Текст книги "Россия против Наполеона: борьба за Европу, 1807-1814"

Автор книги: Доминик Ливен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 51 страниц)

Большая часть командиров, однако, вовсе не была жестокой, а некоторые из них были просто превосходны. Граф М.С. Воронцов, например, в это время возглавлял Нарвский пехотный полк. Подобно Барклаю он также выступал против телесных наказаний в целях обучения войск и укрепления среди них дисциплины. М.С. Воронцов как-то заметил, что дисциплина была гораздо лучше в Нарвском полку, чем в находившемся по соседству 6-м егерском, командир которого полковник А.С. Глебов полагал, что русские войска можно держать в повиновении только розгами. Как и ряд других полковых командиров, Воронцов издавал инструкции для своих офицеров, в которых намечал в общих чертах, как тем следовало действовать на поле боя. П.И. Багратион считал эти инструкции образцовыми и переиздал их для всей своей армии.

М.С. Воронцов особенно подчеркивал то обстоятельство, что офицер должен был быть образцом для подражания. В некоторых полках, говорил он, есть офицеры, которые строги и требовательны в мирное время, а на войне оказываются слабыми и нерешительными: «Нет ничего хуже таких офицеров». Образцовое выступление на парадах было бесполезно. Значение имели только действия на поле боя. Офицеры, своим достойным поведением добивавшиеся доверия подчиненных в мирное время, могли воспользоваться им в пылу сражения. Умелое руководство являлось основой всего. В Нарвском полку не было место офицеру, который дал хотя бы малейший повод усомниться в своей храбрости. Во время наступления полка командиры рот должны были идти впереди своих людей, подавая пример. Но офицер должен был сочетать храбрость с невозмутимостью и верным расчетом. Когда враг во время атаки полка обращался в бегство это было ожидаемо, поскольку, по словам Воронцова, русские всегда были и всегда будут гораздо храбрее своего неприятеля – следовало сохранять спокойствие и собирать войска вокруг себя. Для преследования отступавшего противника выделялась лишь часть третьей шеренги. Командуя стрелками в цепи, офицер должен был попытаться использовать рельеф местности для прикрытия своих солдат, но сам он при этом должен был непрестанно показываться на линии стрельбы, подбадривая солдат и осматривая местность на предмет непредвиденной опасности.

Под огнем артиллерии полк должен был стоять на ногах. Любая попытка пригнуться была бы сразу замечена противником и вселила в него уверенность. Если в непосредственной близости имелось лучшее укрытие, разрешалось туда переместиться, но ни при каких обстоятельствах полк не должен был отступать. Перед началом сражения у каждого солдата должно иметься в исправном виде два запасных кремня и шестьдесят патронов. Здоровому солдату не следовало сопровождать раненного товарища до пункта оказания помощи в тылу. Если полк атаковал противника, занявшего оборону в деревне или на пересеченной местности, ключом к успеху являлась штыковая атака, поскольку при перестрелке все преимущества были бы на стороне обороняющихся. Ведя огонь по противнику, солдат должен был тщательно прицеливаться, памятуя о том, как их учили правильно выбирать дистанцию и не стрелять поверх выбранной цели.

В 1806–1807 гг. боевой строй войск нередко нарушался под влиянием панических криков, что противник атакует во фланг или в тыл. Теперь же подобные действия должны были сурово караться. Видя попытки противника обойти полк с фланга, офицер должен был спокойно доложить об этом полковому военачальнику, помня о том, что для такого хорошо подготовленного боевого подразделения как Нарвский полк не представляло трудности перестроиться в направлении фланга или тыла. Наконец, офицеры обязаны были подбадривать солдат, отмечая их подвиги, докладывая о них полковому военачальнику и представляя их к повышению – вплоть до офицерского звания там, где это было уместно. «Офицерский корпус всегда выигрывает, заполучив в свои ряды поистине храброго человека, независимо от его рода и звания»[179]179
  Российский М.А. Очерк истории 3-го пехотного Нарвского генерал-фельдмаршала князя Михаила Голицына полка. М., 1904. С. 291–302.


[Закрыть].

