Текст книги "Седьмой лимузин"

Автор книги: Дональд Стэнвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 39 страниц)

Глава тридцать вторая

«Я по-прежнему думаю о той малышке. Понимаю, что это идиотизм. Жалкая капля в грядущей кровавой бане. Но зато прием!.. Я все время забываю, Алан, – вы чуть ли не единственный, кого там не было. Люсинда знает рецепт приготовления подобных кушаний. Бросить всех в один котел и посмотреть, как они будут там вариться».

Гривен пришел в студию рано, прихватив с собой оба рисунка – и Гитлера, и Бугатти. Главный трюк во взаимоотношениях с производственным отделом, в особенности в конце недели, заключался в том, чтобы явиться сюда задолго до полудня, пока не начался один из здешних пятничных «ленчей», имеющих тенденцию плавно перетекать в субботний завтрак в «Римском кафе» или в «Метрополе».

Зандер закатил глаза.

– Позвольте, Карл, я сам догадаюсь. Вы написали новую сцену. Под названием «Лили Хаген обнаруживает, что у нее протекает крыша».

Люди, сидящие за рабочими столами, дружно расхохотались, и Гривен волей-неволей присоединился.

– Нет-нет, со сценарием все в порядке. Дело во мне. Употребите на меня еще малость своего волшебства.

Один за другим он разложил на столе старые рисунки, а вслед за ними и новые, объяснив их появление своим визитом в Молсхейм.

– Нам с Люсиндой нравится, честно говоря, и то, и другое. Не могли бы вы хоть в какой-то мере… совместить их?

Половина сотрудников отдела столпилась вокруг. Хеншель постучал по грифельной доске:

– Я не совсем понимаю, чего вам хочется.

Да и самому Гривену это было не вполне понятно.

– Нечто более совершенное, чем обыкновенный рисунок. Не карандашом, не чернилами… – Внезапно его озарило. Он уставился на молодого человека с клочковатой бородкой.

– Отто! Как насчет какой-нибудь твоей картины?

Хеншель подозвал его к себе. Отто Фольбрехт был на студии УФА живой легендой. Он специализировался на создании крупномасштабных панорам, как правило – на стекле, настолько детализированных, что на экране они казались подлинными. Со времени колоссального успеха «Метрополиса» с его подобными Вавилонской башне небоскребами и высотными дорогами, теряющимися в облаках, Фольбрехт перестал бриться и начал расхаживать в обносках, скорее подобающих люмпен-пролетарию. Но никто не поставил ему этого в вину. Его талант обеспечивал ему всеобщую любовь и привязанность.

Фольбрехт, потерев кустистый подбородок, нахмурился.

– А какие размеры вам потребуются?

– По вашим меркам, небольшие. – Гривен развел руки примерно на три фута. – И, пожалуйста, на картоне. Мне надо, чтобы произведение не пострадало при пересылке по почте.

Собравшиеся оживленно захмыкали. Фольбрехт даже присвистнул. Но тут же принялся за работу с ошеломляющей скоростью, тонкие кисточки замелькали в воздухе.

– С Ван Гогом не спутаешь, – пробормотал он, уставившись на собственный мольберт. – Надо знать, что именно бросится в глаза сразу же и чего глаз ни в коем случае не упустит. – Он позволил себе улыбнуться. – Хотя все это, конечно, иллюзия.

Может, оно и так, но искусные и проворные руки Фольбрехта не переставали удивлять Гривена. Каждый штришок, каждое больше похожее на точку пятнышко попадали как раз, куда надо, как будто они проступали из глубины картона, а не появлялись на его поверхности, нанесенные кистью. Гривен оставался рядом с художником, то и дело подсказывая ему убрать или добавить какую-нибудь деталь. И впервые за все время королевский лимузин начал походить сам на себя. Перестал быть ворохом схематических рисунков. Художник творил шедевр – и Гривену было не стыдно употребить именно это слово. Именно Фольбрехта недоставало и Гитлеру, и Бугатти – он стал третьим создателем, третьим отцом машины.

Прошло всего два часа, и Фольбрехт нанес на картон завершающий штрих. Все сотрудники отдела, затаив дыхание наблюдавшие за его работой, разразились аплодисментами. Фольбрехт изобразил машину на замшелом берегу реки, под вязом, возле которого, опустив ноги в воду, сидела молодая дама с солнечным зонтиком.

