо. Его величество, властно держащийся стройный молодой человек, наряд которого неожиданно напоминал тот, в который вырядился бы делающий первые успехи на криминальном поприще молодой мафиозо, все время тряс головой, тогда как Бугатти убеждал его усесться за руль. Наконец мотор во всем своем великолепии взревел, и король повел Сорок первую модель по треку.

Издалека машина казалась обыкновенным гоночным автомобилем, ее гигантские размеры как-то скрадывались. Только описав поворот и оказавшись непосредственно перед рядами публики, она вновь поразила зрителей своими размерами.

Его величество вышел из машины в превосходном настроении. Энтузиазм, с которым он пожал руку Патрону, свидетельствовал о том, что он готов купить эту машину – или точно такую же. Никто не знал тогда, и менее всех – сам король Альфонсо, что его свергнут с трона и что королевская машина так и не будет ему поставлена. Но эпитет «королевский» породнился в этот миг с великолепным лимузином.

Гривен жадно впитал в себя весь разыгравшийся в Сан-Себастьяне спектакль, превратив его впоследствии в фон, на котором должна была сверкать его Лили. Именно здесь предстояло ей пересечь финишную черту, протиснуться через толпу болельщиков, потянуться обеими руками к… Конраду Фейдту? Да, возможно, ему удастся выкроить время на эти съемки. Они с Люсиндой возненавидели друг друга с первого взгляда, но «любви перед камерой» это помешать не должно, оба актера должны воспринять это как вызов. Так что теперь Гривен для реализации своего замысла имел уже, как ему и хотелось, двух актеров, и тут, полный решимости отснять задуманную сцену, он обратил внимание на странного человечка, который, стоя у гигантского «Бугатти», смотрел в его сторону.

Низкорослый и чернявый, человек, вдобавок ко всему, еще и хромал. То ли память о войне, то ли врожденное уродство. Гривену он напомнил Тулуз-Лотрека, если того, конечно, выбрить дочиста. Но где же, черт побери, он мог его видеть раньше?

Они продолжали, переходя с места на место, обмениваться заинтересованными взглядами, пока наконец у Гривена не иссякло терпение. Он подошел к незнакомцу, представился, подал руку.

– Доктор Йозеф Геббельс, – кивнул в ответ человечек. – Гауляйтер Берлина.

Крупная шишка в Национал-социалистической рабочей партии. Теперь, поневоле почувствовав себя неуютно, Гривен понял, почему ему показалось знакомым это лицо. Плакаты с фотографиями доктора Геббельса и его приехавшего из Австрии фюрера были налеплены на грифельные доски в университете и на стены жилых домов, как правило, расцарапанные гвоздем, заплеванные, обмазанные собачьим дерьмом или тухлыми яйцами. И все это было прямым следствием попытки нацистов обзавестись сторонниками в Берлине – в признанной цитадели социал-демократов и коммунистов. Встретиться с Йозефом Геббельсом здесь и сейчас было все равно, что наткнуться в райских кущах на Змия.

– Я знаком с вашим творчеством, господин Гривен. Вашим и вашей очаровательной супруги.

– Членам вашей партии не следовало бы полагаться на россказни киножурналистов. Мы с фройляйн Краус не женаты и жениться не собираемся.

– Да, так оно всегда и бывает. Сначала. – Он улыбнулся, но глаза его оставались холодными. Темные, непрозрачные, они питались, казалось, от какого-то внутреннего источника. – Нашему фюреру очень понравился «Миллион марок одной купюрой». Он пролил слезы, узнав о том, какой страшный конец ждет вашу героиню.

– Скажите ему, что она жива и здорова. И благоденствует. – Гривен пальцем указал на королевский «Бугатти». – А теперь, когда господина Гитлера выпустили из тюрьмы, не захочется ли ему поездить на гоночной машине?

