355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Доминик Ливен » Россия против Наполеона: борьба за Европу, 1807-1814 » Текст книги (страница 17)
Россия против Наполеона: борьба за Европу, 1807-1814
  • Текст добавлен: 5 апреля 2017, 11:00

Текст книги "Россия против Наполеона: борьба за Европу, 1807-1814"


Автор книги: Доминик Ливен


Жанры:

   

История

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 51 страниц)

В тот же вечер 4-й корпус отступил на 7 км в направлении Какувячино, где ответственность за сдерживание французов была возложена на генерал-лейтенанта П.П. Коновницына, командира 3-й пехотной дивизии. Коновницын отличался не меньшей храбростью, чем Остерман-Толстой, но в то же время был гораздо более умелым арьергардным командиром. Его люди отчаянно защищались от атак французов в течение большей части 26 июля. Однако в ночь того же дня в штаб М.Б. Барклая прибыл адъютант П.И. Багратиона князь А.С. Меншиков с новостями, которые кардинально меняли расстановку сил. 23 июля в бою под Салтановкой Л.Н. Даву воспрепятствовал попыткам П.И. Багратиона двинуться маршем в северном направлении через Могилев для соединения с силами М.Б. Барклая. В результате Вторая армия была вынуждена двинуться дальше на восток, и в ближайшем будущем объединение двух армий не представлялось возможным.

Даже после получения этой новости М.Б. Барклай все еще хотел сражаться под Витебском, но его разубедили в этом А.П. Ермолов и другие генералы. Как впоследствии признавал Барклай, Ермолов дал правильный совет. Позиция под Витебском имела ряд слабых мест, а соотношение сил было бы два к одному не в пользу русских. Более того, даже если бы им удалось отбить атаки Наполеона в течение одного дня, в этом не было бы никакого смысла. На самом деле расстояние между 1-й и 2-й Западными армиями за это время только бы увеличилось, что позволило бы Наполеону вклиниться между ними и взять Смоленск. Поэтому Первой армии был дан приказ об отступлении. Однако ускользнуть невредимыми от практически всей армии Наполеона, находившейся под носом у русских, представлялось совсем непростой задачей[253]253
  Здесь, как и в ряде других мест, повествование во многом опирается на работу М.И. Богдановича: Богданович М.И. История Отечественной войны 1812 года. Т. 1–3 СПб., 1859–1860. Для уточнения деталей автор также привлекал материал энциклопедии: Отечественная война 1812 года: Энциклопедия. О решении отступать после Витебска см. объяснения М.Б. Барклая Александру I от 22 июля 1812 г. (ст. ст.): Отечественная война 1812 года. Материалы Военно-ученого архива. Т. 14. С. 195–196.


[Закрыть]
.

Отступление Первой армии началось в полдень 27 июля. В течение всего дня арьергард русской армии под командованием П.П. Палена отчаянно отбивал атаки французов, умело маневрируя и организованно отступая в случае необходимости, при этом проведя серию острых контратак, не позволивших противнику чрезмерно усилить свой натиск. М.Б. Барклай де Толли никогда не имел обыкновения излишне нахваливать своих подчиненных, но в своих рапортах Александру I он особенно выделил крупные заслуги П.П. Палена, сумевшего обеспечить отрыв Первой армии от Наполеона и прикрыть пути ее отхода во время отступления из Витебска к Смоленску. Французские источники более склонны утверждать, что 27 июля Наполеон упустил прекрасный шанс, посчитав, что русские останутся на позициях и продолжат бой на следующий день, и по этой причине не слишком сильно напирая на Палена. В ту ночь казаки оставили зажженными все костры в русских бивуаках, что убедило французов в том, что М.Б. Барклай все еще находится на позиции и ждет сражения. Когда, проснувшись на следующее утро, французы обнаружили, что русские ушли, они испытали немалое беспокойство, которое усиливалось тем обстоятельством, что П.П. Пален столь умело замел следы отступления армии Барклая, что на протяжении некоторого времени Наполеон не имел понятия о том, в каком направлении отступил противник[254]254
  См., например, письмо М.Б. Барклая Александру I от 15 июля 1812 г. (ст. ст.): Там же. С. 136–137. О П.П. Палене см.: Богданович М.И. Граф Петр Петрович фон дер Пален и его время // Военный сборник. 1864. № 7/8. С. 410-425. Генерал Гурго, как обычно, защищает Наполеона от подобных нападок, чему отчасти способствуют его неясные указания на то, когда русские приняли решение об отступлении: Général Gourgaud. Napoléon et la Grande Armée en Russie ou Examen critique de l'ouvrage de M. le Comte de Ségur. Paris, 1826. P. 132–136.


