Текст книги "Россия против Наполеона: борьба за Европу, 1807-1814"

Автор книги: Доминик Ливен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 51 страниц)

Однако к середине дня французы отступали всеми силами по дороге от Шалона до Бержера, которая проходила близ Фер-Шампенуаз.

К тому времени они находились в окружении не только войск Корфа, но и гораздо более грозных сил Васильчикова. Всего у русских было 4 тыс. кавалеристов и три батареи конной артиллерии. Французские генералы в полдень бросили свой обоз, но даже это их не спасло. Истощив к тому времени свои силы и понеся тяжелые потери в результате атак Корфа и Васильчикова, они оказались в безвыходном положении, когда их отступление привело их прямо в руки кавалерии и конной артиллерии главной армии у Фер-Шампенуаз. В итоге вся колонна была частично истреблена и частично взята в плен.

Описание сражения при Фер-Шампенуазе часто предстает в виде повести о героизме французов. С одной стороны, это абсолютно справедливо. Национальная гвардия Пакто и Аме продемонстрировала отвагу, дисциплину и выносливость, достойные восхищения ветеранов. Однако не обо всех полках Мармона и Мортье можно сказать то же самое. Коалиционная кавалерия также добилась выдающегося результата. 16 тыс. кавалеристов, из которых три четверти были русскими, нанесли поражение 23 тыс. французам, большей частью пехотинцам, убив и пленив почти половину из них и захватив почти все их пушки. Сражение при Фре-Шампенуазе хорошо подходит для сравнения с отчаянной битвой Д.П. Неверовского против маршала И. Мюрата у Красного в августе 1812 г., хотя против Неверовского у французов имелся гораздо более крупный численный перевес. Подобно французам при Фре-Шампенуазе, значительная часть солдат Неверовского были молодыми рекрутами, показавшими большую отвагу и дисциплину во время своего первого сражения. Русские генералы при Фер-Шампенуазе сделали то, что не удалось Мюрату у Красного – отчасти потому что, в отличие от него, в их распоряжении на поле боя имелась конная артиллерия. Они также лучше согласовывали атаки и гораздо более умело приспосабливали свою тактику к условиям местности[873]873
  Основные работы см.: сноска 26. А.И. Михайловский-Данилевский участвовал в сражении при Фер-Шампенуаз и дает хорошее описание заключительного этапа сражения, см.: Михайловский-Данилевский А.И. Описание похода во Францию… С. 294–313. Интересные подробности, связанные с действиями гвардейской конной артиллерии, см. в кн.: Потоцкий П.П. Указ. соч. С. 300–310.


[Закрыть].

Поскольку Мармон и Мортье обратились в бегство, дорога на Париж была открыта. Французы могли защитить столицу лишь в том случае, если бы Наполеон со своими войсками подоспел вовремя. Даже если бы император явился один, вполне вероятно, что он вдохновил бы оборонявшихся на борьбу, придал бы слаженности их действиям и внушил благоговейный страх потенциальным предателям. Однако до 27 марта Наполеону не было известно о том, что его провели и что неприятельские армии ведут наступление на Париж. Когда же это выяснилось, войска коалиции опережали Наполеона на три дня. Посовещавшись с Коленкуром, Бассано и своими маршалами, французский император решил отказаться от намеченного удара в тыл неприятеля и устремился на спасение своей столицы, но было уже слишком поздно. Когда он приблизился к городу поздно вечером 30 марта, битва за Париж была проиграна, и французская столица должна была вот-вот сдаться. Еще хуже было то, что в Париже оживились враги Наполеона. По приказу императора его жена, сын и правительство покинули Париж накануне сражения, чтобы не оказаться в плену. Поскольку все ключевые фигуры бонапартистского режима сошли со сцены, а союзники должны были вот-вот занять Париж, для противников Наполеона настало время взять инициативу в свои руки. Ш.М. Талейрану наряду с другими чиновниками высшего ранга было приказано покинуть Париж, однако он сумел уклониться от этих приказов, не проявив при этом открытого неповиновения Наполеону[874]874
  Превосходная и лаконичная характеристика взглядов Ш.М. Талейрана и его роли в событиях 1814 г., см.: Dwyer P. Talleyrand. Harlow, 2002. P. 124-140. О передвижениях Наполеона и регентском совете см.: Houssaye H. Op. cit. P. 317–370.


[Закрыть].

В противоположном лагере, до которого тогда было всего несколько километров, находился К.В. Нессельроде, которому Талейран в период, предшествовавший 1812 г., предоставил так много секретной информации. Когда 22 марта Наполеон повел атаку на коммуникации коалиционных войск, почти все дипломаты союзников оказались отрезанными от ставки и поспешно бежали на юг в поисках укрытия, что вызвало плохо скрываемую радость у генералов, которые были рады от них избавиться. Единственным исключением был Нессельроде, который покинул Шамон как раз вовремя, чтобы успеть вернуться к Александру I. 28 марта – в тот самый день, когда было решено, что императрица, сын Наполеона и его правительство должны покинуть столицу, – Нессельроде писал своей жене из деревушки в окрестностях Парижа, что он наслаждается «изысканным каплуном», которого жена маршала Нея послала своему мужу из Парижа вместе с несколькими бутылками ликера. Казаки перехватили подарок и, руководствуясь соображениями такта, направили его к столу российского императора. В отсутствие Франца I, Меттерниха, Каслри и Гарденберга, ни у кого не возникало сомнений в том, что Александр I станет говорить от имени коалиции в том случае, если войска коалиции дойдут до Парижа. Дополнительным преимуществом для Александра было то, что рядом с ним находился Нессельроде, особенно когда настал момент вести переговоры с Талейраном. Когда на горизонте забрезжила победа, и чаяния Александра I стали обретать реальные очертания, исчезла напряженность, существовавшая ранее в отношениях между ним и Нессельроде[875]875
  Lettres et papiers du Chancelier Comte de Nesselrode. Vol. 5. P. 183–184.


[Закрыть].

На пути к Парижу российская армия шла через богатые земли и при хорошей весенней погоде. В воздухе витал запах победы. В.И. Левенштерн по этому случаю впервые в жизни отведал фазана. П.П. Пален грезил обо всех красивых молодых женщинах, которых ему предстояло встретить в Париже. И.Т. Радожицкий вспоминал, что его солдаты говорили, что государь даст каждому из них по рублю, по фунту мяса и по чарке вина. Когда его батарея двигалась по дороге, раздался крик: «Направо, налево, раздайсь!», что обычно делалось, когда через колонну проезжал генерал или сам император. На этот раз, однако, под гиканье «Васька идет в Париж! Направо, налево, раздайсь!» посреди дороги бежал Васька – козел, который, по убеждению солдат, приносил им удачу[876]876
  Lowenstern V. Op. cit. Vol. 2. P. 376; Бурский И.Д. История 8-го гусарского Лубенского полка. Одесса, 1912. С. 115–117; Радожицкий И.Т. Указ. соч. Ч.3. С. 109–110.


[Закрыть].

Ранним вечером 29 марта, штаб императора, в котором находился А.И. Михайловский-Данилевский, поднялся на небольшую возвышенность и двинулся в направлении деревни Клиши. Много лет спустя Михайловский-Данилевский вспоминал:

«Солнце только что закатывалось, прохладный ветер освежал воздух после дневного жара, на небе не было ни одного облака. Вдруг, с правой стороны, сквозь дым пальбы, мелькнул Монмартр и высокие башни. “Париж, Париж!” было общим восклицанием. Указывая на огромную столицу, каждый вперил в нее взор, сколько отдаленность позволяла. Забыты были трудности похода, раны, падшие друзья и братья, и мы стояли, в упоении восторга, на горе, откуда завидели Париж. Более двадцати пяти лет прошло с того времени <…> но воспоминание о незабвенной минуте, когда мы увидели впервые Париж, так свежо, что помышляя о ней, невольно предаешься исполнявшему нас тогда восторгу»[877]877
  Михайловский-Данилевский А.И. Описание похода во Францию… С. 327.


[Закрыть].

В ходе самой продолжительной кампании за всю историю Европы российская армия менее чем за два года прошла от Вильно до Москвы, затем проделала весь обратный путь через Европу и дошла до Парижа. Впереди уже виднелась неприятельская столица, и скорость теперь имела решающее значение. Париж должен был быть взят до прибытия Наполеона, который мог вдохнуть силы в защитников города и укрепить его оборону. Армейские корпуса баварцев и Остен-Сакена были оставлены в Mo для охраны тыла коалиционных войск на тот случай, если бы Наполеон попытался пойти на Париж по кратчайшему пути. Однако в тот же вечер по всем корпусам были разосланы приказы о полномасштабном наступлении на Париж, которое должно было начаться на следующий день, 30 марта. Силезская армия, располагавшаяся на правом фланге коалиционных сил, должна была атаковать французскую столицу с севера, держа курс на Монмартр и Ля Шапель. Корпусу Е. Вюртембергского, находившемуся на левом фланге, предстояло наступать с востока вдоль северного берега Сены, за замок Венсен. Австрийцы под командованием И. Гиулая должны были поддержать войска Вюртембергского. П.X. Витгенштейн вернулся в Россию, передав командование своим армейским корпусом H. H. Раевскому. Последний должен был повести в наступление центр коалиционных войск в направлении Роменвиля и Пантена. Всего в распоряжении нападавших имелось 100 тыс. человек. Позади Раевского располагался резервный корпус великого князя Константина, который состоял из лейб-гвардии и гренадеров и который следовало задействовать в случае необходимости[878]878
  Подробное описание сражения см. в кн.: Богданович М.И. История войны 1814 г. Т. 1. С. 506–560; Friederich R. Op. cit. Vol. 3. P. 301–310.


[Закрыть].

Французы удерживали очень сильные позиции. Монмартрские высоты на севере и Роменвильские в центре являлись серьезным препятствием для атакующей армии, вокруг которого можно было выстроить всю оборону столицы. Как и следовало ожидать, предместья крупнейшего европейского города представляли собой лабиринт, образованный каменными строениями и стенами. Однако Наполеон ничего не сделал для укрепления естественной обороны города. Более того, длинную оборонительную линию предстояло удерживать силами всего 38 тыс. человек, из которых несколько тысяч были национальными гвардейцами, имевшими минимальную военную подготовку и ненадежные ружья. Маршалы Мортье и Мармон, находившиеся под верховным командованием брата Наполеона Жозефа, отвечали соответственно за оборону северного сектора от Силезской армии и восточного – от главной армии коалиции. Все трое осознавали, что до тех пор, пока защитники не обнаружат желания сражаться на улицах Парижа и погибнуть под обломками города, их шансы на успех невелики. Если бы все силы коалиции начали штурм одновременно рано утром 30 марта, вполне вероятно, что к обеду город пал бы.

На самом деле планы союзников пошли наперекосяк. К вечеру 30 марта стало ясно, что войска Е. Вюртембергского и австрийцы по-прежнему находились в столь глубоком тылу, что не могли начать запланированную атаку ранее утра следующего дня. Тогда же адъютант, который вез приказы Шварценберга Блюхеру, не смог найти дороги в ночи, а это означало, что большая часть Силезской армии была готова начать наступление в одиннадцать часов утра – на шесть часов позже запланированного времени. В результате первый штурм города был осуществлен силами 16-тысячного армейского корпуса Раевского, находившегося в центре позиций коалиции. К счастью для русских, деревня Роменвиль, имевшая ключевое значение, оказалась неприкрытой, и они успели занять ее до того, как Мармон выслал войска для ее захвата. Рано утром русские также овладели деревней Пантен. Однако это было все, что они могли сделать для укрепления этих опорных пунктов в преддверии французских контратак, которые последовали утром 30 марта.

Все попытки прорваться дальше деревни ни к чему не привели. Прусская гвардейская пехота, не участвовавшая в боях с весны 1813 г., пошла на штурм из Пантена очень отважно, но была остановлена и понесла тяжелые потери. Среди зданий, стен и садов строй был нарушен, и сражение превратилось в беспорядочные перестрелки и попытки тушения пожаров. М.Б. Барклай де Толли двинул на помощь Раевскому две русские гренадерские дивизии и лично появился на передней линии сражения для координации действий. Он очень предусмотрительно перестроил большую часть полков в батальонные колонны, готовые для новой атаки, но приказал Раевскому не начинать нового крупного наступления до тех пор, пока войска Е. Вюртембергского не займут свои позиции на левом фланге, а Силезская армия не отвлечет на себя внимание Мортье на правом фланге[879]879
  Богданович M. И. История войны 1814 г. Т. 1. С. 534–537; Württemberg E. Op. cit. Vol. 3. P. 278–290.


[Закрыть].

Незадолго до трех часов пополудни все корпуса коалиции выстроились в линию и были готовы к атаке. Принц Е. Вюртембергский продвинулся дальше замка Венсен, встретив незначительное сопротивление и создав угрозу для всего правого фланга французов, раскинувшегося у Сены. Наступление армейского корпуса Йорка с севера в тыл французским войскам, сражавшимся у деревни Пантен, вынудил их отступить. В центре солдаты Раевского и гренадерские дивизии атаковали неприятеля подавляющими силами и заняли все ключевые позиции французов в течение полутора часов. Русские артиллерийские батареи выдвинулись вперед и взяли Париж в кольцо с востока, откуда они могли вести огонь с близкого расстояния. На правом краю линии коалиции армейский корпус А.Ф. Ланжерона штурмовал Монмартрские высоты. На самом деле, когда русские овладели этими высотами, маршал Мармон уже искал возможности вступить в переговоры, хотя на тот момент ни русские, ни французы об этом не знали.

Союзники потеряли 8 тыс. человек, из них три четверти русских, но Париж был взят. Русские войска охватило бурное веселье. Гвардейцы начали полировать снаряжение и доставать лучшее обмундирование, готовясь к величайшему параду в своей жизни, который должен был пройти на улицах Парижа. На Монмартрских высотах оркестры играли полковые марши. Офицер, которого Ланжерон отправил в Париж для заключения перемирия с ближайшими французскими войсками, вернулся несколько часов спустя в состоянии блаженства, подняв слишком много бокалов за победу. Генерал простил своего офицера. К тому времени полки Ланжерона, ранее входившие в Дунайскую армию, прошли долгий путь и участвовали во многих сражениях[880]880
  Langeron A. Op. cit. P. 465–473.


[Закрыть].

Однако по-настоящему трудное сражение только должно было начаться, и развернуться ему предстояло скорее в политической, чем в военной плоскости. До тех пор пока генералы, стоявшие во главе союзных войск, не допустили бы крупной ошибки, велика была вероятность того, что численный перевес и лучшая подготовка войск коалиции принесли бы ей победу и привели бы к капитуляции Парижа 30 марта. Однако французская столица была важна скорее в политическом, чем в военном отношении. Многое зависело от того, смогут ли союзники обратить падение Парижа к своей политической выгоде. Разумеется, лидеры коалиции в целом и Александр I в частности прекрасно об этом знали. Шварценберг издал прокламацию, в которой подчеркивалось, что коалиция сражается с Наполеоном, а не с Францией, и стремится к всеобщему миру и благоденствию. По мере приближения российской армии к Парижу Александр I издавал приказы для своих генералов и обращал призывы к союзникам о поддержании строжайшей дисциплины и хорошем обращении с гражданским населением, подчеркивая большую значимость французского общественного мнения. Человеком, которого Александр I отправил в Париж для принятия капитуляции, был полковник М.Ф. Орлов тот самый молодой офицер разведки, который сопровождал А.Д. Балашова во время его визита в ставку Наполеона в Вильно в июне 1812 г. Первые слова, сказанные Орловым маршалу Мармону, были следующими: «Его Величество желает сохранить Париж для Франции и ради всего мира». Войскам коалиции предстояло квартировать в парижских казармах, а не в частных домах, а национальная гвардия должна была быть сохранена с целью поддержания спокойствия и порядка на улицах. В течение нескольких последующих дней Александр I предстал в глазах парижан воплощением обаяния, такта и лести. И он блестяще справился с этой ролью[881]881
  См., например, его приказы А.Ф. Ланжерону: РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 3399. Л. 160 (об.).
  Просьбу Александра I к К.Ф. Вреде см.: Михайловский-Данилевский А.И. Описание похода во Францию… С. 324. Орлов М.Ф. Капитуляция Парижа 1814 г. // Военный сборник. 1864. № 6. С. 287–309.


[Закрыть].

На следующий день, в воскресенье, 31 марта 1814 г. войска коалиции вошли в Париж. Ярко светило солнце, и Париж радовался свежему весеннему утру. Александр I вышел из своей ставки в восемь часов, одетый в повседневный кавалергардский мундир. Сидя верхом на своем сером Марсе, подаренном ему А. Коленкуром, когда последний был французским послом в Петербурге, он уехал вместе со своей свитой, чтобы присоединится к Фридриху-Вильгельму и Шварценбергу. Под залпы салюта и громогласные приветствия собственных войск лидеры коалиции пересекли Монмартр и въехали в центр города. Их эскорт составляли лейб-казаки, одетые в алые мундиры и темно-синие панталоны, – те самые войска, которые охраняли Александра на протяжении последних двух лет войны. На Елисейских полях монархи и Шварценберг остановились и стали наблюдать за своими войсками, проходившими мимо них. В параде приняли участие прусские гвардейцы, дивизия австрийских гренадеров и даже полк гвардии из Бадена. Однако по всеобщему признанию среди всех европейских войск лучше всех выглядели русские, и именно они правили бал[882]882
  См., например, замечания Р.С. Каслри, обращенные к принцу-регенту, о том, что русская лейб-гвардия «настолько великолепна, насколько это можно себе представить», см.: Correspondence, Despatches, and Other Papers of Viscount Castlereagh. Vol. 9. P. 210–212.