– Это Люсинда?

– Возможно. Как я уже говорил, господин Гривен, фантазия зрителя подсказывает необходимые уточнения.

В почтовом отделе кинокомпании картон упаковали в тот же день, едва успели просохнуть краски. Гривен предупредил его доставку телеграммой, отправленной лично Этторе Бугатти, в Молсхейм.

БЛАГОДАРЮ ЗА ВЕЛИКОДУШИЕ ТЧК ПОДАРОК В ОТВЕТ НА ПОДАРОК ТЧК В ТЕЧЕНИЕ ЧЕТЫРЕХ ДНЕЙ ЖДИТЕ ПОСЫЛКУ ТЧК ОНА РАЗРЕШИТ НАШИ ЗАТРУДНЕНИЯ ТЧК

Но прошло четыре дня, потом пять, а ответа так и не последовало. Конец месяца пролетал стремительно, а главное, на Гривена неудержимо надвигалось третье октября. У него даже не было времени поразмышлять над создавшейся ситуацией: шли бесконечные совещания и завершающие репетиции с Конрадом и с Люсиндой. Позвонить ли ему Бугатти? Или, может быть, Элио? И, как будто истории с машиной было мало, на него вдобавок постоянно давил Эрих:

– Старик Этторе дал согласие на съемки нынешней весной? То есть, как это – вы еще не спрашивали?

Гривен выжидал, надеясь подступиться к Бугатти, выйдя из тени королевского лимузина. Разумеется, тот еще даст о себе знать: вспомнить только его энтузиазм, симпатию к самому Гривену и желание оказать ему услугу. Но придется подождать…

В сентябре тридцать дней. Гривен ни на минуту не забывал об этом, но вот настал и он – самый последний день сентября. Поздно вечером в пятницу, ровно через неделю после отправки телеграммы, Гривен вернулся домой, не зажигая света, прошлепал через гостиную, причем чуть не сломал себе палец ноги.

– Я взяла его напрокат. – Люсинда погладила крышку концертного рояля, правда, не самых больших размеров, затем сыграла пару аккордов. – Не будем же мы заставлять гостей слушать твой заезженный граммофон.

Ах ты, Господи. Это же предстоит завтра вечером. А он постарался начисто забыть о предстоящем приеме. Все следующее утро и весь день Гривен оставался у себя в кабинете, но его, конечно же, раздражали стук дверей, постоянные вопросы: «А куда это поставить, фройляйн?» и все такое прочее. И в конце концов он поневоле пришел в восхищение, увидев Люсинду, одетую в нечто ослепительно сверкающее, до самых пят, и неожиданно обретшую королевское величие, если не считать всегдашних кудряшек на голове.

– Убери этот идиотский сценарий, Карл. – В одной руке она держала припасенный для него галстук-бабочку, а в другой – бутоньерку. Ее глаза тоже сверкали – и вовсе не из-за косметических ухищрений. – И прекрати дуться! Ты получишь удовольствие, это я тебе гарантирую.

И все же одевался к вечеру он не спеша. И казался себе унылым пингвином – черно-белым и ни к селу, ни к городу. В конце концов до его слуха донеслись голоса из гостиной. Мужчины, их было по меньшей мере двое, разговаривали с Люсиндой. Забренчали клавиши, кто-то отрывисто пробарабанил джазовые арпеджио. Что ж, если ничего другого не остается, придется играть роль очаровательного хозяина дома. Вздохнув, Гривен отправился на звук голосов и музыки – и испытал первый шок из подстерегавших его на протяжении этого вечера.

Элио Чезале сидел на диване, закинув ногу на ногу, он явно чувствовал себя здесь как дома. Элио смотрел на Люсинду, игравшую на рояле в четыре руки со старавшимся выглядеть молодым блондином, у которого был квадратный подбородок.

– Дорогой, познакомься с Фрицем! – Она ухмыльнулась, довольно дурашливо. – Он тебе понравится. Нет такой песенки, которой бы он не знал!

Гривен кивнул или, по меньшей мере, так ему показалось. Элио уже поднимался с дивана, уже протягивал ему руку, обнажив в улыбке зубы, еще более белые, чем его крахмальная рубашка.

– Что это, Карл, у вас вид такой приобалдевший? – И, обратившись к Люсинде, он добавил. – Тебе следовало бы сказать ему. Терпеть не могу всякие тайны!

