Текст книги "Россия против Наполеона: борьба за Европу, 1807-1814"

Автор книги: Доминик Ливен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 51 страниц)

К зиме 1813 г. взгляды К.В. Нессельроде остались без изменений. В то же время он давал Александру I неприятный совет касательно переговоров с Наполеоном. Нессельроде писал, что коалиция выполнила свои военные задачи. Теперь представилась возможность заключить мир, вследствие которого «Ваше Величество получите возможность спокойно трудиться на благо своих подданных, залечить нанесенные войной глубокие раны, установить выгодную линию западных границ империи, оказывать на другие правительства благотворное и согласное со справедливостью влияние, основанное на памяти об оказанных им Вами услугах». В отличие от данной определенности, «невозможно было ручаться за последствия продолжения войны ради удовлетворения чрезмерных притязаний»[794]794
  Внешняя политика России. Т. 7. С. 539–541.


[Закрыть].

Взгляды, обнаруженные К.В. Нессельроде, подорвали веру Александру I в него. Графиня Нессельроде писала мужу, что он слишком близок к Меттерниху – как в личном плане, так и по убеждениям. Частные письма самого Нессельроде демонстрируют с трудом подавляемое разочарование императором. В начале 1814 г. подобное чувство разочарования испытывали многие ключевые фигуры в лагере коалиции. Александр I казался им не просто властным человеком: они считали, что порой он движим сугубо личными и мелочными соображениями. В одном из своих первых докладов английскому премьер-министру из ставки коалиции лорд Р.С. Каслри писал: «…я полагаю, что величайшая опасность в настоящий момент заключается в той рыцарственной тональности, в которой император Александр склонен продолжать войну. Он испытывает личное чувство по отношению к Парижу, отличное от всех политических и военных комбинаций. Он, кажется, ищет случая войти вместе со своей великолепной гвардией в неприятельскую столицу, – возможно, для того, чтобы в силу свойственных ему милосердия и снисходительности явить тем самым контраст» по отношению к уничтожению Москвы[795]795
  Lettres et papiers du Chancelier Comte de Nesselrode. Vol. 6. P. 161–163, 188–190; Correspondence, Despatches, and Other Papers of Viscount Castlereagh. Vol. 9. P. 212–214.


[Закрыть].

Замечания Каслри отличались проницательностью. В 1814 г. Александр I часто позволял себе действовать под влиянием личных и даже мелочных соображений, которые имели мало общего с интересами России. Свою роль победителя и мироносца он видел как личный апофеоз. Он также помнил, что в 1812 г. ему пришлось в одиночку …противостоять неуязвимому, как тогда казалось, противнику, чья огромная армия включала мощные воинские контингента австрийцев и пруссаков. В следующем году он много рисковал и выказал большое умение и терпение, сумев привлечь в ряды победоносной коалиции сначала Пруссию, а затем и Австрию. К февралю 1814 г. Александр чувствовал, что в награду за свои усилия он получил лишь незаслуженно сильное недоверие и критицизм со стороны не только союзников, но и многих своих советников. Человеку всегда сложно справиться с экзальтацией в сочетании с задетыми чувствами. Еще более запутанной ситуацию делало то обстоятельство, что взгляды Александра I на международные отношения никогда не ограничивались сферой сугубо «реальной политики». Его давние идеалистические представления о международном взаимодействии теперь испытали влияние христианских убеждений, которые незадолго до этого открыл для себя российский император и которые приводили в замешательство остальные державы, в сфере внешней политики руководствовавшиеся принципом утилитарного прагматизма[796]796
  Комментарии барона К.-А. Гарденберга, оставленные им в своем дневнике 27 февр., см. в кн.: Fournier A. Op. cit. P. 364.


[Закрыть].

Однако главное – это не просто понять чувства Александра I, необходимо признать, что основное содержание его политики было рациональным и во многих случаях более правильным, чем утверждали его критики. Делом огромной важности для Российской империи было примирить устремления поляков с соображениями безопасности России. Попытка, предпринятая Александром I в этом направлении, отличалась великодушием и изобретательностью. В конечном счете она окончилась неудачей, но та же участь была уготована и всем последующим стараниям России вырваться из этого круга. Более того, российский император поступил мудро, решив до окончания войны не раскрывать свои карты раньше времени и откладывал обсуждение польского вопроса, хотя это и создавало неопределенность и вызывало подозрения. Любые попытки действовать иным образом непременно привели бы к развалу коалиции.