Еще одним выдающимся командиром являлся Д.П. Неверовский. В ноябре 1807 г. он был назначен командиром знаменитого Павловского гренадерского полка. Неверовский являл собой тип генерала, горячо любимого в русской армии. Его биография типична для офицера. Отец его владел тридцатью крепостными и был губернским чиновником средней руки, выбранным на эту должность местными дворянами. Поскольку в доме приходилось заботиться ни много ни мало, как о четырнадцати детях, условия жизни были спартанскими. Хотя Неверовский был выходцем из современной Полтавы в Украине, в 1812 г. его воспринимали как русского (что в его случае было справедливо). Подобно многим обитателям украинских просторов, он был хорошим наездником. К тому же он был сравнительно лучше образован, чем среднестатистический представитель провинциального дворянства, и наряду с умением читать и писать обладал познаниями в области латыни и математики. Возможно, этим он был обязан помощи со стороны местного вельможи, П.В. Завадовского, который симпатизировал отцу Д.П. Неверовского, взял его сына на воспитание в свой дом и помогал ему на первых порах его карьеры. Тем не менее молодому Неверовскому суждено было пережить буйную, вольную и полную приключений юность губернского дворянина. Его громкий голос, прямая осанка и уверенность внушали уважение к нему как к военачальнику. То же самое можно сказать и о его внешности: под два метра ростом, он был выше большей части своих гренадеров.

Кроме того, Д.П. Неверовский был честным, прямым, щедрым и гостеприимным человеком. Он также был очень храбр. Все перечисленное было именно теми качествами, которыми в представлении солдат должен был обладать настоящий русский полковой командир. Неверовский пристально следил за питанием и состоянием здоровья своих солдат. Приняв командование полком, он обнаружил, что в двух ротах полка было много дезертиров. Как и многие другие старшие офицеры, он верил, что если русский солдат дезертировал, это почти наверняка означало, что стоявший над ним офицер был некомпетентен, жесток и продажен. Командиры обеих рот вскоре были вынуждены уйти в отставку. Тем временем Д.П. Неверовский основал полковую школу для подготовки унтер-офицеров и обучению их чтению и письму; существенное место отводилось также искусству стрельбы: Неверовский лично проверял состояние ружей и участвовал в стрельбах наравне со своими людьми[180]180
  Воронов П., Бутовский В. История лейб-гвардии Павловского полка, 1790–1890. СПб., 1890. С. 46–73; Попов Ф.Г. Указ. соч. Т. 1. С. 26–28. Еще один пример того, что плохое руководство ведет к дезертирству в отдельных эскадронах см.: Крестовский В.В. Указ. соч. С. 327–333.


[Закрыть].

Если умение хорошо стрелять было важно для тяжелой пехоты, к числу которой относились и Павловские гренадеры, еще важнее оно было для легкой пехоты (егерей), чья задача состояла в том, чтобы точным огнем уничтожать офицеров и артиллеристов противника. Здесь, однако, следует быть осторожным. История легкой пехоты эпохи наполеоновских войн в определенной степени обросла мифами и.приобрела идеологический налет. Принимая во внимание несовершенство применявшегося в то время оружия, следует отметить, что в большинстве случаев все-таки только тесно сомкнутые ряды достаточно многочисленной пехоты могли создать огневую мощь и нанести удар, способный обеспечить победу на поле боя. К тому же не всякий егерь был свободолюбивым вооруженным гражданином. Легкая пехота существовала еще до появления революционных армий во Франции и Америке. В 1812–1814 гг., вероятно, лучшей легкой пехотой в Европе являлись стойкие профессиональные бойцы легкой дивизии Веллингтона, которые были настолько далеки от образа вооруженного гражданина, насколько это вообще возможно себе представить[181]181
  В последней работе английского автора о 95-м полке Веллингтона это убедительно показано в кн.: Urban M. Rifles. London, 2003.


[Закрыть].

Генерал Георг Каткарт сражался вместе с российской армией и обладал необходимым опытом для того, чтобы проводить международные параллели. Его замечания, касающиеся егерей российской армии, взвешены и реалистичны. По мнению Каткарта, применительно к легкой пехоте «…главным требованием являются личные умственные способности; и французы, бесспорно, по природе своей являются самыми умными легкими пехотинцами в мире… Русские, как и англичане, превосходят остальные народы в позиционной борьбе; однако сложно быть лучшим во всем, и прочность их строя, которая в конце концов является весьма ценной характеристикой, наряду с усвоенными ими ранее у себя дома привычками делают их менее пригодными, чем другие, более подвижные народы для выполнения задач, стоящих перед легкой пехотой: хотя отдельные корпуса, должным образом обученные именно в этом ключе, уже доказали, что способны в результате тренировок стать вровень с любым противником»[182]182
  Cathcart G. Commentaries on the War in Russia and Germany in 1812 and 1813. London, 1850. P. 7.


[Закрыть].

Русские егерские полки вели свою историю со времен Семилетней войны. К 1786 г. в российской армии насчитывалось почти 30 тыс. егерей. М.И. Кутузов командовал егерскими полками и фактически составил общие правила егерской службы. В инструкции по подготовке егерей 1789 г. подчеркивалась необходимость выработки навыков меткой стрельбы, подвижности, применения хитрости и умелого использования особенностей рельефа в целях маскировки. Например, егерь должен был уметь перезаряжать оружие лежа на спине, стрелять из-за препятствий и при необходимости падать на землю. Он должен был обманывать противника, притворяясь мертвым или используя собственный кивер в качестве мишени. С какого-то момента егеря стали ассоциироваться с Г.А. Потемкиным и войнами России против Османской империи. Потемкин ввел удобную и практичную униформу, соответствовавшую климатическим условиям южных степных районов России и Балкан и боевым задачам, стоявшим перед российской армией в этих районах. В инструкциях для егерей указывалось, что солдаты не должны были тратить время на чистку ружей.

Ничто из вышеперечисленного не усилило привлекательность егерей в глазах Павла I: численность легкой пехоты при нем сократилась на две трети. Хотя и следует с подозрением относиться к выпадам российской патриотической историографии в адрес немецкого педантизма, в этом случае русские историки справедливо полагали, что одержимость Павла I сложной муштрой на плацу вредила российской армии в целом и егерям в частности. Георг Каткарт справедливо полагал, что крепостное право служило не лучшей предпосылкой для развития легкой пехоты. То же самое можно сказать и о дисциплине, которой должен был подчиниться рекрут, чтобы превратиться из крестьянина в солдата. После 1807 г. необходимость увеличения количества егерей и проведения их переподготовки получила признание в среде высшего армейского руководства. Как и М.Б. Барклаю де Толли, П.И. Багратиону также приходилось командовать егерскими полками. Однако некоторые старшие офицеры сомневались в том, что из русских крестьян можно сформировать хорошую легкую пехоту. Подобные доводы, несомненно, могли быть использованы в качестве оправдания их собственных неудач по части разумной подготовки личного состава. Как отмечал Гнейзенау весной 1812 г., подготовка российских егерей часто была излишне суровой, сложной и формальной[183]183
  О положениях, касавшихся подготовки егерей и рекрутов см.: Гиппиус А.И. Образование (обучение) войск // Столетие военного министерства. Т. 4. Кн. 2. Отд. 1. СПб., 1903. С. 76–77, 81–82. Об истории егерей в России см.: Ранцов В.В. Указ. соч. С. 1–36. Очень ценным собранием нормативных актов, а также сведений по обмундированию, вооружению и тактике является трехтомная история русской пехоты: Ульянов И.Э. Указ. соч. К счастью, она включает информацию о егерях; Neithardt von Gneisenau… P. 130–131.


[Закрыть].

Тем не менее не стоит и преувеличивать недостатки, свойственные российским егерским полкам. В целом егеря хорошо проявили себя в арьергардных боях во время отступления к Москве и при Бородино. Главная причина этого заключалась в том, что к 1812 г. в российской армии действовало более пятидесяти егерских полков, вместе насчитывавших более 100 тыс. человек. Различия в уровне подготовки отдельных полков были неизбежны. В октябре 1810 г. четырнадцать полков тяжелой пехоты были переформированы в легкую пехоту, и, как и следовало ожидать, поначалу стреляли они плохо: все источники свидетельствуют о том, что в российской армии настоящие егерские подразделения по отдельности действовали гораздо лучше, чем отряды тяжелой пехоты. С другой стороны, вполне вероятно, что лучшими среди всех егерских полков являлись те, что участвовали в боях в Финляндии, на Кавказе или против Османской империи в 1807–1812 гг.[184]184
  Существуют две превосходно написанных истории двух полков легкой пехоты лейб-гвардии, в которых много говорится о егерях той эпохи: История лейб-гвардии Егерского полка за сто лет, 1796–1896. СПБ., 1896; Гулевич С.А. История лейб-гвардии Финляндского полка, 1806–1906. СПб., 1906.