С языка у Гривена уже готовы были посыпаться вопросы. Но тут он глянул через плечо другу. В центре гостиной, возле еще не полностью укомплектованного бара и стола, заставленного закусками, слуги и дворецкий с трепетом толпились у роскошной ледяной скульптуры автомобиля, во всю длину которого возлежала королевская белуга.

– Разве это не изумительно, дорогой? – Люсинда, обойдя длинный ледяной капот, заметила наконец, с каким выражением он на нее уставился. – Это выдумка Фольбрехта.

– И размеры тоже от него, – с чрезмерной поспешностью добавил Элио.

– Разве ты не рад, Карл? А я собираюсь объявить всем, что это твоя идея.

Художник и здесь потрудился на славу, Гривен вынужден был признать это. Чистая и хрустальная, скульптура должна была оставаться нетронутой как минимум до полуночи. Подойдя поближе, Гривен обвел ее кончиком пальца по всей длине, от радиатора до заднего бампера. Сейчас на пальце не осталось и капли влаги. Но это дело наживное.

– И какой прецедент, дорогой! Возможно, следующий прием ты устроишь на пляже, и тогда королевский лимузин можно будет изготовить из песка!

Люсинда неуверенно рассмеялась.

– К тому времени, – сказал Элио, – вы оба уже будете ездить на настоящей машине. – Стоя рядом с Люсиндой, он сделал следующее объявление. – Бугатти составил телеграмму, но потом решил, что лучше передать ее текст со мною.

Элио подал Гривену конверт.

ПОДАРОК ПОЛУЧЕН С ОГРОМНЫМ УДОВОЛЬСТВИЕМ ТЧК КТО АВТОР ТЧК НЕ МОГУ СПОРИТЬ С НИМ ИЛИ С ВАМИ ТЧК КАРТИНА ВЫВЕШЕНА ВДОХНОВЛЯТЬ РАБОТНИКОВ УЖЕ НАЧАВШИХ ЛИМУЗИН ТЧК ПОЖАЛУЙСТА ПРИЕЗЖАЙТЕ ПОЛЮБОВАТЬСЯ УСПЕХАМИ ТЧК ДОЧЕРИ МЕЧТАЮТ ПОЗНАКОМИТЬСЯ С ФРОЙЛЯЙН КРАУС ТЧК ИСКРЕННЕ ЭТТОРЕ

– Этторе, смотрите-ка, – выдохнула Люсинда. – Видишь, Карл? Разве это не…

Нет, ее улыбка ни в коей мере его сейчас не радовала.

– И давно ли тебе об этом известно?

Фриц прекратил бренчать на рояле, слуги и дворецкий, замерев как вкопанные, уставились на Гривена.

– Ради всего святого, Карл, – в конце концов сказал Элио. – Я прибыл с телеграммой минут за десять до твоего прихода.

Люсинда то и дело покачивала головой, словно начисто отрицая всю сложившуюся ситуацию.

– Сейчас еще слишком рано для вечерних забав. Прошу у всех прощения.

Она дала какие-то распоряжения слугам, и те, вооружившись подносами, проследовали за ней на кухню.

Меж тем в гостиной повисло молчание. Фриц заполнил этот вакуум, сыграв на рояле «Самые стройные ножки в Берлине». Гривен, усевшись на диван рядом с Элио, почувствовал себя столетним старцем.

– Прошу прощения. Мы тут все перенервничали из-за скорой даты. Мандраж, – употребив вульгарное словцо, Гривен подмигнул. – Мне бы не стоило так разоряться.

Элио примирительно пожал плечами. Бугатти, судя по подтексту телеграммы, тоже пребывал в превосходном состоянии духа.

– А это он серьезно? Насчет приглашения меня с Люсиндой?

– Патрон никогда не приглашает. Он приказывает прибыть. А что?

Гривен, собравшись с духом, поведал ему о своем замысле.

– О Господи! – Элио, ужаснувшись, рассмеялся. – С тем же успехом можно попросить его допустить на завод бродячий цирк.

– Я ведь не говорю о всей съемочной труппе. Одна камера, максимум две. И самое большее – человек двенадцать. Вы собираетесь в ближайшее время увидеться с ним?