– Почти всегда, господин Гривен, его переполняют такие планы, что он даже не может заснуть. – Геббельс говорил как конфидент, делящийся доверительной информацией. – Он ездит по стране, предпринимает длительные поездки, но это происходит в три, в четыре утра. – Он подошел поближе к радиатору «Бугатти», с отсутствующим видом уставился на серебряного слоника. – Скорость и свежесть воздуха помогают ему набраться сил для тех трудов, которые еще предстоят. Как удачно, что партийные дела привели меня в эти места и я получил возможность увидеть и рассмотреть эту замечательную машину.

Дела? Какие еще дела? А впрочем, я не хочу ничего об этом знать, – подумал Гривен.

– Эту машину сделали во Франции, а автор ее – итальянец. Господин Геббельс, едва ли это можно назвать отечественной продукцией Фатерланда.

Геббельс пожал плечами, словно давая понять, что такое положение вещей имеет временный характер.

– История полна неожиданностей. И наша сегодняшняя встреча это доказывает. – Формальный поклон, настолько напряженный, словно эта пустячная беседа едва не сломала ему позвоночник. – Пожалуйста, передайте мое почтение вашей очаровательной… Люсинде.

Сюрреализм всего происшедшего в этот день произвел на Гривена такое впечатление, что он заказал себе вина из гостиничного погреба больше всегдашней дозы. Адольф Гитлер? Шут-кривляка, персонаж «пивного путча», отпущенный из тюрьмы на условии отказа от публичных выступлений и общественной деятельности. Стоит ему появиться на экране в выпуске кинохроники, как кто-нибудь в зале кричит «Шарло!», имея в виду имя Чарли Чаплина, произнесенное на французский лад. Почему ирония судьбы привела сюда одного из его соратников? Только для того, чтобы поведать Гривену, что фюрер тоже заядлый автомобилист?

Но в ходе следующей недели этот эпизод подзабылся, растаял в напряженном ожидании Гран-при Испании. И город Сан-Себастьян, и сам Гривен получили столь необходимую передышку. Вечерами Гривен оставался у себя в номере, доверяя свои мысли о Лили бумаге. Теперь ее уже звали Лили Хаген. Да, это достойная фамилия – и наверняка она понравится публике. Нечто грозное и в вагнеровском духе. Лили Хаген, борющаяся с мужскими предубеждениями и со смертельными опасностями, поджидающими ее на каждом повороте дороги, – и все это ради… чего? Конечно, на карту должно быть поставлено нечто большее, чем всего лишь любовь героя с раздвоенным подбородком. И как независимому гонщику (или гонщице) выбрать себе надлежащую машину, получить необходимые полномочия, добиться права выйти на старт?

Этторе Бугатти, как выяснилось, жил в том же отеле, что и Гривен, и на следующее утро сценарист за завтраком пристал к Патрону. Конечно, мсье Гривен, выбор подходящей машины – это необходимое предварительное условие. Он улыбнулся, не слишком весело. Что же касается всего остального…

– Вам следует иметь в виду вот что, мсье Гривен. Для меня машины сами по себе являются достаточной мотивацией. У меня не хватает терпения на то, чтобы бороться с новомодными внутренними бесами, особенно с тем, что засел в теле у женщины. – Патрон отложил в сторону уже пустую скорлупу из-под яйца всмятку и пошел на выход из кафе. – Приходите на трек и поговорите, если вам хочется, с Элио Чезале. Он у нас в команде главный философ. Любит порассуждать о таких делах.

Бугатти, забавляясь, постучал себя по лбу.

Гривен нашел Элио Чезале в автомастерской, тот заменял покрышку на Тридцать пятой модели. Почему он занимается гонками? Чезале пожал плечами, вытер ветошью руки.

– У вас у самого Двадцать третья модель, значит, вы должны это понимать. Скорость подводит вас на самый край жизни. Разве вы не чувствуете, как мир устремляется навстречу вам, одновременно давая понять или хотя бы намекая на то, что есть на другом свете? Разумеется, вам никогда не удастся попасть туда, – ухмыльнулся Чезале. – Но с какой стати отказываться от все новых и новых попыток?