[Закрыть]
.

Герцог Фезенсак, служивший в качестве адъютанта маршала Л.А. Бертье, в своих мемуарах вспоминал о том, что более мудрым и опытным французским офицерам под Витебском стало не по себе: «Они были поражены тем, сколь стройным порядком отступала русская армия, находясь под постоянным прикрытием многочисленных казаков и не оставляя ни единой пушки, повозки или больного человека». Граф де Сегюр входил в состав штаба Наполеона и вспоминал эпизод осмотра лагеря М.Б. Барклая на следующий день после ухода русских: «…ничего не было оставлено, ни одного орудия, ни чего-либо ценного; за пределами лагеря не было ни следов, ни иных признаков этого внезапного ночного марша, обнаруживавших направление, в котором двинулись русские; казалось, в их поражении было больше порядка, чем в нашей победе!»[255]255
  Duc de Fezensac. Souvenirs militaires. Paris, 1863. P. 221–222; Ségur P. History of the Expedition to Russia, 1812. Stroud, 2005. Vol. 1. P. 145.


[Закрыть]

Оставив Витебск, армия М.Б. Барклая устремилась к Смоленску. Поначалу имелись опасения, что французы могут добраться туда раньше, и отряд Н.И. Депрерадовича, состоявший из гвардейской кавалерии и егерей, за 38 часов преодолел расстояние в 80 км, чтобы их опередить. На самом деле это оказалось чем-то вроде ложной тревоги, поскольку войска Наполеона были истощены, и им требовался отдых. 2 августа М.Б. Барклай и П.И. Багратион встретились в Смоленске, две основные армии русских наконец-то объединились.

Оба генерала сделали все возможное для того, чтобы оставить обиды в прошлом и действовать сообща. М.Б. Барклай – при полном параде и держа свой головной убор в руках – для встречи с П.И. Багратионом покинул свой штаб. Он взял Багратиона с собой на смотр полков Первой армии, показывая его солдатам и всеми силами демонстрируя единство и дружбу, установившиеся между двумя командирами. Между тем Багратион уступал верховное командование Барклаю. Поскольку он был немного выше последнего по званию, являлся выходцем из древнего грузинского царского рода и был женат на представительнице высшей русской знати, по меркам того времени он шел на большие жертвы. Но единство и подчинение всегда были условными. В конечном счете – и это хорошо понимал Барклай – Багратион, если он так решит, будет действовать только в соответствии с собственным планом.

Однако несмотря на готовность обеих сторон, единство не могло продлиться долго. Взрывной грузин и холодный и рассудительный «немец» просто-напросто слишком отличались по темпераменту, и это обстоятельство непосредственно влияло на то, что каждый из них придерживался противоположных взглядов относительно выбора стратегии. П.И. Багратион, поддерживаемый практически всеми генералами, ратовал за немедленное и решительное наступление. Помимо соображений военного характера, побуждавших их выступать в пользу именно этой стратегии, из воспоминаний многих офицеров становится очевидно, что, как только армия достигла Смоленска, все отчетливо осознали, что теперь они защищают исконно русские земли.

Л.А. Симанский, например, был поручиком лейб-гвардии Измайловского полка. Его дневниковые записи первых недель войны содержат мало эмоций и в основном представляют собой фиксацию ежедневных разговоров, а также незначительных радостей и разочарований. Только когда Симанский оказывается в русском городе Смоленске, видит чудотворной образ Смоленской Божьей Матери и пишет о ее спасительной благодати, являвшейся ранее в те моменты русской истории, когда отечеству грозила опасность, на страницы дневника выплескиваются сильные эмоции. И.Ф. Паскевичу, командиру 26-й пехотной дивизии армии П.И. Багратиона, скорее природа, чем какое-либо из творений рук человеческих, служила главным напоминанием о том, что это была «отечественная» война: «… мы дрались в старой России, которую напоминала нам всякая береза, у дороги стоявшая»[256]256
  1812 год в дневниках… Вып. 1. С. 96; Журнал участника войны 1812года // Военно-исторический сборник. 1913. № 1/3. С. 152–153.