– Я возвращаюсь в Молсхейм через неделю. – Элио задумался. – А что, может быть, это мысль. Как раз то, что нужно, чтобы у Эбе и Лидии глаза на лоб вылезли.

Гривен улыбнулся и пробормотал слова признательности, но что-то продолжало томить его.

– Вы проделали такое путешествие. И все это для того, чтобы сыграть роль почтового голубя?

– Нет-нет! Патрону угодно, чтобы я поддержал вас в первые дни съемок. И, кроме того, мне не хотелось пропустить сегодняшний прием. Здесь ведь, насколько мне известно, будет весь город?

Значит, они и впрямь контактировали у него за спиной, Люсинда и Элио. Письма? Звонки? Мой дорогой, вы просто обязаны приехать, а Карлу я не скажу ни слова… Нет, кто-нибудь другой мог бы подумать об этом дурно, но только не он.

– Давайте выпьем. – Гривен подошел к бару и откупорил первую за весь вечер бутылку шампанского. – За Люсинду!

– А не за лимузин?

– Эта чертова машина не застит мне белый свет.

Оба кивнули и торжественно выпили. Гривен уже собирался отправиться на кухню, чтобы помириться с Люсиндой, но тут зазвонил дверной колокольчик.

– Я открою!

И вот он уже ослепительно улыбался добропорядочного вида парочке, которую видел впервые в жизни.

И эта ситуация начала повторяться с такой же методичностью, как припевы в песенках, которые наигрывал Фриц. Не то чтобы каждый из гостей оказался для Гривена совершенным незнакомцем. Довольно рано появился Топорков в компании с Зандером, Хеншелем и Фольбрехтом, – это были все приглашенные на вечер участники съемочной труппы.

И на друзей Гривена, и на совершенно не знакомых ему людей маленький ледяной королевский лимузин произвел замечательное впечатление. Ах, какая прелесть! Компания клубилась возле него, попивая шампанское и лакомясь черной икрой. Люсинда вернулась из своего «изгнания» с таким видом, будто никуда и не уходила. Топорков принес фотоаппарат и заставил ее вместе с Гривеном попозировать у ледяного лимузина с бокалом в руке. Гривен понимал, что о чем-то непринужденно беседует. «Да, я надеюсь, что она принесет мне истинное счастье. Ах, вы имеете в виду Люсинду? Ха-ха-ха!»

Еще один снимок, улыбайтесь шире и веселее! Гривен заметил, что на поверхности ледяного «Бугатти» уже начали формироваться первые капли влаги. И вдруг он увидел себя и Люсинду с их будущей, с якобы их будущей машиной, – а снимки, запечатлевшие нынешний миг, будут пылиться в ящиках стола и в старых фотоальбомах. Ведь пройдут месяцы, пройдут годы, Гитлер добьется своего, – и кому тогда понадобятся фотосвидетельства того, что было когда-то?

Глава тридцать третья

Темп вечеринки, уже участившийся, получал очередной заряд кофеина с каждым новым, выливающимся в небольшой спектакль, появлением. Курт Вайль и Лотта Ления… Кандинский… Отто Клемперер… Брехт со своей всегдашней двухдневной щетиной (никогда не трехдневной, но и никогда не свежевыбритый). И никто, по меньшей мере – из мужской половины общества, не вызывал большего благоговения, чем патриарх немецкого театра Макс Рейнхардт.

Короткий, коренастый, властный человечек… Но для Гривена каждая встреча с ним во плоти оборачивалась разочарованием, словно на сцене только что бушевала вьюга, а он заглянул за кулисы и увидел, что все дело – в искусной игре световыми бликами. Для него Рейнхард навсегда остался Голосом, отдающим распоряжения из тьмы второго яруса в ходе репетиций его, гривеновского, Голема.

– Карл! – Рейнхардт двинулся к нему, распахнув объятия. – Я рассчитывал застать все того же школьника, того же отличника, а вместо этого… – Его улыбка напряглась, словно сам процесс идентификации и дефиниции доставлял ему определенные трудности. – Вас соблазнили, вот что я могу сказать со всей уверенностью.

– Как и всех нас! – беззаботно ответил Гривен, прекрасно понимая, что все внимательно вслушиваются в его слова. – А моя маленькая искусительница где-то здесь поблизости.