Конечно, Александр I понимал суть аргумента, который приводили некоторые его советники, и который состоял в том, что сохранение мощной Франции необходимо для сдерживания амбиций Великобритании. В какой-то мере это соображение отчасти объясняло ту политику, которой Россия придерживалась в Тильзите и в последующие годы. Н.П. Румянцев хотел использовать Наполеона в борьбе против Англии, равно как Меттерних надеялся с помощью Наполеона уравновесить мощь России. Однако ключевым моментом являлось чрезвычайное могущество Франции, а Наполеон был чересчур честолюбив для того, чтобы австрийцы или русские могли без риска использовать его в собственных интересах. Подобные попытки просто обрекли бы Европу еще на годы вооруженных столкновений и нестабильности. Интуиция верно подсказывала Александру I, что Наполеон никогда не отнесется почтительно к соглашению, приемлемому для союзников, и что продолжительный мир может быть заключен только в Париже. В свержение Наполеона Александр внес вклад больший, чем любая другая отдельно взятая личность. Если бы главенство в коалиции по-прежнему принадлежало К. Меттерниху и К.Ф. Шварценбергу, очень возможно, что кампания 1814 г. завершилась бы тем, что Наполеон сохранил власть, союзники остались за Рейном, а Европа была бы обречена на нескончаемые конфликты и хаос. В день, когда Париж наконец капитулировал, сэр Ч. Стюарт, единокровный брат Р.С. Каслри, писал, что «было бы несправедливо» не отдать должное Александру как человеку, который привел союзников к победе и тем самым «справедливо заслуживает звания освободителя человечества»[797]797
  Correspondence, Despatches, and Other Papers of Viscount Castlereagh. Vol. 9.412–413.


[Закрыть].

Однако в начале ноября 1813 г., когда союзники дошли до Франкфурта и встали лагерем на Рейне, все еще казалось, что до Парижа очень далеко. Во Франкфурте лидеры коалиции согласовали общую политическую и военную стратегию. Они собирались предложить Наполеону мир на очень умеренных условиях. Даже Меттерних признавался одному из своих подчиненных, что вероятность того, что французский император отвергнет эти условия, велика. Но предложение о заключении мира должно было прояснить цели союзников и дать им возможность продемонстрировать французскому народу непримиримость Наполеона. На протяжении кампании 1814 г. ключевой элемент тактики коалиции состоял в том, чтобы подчеркнуть, что она воюет против ненасытных амбиций Наполеона, а не против Франции, ее законных интересов и национальной гордости. Союзники боялись, что Наполеону удастся мобилизовать и обратить против них «вооруженную нацию», как это уже делали его предшественники-республиканцы в 1792–1794 гг. Напротив, если бы у них получилось отделить Наполеона от французского народа, это могло либо усилить давление на него, целью которого было бы заключение мира, либо способствовать установлению во Франции альтернативного режима, с которым союзники могли бы вести переговоры[798]798
  Fournier A. Op. cit. P. 242.


[Закрыть].

Для достижения своей цели союзники прежде всего полагались на военные средства. Имея перед глазами пример того, как Наполеон использовал зиму 1812–1813 гг. для восстановления сил после катастрофы, постигшей его в России, и создания новой армии, союзники твердо решили не давать ему второй такой возможности. Поэтому они планировали полномасштабное зимнее вторжение во Францию. Если кто из лидеров коалиции и сомневался в необходимости данного шага, их сомнения вскоре развеялись, когда из Парижа поступили известия, что к 15 ноября Наполеон собрал под своими знаменами еще 300 тыс. солдат, помимо тех 280 тыс. новобранцев, призыв которых уже был объявлен осенью 1813 г. Ответом коалиции на это стала звучная декларация, обращенная к французскому народу. В ней говорилось следующее:

«Французское правительство объявило о наборе 300 тыс. человек в армию. Приведенные ею доводы в оправдание этого шага являются провокацией против союзных держав <…> союзные державы ведут войну не с Францией <…>, а против господства, которое император Наполеон уже слишком долго распространяет за пределы своей империи к несчастью для Европы и Франции <…> Монархи союзных держав желают видеть Францию сильной, великой и процветающей, так как сильная и великая Франция является одной из фундаментальных основ всего европейского порядка <…> Но сами союзные державы желают жить свободно, счастливо и мирно. Они хотят такого мира, который вследствие мудрого распределения власти и устойчивого равновесия предохранил бы их народы от неисчислимых бедствий, обрушивающихся на Европу в течение двадцати лет»[799]799
  Манифест опубликован в кн.: Fain A. Manuscrit de Mil Huit Cent Quatorze. Paris, 1825. P. 60–61.


[Закрыть].

Выработанные коалицией условия мира были переданы Наполеону графом H. M. Сент-Эньяном, французским дипломатом и единокровным братом А. Коленкура, которого союзники захватили в плен во время преследования французской армии после битвы под Лейпцигом. 29 октября Меттерних и Александр I согласовали между собой эти условия. Теперь же, 10 ноября Сент-Эньян записал их в присутствии самого К. Меттерниха, К.В. Нессельроде и лорда Д. Абердина. Франции предлагалось вернуться к своим «естественным границам», проходившим по Рейну, Альпам и Пиренеям. Это сохранило бы за ней Антверпен и бельгийское побережье, то есть именно те территории, которые Англия намеревалась отторгнуть от Франции. Она должна была отречься от всех своих суверенных прав на земли, находящиеся вне этих границ, но не от влияния, которое Франция как великая держава естественным образом оказывала на своих более слабых соседей. Хотя Наполеон переставал быть королем Италии, предложение коалиции не исключало полностью возможности, что тогдашний вице-король Эжен де Богарне может сменить его в этом качестве. Еще более поразительным было то, что предложение включало в себя обещание, что Англия пойдет на большие жертвы во имя мира: это подразумевало возвращение Франции многих утраченных ею колоний и признание англичанами принципа «свободы торговли и навигации». Хотя сама по себе эта формулировка была расплывчатой, она означала, что на мирной конференции будет полностью обсуждаться вопрос о «морских правах», что было анафемой для британского правительства[800]800
  Соглашение между Александром 1 и К. Меттернихом в Майнингене упоминается в кн.: Fournier A. Op. cit. P. 8. Рапорт Сент-Эньяна Наполеону и его записка с указанием требований союзников приводятся в кн.: Fain A. Op. cit. P. 49–56.


[Закрыть].

Даже К. Меттерних мог пойти на попятную, если бы Наполеон сразу согласился на эти условия, которые сильно ограничивали влияние Австрии в Италии. Ни Россия, ни Великобритания в действительности не подписали бы мирный договор на этих условиях. Тем не менее, если Александр I и согласился на рассмотренные выше условия, то сделал он это отчасти потому, что подобно Меттерниху ожидал, что Наполеон их отвергнет. Еще с лета 1812 г. Александр в глубине души полагал, что устойчивый мир мог быть подписан только в Париже, и, если выдалась бы такая возможность, не с Наполеоном, а с другим правителем Франции. Однако, если бы он поставил эту задачу в качестве цели войны, это могло отпугнуть его союзников, поэтому Александр был очень осторожен и держал свое мнение при себе. Даже в ноябре 1813 г. разговоры о походе на Париж и свержении Наполеона были преждевременны и опасны, особенно если их мог услышать К. Меттерних. Для Александра ключевым моментом являлось то, что военные операции следовало проводить в полную силу. Он всегда считал, что окончательный вариант мирного урегулирования будет и должен определяться успехами на полях сражений. Что касается Д. Абердина, то он, несомненно, боялся противостоять в одиночку единодушному мнению коалиции. К тому же он был грудным ребенком в сравнении со столь могущественными и тонкими дипломатами, каковыми являлись К. Меттерних и Александр I[801]801
  О потаенных мыслях Александра I см.: Державный сфинкс. С. 181; Сборник императорского русского исторического общества. Т. 31. 343–345. Очень взвешенный более поздний «совет» Р.С. Каслри Д. Абердину см. в кн.: Correspondence, Despatches, and Other Papers of Viscount Castlereagh. Vol. 9. P. 73–76.


[Закрыть].

На самом деле союзники вскоре начали разбавлять свое предложение. Манифест 1 декабря, обращенный к французскому народу, сулил Франции не естественные границы, но «такую территорию, которой Франция никогда не имела при королях, ибо храбрый народ не утрачивает своего положения вследствие поражений, понесенных им в ходе упорной и кровопролитной войны, в которой он сражается со свойственным ему бесстрашием». Отчасти эта подмена отражала опасения лондонского кабинета относительно того, на что дал свое согласие К. Абердин. В дополнение к этому, однако, следует указать на то что изначальная убежденность Александра I в том, что военные и политические события будут определять условия мира, оказывалась верной[802]802
  Fain A. Op. cit. P. 60–61.


[Закрыть].

Когда армии союзников подошли к голландской границе, в Нидерландах вспыхнуло восстание. События следовали по сценарию, очень похожему на тот, по которому развивалось восстание в Гамбурге и северной Германии весной 1813 г. Подобно гражданам Гамбурга, голландцы были разорены экономической политикой Наполеона и жаждали освобождения. Авангард коалиции под командованием А.X. Бенкендорфа, выделенный из армейского корпуса Ф.Ф. Винцингероде, устремился через Нидерланды на помощь восставшим и на защиту Амстердама. Его пехотинцы – 2-й егерский и Тульский пехотный полки – прошли 60 км менее чем за полутора суток. В отряд Бенкендорфа входил также полк башкир, которые причудливо и неправдоподобно смотрелись в роли освободителей буржуазной Голландии. Крошечные силы А.X. Бенкендорфа, насчитывавшие менее 2 тыс. бойцов, затем обороняли Бреду против контрнаступления французов. В самой ранней французской работе по истории этой кампании дань уважения отдавалась Бенкендорфу: отмечались его отвага и предприимчивость даже при организации обороны, не говоря уже о наступательных действиях[803]803
  A. X. Бенкендорф сам описывал этот эпизод в своих записках, см.: Записки Бенкендорфа. С. 205–238. О егерях см.: Ранцов В.В. Указ. соч. С. 187–190. Комментарии с французской стороны см.: Mémoires pour servir à l'histoire de la campagne de 1814. Paris, 1819. Vol. 1. P. 69.


[Закрыть].

В отличие от событий, произошедших за год до этого под Гамбургом, теперь в распоряжении коалиции имелись крупные скопления регулярных войск, которые могли быть использованы для поддержки казаков и усиления восстания. Прусский корпус Ф.В. Бюлова вошел на территорию Нидерландов и в течение нескольких недель очистил от неприятеля большую часть Нидерландов. Помимо сильного политического влияния, завоевание Нидерландов имело важные военные последствия для вторжения коалиции во Францию. Оно открывало союзным армиям, действовавшим в окрестностях Парижа, возможность использовать линию снабжения, проложенную через богатую и не тронутую войной сельскую местность, к побережью. Захват этих территорий также убедил Наполеона в том, что наступление союзников зимой 1813–1814 гг. начнется в Нидерландах. В результате он переместил лучшие части своих скудных резервов на север[804]804
  Наиболее полным недавним исследованием о событиях в Нидерландах является кн.: Leggiere M. The Fall of Napoleon: The Allied Invasion of France 1813–1814. Cambridge, 2008. P. 100–104, 145–187. Об истоках восстания, см.: Schama S. Patriots and Liberators. London, 2005.


[Закрыть].

Тем временем руководители коалиции планировали наступать через Рейн, но сильно южнее. Г.Л. Блюхер и А. Гнейзенау предлагали атаковать незамедлительно, пока наполеоновская армия была малочисленна и дезорганизована. Прусские историки впоследствии поддержали эту стратегию. Но и армии союзников к осенней кампании были также истощены, страдали от голода и были недоукомплектованы. Им также требовалось время для отдыха и реорганизации, а также для сооружения дорог, складов боеприпасов и госпиталей у себя в тылу. За семь недель, в течение которых они стояли на Рейне, союзники фактически сумели подвести лучше обученные и более многочисленные подкрепления, чем Наполеон. Когда в конце года они двинулись в наступление, они легко овладели восточными районами Франции и все еще имели весомое численное превосходство над силами Наполеона. Трудности, возникшие на более поздних этапах кампании, были мало связаны с численностью войск, их главной причиной было плохое руководство, а также влияние на ход военных операций политических соображений[805]805
  См., например: Friederich R. Op. cit. Vol. 3. P. 6–10.


[Закрыть].