[Закрыть].

Как для лейб-гвардии, так и прежде всего для Александра I это был момент, когда чувство гордости и личного удовлетворения достигло своей высшей точки, однако здесь имелся и политический аспект. Для толпы парижан вид многих тысяч превосходных солдат, одетых в великолепные мундиры и марширующих по улицам города в идеальном строю, словно это происходило в мирное время, служил напоминанием о мощи коалиции и свидетельствовал о лживости заявлений Наполеона, будто захватчики находились на грани истощения. Однако если союзники и преподали политический урок, они также его и получили. Входившие в коалицию монархи ранее были очевидцами того, что французский народ на захваченных союзными войсками территориях не отличался особенно восторженным отношением к Бурбонам. Нельзя было и представить, что все будет иначе в Париже, где проживало так много вершителей революции и сам Наполеон. В действительности, однако, когда монархи въехали в центральную часть Парижа, их встретили многочисленные толпы народа, которые громкими криками выражали свою поддержку делу коалиции и монархии: повсюду виднелись белые кокарды и развевались белые флаги Бурбонов. Два дня спустя Александру в разговоре с роялистски настроенным государственным деятелем пришлось признать, что общественная поддержка в пользу реставрации была гораздо сильнее, чем он мог себе вообразить. После парада монархи и Шварценберг направились к особняку Талейрана, располагавшемуся неподалеку на улице Сен-Флорентин, где Александру I предстояло провести в Париже несколько решающих дней. На страже у особняка Талейрана в ту ночь стояли солдаты первой Его Императорского Величества роты первого батальона лейб-гвардии Преображенского полка. Это был тот самый батальон, который охранял особу императора в Тильзите семью годами ранее[883]883
  Burghersh J. F. Op. cit. P. 250–252; Vitrolles E. Op. cit. Vol. 1. P. 316.


[Закрыть].

Пока коалиционные войска входили в Париж утром 31 марта, К.В. Нессельроде уже был на пути на улицу Сен-Флорентин. За день до этого к М.Ф. Орлову, находившемуся в усадьбе Мармона для согласования условий капитуляции города, подошел Талейран с просьбой «передать глубочайшее почтение князя Беневентского [т. е. Талейрана] Его Величеству Императору Российскому». Орлов был умным и хорошо информированным офицером разведки и не сомневался в том, что именно имел в виду Талейран. «Князь, – ответил я мягко, – можете быть уверены, что я передам это открытое предложение на усмотрение Его Величества». Молодой офицер вспоминал, что «по лицу князя быстро пробежала легкая, едва заметная улыбка». Теперь же, 31 марта, Нессельроде направлялся к Талейрану для того, чтобы заручиться его поддержкой в деле свержения Наполеона и замены его правления устойчивым режимом -легитимным в глазах французов и стремящимся к мирному урегулированию. Александр I дал ясно понять ведущим французским государственным деятелям, с которыми он встречался вечером того же дня, что именно это было его основным приоритетом. Хотя он обрисовал им ряд возможных сценариев будущего политического развития Франции, он подчеркивал, что выбирать между ними предстояло самим французам[884]884
  Орлов M. Ф. Указ. соч. С. 300; Vitrolles E. Op. cit. Vol. 1. P. 311–312.


[Закрыть].

В глазах российского императора Талейран являлся идеальным союзником, и не только в силу его политических дарований и связей. Как и Александр, он не был особенным сторонником Бурбонов. Даже 30 марта он вовсе не ратовал за их реставрацию. Он был убежден в том, что если монархии и суждено вернуться на политическую арену, она должна была быть ограничена конституцией и готова принять многие изменения, произошедшие в стране с 1789 г. В глубине души он, возможно, предпочел бы стать регентом малолетнего сына Наполеона, сосредоточив власть в собственных руках. Того же мнения придерживался и Александр I. Однако пока Наполеон был жив, свободен и полон амбициозных замыслов, подобное регентство было сопряжено с очевидными опасностями. На совещании, прошедшем при участии лидеров коалиции и французских политиков в гостиной Талейрана в ночь на 31 марта, ключевым моментом стала работа над текстом воззвания коалиции к французскому народу. Никто не сомневался в том, что возможность переговоров с Наполеоном исключалась. Когда речь зашла о пункте, согласно которому члены семьи Бонапартов также отстранялись от участия в переговорах, Александр «бросил взгляд на князя Шварценберга, который подтвердил свое согласие кивком головы, равно как и король Пруссии». Даже после этого Александр I не принял окончательного решения. Еще 5 апреля Коленкур полагал, что Александр все еще не отказался от идеи регентства, а Талейран и его сторонники этого сильно опасались. Однако к тому времени Александру было бы очень трудно изменить ход событий и повернуться спиной к тем французам, которые приняли на себя обязательства по реставрации Бурбонов с одобрения российского императора и под его покровительством[885]885
  О.Ш. M. Талейране см. сноску 29. Mémoires du Général de Caulaincourt. Vol. 3. P. 207–230; Houssaye H. Op. cit. P. 470–499. Воспоминания самого Ш. M. Талейрана об этих днях см.: Mémoires du Prince de Talleyrand. Paris, 1891. P. 156–167.


[Закрыть].

Следуя сценарию, который Александр I наметил еще в феврале, декларация коалиции призывала к созыву сената, избранию временного правительства и выработке новой конституции. По указанию Талейрана «охвостье» сената согласилось на эти условия 1 апреля, избрав Талейрана и четырех его помощников в качестве министров. На следующий день сенат низложил Наполеона и семью Бонапартов и освободил всех французских солдат от присяги на верность. Теперь, когда в Париже явно наметилось движение в сторону реставрации монархии, главным вопросом становилась позиция армии. Если бы армия Наполеона в Фонтенбло вновь его поддержала, велика была вероятность того, что союзники окажутся в эпицентре гражданской войны во Франции. Их страшила не только потеря времени и сопряженные с войной расходы: было очевидно, что в этом случае сильно пострадает легитимность любого режима, поддерживаемого союзниками во Франции. Помимо сомнений Александра I относительно Бурбонов, этот фактор также должен был оказать влияние на ход его мыслей по поводу возможного регентства малолетнего сына Наполеона. Лишь дезертирство из наполеоновской армии корпуса маршала Мармона 5 апреля положило конец сомнениям Александра и окончательно решило вопрос о реставрации монархии[886]886
  Все ключевые документы, связанные с этим периодом, см. в кн.: Сборник императорского русского исторического общества. Т. 31. С. 403–416. В их числе различные декларации союзников, резолюции сената, заявления О. Мормана и краткие комментарии К.В. Нессельроде.


[Закрыть].

В течение первых решающих дней в Париже Александр I шел во главе коалиции и говорил от ее имени. За время своего пребывания в Париже он допустил ряд ошибок. Хотя его усилия, направленные на ограничение власти Людовика XVIII и принятие сенатом конституции, были понятны, на самом деле они были не обязательны и с самого начала способствовали появлению натянутости в отношениях между Россией и реставрированной французской монархией. Более серьезной ошибкой было то, что Наполеону позволили провозгласить независимость Эльбы: уже тогда это вызывало опасения союзников и России, которые позднее подтвердились. Несомненно, отчасти это стало следствием желания Александра быть – и казаться другим – великодушным по отношению к поверженному врагу. Однако в обстоятельствах того времени было нелегко разрешить поставленную Наполеоном проблему, как это признавал Каслри в письме к английскому военному министру, которое не вошло в собрание его переписки. Каслри писал, что французское временное правительство поддержало предложение Александра потому, что было напугано перспективой гражданской войны и отчаялось в своих попытках оторвать Наполеона от его армии в Фонтенбло. С Эльбой были сопряжены свои опасности, однако было очевидно, что лучшего варианта не существовало. Хотя Каслри об этом не упоминает, но любое ограничение свободы Наполеона было невозможно вследствие соглашения, заключенного с Мармоном, когда тот вместе со своим корпусом перешел на сторону союзников. Министр иностранных дел Англии, однако, писал о том, что Эльба была лучшим вариантом, чем ярко выраженное желание Наполеона жить в Англии, которое, разумеется, не было бы радушно встречено английским правительством[887]887
  Письмо Александра I Людовику XVIII от 17 апр. см.: Там же. С. 411412. Письмо Ч. Стюарта Батурсту от 13 апр., в котором отвергалось связанное с Эльбой предложение, опубликовано в кн.: Correspondence, Despatches, and Other Papers of Viscount Castlereagh. Vol. 9. P. 450–451. Однако в этом издании не упоминается о письме Ч. Стюарта Батурсту от 7 апр., которое опубликовано в кн.: Fain A. Op. cit. P. 420–423. В тексте письма нет ничего невероятного, и у нас нет оснований полагать, что его сочинил сам А. Фэн. Поэтому это письмо не попало в коллекцию М. Лондондерри скорее всего потому, что тот полагал, что оно бросает тень на его брата. В коллекцию были включены многие другие письма Батурста. В защиту Р.С. Каслри можно сказать, что он всего лишь старался поддержать то, что было сделано без его участия.