[Закрыть]

В условиях реальных боевых действий егеря имели перед собой многочисленные мишени и не были ограничены в использовании боевых патронов. Историк 2-го егерского полка писал, что кампания в лесах Финляндии стала прекрасной тренировочной площадкой для легкой пехоты, которая могла практиковаться в стрельбе, использовании рельефа местности и ведении мелкомасштабных военных операций. Генерал А.Ф. Ланжерон вспоминал, что 12-й и 22-й егерские полки были лучшими стрелками в его корпусе, поскольку у них имелся многолетний опыт службы в рядах снайперов на Кавказе. По мнению историка 10-го егерского полка, то же самое можно было сказать о войнах с Турцией, в ходе которых полк порой был вынужден преодолевать более 130 км за пять дней, ведя свою «маленькую войну», состоявшую из перестрелок и засад в предгорьях Балкан. Совершавшие набеги турки часто имели лучшие ружья и стреляли лучше русских егерей, по крайней мере до тех пор, пока те опытным путем не обрели необходимые навыки[185]185
  Langeron A. Op. cit. Р. 74–75. О 2-м егерском см.: Ранцов В.В. Указ. соч. С. 81–83. О 10-м егерском см.: Невежин Н. 112-й пехотный Уральский полк: История полка, 1797–1897. Вильна, 1899. С. 35–38.


[Закрыть].

Разница в уровне подготовки между отдельными российскими полками в 1812 г. часто не могла укрыться от глаз противника. Первыми стрелковыми подразделениями русских, с которыми столкнулась саксонская армия после вторжения в Россию, были неопытные войска из корпуса генерала Ф.Ф. Эртеля. Офицер саксонской армии сделал запись о том, что «русская армия была еще не та, какой она стала в 1813 г. <…> они не понимали, как вести огонь в открытом порядке». Несколько недель спустя саксонцы испытали настоящее потрясение, впервые столкнувшись с егерями-ветеранами Дунайской армии, которые находились в прекрасной форме после многочисленных балканских кампаний. Это были «превосходные русские егеря из корпуса Сакена. Они одинаково умело перемещались и хорошо стреляли и нанесли нам серьезный урон, используя гораздо лучшие ружья, которые били в два раза дальше наших»[186]186
  Smith D. Napoleon against Russia: A Concise History of 1812. Barnsley, 2004. P. 92; Богданович M. И. История Отечественной войны 1812 года. Т. 2. СПб., 1859. С. 456


[Закрыть].

Особенности подготовки и применения легкой пехоты являлись одной из тем, обсуждавшейся на страницах «Военного журнала», который впервые начал публиковаться в 1810–1812 гг. Его редактором был высокообразованный полковник П.А. Рахманов. Журнал задумывался как издание, призванное побуждать офицеров к размышлениям о своей профессии. Некоторые статьи представляли собой переводы зарубежных классиков. Они знакомили русских офицеров с идеями таких ведущих иностранных теоретиков как А.А. Жомини, Ф.В. Бюлов и Генри Ллойд. Прочие материалы касались военной истории или представляли собой анекдоты о недавних войнах с участием России. Многие статьи, однако, затрагивали ключевые проблемы того времени и были написаны состоявшими на службе офицерами, которые часто не подписывались. Конечно, в журнале не могли открыто обсуждаться различные стороны предстоящей войны с Францией, но между строками в некоторых статьях легко можно было прочитать о таких вопросах, как роль фортификаций и относительные преимущества наступательной и оборонительной войны. В журнале также находили освещение такие проблемы как правильное расположение артиллерии на поле боя, роль генерального штаба, а также то, какие ценности и навыки военное образование должно было прививать офицерскому корпусу. Список подписчиков на журнал был внушителен. Некоторые полковые командиры покупали несколько копий для своих офицеров. Помимо этого у журнала было множество индивидуальных подписчиков, прежде всего из числа тех, кого можно описать как нарождавшуюся военную интеллигенцию[187]187
  По всем этим вопросам я читал «Военный журнал» за 1810–1812 гг. Все ссылки привести невозможно.


[Закрыть].

Центром притяжения этой интеллигенции стал Главный штаб, который в те годы увеличился численно и стал работать гораздо эффективнее. Справедливо будет сказать, что именно в период 1807–1812 гг. в России впервые появился настоящий Главный штаб. Потребность в подобной структуре стала очевидной в ходе дискуссий, развернувшихся в 1805–1807 гг. В 1805 г. российская армия отправилась на войну, располагая слишком малым числом штабных офицеров, которые к тому же были недостаточно образованными для выполнения своей задачи. Главным штабным офицером российской армии при М.И. Кутузове был хороший обученный гидрограф немецкого происхождения, практически не имевший боевого опыта. Фактически во всех отношениях генерал-майор Л.И. Герард являлся типичным офицером российского штаба того времени, лучшие представители которого были картографами, инженерами и даже астрономами, но очень редко солдатами в полном смысле этого слова. Даже те штабные офицеры, у которых имелся боевой опыт, принимали участие только в войнах с Османской империи. Война против турок не могла подготовить их к выполнению ряда ключевых задач, которые стояли перед офицерами, имевшими дело с Наполеоном в 1805–1814 гг., включая правильный выбор мест для сражения, где российские войска смогли бы противостоять тактической подвижности, артиллерии, сконцентрированной на отдельных участках, и искусным стрелкам лучшей европейской армии[188]188
  Две ключевых работы об истоках Главного штаба см.: Гейсман П.А. Указ. соч.; Глиноецкий Н.П. Генеральный штаб в царствование императора Александра I // Военный сборник. 1874. №10. С. 187–250; № 11. С. 5–43.


[Закрыть].

Двумя самыми образованными штабными офицерами в окружении М.И. Кутузова были П.М. Волконский и К.Ф. Толь. Оба они хорошо усвоили уроки 1805 г. и сыграли ключевую роль в организации эффективной работы Главного штаба в последующие годы. П.М. Волконский был коренастым человеком небольшого роста и, будучи офицером Семеновского полка, знал Александра I с юности. Несмотря на это, он испытывал некое благоговение перед монархом, которому он был всецело предан и чью волю никогда не оспаривал. Добрый по характеру, тактичный и скромный Волконский получил неплохое образование и обладал исключительной работоспособностью. Он хорошо управлялся с делами, быстро вникая в самую суть проблемы. Его спокойные хорошие манеры и умение проявлять терпение, помогли ему выступить в роли ценного дипломата в ставке коалиции в 1813–1814 гг., когда разногласия, вызванные соперничеством самолюбий и государственных интересов, грозили выйти из-под контроля. Никто и никогда не говорил, что Волконский обладает выдающимся умом, а уж тем более, что он был великим стратегом. Но у него были первоклассные помощники, прежде всего К.Ф. Толь и И.И. Дибич, и он умел доверять им и поддерживать их суждения. Без напряженной работы Волконского, его политических дарований и связей Главный штаб российской армии занимал бы гораздо более слабые позиции и действовал бы гораздо менее эффективно в 1812–1814 гг. Но даже несмотря на все усилия, предпринятые Волконским, к началу войны в 1812 г. в российской армии было слишком мало штабных офицеров, а многие из тех, кто находился в строю, были молоды и неопытны[189]189
  А.И. Михайловский-Данилевский, бывший подчиненный П.М. Волконского, удостоил его деятельность невыразительной похвалы: Михайловский-Данилевский А.И. Мемуары, 1814–1815 гг. СПб., 2001. С. 156–157.


[Закрыть].

Вернувшись из Парижа, где он изучал устройство французского штаба, П.М. Волконский установил хорошие профессиональные отношения с М.Б. Барклаем де Толли, которые сохранялись между ними и в дальнейшем. За два года, предшествовавшие вторжению Наполеона, Волконский поставил свиту Е.И. В. по квартирмейстерской части на ноги. Действуя в качестве помощника П.М. Волконского, К.Ф. Толь составил и распространил инструкцию для штабных офицеров. Согласно инструкции, в их компетенции находились все вопросы, связанные с развертыванием армии, ее передвижениями и выбором мест для проведения сражений. Параллельно с этим А.И. Хатов вел подготовку все большего числа подававших надежды молодых кадетов, которые должны были стать младшими штабными офицерами, а сам П.М. Волконский работал над переводом в Главный штаб наиболее способных офицеров, среди которых самым известным суждено было стать И.И. Дибичу – еще одному офицеру Семеновского полка. Введение в состав штаба ряда офицеров, имевших опыт боевых действий на передовой, и некоторого числа российской знати помогло сократить разрыв между Главным штабом и генералами, командовавшими корпусами и дивизиями, а также уменьшить их подозрения по отношению к этой структуре. Этому способствовал и боевой опыт, приобретенный штабными офицерами в 1805–1812 гг.

Тем не менее определенное недоверие сохранялось. Ключевым моментом стал 1810 г., когда Александр I постановил, что отныне все должности штабных офицеров в штабах должны были занимать специально подготовленные офицеры Главного штаба. Традиционно начальник штаба управлял своим штабом через дежурного генерала и нескольких адъютантов, многие из которых приходились ему родственниками, друзьями и подчиненными. Отчасти – и это было типично для российской армии и бюрократии – штабы напоминали расширенный вариант домашнего хозяйства. Теперь же некоторый дисбаланс в столь удобное и имевшее длительную историю положение вещей начинали вносить профессиональные качества офицеров. Стоявшим во главе штаба генералам было непросто с этим смириться. Их также терзал вопрос, насколько компетентными окажутся присланные к ним никому не известные молодые офицеры, часто нерусского происхождения, в условиях настоящей войны, сильно отличавшихся от тех, в которых прокладывались маршруты движения войск и составлялись карты.

Кроме того, большое преимущество генеральских друзей и подчиненных, которыми традиционно был укомплектован штаб, заключалось в том, что они были лояльны по отношению к своему покровителю. Мог ли последний быть уверен в том, что так же будут вести себя не известные ему штабные офицеры, предположительно получившие назначение вследствие своих профессиональных качеств и не состоявшие с ним в личных отношениях? В своей инструкции для штабных офицеров К.Ф. Толь отводил первостепенную роль лояльности по отношению к своим начальникам штабов. Это не помешало Александру I отдать распоряжение начальникам штабов армий М.Б. Барклая и П.И. Багратиона писать напрямую императору обо всех делах, находившихся в их ведении. Не удивительно, что структуре российского командования в 1812–1813 гг. потребовалось некоторое время, чтобы приспособиться к новым обстоятельствам. Историк Главного штаба высказывал предположение, что Третьей Обсервационной армии А.П. Тормасова удалось сделать это быстрее, чем Первой Западной армии М.Б. Барклая или Второй Западной армии П.И. Багратиона потому, что сам А.П. Тормасов и ключевые офицеры его штаба ранее работали в похожей структуре, созданной генерал-фельдмаршалом князем Н.В. Репниным[190]190
  Глиноецкий Н.П. Указ. соч. // Военный сборник. 1874. № 11. С. 11.


[Закрыть].

Как было показано выше, если в некоторых отношениях российская армия в 1807–1812 гг. обновилась, то в других сферах по-прежнему господствовали старые привычки и имелись нерешенные проблемы. В целом российская армия в июне 1812 г. не просто численно превосходила ту, что выступила против Наполеона в 1805 г., но и была качественно лучше. Помимо специальных преобразований, проведенных в 1807–1812 гг., позиции российской армии укрепились благодаря тому, что теперь у нее было гораздо больше боевого опыта, полученного на полях сражений в Европе, чем семь лет назад. Прежде всего это касалось лейб-гвардии. Павел I начал процесс превращения лейб-гвардии из украшения императорского двора в военную элиту, но когда полки лейб-гвардии приняли участие в кампании 1805 г., их боевой опыт был минимален. Например, среди преображенцев ни один офицер званием ниже полковника до этого не участвовал в сражении; среди старших унтер-офицеров это удалось сделать очень немногим[191]191
  РГВИА. Ф. 489. Оп. 1. Д. 1. Л. 215 и далее.


[Закрыть]. Понеся первые потери в 1805–1807 гг. и пополнив свои ряды за счет ветеранов, переведенных к ним из полков тяжелой пехоты, гвардейцы стали гораздо больше похожи на элитные резервные войска, чье участие могло решить исход сражения. Тем не менее основные сильные и слабые стороны армии после 1805 г. так и остались без изменения. К числу первых могли быть отнесены численность и хорошая подготовка легкой кавалерии, а также невероятная храбрость, дисциплина и выносливость пехоты. Слабой стороной являлось высшее командование российской армии. А это означало прежде всего наличие соперничества между генералами и трудностей, связанных с подбором компетентного и авторитетного главнокомандующего.

При попытке разобраться в деталях проблема размещения российской армии в целях отражения внешней угрозы неизбежно оказывается трудной для понимания. По этой причине полезно представить силы российской армии разделенными на три линии обороны.