[Закрыть]
.

Во многих отношениях наиболее убедительное оправдание линии П.И. Багратиона было изложено в письме А.П. Ермолова к Александру I. Он утверждал, что армиям будет непросто длительное время без движения стоять под Смоленском. Поскольку по плану концентрация войск в этом месте никогда не предусматривалась, запасы продовольствия были ограниченными, и армии пришлось бы приложить немалые усилия, чтобы прокормиться. В любом случае Смоленск не являлся прочной оборонительной позицией. Малейшая угроза армейским коммуникациям на пути к Москве понуждала бы к дальнейшему отступлению. Время для нанесения удара было благоприятным, поскольку армия Наполеона была рассредоточена на обширной территории. Низкая активность противника должна была объясняться слабостью его позиций, вызванной необходимостью выделения многих воинских подразделений для прикрытия от угроз со стороны П.X. Витгенштейна и А.П. Тормасова на северном и южном флангах.

Ермолов заявлял, что главным препятствием на пути к наступлению был Барклай: «Главнокомандующий <…> по возможности будет избегать крупного сражения и не даст согласия на таковое до тех пор, пока оно не будет абсолютно и неизбежно необходимо». К тому моменту Александр I знал из многих источников о том, сколь непопулярна была стратегия Барклая как среди генералов, так и среди солдат. Умея мастерски снимать с себя ответственность за проведение непопулярной политики, император не мог испытывать удовлетворения, прочтя замечание А.П. Ермолова о том, что М.Б. Барклай «не скрывает от меня волю Вашего Величества относительно этого дела»[257]257
  Сборник исторических материалов, извлеченных из архива собственной Е.И. В. канцелярии. Вып. 5. С. 411–414.


[Закрыть]
.

Но к моменту соединения двух армий под Смоленском позиция Александра I кардинальным образом изменилась, и он сам оказывал сильное давление на М.Б. Барклая, чтобы тот выступил против Наполеона. Возможно, император был искренен, заявляя, что он никогда не ожидал, что отступление может продолжиться до Смоленска без попытки сразиться с врагом, однако он также понимал, какой политический риск мог возникнуть в том случае, если бы Барклай продолжил отступать без боя. 9 августа он написал главнокомандующему: «…теперь я надеюсь на то, что с Божьей помощью вы сможете повести наступление и остановить набег на наши провинции. Я доверил вам безопасность России, генерал, и хотел бы надеяться на то, что вы оправдаете все возложенные мною на вас надежды». Два дня спустя Александр повторил свой призыв к атаке, добавив безо всякого оттенка иронии: «…вы вольны действовать без всяких помех и вмешательства с чужой стороны». Находясь под сильным давлением со стороны собственных генералов и П.И. Багратиона, М.Б. Барклай был не в том положении, чтобы игнорировать мнение своего императора. В любом случае он являлся заложником своего же, данного Александру I обещания о том, что он атакует, как только произойдет соединение армий[258]258
  Отечественная война 1812 года. Материалы Военно-ученого архива. Т. 14. С. 263–264; Отечественная война в письмах современников. М., 2006. С. 68–69.


[Закрыть]
.

Таким образом, М.Б. Барклай был вынужден согласиться с тем, что перейдет в наступление, но из его слов и действий становится ясно, что у него имелись сильные сомнения в правильности принятого решения. Отчасти они проистекали из опасения, что Наполеон воспользуется возможностью обойти наступавшие русские войска с флангов и отрежет их от коммуникаций на пути к Москве. Русская кавалерия упустила из виду силы французов, и Барклаю пришлось бы наступать, не имея четкого представления о местоположении противника и достоверных сведений о его численности. Помимо этого он испытывал беспокойство по поводу качества подготовки российской армии в сравнении с войсками противника.