Гривен почувствовал себя обезоруженным – и вскоре он уже скармливал гонщику фрагменты истории Лили, тогда как тот, в свою очередь, делился с ним завтраком. Их разговор затянулся, незаметно перерос в совместный ужин, приправленный анекдотами из жизни киностудии и ее работников, и продолжался затем и в редкие свободные минуты, выпадавшие Элио в ходе его подготовки к старту в последний день июля.

Гривен, на свой осторожный лад, поддавался обаянию Чезале. У того была орлиная повадка красивого и самоуверенного мужчины, он не чурался радостей жизни и вовсе не собирался скрывать этого. Гривен, считавший себя человеком хладнокровным, а в известной мере, и малокровным, и завидовал Чезале, и смотрел на него сверху вниз как человек интеллекта на человека чувства.

Лишь одно ему было ясно. Как только студия позволит начать съемки, он потребует, чтобы Элио Чезале стал его техническим советником. Или даже участником киногонок. Помимо всего прочего, его укрепили в этом желании события в ходе второго Гран-при.

Чезале боролся борт-в-борт с Робером Бенуа, когда сперва «Бугатти», а потом «Деляжу», за рулем которого сидел Бенуа, пришлось остановиться на заправку. Как только один из них вырывался вперед (а лидерство часто менялось), толпа вскакивала на ноги и восторженно ревела. На прямых вперед вырывался «Деляж», но на поворотах Чезале удавалось с лихвой наверстать упущенное.

Затем раздался визг тормозов и все вокруг заволокло клубами пыли. Зазвучала сирена, и обслуживающий персонал бросился на место аварии. Два колеса Тридцать пятой модели врезались в парапет на набережной реки Ориа и слетели с оси. Потеряв половину шасси, отлетевшую и заискрившуюся на дороге, Чезале попытался удержать машину – и ему это удалось, хотя он и поднял такую пыль, что Бенуа, сидевший у него на хвосте, пошел юзом, а из его машины повалил дым.

– Вы бы только его видели! – смеялся тем же вечером Чезале, подливая Гривену из бутылки особенно крепкого кьянти. – К тому времени, как Бенуа удалось остановиться, его машину развернуло на сто восемьдесят градусов. Он едва не продолжил гонку в обратную сторону.

Гривен еще не знал, что и ему предстоит точь-в-точь такое же испытание, как незадачливому гонщику, – не знал, что его возьмут за уши и крутанут вокруг собственной оси. Но в шесть утра у него в номере зазвонил телефон. После всегдашнего треска и переговоров телефонисток на международных линиях до него донесся голос Люсинды.

– Карл! – Голос звучал высоко, и кричала она что было мочи, словно с одного конца пляжа на другой. – Я звоню так рано, чтобы с гарантией застать тебя. – И она сообщила, что вся студия взбудоражена неожиданной вестью: Эрих Поммер покидает Америку и возвращается на свой прежний престол. – Он зарезервировал каюту на «Мажестике» на следующую неделю. О Господи, Карл, это ведь все равно, как если бы вернулся кайзер!

Задолго до обеденного времени Гривен упаковал вещи и помчался в Двадцать третьей модели на север. Но все же заехал на трек, чтобы сделать предложение о сотрудничестве Элио Чезале.

– Сезон практически завершен. Я прошу вас как можно скорее прибыть в Берлин. На пару дней, максимум, на неделю. От вас будет зависеть очень многое. – Он попытался объяснить, как теперь, по возвращении Поммера, каждый продюсер и режиссер УФА примется пересматривать свою стратегию, чтобы ублажить великого человека, – … а ведь он любит специалистов, не важно, в какой области. Устроить хороший обед, удачно выбрать вино… – Гривен улыбнулся. – Вы спасете жизнь моей Лили. – Тут он спохватился, перешел на иронический и, вместе с тем, деловой тон. – Разумеется, объясните господину Бугатти, что мы не рассчитываем воспользоваться вашими услугами бесплатно.

Реакция Чезале удивила Гривена. Тот внезапно покраснел, глаза у него забегали, стройное и хорошо тренированное тело как-то бессильно обмякло.

– Мне надо будет спросить разрешения. Нас ведь не зря называют Командой. Патрон не любит изменять уже обозначенные планы.

Так что им пришлось обменяться рукопожатием, так и не достигнув стопроцентной договоренности. Вернувшись домой, к Люсинде, Гривен надеялся, что его уже дожидается телеграмма с утвердительным ответом. А воротясь, застал ее сидящей на крошечным балкончике и, скорее с наслаждением, следящей за уличной дракой на Кёнигштрассе. Ручки она сложила на коленях с таким видом, как шестилетняя девочка, внушающая взрослым, что она паинька. Видишь? Я за все время твоего отсутствия ни на дюйм с места не сдвинулась.

– Чезале? Нет, Карл, он не звонил. А что, я должна его знать? Честно говоря, на твоем месте, я бы в первую очередь побеспокоилась об Эрихе. Америка, должно быть, превратила его в Аль Капоне. – И, когда он уже потягивал коньяк, которым решил отпраздновать возвращение. – Ну же! Давай! Не люблю, когда тянут!

Он извлек листки со своими каракулями и познакомил Люсинду с Лили и с ее нерешенной проблемой: любовь властного и самоуверенного мужчины («Это будет Конрад Фейдт? Ах ты, Господи!») или стремление приблизиться на Тридцать пятой модели к той роковой черте, за которую никто не попадал, – к роковой черте из рассказа Элио. И он поведал ей о еще более могущественном изобретении Этторе Бугатти, о королевском лимузине, и обо всей суете, которой было встречено его появление. Он рассказал ей обо всем, кроме своей встречи с «доктором» Геббельсом. Хотя и сам толком не знал, почему утаил от нее этот факт. Но он чувствовал, как его собственная душа разрывается на части, причем часть, предназначенная для Лили, уже была сопоставима с той, которая оставалась за Люсиндой. Ему необходимо было обзавестись совершенно приватным боксом, а лучше двумя, и вывесить на дверях табличку «Просьба не беспокоить».

Кроме того, у Люсинды дел хватало и без него. Судя хотя бы по той искре, которая зажглась у нее в глазах, стоило ей услышать о Лили.

– Черт тебя побери, Карл, ты меня слишком хорошо знаешь. – Она притянула к себе его голову. – Ну, а теперь, если ты решишься лечь в постель с Эрихом, все наши проблемы окажутся решены.

Но и решись он на такое, Гривену пришлось бы порядком постоять в очереди. На протяжении нескольких следующих дней целая толпа сотрудников и посторонних посетителей металась между кабинетами киностудии и съемочными площадками, отслеживая местонахождение «Мажестика» в каждую конкретную минуту с такой точностью, как если бы речь шла о подводной лодке. Мир кино пребывал в растерянности, из которой рождались бесчисленные слухи. Эрих был слишком блистателен, слишком опередил свое время, чтобы понравиться этим готтентотам из Голливуда. Но вот наконец настало утро, когда он въехал в ворота студии в своем открытом лимузине. Гривен, забившись в угловой кабинет, успел мельком увидеть его и отметил несколько новых седых прядок в львиной гриве.

Гривен решил не идти по тропе искательства – тем более, что вскоре разнесся слух: Эрих прошел к себе в кабинет и никого не принимает, даже распорядился подать туда обед. Прошла неделя, прошло почти две недели. Гривен сидел на страже у себя в сценарном отделе, перепечатывал рукопись, вносил в нее ничтожные изменения, поглядывал на телефон. Наверняка Эриху доложили о том, какие лавры Гривен с Люсиндой снискали кинокомпании, наверняка они заслуживают хотя бы звонка, сделанного из вежливости. Может быть, на Эриха так повлиял сухой закон, а может, ему там помыли голову дурным шампунем…

О Господи! Ну, наконец-то! Гривен решил, в свою очередь, показать, что спешить ему некуда. Нет, Карл, никогда не отвечай на первый звонок.