Переднюю линию образовывали лейб-гвардия, гренадеры и большинство армейских частей армии. Изначально все войска распределялись между 1-й Западной армией Барклая де Толли и 2-й Западной армией Багратиона. Когда в мае 1812 г. в Петербурге стало известно о франко-австрийском союзе, была образована 3-я Обсервационная армия под командованием генерала А.П. Тормасова, оборонявшая возможные пути вторжения противника в северной Украине. Всего в трех армиях, включая казачьи полки, насчитывалось только 242 тыс. человек, что составляло едва половину численности первой волны сил Наполеона. Если бы они были уничтожены, война бы закончилась. Не располагая подобными кадрами, было бы невозможно воссоздать армию, способную противостоять Наполеону в ходе войны.

Поскольку, по имеющимся данным, численность российской армии в июне 1812 г. по реестрам составляла 600 тыс. человек, удивительным представляется тот факт, что она могла выдвинуть против Наполеона на передовую менее половины своих сил. В какой-то мере эта ситуация отражала традиционный для российской армии разрыв между числившимися по реестру рекрутами и действительным числом солдат, находившихся на службе. Всегда велико было число солдат, которые были либо больны, либо командированы для выполнения другого рода обязанностей, либо даже мертвы и не вычеркнуты из реестров. Помимо этого, однако, многие войска располагались вдоль других границ. Сюда входили 42 тыс. человек на Кавказе, многие из которых участвовали в продолжавшейся на тот момент войне с Персией. Основную часть составляли 31 тыс. солдат в Финляндии, 17,5 тыс. – в Крыму и южной Украине, и почти 60 тыс. солдат Дунайской армии, возможность использования которых появилась совсем незадолго до начала войны – после подписания мирного договора с Османской империей. Эти войска были не просто многочисленными, но состояли из закаленных в боях ветеранов. Они находились слишком далеко, чтобы принять участие в боях лета 1812 г., однако если бы удалось придать войне затяжной характер, их вклад мог бы оказаться решающим[192]192
  Все статистические данные взяты из кн.: Шведов С.В. Комплектование, численность и потери русской армии в 1812 году // К 175-летию Отечественной войны 1812 г. М., 1987. С. 120–139. Статистические показатели, введенные в научный оборот ранее, были выше, см.: Гейсман П.А. Указ. соч. С. 298. Как замечал А.Е. Чарторыйский, «я так часто видел, что в России 100 тыс. солдат на бумаге оказывались 65 тыс. солдат в действительности»: Memoirs of Prince Adam Czartoryski. Vol. 2. P. 221.


[Закрыть].

Вторая линия обороны была укомплектована резервными подразделениями. Часть этих войск состояла из резервных пехотных батальонов и кавалерийских эскадронов армейских полков. В этот период российский пехотный полк состоял из трех батальонов численностью около 750 человек каждый. С началом войны первый и третий батальоны отправлялись для участия в кампании, тогда как второму батальону отводилась роль «запасного», и он оставался в тылу. Кирасирские и драгунские полки включали пять эскадронов, один из которых являлся запасным. Два из десяти эскадронов полков легкой кавалерии назывались «запасными» и оставлялись в тылу. Задача этих резервных подразделений состояла в том, чтобы пополнять полки, находившиеся на передовой, нести охрану полковых складов, заниматься подготовкой рекрутов, а также (в случае с кавалерией) подбирать ремонтных лошадей и тренировать их[193]193
  Основные правила о структуре полков и их размещении в военное время см.: ПСЗ.Т. XXXI. С. 420–424, 553–558.


[Закрыть].

К сожалению, реальное положение дел было сложнее, чем рисует предложенная схема. Как это часто случалось, лейб-гвардия была исключением из правил. Гвардейские пехотные полки шли в бой всеми тремя батальонами[194]194
  Наиболее вероятная причина этого заключалась в том, что ветераны гвардейских рот, морские полки и многие другие военные подразделения и учреждения в Петербурге готовили более чем достаточное число кадров для работы в тылу, вследствие чего отпадала необходимость оставления в тылу вторых батальонов.