9 ноября М.Б. Барклай де Толли отправил императору свой рапорт о состоянии российской армии к концу осенней кампании. Он заметил, что «при всех, однако, громких успехах кампании нынешней признаться надобно, что <…> она стоит нам половины армии!» В некоторых боевых подразделениях количество выбывших было гораздо больше. «Кавалерия графа Витгенштейна не имеет и четвертой части того, с чем она выступила из Силезии» в конце августа. Из пяти армейских корпусов первой линии только два все еще были полностью боеспособны и выглядели как регулярные части. Таковыми были лейб-гвардия и гренадеры резервного армейского корпуса под командованием великого князя Константина Павловича и армейский корпус Ф.Ф. Винцингероде в составе Северной армии, «кои менее других употребляемы были в дело и, следовательно, менее других потерпели». Многим боевым единицам трех других армейских корпусов (П.X. Витгенштейна, А.Ф. Ланжерона и Ф.В. Остен-Сакена) грозило «совершенное расстройство», если не принять срочных мер. «В амуниции и особливо в сапогах, рубахах и одежде, солдаты терпят крайнюю нужду». В некоторых полках в строю оставалось не более сотни солдат. Потери среди офицеров за время осенней кампании были высоки и «недостаток штаб– и обер-офицеров причиною, что и сии малые остатки не могут быть приведены в надлежащий порядок». Множество других источников, включая полковые отчеты и рапорты Г.Л. Блюхера Александру I, подтверждают, что нарисованная М.Б. Барклаем картина была верна, и подчеркивают острую необходимость перерыва в военных действиях, чтобы войска могли восполнить свои ряды, дать солдатам отдохнуть и пополнить боеприпасы, продовольствие и снаряжение[806]806
  Внешняя политика России. Т. 7. С. 431–433. См. рапорт Г.Л. Блюхера Александру I от 23 нояб.: РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 3915. Л. 121–122. Историк Рязанского пехотного полка писал о том, что штурм Шёнефельда ослабил полк, а марш к Рейну чуть было не уничтожил его, см.: Шеленговский И.И. Указ. соч. Т. 2. С. 246.


[Закрыть].

За семь недель, в течение которых российская армия оставалась на Рейне, ситуация коренным образом изменилась. В полки вернулись солдаты, отбившиеся от них ранее, а также вышедшие из госпиталей. Боевые подразделения, отправленные в тыл на время осенней кампании, были выдвинуты на передовую. Корпус князя А.Г. Щербатова, например, прибыл из Берлина для усиления войск Ф.В. Остен-Сакена. Кроме того, подоспела новая волна подкреплений из резервной армии Д.И. Лобанова-Ростовского. В результате, как это уже было во время летнего перемирия 1813 г., российская армия вошла в кампанию 1814 г. посвежевшей и полной сил. В течение семи недель стояния на Рейне Ланжерон и Остен-Сакен получили от Лобанова-Ростовского 25-тысячное подкрепление, а Витгенштейн и великий князь Константин Павлович – 16-тысячное. В целом полки регулярной армейской кавалерии пополнились 63 резервными эскадронами, или 12 тыс. всадниками, еще какая-то их часть находилась в пути. Ланжерон и Остен-Сакен прибыли на Рейн, имея при себе менее 30 тыс. солдат. К началу кампании 1814 г. они располагали 60-тысячным войском[807]807
  Большая часть статистических данных взята из кн.: Богданович М.И. История войны 1814 г. во Франции и низложение Наполеона I. Т. 1. СПб., 1865. С. 35–40, 48–49. M. И. Богданович утверждает, что к 27 дек. от Д.И. Лобанова-Ростовского прибыли 45 эскадронов и еще 18 находились в пути, и действительно впоследствии прибыли еще несколько эскадронов. См., например, рапорт Д.И. Лобанова-Ростовского Александру I от 15 нояб. 1813 г. (ст. ст.): РГВИА. Ф. 125. Оп. 1. Д. 148. Л. 44–48.


[Закрыть].

Подкрепления обычно подходили в стройном порядке и были хорошо обучены. Как обычно, лучше всех была обучена кавалерия. Генерал Н.И. Депрерадович 18 ноября провел смотр резервного эскадрона, прибывшего для усиления кавалергардов, и докладывал, что «оный в совершенной исправности: люди хорошо выправлены, а лошади в хорошем теле». Витгенштейн также докладывал, что резервные подразделения, поступившие в его армейский корпус, находились в превосходном состоянии. В отличие от первой волны подкреплений Лобанова-Ростовского весной 1813 г., на этот раз войска прибыли в полном составе, потеряв очень малую часть личного состава больными и отставшими. Конечно, между маршем в условиях немецкой осени и белорусской зимы была большая разница, однако указанный контраст также явился отражением того факта, что созданная Е.Ф. Канкриным система управления военными дорогами, госпиталями и складами в тылу армии работала хорошо[808]808
  Панчулидзев С.А. Указ. соч. Т. 3. С. 434. М.Б. Барклай де Толли докладывал Александру I о том, что из 6250 воинов, числившихся по реестрам резервных частей, дошедших до П.X. Витгенштейна, всего 48 человек по пути остались в госпиталях, см.: Отечественная война 1813 г. Материалы Военно-ученого архива. Т. 1. С. 276.


[Закрыть].