Он писал Александру, что «простой солдат армии Вашего Императорского Величества, несомненно, является лучшим в мире», но с офицерами дело обстоит иначе. В частности, унтер-офицеры слишком молоды и неопытны. Это было не совсем так, поскольку любой критике в адрес унтер-офицеров российской армии можно противопоставить их выдающуюся храбрость, верность по отношению к своим товарищам и полку и желание немедля схватиться с французами. Гораздо более обоснованными представлялись сомнения относительно высшего командного состава российской армии. Кроме того, М.Б. Барклай не был бы человеком, если бы не испытывал некоторого страха от перспективы столкновения с величайшим полководцем той эпохи[259]259
  Отечественная война 1812 года. Материалы Военно-ученого архива. Т. 16. С. 47–48.


[Закрыть]
.

Более того, существовало одно соображение в пользу занятия прочной оборонительной позиции и предоставления Наполеону возможности атаковать самому, как это успешно проделал Л.Л. Беннигсен в битве при Прёйсиш-Эйлау и эрцгерцог Карл при Асперне, и как это предстояло проделать А.У. Веллингтону при Ватерлоо. Совсем иным делом было пойти в наступление, управляя войсками искуснее Наполеона, и тем самым одержать над ним верх. Личное присутствие Наполеона делало весьма вероятным такой сценарий, при котором его власть над командирами, сила его репутации и военная интуиция могли принести победу французам. Его корпуса должны были двигаться более слаженно, лучше замечать предоставлявшиеся возможности и более эффективно пользоваться полученным преимуществом. Если так происходило всегда, то тем более это должно было случиться тогда, когда крупный численный перевес был не на стороне русских, а им самим приходилось действовать силами двух независимых армий, чьи командиры обладали различными видением ситуации и склонностями.

Прежде всего М.Б. Барклай оставался верен стратегии, которой он и Александр I решили следовать еще до начала войны. Ему было проще честно признаться в этом посторонним лицам, чем своим собственным генералам, чьи враждебность и разочарование росли день ото дня. 11 августа он написал адмиралу П.В. Чичагову, Дунайская армия которого двигалась в северном направлении в тыл Наполеону, что «желание неприятеля есть кончить войну решительными сражениями, а мы напротив того должны стараться избегнуть генеральных и решительных сражений всею массою, потому что у нас армии в резерве никакой нет, которая бы в случае неудачи могла нас подкрепить, но главнейшая наша цель ныне в том заключается, чтобы сколь можно более выиграть времени, дабы внутреннее ополчение и войска, формирующиеся внутри России, могли быть приведены в устройство и порядок». Пока же этого не произошло, Первая и Вторая армии не должны были подвергать себя риску, которой мог привести к их уничтожению.

Впоследствии М.Б. Барклай в очень похожих выражениях будет доказывать правильность своей стратегии М.И. Кутузову, заявив, что он старался избегать решающих сражений потому, что в случае уничтожения Первой и Второй армий в тылу на тот момент еще не были сформированы силы для продолжения войны. Вместо этого он с немалым успехом «старался только частными сражениями приостановить быстрое наступление неприятеля, от чего силы его ежедневно более и более ослабевали». В конце августа Барклай писал Александру I: «Будь я ведом безрассудным и слепым честолюбием, Ваше Императорское Величество, возможно, получили бы множество сообщений о проведенных сражениях, но противник тем не менее был бы у стен Москвы, которая не нашла бы достаточных сил для сопротивления»[260]260
  Там же. С. 76–77; Т. 17. С. 167–168, 186–187.


[Закрыть]
.

Как впоследствии было официально признано в российской историографии, хотя Барклаю в то время приходилось отстаивать свою точку зрения практически в одиночку, прав был именно он, а его противники ошибались. Помимо всего прочего они сильно недооценивали мощь наполеоновской армии и преувеличивали степень ее рассредоточения. Но «наступление» Барклая, ущерб которому был нанесен уже одними его сомнениями, в то время лишь сделало его объектом насмешек. Даже его верный адъютант Левенштерн писал, что «впервые я был не вполне доволен его действиями»[261]261
  Lowenstern V. Op. cit. P. 220; Богданович M. И. История Отечественной войны 1812 года. Т. 1. С. 234–235.


[Закрыть]
.