[Закрыть]. Помимо этого все русские пехотные батальоны – будь то гвардейские, тяжелой или легкой пехоты – состояли из четырех рот. Из них лучшая носила название «гренадерской», а три остальные – обычно «мушкетерских». Хотя второй батальон линейной пехоты оставался в резерве, его гренадерские роты командировались для строевой службы. Эти роты соединялись в так называемые «сводно-гренадерские» батальоны, полки, бригады и дивизии. Две такие дивизии были распределены между 1-й и 2-й Западными армиями, и обе они сражались при Бородино.

В 1812 г. шел активный обмен мнениями между Д.И. Лобановым-Ростовским и И.Н. Эссеном, последовательно исполнявшими должность рижского военного губернатора, и штабами российской армии по вопросам подготовленности запасных батальонов, из которых состоял гарнизон Риги. Не только оба губернатора, но также и старший военный инженер армии, генерал К.И. Опперман, жаловались на то, что запасные батальоны по природе своей обладают неполной численностью и часто были плохо обучены. Александр I отрицал это, утверждая, что у хороших полков – хорошие резервы и наоборот. Здравый смысл подсказывает, что Лобанов, Эссен и Опперман были правы, по крайней мере отчасти. Весьма вероятно, что любой здравомыслящий командир, отправлявшийся со своим полком на войну, стремился перевести менее подготовленную часть личного состава в запасной батальон, предназначавшийся для несения службы в тылу. Батальон, лишавшийся своей элитной гренадерской роты, по определению становился количественно и качественно слабее. Тем не менее Александр I был прав, настаивая на том, что многие резервные батальоны, служившие под командованием П.И. Багратиона или присоединенные к 1-му корпусу графа П. X. Витгенштейна в 1812 г. дрались отменно[195]195
  О Взглядах Александра I см.: Сборник исторических материалов, извлеченных из архива собственной Е.И. В. канцелярии. Вып. 1. СПб., 1876. С. 46–47. По прибытии в Ригу Ф.Ф. Штейнгель поддержал мнение Эссена, заявив, что войска представляли собой резерные батальоны, малочисленные и уступавшие по уровню подготовленности боевым подразделениям действующей армии. (Сборник исторических материалов, извлеченных из архива собственной Е.И. В. канцелярии. Вып. 13. СПб., 1906. С. 205–207.)


[Закрыть].

Другая половина «второй линии» русских состояла из батальонов, подготовленных в запасных рекрутских депо, которые изначально были созданы А.А. Аракчеевым в 1808 г. с целью облегчить крестьянам переход к военной службе. В 1811 г., ввиду приближения войны было решено формировать резервные батальоны из рекрутов, почти прошедших подготовку в так называемых депо «первой линии». Эти батальоны стали официально именоваться четвертыми батальонами соответствующего полка. Их кадровый костяк состоял из обер-офицеров, унтер-офицеров и рядовых старослужащих, откомандированных из своих полков для подготовки рекрутов в депо. Четвертые батальоны затем объединялись в резервные бригады и дивизии. В марте 1812 г. вынашивались замыслы по соединению всех резервных подразделений «второй линии» в три резервных армии. Со временем эти резервные армии могли бы усилить позиции М.Б. Барклая, П.И. Бафатиона и А.П. Тормасова. В случае, если бы действующие армии были разбиты или вынуждены отступить, у них появлялась бы возможность для отхода под прикрытием армий резервных[196]196
  См. великолепное издание, помогающее разобраться в хитросплетениях организационных и терминологических изменений, коснувшихся рекрутских депо и резервных частей армии: Отечественная война 1812 г.: Энциклопедия.


[Закрыть].

Этому плану не суждено было сбыться, и в реальности резервные армии в 1812 г. так и не были созданы. Одна из причин заключалась в том, что Наполеон продвигался быстрее, чем ожидалось, и российским резервам пришлось покинуть лагери раньше, чем из них успели сформировать армии. Еще более важным обстоятельством являлось то, что в 1812 г. многие резервные батальоны пришлось передислоцировать для передовых оборонительных рубежей. В мае 1812 г., когда в ответ на новую угрозу, исходившую со стороны Австрии, была создана Третья армия Тормасова, в ее состав вошли многие резервные (т. е. вторые) батальоны. Резервные батальоны также включали большую часть 18,5-тысячного гарнизона Риги, равно как и менее крупные воинские контингенты, в задачу которых входила оборона крепостей Бобруйска, Киева и Динабурга. После оставления Динабурга его гарнизон вошел в состав корпуса П.X. Витгенштейна и защищал подступы к Петербургу.