В каком-то смысле движение подкреплений было слишком успешным. Как и весной, лишь три четверти личного состава резервных рот имели ружья. Поскольку очень немногие выбыли во время марша, некоторые солдаты в армейском корпусе Остен-Сакена фактически получили ружья лишь тогда, когда в начале января 1814 г. были захвачены крупные французские склады. Получить снаряжение также было проблемой. У Александра I чуть не началась истерика, когда его любимые гвардейцы предстали перед его взором с егерскими перевязями и патронными сумками. Со всех сторон доносились сообщения о жалком состоянии рекрутского обмундирования, которое к тому моменту часто было изорвано в клочья. В 1814 г. многие полки тяжелой пехоты имели странный вид, будучи одетыми в захваченные французские мундиры. Действительно, новое обмундирование для полков порой заказывалось в Германии, Польше и Богемии, но скорость наступления армии была такова, что изготовленное обмундирование оказывалось в глубоком тылу. Согласно разработанному ранее плану, офицеры, которые привели подразделения Лобанова-Ростовского в расположение Полевой армии, должны были вернуться в Польшу, чтобы продолжить там обучение новых рекрутов. На самом деле, однако, тяжелая пехота испытывала столь сильную нехватку офицерского состава, что некоторым из офицеров Лобанова пришлось остаться за Рейном и принять участие в кампании 1814 г.[809]809
  Там же. С. 258–260, 275–276; Богданович М.И. История войны 1814 г. Т. 1. С. 80; Сборник исторических материалов, извлеченных из архива собственной Е.И. В. канцелярии. Вып. 4. С. 3. О безоговорочном подчинении армейских частей юрисдикции суда в кампанию 1814 г. см.: Ульянов И.Э. И эти нас побили! Внешний облик русской пехоты в Заграничных походах // Родина. 2002. № 8. С. 74–78; Шереметьев О. «Катать шинели, господа!» Внешний вид русской армии от Бородина до Парижа // Родина. 2006. № 6. С. 53–59.


[Закрыть]

Тем временем пруссаки и австрийцы также отдыхали и пополняли свои войска новыми подкреплениями. Не меньшее значение имел тот факт, что союзники проводили мобилизацию ресурсов покоренной Германии, чтобы обеспечить себя всем необходимым на время новой кампании против Наполеона. Эта задача была возложена на так называемое Центральное управление во главе с бароном Г. Штейном, которое было создано еще в марте 1813 г. для управления территориями, захваченными войсками коалиции. Поначалу Штейн рассматривал Центральное управление не просто как инструмент мобилизации ресурсов Германии на благо коалиции, но и как средство создания основ послевоенного государственного устройства Германии, в котором верховная власть правящих князей ограничивалась бы федеральными институтами и выборными законодательными органами. Этот план был неприемлем как для Меттерниха, так и для правителей бывшего Рейнского союза, которые предприняли совместные усилия для его роспуска. Историки уделяли много внимания этой битве, которая развернулась в политических кулуарах, и в которой Александр I не пытался бросить вызов Меттерниху.

Цена, щедро заплаченная германскими князьями за сохранение своей независимости, стала вкладом в военно-экономическую деятельность коалиции. В этом вопросе К. Меттерних был столь же тверд, что и Г. Штейн. В договорах, заключенных с союзниками, немецкие князья давали торжественное обещание предоставить союзникам такое же количество тяжелой пехоты, которое от них ранее получил Наполеон, и такое же количество ландвера. Они также сделали денежный взнос в размере годового дохода государства, хотя, конечно, вносили сумму постепенно и не только наличными деньгами. В конечном счете Баварский и Вюртембергский корпуса сражались в составе армии К.Ф. Шварценберга, и было образовано еще пять немецких корпусов. Некоторые из них получили задание держать в осаде французские крепости и охранять базы и линии коммуникаций союзников. Это высвободило большое количество тяжелой российской и прусской пехоты, позволило им двинуться на Париж и приять участие в борьбе против Наполеона в феврале – марте 1814 г. Без этих подкреплений коалиция практически наверняка проиграла бы кампанию[810]810
  В историях кампании, написанных М.И. Богдановичем и Р. Фридрихом, об этом кое-что сказано, однако ключевой работой, затрагивающей эту тему, является кн.: Kielmansegg P. G. Stein und die Zentralverwaltung 1813/1814. Stuttgart, 1964.


[Закрыть].

Многим лидерам и генералам коалиции идея похода на Париж и свержения Наполеона казалась очень рискованной. На протяжении многих столетий Франция была самой могущественной европейской державой. Ни одна иноземная армия не захватывала Париж с 1415 г. Как вспоминал М.И. Кутузов в ноябре 1812 г., за век до этого в конце войны за испанское наследство Франция противостояла большинству европейских государств, во главе армий которых стояли два величайших генерала в истории – принц Евгений Савойский и герцог Д. Мальборо. После шести лет поражений на горизонте замаячила перспектива полного поражения, но и тогда Франция сумела мобилизовать ресурсы, чтобы отбить вторжение и держать Европу в страхе. То же самое Франция проделала в 1792–1794 гг., хотя казавшийся хаотическим республиканский режим противостоял тогда не только всей Европе, но и участвовал в гражданской войне внутри страны. Если бы вторжение коалиции вызвало у французов всплеск национального чувства и массовое сопротивление, сколь угодно огромная армия не смогла бы удержать в подчинении такую большую страну и ее население. Кроме того, восточные рубежи Франции были защищены несколькими линиями обороны, проходившими вдоль рек (не только Рейна, но и Мозеля, Мааса и Марны) и гор Вогезов. Естественная защита дополнялась самой плотной в мире и дорогостоящей цепочкой крепостей, призванной блокировать наступление, отвлечь внимание и истощить силы захватчика, намеревавшегося воспользоваться дорогами, которые вели от восточной границы к внутренним районам Франции. Помимо всего перечисленного, нельзя забывать о том, что вторжение коалиции было намечено на зиму[811]811
  Замечания M. И. Кутузова см. в кн.: Puybusque L.-G. Op. cit. P. 153 ff. О крепостях см. недавнюю работу П. Гриффита: Griffith P. The Vauban Fortifications of France. Oxford, 2006.


[Закрыть].

Зимняя кампания была жизненно необходима союзникам, если они собирались воспрепятствовать Наполеону провести мобилизацию людей и ресурсов. Она являлась гарантией того, что французский император не будет иметь в своем распоряжении достаточное число обученных солдат, чтобы одновременно обеспечить гарнизонами крепости и выставить крупную полевую армию. С другой стороны, зимняя кампания имела серьезные последствия для снабжения и передвижений коалиционной армии, а также с точки зрения ее влияния на гражданское население. Наиболее объемистой поклажей в каждой армии был фураж для лошадей. Любая армия могла перевозить лишь небольшую часть этого фуража в сопровождавших ее повозках. Зимой на полях не было травы. Поэтому большую часть фуража пришлось бы реквизировать у местного населения. То же самое касалось значительной части продовольствия для солдат. Чем больше был армейский обоз, тем более неповоротливой становилась армия, особенно в зимнее время, когда многие боковые дороги становились непроходимыми. В войне против Наполеона недостаточная мобильность могла привести к роковым последствиям.

Однако реквизиция запасов продовольствия на местах могла пройти успешно только в том случае, если местные власти оказали бы содействие в проведении реквизиций, а население этому не препятствовало. Пока войска коалиции находились в движении, были разбросаны на относительно большом пространстве и производили впечатление побеждающей стороны, взаимодействие с местным населением казалось вероятным. Как только армиям потребовалось бы сконцентрироваться для сражения, их положение становилось более проблематичным, особенно если бы они оставались на одном месте, а Наполеону удалось бы взять над ними верх. Ничто не могло с большей вероятностью возбудить народное сопротивление и помочь Наполеону, как многочисленная неприятельская армия, существующая за счет реквизиций, особенно тогда, когда в ее рядах начался бы голод, и упала дисциплина. Вполне вероятно, что в тот момент могли быть не услышаны призывы лидеров коалиции к хорошему поведению и христианскому воздержанию, которые они обращали к своим солдатам. В результате легко мог образоваться порочный круг гражданского сопротивления и военной жестокости, а крупные воинские подразделения были бы вынуждены заходить дальше, чем обычно в поисках укрытых запасов продовольствия. М.Б. Барклай де Толли предсказывал возникновение многих из перечисленных проблем, но на самом деле они были очевидны даже полуграмотному генералу[812]812
  См. рапорт M.Б. Барклая Александру I от 9 нояб. 1813 г.: Внешняя политика России. Т. 7. С. 431–433. См. также его письмо Е.Ф. Канкрину от 29 янв. 1814 г. (ст. ст.): РГВИА. Ф. 103. Оп. 4/210. Св. 18. Д. 17. Л. 128.


[Закрыть].