7 августа, как это было согласовано на военном совете с П.И. Багратионом за день до этого, М.Б. Барклай выдвинулся в сторону северного течения Днепра, в направлении Рудни и Витебска. Но с условием, что изначально он отойдет на расстояние не больше трех дней марша от Смоленска. С подобными уловками и неопределенностью никакое серьезное наступление было невозможно. Когда Барклай ночью 8 августа получил донесение, что крупные силы противника обнаружены к северу от него в районе деревни Поречье, он тотчас же решил, что это тот самый обход его позиций с фланга, которого он опасался. В результате он переместил направление движения войск к северу, чтобы встретить угрозу, но обнаружил, что «крупные силы противника» были не более чем вымыслом его дозорных. П.И. Багратион сетовал, что «одни слухи не должны служить основанием к перемене операции». Ропот в рядах офицеров и солдат усиливался вместе с нарастанием неопределенности, а войска совершали марши и контрмарши[262]262
  Отечественная война 1812 года. Материалы Военно-ученого архива. Т. 14. С. 280–281.


[Закрыть]
.

Двигаясь впереди войск М.Б. Барклая по дороге к Рудне, М.И. Платов наголову разбил крупный отряд французской кавалерии при Молевом болоте, захватив штаб-квартиру генерала О.Ф.Б. Себастиани и большую часть его корреспонденции. Когда из этих документов стало ясно, что произошла утечка информации, и французы знали о готовившемся наступлении, в русской армии распространилась безобразная волна ксенофобии и шпиономании. Часть штабных офицеров, которые не были этническими русскими, включая офицеров (как, например, В.И. Левенштерн), которые являлись подданными российского императора, были отправлены в тыл по подозрению в измене. П.И. Багратион писал А.А. Аракчееву: «Я никак вместе с министром [Барклаем. – Авт.] не могу. Ради Бога, пошлите меня куда угодно, хотя полком командовать в Молдавию, или на Кавказ, а здесь быть не могу; и вся главная квартира немцами наполнена так, что русскому жить невозможно и толку никакого нет»[263]263
  Генерал Багратион… С. 226.


[Закрыть]
.

Пока русские колебались и спорили, Наполеон ударил первым. Он сконцентрировал армию у Расасны в южном течении Днепра и 14 августа двинулся на Смоленск через Красный. Единственными силами русских на его пути был отряд из 7200 человек под командованием Д.П. Неверовского, ядро которого составляли полки его собственной 27-й пехотной дивизии. Эти полки были сформированы незадолго до начала войны большей частью из новых рекрутов и солдат распущенных гарнизонных полков. Со временем и в результате эффективной подготовки, большинство рекрутов и гарнизонных солдат могли стать хорошими бойцами. Серьезная проблема состояла в том, чтобы найти хороших офицеров, которые могли бы их готовить, а затем повести в бой. Большая часть офицеров была набрана из бывших гарнизонных полков, но очень скоро они доказали свою бесполезность. В Одесском полку, например, по прошествии нескольких недель только один из двадцати двух бывших гарнизонных офицеров был признан годным к строевой службе. Чтобы найти офицеров, порой требовались отчаянные меры. Д.В. Душенкевич, например, был направлен в звании прапорщика во вновь сформированный Симбирский пехотный полк в возрасте всего 15 лет, после прохождения ускоренного курса обучения в Дворянском полку[264]264
  См., например: Попов Ф.Г. Указ. соч. Т. 1. М., 1911. С. 7–26. Душенкевич Д.В. Из моих воспоминаний от 1812 года до 1815 года // 1812 год в воспоминаниях современников. М., 1995. С. 103–135.


[Закрыть]
.

Отряд Д.П. Неверовского был усилен двумя опытными полками тяжелой пехоты и имел в своем составе драгунский полк, некоторое количество казаков и четырнадцать пушек. Этому отряду суждено было стать легкой добычей для гораздо более многочисленного неприятельского авангарда под командованием маршала И. Мюрата, с которым он столкнулся 14 августа. Неверовский потерял несколько орудий и, вероятно, около 1400 человек, но основной части его отряда удалось уйти, несмотря на атаки кавалерии Мюрата, количество которых колебалось от тридцати до сорока.

Кабинет-секретарь Наполеона барон Фэн писал о сражении под Красным следующее: «…наша кавалерия устремляется вперед, она атакует позиции русских более сорока раз: много раз наши эскадроны оказываются внутри каре; <…> но именно неопытность русских крестьян, составляющих основную массу этого формирования, дает им силу инерции, которая приходит на смену сопротивлению. Кавалерийский натиск вязнет в этой толпе людей, жмущихся один к другому и закрывающих собой все проходы. В конечном счете самая неудержимая отвага оказывается на исходе после ударов по компактной массе противника, которую мы рубим, но не можем разбить»[265]265
  Baron Fain. Manuscrit de Mil Huit Cent Douze. Paris, 1827. P. 359.