– Ну да, конечно. Полагаю, мне надо поздравить вас обоих. Идете по следам… как его там? Эла Джонсона? – Рейнхардт изобразил шутливую дрожь. – Лично я нахожу все это дьявольским изобретением. Запечатлеть на веки вечные один-единственный спектакль. Какая мерзость. – Он потянулся за ломтиком белуги и тут обратил внимание на ледяную скульптуру. – А теперь объясните мне, мальчик мой, что это за пакость?

Гривен рассказал то, что и самому Рейнхардту было прекрасно известно. Но ничуть не обиделся на режиссера. Напротив, он становился все веселее и веселее с появлением каждого нового гостя. Он принял шубу у Джозефины Беккер, оставив ее в каких-то красных перышках – и практически только в них.

– Ты просто чудо! – Столкнувшись с Люсиндой в дверях, он обнял ее. – Как тебе это удалось? Ты расклеила объявления в «Римском кафе»?

– Не валяй дурака, дорогой. – Ее глаза сверкали, но устремлялись они, строго говоря, не к нему, она казалась несколько рассеянной, сейчас она решила пополнить запас свечей. – Мне приходится отбиваться от гостей. Это же в конце концов твой вечер.

– Ты хочешь сказать: наш вечер.

– Ну, допустим. – Загадочная улыбка. – Но мне надо бежать. Какой ужас! Наши гости пожирают все, что ни подашь, за несколько минут.

Скоро у него возникла причина поинтересоваться источником столь неуемной энергии Люсинды. Она выскользнула из спальни, а когда он в свою очередь из любопытства зашел туда, то увидел на скамеечке возле трюмо парочку (это была та самая якобы добропорядочная парочка, которая прибыла одной из первых). Но теперь мужчина поднес к носу тыльную сторону руки, несколько раз понюхал ее, а затем слизал остатки белого порошка. Женщина увидела, что Гривен наблюдает за ними, и, совершенно не застеснявшись, протянула ему маленький конвертик.

– Хотите кокаинчику?

Нечего было делать вид, будто ты шокирован. Кокаин продавался на каждом углу. Совсем недавно Гривен посмеялся над Люсиндой, которой под видом наркотика всучили смесь соли с аспирином. Брось свой грех на чашу весов – и много ли он потянет? Но сейчас шампанское, суета вечеринки и воспоминания о единственном собственном опыте употребления наркотика настроили Гривена на нигилистический лад.

– А фройляйн Краус что, тоже?

Он поднес руку к носу, втянул порошок. Парочка, рассмеявшись, закивала. Что ж, Люсинда сама начала, а он только следует по ее стопам. Так, собственно, у них повелось во всем – и с какой стати делать исключением нынешний вечер?

Когда Гривен вернулся в гостиную, веселье достигло своего пика. Трепетали полы платьев и смокингов, звенели драгоценности и бокалы, разговоры и язык жестов стали еще оживлённее. Сияя без какой бы то ни было определенной причины, Гривен увидел, как наконец-то вершит свое церемониальное появление Эрих Поммер с супругой и – во избежание или для минимизации неизбежных пересудов с держащейся на определенной дистанции – своей последней протеже, этой шведской девкой Гретой Гарбо.

– Ага, вот и мой отважный первопроходец! – Эрих уже порядочно набрался по дороге сюда, ему было весело, он на манер какого-нибудь французского генерала расцеловал Гривена в обе щеки. – Готов к понедельнику?

– Задайте мне этот вопрос позже. Сейчас я за себя не в ответе.

Какое остроумие! Если бы еще он не чувствовал себя так, словно только что вышел от дантиста. Но внимание Эриха уже привлекла ледяная скульптура.

– О Господи! Люсинда рассказывала мне об этом, но она явно поскромничала. – Как и все остальные, Эрих не мог не провести по ледяной поверхности пальцем. – Какая жалость, что это пройдет!

– Что? Ах да, конечно. Наверное, нам стоило устроить прием на свежем воздухе, причем в феврале.

Чета Поммеров расхохоталась; да, собственно, все расхохотались, кроме фройляйн Гарбо. Но тут раздался очередной звонок в дверь.

– Так мы, выходит, пришли не последними? Какая жалость! А мы так старались…

Эрих начал набирать бутерброды на тарелку, выставляя их маленькой пирамидой. Гривен обвел рукой собравшихся.