Чтобы свести некоторые из этих трудностей к минимуму и, в частности, обойти по флангу пояс французских крепостей, союзники решили, что главный их удар должен быть нанесен через территорию Швейцарии. Оттуда они ударили бы на северо-запад в направлении плато Лангр. Закрепившись на Лангре, они могли выбрать подходящий момент для наступления на Париж. Александр I изложил все преимущества этого плана в своем письме к Бернадоту от 10 ноября. В этом письме он утверждал, что предложил свой план австрийцам и пруссакам, и что те его приняли. Однако впоследствии Александр I изменил свое мнение и заявил, что союзникам следует уважать нейтралитет Швейцарии. Представляется, что он сделал это по просьбе А.А. Жомини и своего бывшего воспитателя Ф.С. Лагарпа, которые были гражданами Швейцарии. Поначалу казалось, что австрийцы готовы уступить, но затем все равно вторглись в страну, ссылаясь на поддержку, которую их действия получили со стороны военной и политической элиты Швейцарии. Александр I был взбешен тем, что его одурачили, а затем пришел в еще большее раздражение, когда австрийцы начали вмешиваться во внутренние дела Швейцарии с консервативных позиций. На самом деле в этой ситуации не прав был в основном Александр. Поскольку швейцарское правительство позволило Франции ввести войска на ее территорию и вербовать здесь солдат, нейтралитет страны был мистификацией. Возможно, как утверждает лучший прусский историк этой кампании, план коалиции в любом случае имел изъяны, но как только он был принят, австрийцы имели все основания противиться внесению в него изменений. Кроме того, внутренние дела Швейцарии не имели для России никакого значения, и российский император позволил чисто личным соображениям вмешаться в выработку стратегии и нарушить сплоченность коалиции[813]813
  О взгляде на это австрийцев см.: Schwarzenberg К. F. Op. cit. 268–271. А. Жомини, разумеется, придерживался иного мнения, см.: Jomini A. Précis politique… Vol. 2. P. 224–225, 228–231. P. Фридрих дает взвешенную оценку данного эпизода, но утверждает, что в походе через Швейцарию, возможно, не было необходимости, см.: Friederich R. Op. cit. Vol. 3. P. 9–15. Письмо Александра I Бернадоту см.: Внешняя политика России. Т. 7. С. 434–436. Его же письмо, исполненное негодования, К.Ф. Шварценбергу от 5 янв. 1814 г. см.: РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 3399. Л. 108.


[Закрыть].

В конце концов не только австрийцы, но и русская лейб-гвардия переправилась через Рейн у Базеля и прошла маршем часть Швейцарии. Их переправа через столь крупную реку была отложена до 1 января по русскому календарю с тем, чтобы этот день пришелся на годовщину переправы российской армии через Неман и начала кампании по освобождению Европы. В глазах некоторых иностранных обозревателей это являлось еще одним примером того, что Александр вмешивался в ход военных операций, руководствуясь второстепенными, личными мотивами, хотя в действительности эта задержка не принесла вреда.

Других людей, наблюдавших за маршем русской лейб-гвардии во время переправы через Рейн, посещали более серьезные мысли. Сэр Ч. Стюарт писал:

«Ни одно описание не может дать преувеличенную картину того безупречного состояния, в котором находились эти войска; их внешний вид и снаряжение были превосходны, и если принять во внимание, что им довелось вынести, и представить себе, что русские, некоторые из которых пришли из Татарии, граничащей с Китайской империей, преодолели просторы России и за несколько коротких месяцев прошли путь от Москвы и переправились через Рейн, – диву даешься и испытываешь трепет перед политической мощью этой колоссальной державы. Состояние, в котором пребывала русская кавалерия, подтверждало ту высочайшую репутацию, которой пользовался этот род российских войск; и русская артиллерия была превосходна».

Однако восхищение у Ч. Стюарта сочеталось с тревогой, и следующее его высказывание многое говорит о коалиции: «При виде русской лейб-гвардии в тот день я не мог мысленно не возвращаться к тем сильным впечатлениям, которые возникли у меня в связи с этой чрезмерно разросшейся империей <…> вся система политических взаимоотношений в Европе должна, в качестве своего основополагающего принципа и характерной черты, принять за аксиому необходимость установления предела этой грозной и покушающейся на чужие права силе»[814]814
  Londonderry M. Op. cit. P. 254–255. Возможно, чувства Ч. Стюарта в то время были не столь отчетливыми, какими они предстают в только что приведенном отрывке, написанном в 1830 г.


[Закрыть].