[Закрыть]
.

Французы, для многих из которых просторы, на которых они сражались, казались полудикой окраиной Европы, оставили описания кампании 1812 г., проникнутые чувством превосходства своей культуры, что чаще встречалось при описании европейцами колониальных войн. Не удивительно, что описания сражения под Красным с русской стороны довольно сильно отличаются от оценки Фэна.

Д.В. Душенкевич впервые оказался на поле боя, когда ему еще не исполнилось шестнадцати лет. В своих воспоминаниях он писал: «Кто на своем веку попал для первого раза в жаркий, шумный и опасный бой, тот может представить чувства воина моих лет; мне все казалось каким-то непонятным явлением, чувствовал, что я жив, видел все вокруг меня происходящее, но не постигал, как, когда и чем вся ужасная, неизъяснимая эта кутерьма кончится? Мне и теперь живо представляется Неверовский, объезжающий вокруг каре с обнаженною шпагою и при самом приближении несущейся атакою кавалерии, повторяющего голосом уверенного в своих подчиненных начальника: “Ребята! Помните же, чему вас учили в Москве, поступайте так, и никакая кавалерия не победит вас, не торопитесь в пальбе, стреляйте метко во фронт неприятеля; третья шеренга – передавая ружья как следует, и никто не смей начинать без моей команды тревога”»[266]266
  Душенкевич Д.В. Указ. соч. С. 111.


[Закрыть]
.

После двадцатикилометрового отступления отряда Неверовского под сильным натиском противника на подмогу ему пришла 26-я пехотная дивизия генерал-майора И.Ф. Паскевича, высланная им навстречу П.И. Багратионом. Паскевич писал, что «в этот день наша пехота покрыла себя славой». Он также признавал прекрасное руководство Д.П. Неверовского. Однако он указывал и на то, что, если бы И. Мюрат выказал минимальные профессиональные качества, русские никогда не смогли бы уйти. Правда, двойной ряд деревьев по обеим сторонам дороги, по которой отступал Неверовский, затруднял атаки французов. Однако ничем нельзя было оправдать их полную неспособность координировать кавалерийские атаки и воспользоваться подавляющим численным превосходством с тем, чтобы замедлить продвижение русских. Элементарные тактические соображения предполагали, что кавалерии, нападавшей на обученную пехоту, выстроенную в каре, требовалась поддержка конной артиллерии. «К стыду же французов надо сказать, что при 15-тысячной кавалерии и дивизии пехоты была у них одна только батарея». Паскевич мог только догадываться, было ли это упущение следствием полнейшей некомпетентности или того, что Мюрат хотел, чтобы вся слава досталась его всадникам[267]267
  Паскевич И.Ф. Походные записки //1812 год в воспоминаниях современников. С. 92.


[Закрыть]
.

Быть может, И.Ф. Паскевич слегка лукавил. Французские источники свидетельствуют, что их артиллерия встретила на своем пути преграду в виде разрушенного моста. К тому же сражение под Красным само по себе было не так уж значимо. Судьба 7 тыс. людей Неверовского едва ли могла тем или иным образом решить исход кампании. Действия Неверовского даже не сильно замедлили продвижение французов. Но то, что произошло под Красным, было симптоматично. В течение августа 1812 г. в Смоленске и его окрестностях в распоряжении Наполеона имелся ряд возможностей серьезным образом ослабить российскую армию, а, возможно, даже решить исход кампании. Эти возможности были упущены из-за провалов, имевших место при реализации планов Наполеона, прежде всего в результате действий ведущих французских генералов.

Когда П.И. Багратион услышал о затруднительном положении, в котором оказался Д.П. Неверовский, и об угрозе Смоленску, он приказал корпусу H. H. Раевского (в состав которого входила дивизия Паскевича) как можно скорее возвращаться в город. К концу дня 15 августа, когда армия Наполеона подошла к Смоленску, войска Раевского и Неверовского находились за его стенами. Однако даже вместе эти силы насчитывали всего 15 тыс. человек, и если бы Наполеон повел решительную атаку на рассвете 16 августа, вполне вероятно, что Смоленск бы пал. Вместо этого он откладывал наступление на протяжении всего дня, дав возможность подойти армиям как П.И. Багратиона, так и М.Б. Барклая.