– Господин Гривен? – Это был старый Генрих, сторож у главных ворот. – Тут вас спрашивают. Но не говорят, что им назначено. Некий господин Чезале.

Стоя у будки сторожа и развлекая последнего какими-то побасенками, Элио выглядел вовсе не так, как на автодроме. На нем был изящный кремового цвета костюм, шляпа с полями, остроносые туфли явно ручной работы, которые, конечно, ему не жали, судя по той самоуверенной улыбке, которой он встретил приближающегося Гривена.

– Можете ничего не говорить. – Элио предостерегающе поднял руку. – Я загадал: если я приеду сюда без звонка, значит, ничего не сорвется.

Что-то в его глазах заставило Гривена удержаться от вопроса о решении, принятом Бугатти; все это так и повисло в воздухе.

– Пойдемте. – Гривен повел своего гостя мимо альпийских замков и китайских пагод. – Я очень рад тому, что вы прибыли. Но, пожалуйста, поберегите свои лучшие истории для владельцев киностудии. А о Генрихе говорят, что он все им докладывает. – Гривен указал в сторону кабинета Поммера, а затем попробовал объяснить странную ситуацию осажденной крепости, в которую они все попали, и добавил, что проблемы были бы, разумеется, разрешены, если бы удалось проникнуть в кабинет и нашептать, как Шехерезада, на ушко султану. – А Люсинда меж тем сгорает от нетерпения. Она полна идеями.

Они обнаружили ее на съемочной площадке у Жака Фейдера, в окружении рассерженного городского люда, – она оказалась единственной, кто расплакался, когда Терезу Ракен повели на гильотину. Затем камера насытилась съемками, ассистент Фейдера объявил в мегафон тридцатиминутный перерыв – и толпа двинулась в сторону комиссариата, где можно было подкрепиться. Все, кроме Люсинды, тщательно одетой сельской девушки, которая в ответ на призывные жесты Гривена робко подошла к обоим мужчинам. Все еще в образе, – подумал Карл.

И вот они втроем вышли во двор с тамошними декорациями из папье-маше и ложными стенами – и в то же мгновенье, когда руки Люсинды и Элио соприкоснулись, Гривен понял, что совершил ужасную ошибку.

– Вы должны извинить меня, мистер Чезале. Не так-то часто я щеголяю в туфлях, измазанных в навозе. – Меж тем, Люсинда еще никогда не выглядела такой красавицей, она разрумянилась и запыхалась, а пахло от нее медовой косметикой и свежескошенным сеном. – Не думайте, он не настоящий.

– Я тоже не настоящий. – Элио потеребил ее пальцами за рукав. Реплику свою он бросил как бы шутя, но взгляд его был строг и прям. – Так что, как видите, мы начинаем на равных.

Возникло напряженное молчание – сперва на какую-то секунду, но потом эта секунда затянулась. Гривен всматривался в Люсинду и в Элио, их тела уже совершали легкие движения, означающие «давай потанцуем», а для него в этой пляске места не находилось. Затем они оба уставились на него с жалобным и виноватым видом.

– Кто-нибудь голоден? – Гривен услышал, как звонко, но в то же время и призрачно прозвучал его голос. – Нам надо поспешить, чтобы захватить столик. Ты идешь, дорогая?

…или ты уже сыта? Нет, он не произнес этого, он даже позволил им идти впереди рядом, тогда как сам плелся сзади. Игра развивалась по своим собственным правилам: тот, кому предстояло обзавестись рогами, должен был демонстрировать, что он само доверие. Он, однако же, возненавидел их обоих в ту же самую секунду – а в особенности возненавидел Люсинду с этими ее озабоченными на него взглядами и как бы к нему протянутой рукой. Держись поблизости, Карл, мы не хотим терять тебя. А ведь его всегда бесило, когда его тайные мысли можно было прочитать с такой легкостью.