– Яблоку негде упасть. Кто же там еще? – Но вот, отперев дверь, он лицом к лицу столкнулся с… Анжелой Раубаль. Челюсть у него отвисла, да и весь он имел бледный вид. Наркотическая галлюцинация, ничем иным ее приход оказаться просто не мог. Но вполне добротная галлюцинация – радостно улыбающаяся, что-то бормочущая насчет трех спутников, которыми эта галлюцинация сопровождается.

– Люсинда! – излишне громко окликнул Гривен. – Где ты, дорогая?

Гривен пригласил вновь прибывших пройти, мысленно отметив, как сам же понял, только цветовую гамму и смутные контуры. Анжела в сером, на ней розовая шляпа с плюмажем. Двое мужчин в твидовых костюмах, а третий, повыше, в скверно сидящем черном. Откуда-то сбоку настороженно кашлянул Эрих. Кого это к нам занесло, Карл? И почему вы нас не знакомите? Но вот уже, к счастью, послышался цокот каблучков Люсинды.

– Анжела! Я так рада, что вы пришли! Что все вы пришли! – Она вовлекла гостей, включая Эриха, в общий круг. – Анжела приехала к нам из Мюнхена.

Фамилии она не назвала; происхождение этой женщины так и осталось для всех загадкой. Анжела с Люсиндой с понимающим видом переглянулись – о Господи, они наверняка отрепетировали это заранее! Теперь настала пора познакомить публику со вновь прибывшим кордебалетом: Оскар Ритфельд, маленький своенравный человечек, каким-то неопределенным образом связанный с господином Якобом Роше. Археолог? Из-за очков на Гривена посмотрели добрые глаза, воспринимающие его персону как извлеченную из-под векового спуда, однако не слишком значительную находку. Не сравнить с пронзительным взглядом некоего Джулиана Сполдинга. Интересно, что, представляя этого человека, Люсинда ни слова не сказала о том, чем он занимается.

– Я рад, что мы наконец познакомились. – По-немецки он говорил уверенно, хотя и с каким-то забавным акцентом. Американец? Простое рукопожатие превратилось чуть ли не в единоборство. – Фройляйн Краус столько мне о вас рассказывала!

Ладно, моя дорогая, какого черта все это должно означать? Но Люсинда никак не реагировала на его тайные сигналы.

– Пойдемте, Анжела, я хочу вам кое-что показать. Конечно, вам следовало прийти пораньше. – Она указала на радиатор ледяной машины, уже довольно сильно в подтеках. – Представьте себе только, каково это будет, сидеть в этой машине, наблюдая за тем, как мимо проносится остальной мир!

Гривен вполне представил. Он отколол бы эту сосульку и засадил ей прямо между глаз…

– Дорогая! Можно тебя на минуточку?

– Не сейчас, Карл. Я…

Она не успела больше сказать ничего – Гривен схватил ее за запястье и поволок в сторону. Фриц убрал руки с клавишей. Люди начали оборачиваться… Эрих… даже Элио. Но Гривену было наплевать. Ногой он открыл дверь на кухню, подождал, пока та не затворилась за ними, успел подумать о том, какие сейчас у них за спиной пойдут пересуды.

– Мне больно!

Люсинда потерла запястье, но тут же сообразила, что на сочувствие Гривена ей нечего и рассчитывать.

– Что ты сказала ей? – Гривен не стал дожидаться ответа. – Да нет, начнем с того, что Анжела Раубаль вообще тут делает? И кто эти мужчины? Ты что, совсем спятила? – Он перевел дыхание, обнаружил, что на всякий случай поднял обе руки, защищая щеки от возможного удара. – Тебе это, наверное, доставляет удовольствие – отколоть со мной такой номер!

– Ничего я ей не сказала… Я имею в виду, насчет машины. Ты ведь сказал мне держаться так, словно машина и вправду наша.

– Но не в присутствии же тех, кому известна подоплека! Гитлер у нее с одного боку, Гели – с другого, черт его знает, что они втроем могут выкинуть. Где твое благоразумие?

– Но она сама позвонила мне! – У Люсинды, судя по всему, имелась заранее подготовленная линия обороны. – Анжеле нужно было с кем-нибудь поговорить. – Она потупилась. – Тебя не было, я чувствовала себя такой одинокой и… мы решили встретиться, вот и все. И я понимаю Анжелу. Понимаю, как нелегко ей приходится. Именно это и утверждал Маркс. Нам всем нужен какой-нибудь опиум. В ее случае это религия. Она взяла меня на собрание. К мормонам. Ты, должно быть, о них слышал.

Гривен и впрямь слышал о них краем уха, ему не хотелось углубляться в эту дискуссию, по крайней мере сейчас.

– Ты пошла в церковь? Удивительно, как тебя не поразило молнией прямо на пороге!

Она пожала плечами.

– Я знала, что ты не поймешь. Так или иначе, там я познакомилась с Якобом и Оскаром. И с… мистером Сполдингом.

От его внимания не ускользнуло, что имя Сполдинга она произнесла наособицу от двух других.

– Значит, это не просто знакомые Анжелы. Расскажи мне все. Они тебя обрабатывают?

– Что ты хочешь сказать? – насторожилась Люсинда.

– Слишком хорошо я тебя знаю, дорогая. Ты ведь тоскуешь по вере, только не знаешь, во что уверовать.

Она вся всколыхнулась; Гривен вовсе не собирался задеть ее столь глубоко. Но смотрела она ему прямо в глаза; на высоких каблуках она была почти одного с ним роста.

– Ты действительно умен, Карл. Но не разбрасывайся такими замечаниями. Прибереги их для своего сценария.

В дверь постучали, она приотворилась, Элио сунул голову на кухню.

– Прошу прошения. – Он улыбнулся, нет, скорее подмигнул. – Меня избрали послом. Гости удивляются…

– Я сейчас приду. – Но, произнеся это, Люсинда все же дождалась ухода Элио. – Карл, мне не нравится иметь от тебя секреты. Вот почему я пригласила сегодня Анжелу и… всех остальных. Разве не ради этого и устраивают приемы? Чтобы все, пусть ненадолго, заключили перемирие?

– Где ты, по-твоему, находишься? Перед камерой? Строй из меня дурака, сколько угодно, залезай мне в мозг, извлекай оттуда все, что тебе захочется сказать. Но не пытайся вести свою игру в реальном мире. Ты к этому не готова.

Люсинда закусила губу.

– Может быть, я ошиблась, едва попробовав. Я хочу сказать, с тобою.

Она прошмыгнула мимо него, грохнула за собой дверью, чтобы не слышать дальнейших возражений. Внезапно этот чертов реальный мир словно бы предстал перед ним в ином, трезвом свете: воздействие белого порошка стремительно закончилось. Что же можно найти на кухне – вишневое варенье? ванильный экстракт? – чтобы смягчить эту боль? Но тут Гривен вспомнил, что на вечеринке можно разжиться кое-чем получше.

Меж тем праздничное веселье продолжалось, хотя гости уже разбились на несколько компаний, по социальному, так сказать, признаку. Киношники слева, театральный люд вокруг Рейнхардта в центре, еще один кружок – около рояля. Фриц уже взял первые аккорды песенки, а гости все еще не успели уговорить Лотту Ления спеть им «Пиратку Дженни». Но Гривен сейчас никого не видел, кроме тех четверых, появление которых оказалось для него таким сюрпризом.

Оскар Ритфельд набрал полную тарелку белужины с ледяного лимузина. Анжелы и ее маленького археолога нигде не было видно. Люсинда, стоя около двери, с самым серьезным видом о чем-то беседовала с этим самым Сполдингом. Гривен устремился к ней, совершенно сознательно нарываясь на скандал.

– О Господи, Карл, да ты просто в бешенстве! – Откуда ни возьмись, появился Элио; он обнял Гривена за плечи в тщетной надежде отвлечь его от уже избранного маршрута. – Нет-нет, – зашептал он, по-театральному громко, – ты этого не сделаешь! Такой пристойный господин. Служитель Божий. – Элио двумя пальцами на итальянский манер сделал рожки Сполдингу. – А тебе известно, что он и меня пытался обратить в свою веру? И был страшно разочарован, когда я сообщил ему, что еженощно молюсь Святой Деве Марии. Я хотел было рассказать ему о своей работе, но он не в состоянии отличить «Бугатти» от тележки вокзального носильщика.

Гривен уставился на Сполдинга с Люсиндой – и Сполдинг встретил его взгляд и выдержал его. Он смотрел на Гривена, как когда-то первый в его жизни дорогой портной. Да, конечно, мой господин, вы, возможно, не полностью безнадежны, если чуть убрать здесь и прибавить вот здесь… Теперь Гривена заметила и Люсинда, она радостно улыбнулась ему, возможно, только для вида; помахала рукой, подзывая к себе. Но тут Лотта Ления все-таки начала петь, а в песне «Пиратка Дженни» очень много припевов. Гривен побарабанил себя по уху и губами обозначил слово «позже», предназначенное им обоим. Элио описал пальцем круг по воздуху, не имея в виду никого конкретного, и отправился своей дорогой.

С большой багажной платформы на ледяном «Бугатти» практически не разобрали шампанское урожая 1913-го года, и Гривен прихватил бутылочку себе в компаньонки. Нет, ему не хотелось слушать об отчаянной любви пиратки Дженни к Мекки Ножу. Он прошел по холлу, обмениваясь любезностями со случайно оказавшимися здесь гостями, и наконец остался в одиночестве. Но даже сейчас, свернув за угол, он чувствовал, что его бьет холодная дрожь. У него в кабинете, неподалеку от письменного стола, развевались занавески, а на балконе сидела во тьме какая-то пара.

Что ж, сердиться ему не следовало. Да и какая вечеринка не превращает в бардак весь дом? Что там – еще парочка наркоманов? Нет, судя по страстному шепоту и шороху одежд. Затем люди на балконе повернулись к нему лицом. Эту шляпу с плюмажем он не мог бы спутать ни с чем. Ах ты, Господи!

Привалившись грудью к краю письменного стола, Гривен поставил на него бокал и бутылку, возможно, с чрезмерным грохотом. На балконе началась суматоха, потом все затихло, – и вот Анжела Раубаль и этот Роше вышли из-за занавески во вполне благопристойном виде.

– Мне так жаль, герр Гривен. – Непроизвольно Анжела оправила юбку. – Но я не привыкла к такому… сигаретный дым и все прочее… Вот Якоб и предложил подышать свежим воздухом.

Мучительное мгновение; каждый из троих не решался позволить себе хотя бы улыбку; оказавшись в трясине, они пытались нащупать под ногами твердую почву. Роше наконец не выдержал, начав нечто взволнованное и почти беззвучное:

– Нам с госпожой Раубаль так редко удается побыть вместе, знаете ли. А я скоро уезжаю в Америку; мы с Оскаром как раз сейчас определяем оптимальные места для раскопок. Не думаю, что вы знакомы с вопросом миграции иберо-кельтских народов, но…

Анжела взяла его за руку, пожала ее.

– Все нормально, Якоб. Герр Гривен не хочет слушать твои объяснения. И нам не из-за чего нервничать. Адольфа ведь сегодня здесь нет.

Это прозвучало как превосходный тост. Гривен предложил им шампанского, но оба героически отказались. Анжела, отступив на шаг, испытующе посмотрела на него.

– Я не верю, что Люсинда предупредила вас заранее о нашем приходе.

– Она и не предупреждала.

– А следовало бы. С истиной нужно обращаться как с истиной. Дьякон Сполдинг учит…

Дьякон? Во что это впуталась Люсинда? В следующий раз она приведет домой психоаналитика.

– Ну, давайте, расскажите же мне! – Гривен налил себе шампанского в огромный бокал, чтобы выглядеть максимально эффектно. – Обожаю узнавать о том, кто чему учит.

Анжела посерьезнела, даже взгрустнула.

– Должно быть, вы правы. Мне не следует говорить его словами. Поговорите с ним сами… А тебе не следует так бояться. – Она потянула Роше за рукав, увлекая к выходу. Но у самой двери остановилась и повернулась лицом к Гривену. Вид у нее сейчас был далеко не столь уверенный, как раньше. – Вы не собираетесь в ближайшее время повидаться с моим братом?

Тайный вопрос, скрывающийся за тем, что был задан, оказался настолько прозрачным, что Гривен почувствовал, как и его собственное лицо выдает сейчас куда больше, чем следовало бы. Нет, Карл, ни в коем случае не рассказывайте Адольфу о нашей встрече. Ведь и сама Анжела как образцовая немецкая женщина так и не задала вопроса о том, ради чего Гривен с Гитлером ездили в горы.

– Не беспокойтесь, госпожа Раубаль. Я не верю теориям вашего дьякона. Мне кажется, не будь у нас друг от друга секретов, мы бы все сошли с ума.