В ту ночь Первая армия взяла на себя задачу по обороне Смоленска, а Вторая вышла из города для защиты левого фланга и дороги на Москву от возможных фланговых маневров французов. К утру 17 августа 30 тыс. человек из армии М.Б. Барклая заняли прочные позиции за стенами Смоленска и на прилегавшей к городу местности. Если бы Наполеон решил выбить их с позиций малой кровью, в его власти было сделать это за счет флангового маневра, поскольку у него имелся серьезный численный перевес над русскими, через Днепр можно было переправиться во многих местах, а любая серьезная угроза коммуникациям на пути к Москве заставила бы М.Б. Барклая оставить город. Вместо этого Наполеон сделал выбор в пользу лобовой атаки, понеся в ходе нее тяжелые потери.

Начиная с 1812 г. историки задавались вопросом, почему Наполеон действовал подобным образом. Наиболее правдоподобное объяснение заключалось в том, что он не хотел выбивать русских с позиции, а скорее намеревался уничтожить город. Возможно, Наполеон полагал, что если бы он предоставил русским возможность сражаться за Смоленск, то они не осмелились бы просто так оставить прославленный русский город. Если это верно, то расчеты французского императора не оправдались, так как после одного дня ожесточенных боев 17 августа, М.Б. Барклай вновь отдал своей армии приказ об отступлении. Не стоит, однако, забывать, что Барклай сделал это вопреки сильному противодействию со стороны П.И. Багратиона и всех высших генеральских чинов Первой армии. Ему пришлось услышать в свой адрес яростные обвинения в некомпетентности и даже предательстве. Как и ожидалось, громче и истеричнее других звучал голос великого князя Константина Павловича, кричавшего так, что его могли слышать нижние офицерские чины, будто «в жилах тех, кто нами командует, течет нерусская кровь». М.Б. Барклай де Толли знал о том, что его решение об отступлении вызовет также гнев Александра I и, возможно, уронит его репутацию в глазах императора. Для того чтобы действовать таким образом, как это делал он, требовались большая решимость, самопожертвование и нравственная сила. Возможно, Наполеона нельзя винить в том, что он не смог этого предвидеть[268]268
  Интересная дискуссия по этим вопросам см.: Тартаковский А.Г. Указ. соч. С. 103–108.


[Закрыть]
.

Среди русских генералов было много противников идеи оставить Смоленск еще и потому, что русские войска в течение всего дня 17 августа успешно обороняли город от превосходящих сил противника, неся при этом тяжелые потери. В битве за Смоленск 11 тыс. русских погибли или были ранены. Тем не менее французам не удалось прорваться сквозь стены внутрь города. Хотя укрепления Смоленска были возведены еще во времена средневековья, они порой оказывались действительно хорошим прикрытием для русских пушек и стрелков. В ряде случаев наступавшие колонны французов попадали в зону поражения русских батарей, обстрелявших их с другого берега Днепра.

Российская пехота сражалась очень храбро и с мрачной решимостью. И.П. Липранди был старшим офицером в 6-м пехотном корпусе Д.С. Дохтурова. Его оценки кампании 1812 г. принадлежат к числу наиболее содержательных и точных сообщений с русской стороны. Он вспоминал, что в Смоленске офицерам было трудно удержать своих подчиненных от того, чтобы те при всяком удобном случае не тратили зря силы в контратаках против французов. Добровольцы для выполнения опасных заданий имелись в изобилии. Многие солдаты отказывались от отправки в тыл для осмотра полученных ранений. Вид охваченного пламенем города и жалких остатков гражданского населения служили дополнительным стимулом для того, чтобы сражаться до смерти. К тому же подталкивало и чувство, впитанное с молоком матери, согласно которому Смоленск с древности являлся оплотом православной Руси против нашествий «латинского» запада. В минувшие столетия город нередко выступал трофеем, за который боролись русские и поляки. Один офицер вспоминал, что хотя солдаты порой брали французов в плен, 17 августа они неизменно предавали смерти поляков[269]269
  Замечания И.П. Липранди на «Описание отечественной войны 1812 года» Михайловского-Данилевского//1812 год в дневниках… Вып. 2. С. 15–16; Душенкевич Д.В. Указ. соч. С. 111.