[Закрыть].

В целом, однако, действия Александра I в Париже увенчались крупным успехом. Он очаровал французов, соответствовал своим союзникам и установил в Париже такой режим, у которого были наибольшие шансы сохранить легитимность, соглашаясь на длительный мир. Александра много критиковали за то, что он утверждал, что, как только союзники доберутся до Парижа, они смогут привлечь на свою сторону противников Наполеона, однако ход событий доказал его правоту. Если он по-прежнему питал сомнения по поводу Бурбонов, то их разделяли также многие французы и союзники Александра. Как тогда писал Шварценберг своей жене, устранение Наполеона было благом для человечества, но лично он слабо верил в реставрированную монархию. Как это часто бывает в политике, Бурбоны, по мнению Шварценберга, равно как и Александра I, просто-напросто были лучшим из худших вариантов, имевшихся в распоряжении союзников. После реставрации монархии и подписания мира с Францией Александр I выехал из Парижа 3 июня 1814 г.[888]888
  Schwarzenberg К. F. Op. cit. P. 337.


[Закрыть]

Пока Александр был занят переговорами, его армия наслаждалась жизнью в Париже и его окрестностях. В.И. Левенштерн обзавелся в Париже дорогостоящей любовницей и хорошим экипажем, отчасти расплатившись за это 10 тыс. рублями, выигранными в карты. Офицеры лейб-гвардии получили специальное денежное довольствие, позволившее им повеселиться в Париже и украсить город своим присутствием. К простым армейским офицерам удача была не столь благосклонна. Александр Зайцев, молодой и невинный прапорщик Кексгольмского пехотного полка, быстро лишился своих скудных сбережений после того, как осмелился посетить игорные дома и очаровательных дам из Пале-Рояль. Что же касается солдат, то лишь лейб-гвардия квартировала в Париже, но и она была подчинена строгой дисциплине и постоянно участвовала в парадах. Новости о предстоящем возвращении домой были встречены с радостью. Первой в обратный путь должна была отправиться иррегулярная кавалерия – казаки, башкиры и калмыки: они не лучшим образом подходили на роль посланцев мира в глазах России, которая заботилась о том, чтобы успокоить гражданское население и предстать в качестве оплота порядка и цивилизации в Европе. Вскоре после этого долгий путь домой начали линейные полки, многие из которых – в знак признательности со стороны Фридриха-Вильгельма III – участвовали в торжествах, организованных в прусских городах, через которые они проходили. Как это всегда бывало, лейб-гвардия находилась на особом положении: большую ее часть доставили обратно в Петербург корабли российского флота, которые последние полтора года провели в английских портах[889]889
  Lowenstern V. Op. cit. Vol. 2. P. 342, 419–423; Зайцев А. Вспоминания о походах 1812 года. M., 1853. С. 29–34; Записки солдата Памфила Назарова. С. 539–540. Письмо П.М. Волконского М.Б. Барклаю о незамедлительной отправке иррегулярной кавалерии см.: РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 3399. Л. 172 (об.). О великолепном приеме, оказанном возвращавшимся русским войскам в Силезии, отчасти благодаря стараниям прусского короля, который выделил 3 млн. талеров на проведение празднеств и угощение в их честь, см.: Радожицкий И.Т. Указ. соч. Ч. 3. С. 236–237. О возвращении лейб-гвардии в Россию см.: Дневник Павла Пущина. С. 166–173.


[Закрыть].