[Закрыть]
.

Русские войска, засевшие в городе, находились под командованием Д.С. Дохтурова, который в ночь на 18 августа очень неохотно подчинился приказу М.Б. Барклая покинуть город и отойти за Днепр в район, прилегавший к городу с севера. В тот день Барклай позволил своим обессилевшим людям отдохнуть. В ночь с 18 на 19 августа он отдал приказ об отступлении в направлении главной дороги, которая вела обратно к Соловьевой переправе и Дорогобужу, в центральные районы Великороссии и в конечном счете к Москве.

На своих начальных этапах это отступление было сопряжено с серьезными трудностями. На выходе из Смоленска главная дорога на Москву проходила вдоль восточного берега Днепра на виду и в зоне досягаемости французской артиллерии, располагавшейся на западном берегу. К тому же в летнее время через реку можно было легко переправиться в нескольких местах. Барклай не хотел, чтобы его отступавшая колонна, растянутая, как это должно было произойти, на многие километры, стала прекрасной мишенью для французов, которые могли атаковать ее на марше. Поэтому он решил двинуть своих людей в ночь с 18 на 19 августа по боковым дорогам, что должно было вывести их на главную дорогу к Москве на безопасном расстоянии от Смоленска и французов. Первая армия должна была разделиться на две части. Д.С. Дохтуров повел меньшую часть армии в обход, занявший у него ночь и весь следующий день, прежде чем ему удалось наконец-то выйти на главную дорогу к Москве недалеко от Соловьево. Эта часть операции прошла без сучка и задоринки, но это же означало, что, когда 19 августа опасность нависла над второй половиной Первой армии Дохтуров находился далеко и не мог прийти на выручку.

Другой колонне под командованием генерал-лейтенанта Н.А. Тучкова предстояло сделать меньший крюк и выйти на московскую дорогу ближе к Смоленску, чуть западнее деревни Лубино. Еще больший сумбур и в без того запутанную историю вносит то обстоятельство, что авангардом колонны Тучкова командовал его младший брат – генерал-майор П.А. Тучков. Младший Тучков получил задание вести свои войска маршем по боковым путям к Лубино и московской дороге, где он должен был соединиться с войсками генерал-лейтенанта князя А.И. Горчакова, входившими в состав Второй армии П.И. Багратиона. Ранее было решено, что Горчаков и Вторая армия будут охранять московскую дорогу до тех пор, пока колонна Первой армии не окажется в безопасности, двигаясь по боковым и основной дорогам неподалеку от Лубино.

Все пошло не так, отчасти из-за плохого взаимодействия Первой и Второй армий, отчасти из-за сложностей, связанных с перемещениями по сельской местности в ночное время. В принципе офицеры штаба должны были заранее произвести рекогносцировку этих дорог и затем задать колоннам правильное направление движения. Ответственность за продвижение армии лежала именно на офицерах штаба. Любые перемещения крупного контингента людей в ночное время требуют тщательной подготовки, особенно если уставшим войскам предстояло идти маршем через лес и сельскую местность. Согласно не кажущемуся столь уж невероятным утверждению историка, занимавшегося изучением свиты Е.И. В. по квартирмейстерской части, штабные офицеры имелись в количестве, недостаточном для выполнения всех задач, вставших на повестку дня сразу после ухода из Смоленска. Некоторые из них были посланы на поиски места для ночлега на следующую ночь, другие получили задание определить места для возможных сражений по дороге к Москве, где армия могла бы занять позиции. Из мемуаров штабных офицеров становится ясно, что в первую половину кампании 1812 г. они были перегружены работой, причем весьма ответственные поручения порой давались младшим и неопытным офицерам. Несомненно, такова была цена создания генерального штаба в столь короткие сроки в годы, непосредственно предшествовавшие началу войны[270]270
  Гейсман П.А. Указ. соч. С. 313–314. Лучший источник по проблеме перегруженности штабных офицеров – мемуары H. H. Муравьева: Муравьев H. H. Указ. соч.


[Закрыть]
.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю