Текст книги "Россия против Наполеона: борьба за Европу, 1807-1814"

Автор книги: Доминик Ливен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 51 страниц)

Между тем из восьмидесяти семи четвертых батальонов, подготовленных в рекрутских депо, двенадцать присоединились к Рижскому гарнизону, шесть сражались под командованием П.X. Витгенштейна, остальные же вошли в состав отступавших 1-й и 2-й Западных армий. Генерал М.А. Милорадович присоединился к войскам М.И. Кутузова накануне Бородинского сражения, имея при себе большую часть остававшихся в строю батальонов общей численностью 13,5 тыс. солдат. Четвертые батальоны были распущены, а их личный состав пополнил ряды полков М.И. Кутузова. Это был разумный шаг. Рекруты из четвертых батальонов никогда не видели своих полков, частью которых они являлись, и практически не имели чувства полковой солидарности. Кроме того, в сражении нельзя было полагаться на батальоны, укомплектованные людьми, ни разу не нюхавшими пороху. Однако все они имели начальную военную подготовку и, будучи распределены среди ветеранских подразделений М.И. Кутузова, могли послужить для них надежным и ценным пополнением. Кроме того, это позволяло распределить обер– и унтер-офицеров таким образом, чтобы они смогли подготовить всю ту огромную массу рекрутов, которые оказались в армии в результате рекрутских наборов военного времени[197]197
  Основным документом о расформировании четвертых батальонов является записка, приложенная к письму Александра I П.X. Витгенштейну: Сборник исторических материалов, извлеченных из архива собственной Е.И. В. канцелярии. Вып. 1. С. 47–49.


[Закрыть].

Третьей линией обороны России в принципе являлось все годное к военной службе мужское население империи. За время Отечественной войны в вооруженные силы были призваны более миллиона человек, не считая тех нескольких сотен тысяч солдат, которые уже были в строю к началу кампании. Очень немногие из этого миллиона, однако, приняли участие в реальных боевых действиях в 1812 г., и может показаться странным, что, имея в своем распоряжении подобные ресурсы, Александр I позволил себе откладывать их мобилизацию и тем самым дал возможность Наполеону добиться серьезного численного перевеса накануне войны.

На этот счет существует ряд правдоподобных объяснений. Истинный размер наполеоновской армии, готовившейся к вторжению в Россию, стал известен только в начале 1812 г. Александр также не желал провоцировать Наполеона, открыто наращивая численность российской армии. Возможно, еще большее значение имели кадровые и финансовые проблемы. Не было никакого смысла проводить мобилизацию многотысячной массы рекрутов и кормить их за государственный счет до тех пор, пока не было достаточного количества обер– и унтер-офицеров, которые могли бы обучить их и повести в бой. Государство в 1807–1812 гг. сделало все возможное для подготовки эффективных военных кадров. Полковое начальство получило инструкции по выучке младших унтер-офицеров. Были сформированы три так называемых гренадерских подготовительных батальона, которые должны были готовить кадры для замещения должностей фельдфебелей и унтер-офицеров. Существовали различные стимулы для получения офицерского звания. Например, вдовы офицеров, погибших в сражении, получали их жалование в полном размере в качестве пенсии. Еще важнее было то, что военное министерство учредило приписанный ко Второму кадетскому корпусу так называемый Дворянский полк, предлагавший желающим пройти бесплатно и по сокращенной программе курс офицерской подготовки. С 1807 и до конца 1812 г. более 3 тыс. молодых людей прошли через этот полк и получили офицерское звание; большинство продолжило службу в армейской пехоте. Тем не менее как до, так и во время войны найти надежных обер– и унтер-офицеров всегда было сложнее, чем произвести набор рекрутов[198]198
  О Дворянском полке см.: Гольмдорф М.Г. Материалы для истории бывшего Дворянского полка. СПб., 1882. Статистические данные см. на С. 137. О привлечении офицеров см. также: Андроников А. Н., Федоров В.П. Указ. соч. С. 2–9, 100–182.


[Закрыть].

Действия и слова Александра I накануне наполеоновского вторжения, позволяют понять, в каком направлении работала его мысль. В августе 1812 г. он сказал официальному лицу из Финляндии, что единственный способ сплотить российское общество, несмотря на огромные жертвы, которые потребуется принести для победы над Наполеоном, сделать так, чтобы французский император воспринимался как агрессор, чтобы он вторгся на территорию России. Александр I отчетливо ощущал, что в случае войны на русской земле он мог обратиться с призывом принять «добровольное» участие в военных приготовлениях, что было невозможно в том случае, если бы он выступил инициатором войны или начал ее за пределами отечества, как это было во время всех войн предшествующего столетия. Он начал обращаться с подобными призывами еще до наполеоновского вторжения. Таким образом, политическая и финансовая логика переживающего бюджетный дефицит государства заключалась в том, чтобы не начинать полномасштабную мобилизацию до того момента, когда война стала бы неизбежной, и можно было бы рассчитывать на добровольное участие общества. Эта политика проводилась в течение всего 1812 г.[199]199
  Шильдер Н.К. Император Александр Первый. Т. 3. С. 98–102. Этот вопрос будет рассмотрен более детально в Главе 7. Инструкции Д.И. Лобанову о формировании двенадцати новых полков на основе добровольных пожертвований были вложены в письмо, отправленное М.Б. Барклаем: РГВИА. Ф. 125. Оп. 1/188а. Д. 15. Л. 2–10. Сметы расходов содержатся в письме воронежского губернатора А.Д. Балашову от 24 июня 1812 г. (ст. ст.): РГВИА. Ф. 125. Оп. 1/188а. Д. 16. Л. 92–93.


[Закрыть]

Военные планы стали составляться с начала 1810 г. В марте того же года М.Б. Барклай де Толли подал Александру I записку под названием «О защите западных пределов России». Документ важен как тем, что в нем было сказано, так и тем, о чем предпочли умолчать. Большая часть изложенных в нем идей послужила основой для всех будущих планов, разработанных Барклаем и Александром I. Именно они в конечном итоге являлись единственными людьми, чье мнение имело реальный вес, когда речь заходила о планировании военных действий.

М.Б. Барклай подчеркивал, что из всех российских границ западная является наиболее уязвимой. Она была чрезвычайно протяженной и плохо защищенной вследствие равнинного рельефа местности и малочисленности российских войск, сосредоточенных вдоль нее. В отличие от большей части рубежей Российской империи, на западной границе угроза вторжения не возникала со времен поражения Карла XII под Полтавой столетием ранее. Это объясняло ее слабую укрепленность. Военный министр утверждал, что в случае вторжения сильно превосходящих сил противника на земли, отторгнутые от Польши после 1772 г., их защита не представлялась возможной. Удержать эти территории можно было только посредством возведения системы крепостей, но это стоило баснословно дорого и требовало по крайней мере двадцати пяти лет. В этих обстоятельствах российская армия должна была с боями отходить с территории всей Белоруссии и Литвы. Она должна была использовать, забрать с собой или уничтожить все запасы пищи и фуража в этой местности, поставив противника перед необходимостью находить себе пропитание в опустошенных районах.

Основная задача заключалась в создании сильной защитной линии вдоль Двины[200]200
  Зд. и далее у автора речь идет о Западной Двине, протекающей по территории России, Белоруссии и Латвии (зд. Даугава). (Прим. ред.).


[Закрыть] и Днепра, где русским предстояло держать оборону. Для укрепления этой линии требовалось возвести ряд крепостей и укрепленных лагерей. Барклай полагал, что «вероятнее всего» противник нанесет основной удар на юго-востоке в направлении Киева, хотя продвижение на северо-западе в сторону Курляндии и Ливонии было также возможно. В любом случае российская армия, которой предстояло встретить этот удар, попыталась бы замедлить движение противника, отступая с боями, но при этом избегая генерального сражения. По мере того как находившиеся под ударом войска отступали в направлении укрепленного лагеря, российская армия на противоположной стороне должна была попытаться зайти противнику в тыл. М.Б. Барклай добавлял, что «нельзя ожидать, чтобы противник осмелился наступать по центру», иными словами, в направлении Минска и Смоленска, но если бы он все же пошел на это, тогда располагавшаяся там небольшая «резервная армия» должна была заманить французов вперед, а две главные русские армии – ударить неприятелю во фланги и в тыл.

М.Б. Барклай утверждал, что из двадцати трех дивизий действующей армии восемь потребовалось бы оставить для обороны территорий в Финляндии, на Кавказе и на турецкой границе. Это обстоятельство требовало проведения некоторых фортификационных работ в Финляндии, мира с турками и невмешательства Австрии в Валахии и Молдавии. Даже в случае реализации столь оптимистичного сценария только пятнадцать дивизий (едва насчитывавших 200 тыс. человек) смогли бы действовать на западном фронте. Семь из них следовало разместить на юге, т. е. на левом фланге российской линии фронта. Они преградили бы противнику путь на Киев. Четыре дивизии планировалось сосредоточить на правом фланге – в Курляндии. На огромном пространство, отделявшем одну армию от другой, размещалось всего четыре дивизии, которые располагались между Вильно и Минском.

По каким-то причинам М.Б. Барклай ничего не сказал о том, что может произойти в случае прорыва оборонительной линии между Двиной и Днепром. Не высказал он и мнения по поводу того, достаточно ли было 200 тыс. человек. Заступив на новый пост всего за несколько недель до составления данной записки, Барклай, возможно, чувствовал, что для своего первого обсуждения стратегии с императором он и так уже достаточно рискнул, предложив оставить территорию всей Белоруссии и Литвы[201]201
  Отечественная война 1812 года. Материалы Военно-ученого архива. Т. 1. 4.2. С..1–6.


[Закрыть].

На протяжении двух лет, последовавших с момента появления записки М.Б. Барклая, русские генералы обсуждали вопрос о необходимости выбора между оборонительной и наступательной стратегией перед лицом угрозы наполеоновского вторжения. Учитывая тот факт, что именно оборонительная стратегия, изначально предложенная Барклаем в марте 1810 г., была в конце концов принята и в результате доказала свою эффективность, может показаться само собой разумеющимся, что это было правильным решением. На самом деле в то время это было совсем не так очевидно. Видные генералы высказывали разумные доводы в пользу наступательной стратегии. Стоит отметить, что на протяжении большей части времени, прошедшего между мартом 1810 г. и апрелем 1812 г., как Барклай де Толли, так и А.И. Чернышев выступали в поддержку по крайней мере ограниченного наступления в Пруссии и герцогстве Варшавском, которое следовало предпринять в начале войны. Главным адептом чисто оборонительной стратегии являлся генерал-лейтенант К.Л. Фуль, ранее служивший старшим штабным офицером в Пруссии и поступивший на российскую службу в декабре 1806 г. Главным помощником Фуля был подполковник Людвиг фон Вольцоген, ответственный за выбор местоположения знаменитого укрепленного лагеря в Дриссе, на основе которого строилась вся оборонительная стратегия Фуля. Но в октябре 1811 г. даже Вольцоген утверждал, что наступательная стратегия была более оправданна[202]202
  О воззрениях Л. Вольцогена см. его записку М.Б. Барклаю де Толли от 13 окт. 1811 г. (ст. ст.) см.: Отечественная война 1812 года. Материалы Военно-ученого архива. Т. 5. СПб., 1904. С. 273–279. Точка зрения самого военного министра, согласно которой наступательная стратегия была предпочтительнее, изложена, например, в его записке, составленной в январе 1811 г.: Там же. Т. 7. СПб., 1907. С. 187–189.


[Закрыть].

Причины тому были отчасти политического характера. Всем было очевидно, что если российская армия не пойдет в наступление в начале войны, Россия лишится возможности заполучить Пруссию в качестве союзника. Вплоть до зимы 1811–1812 гг. этот вопрос не был решен определенным образом: подписанная Россией конвенция, по которой та обязывалась действовать наступательно, так никогда и не была ратифицирована прусской стороной. Еще одной животрепещущей политической проблемой было сохранение лояльности польского населения по отношению к России. По утверждению Л.Л. Беннигсена, сделанному в феврале 1811 г., наступление русских в герцогстве Варшавском не позволило бы Наполеону заручиться поддержкой поляков, проживавших в западных пограничных районах России. Моральный подъем, вызванный наступлением России в сочетании с привлекательными в глазах поляков уступками мог привести к тому, что значительные части польской армии встали бы на сторону России[203]203
  Отечественная война 1812 года. Материалы Военно-ученого архива. Т. 2. С. 83–93.


[Закрыть].

К наступлению подталкивали и весомые военные соображения. Вторжение в пределы герцогства Варшавского означало, что основные тяготы войны затронули бы Польшу, а не Россию. Еще важнее было то, что в случае вторжения Наполеона в Россию, его основными плацдармами были бы герцогство Варшавское и Восточная Пруссия. Для обеспечения армии французам требовалось заблаговременно подготовить крупные запасы продовольствия и амуниции. Во время движения этой армии через Европу к позициям, расположенным на границе с Россией, тот факт, что ее арсеналы и запасы провианта и фуража находились в герцогстве Варшавском, делали ее уязвимой для упреждающего удара русских. Здравомыслящий захватчик понимал, что период, в течение которого было возможно вести кампанию в России, был очень непродолжителен. Было безумием начинать вторжение до начала июня, так как только тогда поля покрывались травой, достаточной для прокорма лошадей. С этого момента до ноября, когда выпадет снег, в распоряжении неприятеля будет пять месяцев. В худшем случае упреждающий удар российской армии мог сорвать план наступления Наполеона и дать России еще год для проведения оборонительных мероприятий.

Помимо всего прочего русские генералы выступали в пользу наступления потому, что понимали, с каким риском и трудностями была сопряжена чисто оборонительная стратегия. Западная граница имела очень большую протяженность. Если бы Россия продолжила войну против турок, французские или австрийские войска могли вторгнуться в Бессарабию и поставить под угрозу позиции России на северном побережье Черного моря, тогда как основные силы наполеоновской армии связали бы большую часть российской армии в Белоруссии и Литве. Конец этим опасениям был положен весной 1812 г., когда с турками был заключен мир, а Австрия обещала не начинать вторжения в Россию.

Тем не менее граница с Восточной Пруссией и Варшавским герцогством сама по себе была очень протяженной. Русским приходилось защищать подступы и к Петербургу, и к Москве. Угроза для последней могла исходить напрямую из Смоленска на западе или из Калуги на юго-западе. В число приоритетных задач входила также оборона Киева и Украины. Поэтому русские армии были растянуты в узкую линию. Во время маршей на огромной территории в районе Припяти коммуникации были крайне плохи. Русская южная армия, защищавшая Украину, была предоставлена самой себе. Наполеон мог перекрыть одну из двух основных дорог, по которым маршировали русские войска, и обратить большую часть французской армии против одной из двух половин оборонительной линии русских.

Суть оборонительной стратегии заключалась в том, что она отдавала инициативу противнику. Учитывая географические условия западных приграничных районов России, Наполеон имел все возможности для того, чтобы прорвать линию фронта, разбить российскую армию на части и методично их уничтожить. Двигаясь через центр позиций русских, он получал преимущество, так как оказывался между ними и мог воспользоваться внутренними коммуникациями. П.И. Багратион, П.М. Волконский и дядя императора герцог Александр Вюртембергский в первые месяцы 1812 г. делали акцент на этой угрозе[204]204
  Ценная записка А. Вюртембергского содержится в кн.: Отечественная война 1812 года. Материалы Военно-ученого архива. Т. 10. СПб., 1908. С. 253275. О П.И. Багратионе см.: Там же. Т. 12. СПб., 1909. С. 107–109. О П.М. Волконском см.: Там же. Т. 11. СПб., 1909. С. 324–333.


[Закрыть].

Положение ухудшалось тем, что в бедных с хозяйственной точки зрения западных приграничных районах России было очень трудно содержать на постое крупную армию в течение нескольких недель кряду, за исключением разве что тех нескольких недель, которые следовали непосредственно за сбором урожая. Скученность войск вызывала резкий рост заболеваний. Кроме того, можно было гораздо эффективнее уничтожить запасы продовольствия, не позволив французам завладеть ими. Для этого нужно было расквартировать армию на обширной территории и реквизировать провиант в счет налогов. Пограничные губернии были объявлены на военном положении в конце апреля: это облегчило получение реквизиций, но армейские штабы были противниками преждевременной концентрации войск. Во всяком случае, как только Наполеон выехал из Парижа, один из источников информации для российской разведки иссяк. Сам Наполеон надеялся на то, что Россия сама начнет наступление, и до самого последнего момента не имел окончательного плана вторжения. Затем он, конечно, сделал все возможное для того, чтобы скрыть направление своего главного удара. Только к концу мая у русских начала складываться ясная картина того, откуда следовало ждать основной удар неприятеля[205]205
  Существует большое количество документов о трудностях, связанных с продовольственным снабжением войск. См., например, рапорт М.Б. Барклая Александру I от 4 апр. 1812 г. (ст. ст.), в котором он утверждает, что получение провизии и особенно фуража представляет большую проблему, дороги непроходимы, он не может производить реквизиции, поскольку военное положение еще не было объявлено, у него нет денег для того, чтобы купить еду, а количество больных уменьшается по мере того, как войска распределяются на большой территории: Там же. Т. U.C. 54–55.


[Закрыть].

В своей записке, составленной в марте 1810 г., М.Б. Барклай утверждал, что пограничные области России на западе плохо защищены в силу недостаточного количества войск и особенностей рельефа местности. Многие другие офицеры развили эту тему в своих рапортах, написанных с марта по июнь 1812 г. В ту эпоху в России было слишком мало военных инженеров. В 1807–1811 гг. небольшие инженерные команды были развернуты в морских крепостях на Балтийском побережье и предназначались для отражения возможных атак англичан. То же самое было сделано на Кавказе и на Балканах с целью обезопасить отвоеванные у турок опорные пункты. С марта 1810 г. перед инженерными войсками была поставлена тяжелейшая задача в рекордно короткие сроки укрепить западные границы. Как указывалось в ряде записок, крепости, остававшиеся под контролем русских в тылу у Наполеона, представляли бы серьезную угрозу для его слабых коммуникаций. Это могло бы замедлить его продвижение. Еще важнее было то, что отступавшей армии, не имевшей крепостей у себя в тылу, было негде размещать различного рода припасы и обозы, в силу чего возникала необходимость постоянно их охранять. В этой ситуации армия должна была отступать быстро, так как только соблюдение дистанции с противником обеспечивало ее безопасность[206]206
  Опять же, много записок на эту тему содержится в материалах военно-ученого архива главного штаба, однако наилучшее краткое изложение проблемы см. в: Фабрициус И.Г. Указ. соч.


[Закрыть].

Но сколь острой ни была потребность в крепостях, на ровном месте они не могли быть возведены за два года. На своем южном фланге русские успели подготовить к осаде оборонительные сооружения Киева и возвели мощную крепость в Бобруйске. На северном фланге была укреплена Рига, хотя начальник инженерного корпуса генерал К.И. Опперман сомневался, что город сможет продержаться длительное время в случае серьезной осады без существенного увеличения численности его гарнизона. Сразу после окончания работ по строительству новой крепости Динабург на Двине Опперман собирался перевезти сюда все военные припасы и продовольствие из Риги, поскольку опасался, что в случае ее захвата французами под угрозой окажется материально-техническое обеспечение основных сил российской армии.

Однако строительство Динабурга не могло быть завершено к лету 1812 г. Это означало, что весь центральный сектор российской обороны оставался открытым. Как указывал Л.Л. Беннигсен, этот сектор давал противнику доступ к центральным районам Российской империи, включая вероятные базы снабжения российской армии в Москве и Смоленске. Положение усугублялось тем, что в обширном центральном секторе на пути противника не было серьезных естественных преград. Вольцоген повиновался приказу и избрал берег Двины в качестве оборонительного рубежа с укрепленным лагерем в Дриссе. Тем не менее он предупреждал, что две трети русла Двины выше по течению мелководны и в летнее время легко преодолеваются вброд. Более того, почти везде ее западный берег выше восточного, что ставило оборонявшиеся войска в очень невыгодное положение. М.Б. Барклай получил аналогичный совет из уст еще более авторитетного человека, генерала К.И. Оппермана, в августе 1811 г. сообщившего, что Двину не удастся удержать в случае массированного наступления противника, «как бы которая-либо частная позиция выгодна ни была». Причина этого заключалась в том, что «в летнее время переход через оную реку мало затруднителен, что ближние к ее берегам места открыты и везде почти проходимы, и что от того всякая позиция на берегах сей реки или близ оных обойдена быть может»[207]207
  Воззрения Л. Вольцогена изложены в его упомянутой выше записке (см. ссылку 46). Хорошее описание местности см.: Богданович М.И. История Отечественной войны 1812 года. Т. 1. С. 407–411. Рапорт К.И. Оппермана М.Б. Барклаю от 10 авг. 1811 г. (ст. ст.) см.: Отечественная война 1812 года. Материалы Военно-ученого архива. Т. 4. С. 207–209.


[Закрыть].

Между Ригой на Балтийском побережье и Бобруйском, находившимся далеко к югу от нее, единственным значительным защитным сооружением в июне 1812 г. являлся укрепленный лагерь в Дриссе. Он располагался выше по течению реки ближе к Витебску и начал отстраиваться весной 1812 г. В своем плане генерал К.Л. Фуль, неофициальный советник Александра I, избрал Дрисский лагерь ключевым звеном в обороне внутренних районов империи. Фуль ожидал, что к моменту подхода сил Наполеона к Дриссе они будут измотаны, а их численность уменьшится после перехода через опустошенные территории Белоруссии и Литвы. Если бы французы предприняли штурм укрепленного лагеря, в котором укрывалась большая часть Первой армии, то оказались бы в очень невыгодном с тактической точки зрения положении. Если бы они попытались обогнуть Дриссу, Первая армия могла бы ударить им во фланг. Тем временем силы П.И. Багратиона и М.И. Платова должны были осуществлять глубокие вылазки в тыл Наполеона.

В принципе план К.Л. Фуля имел много общего с предложениями М.Б. Барклая, озвученными в марте 1810 г. Он также делал ставку на стратегическое отступление и разорение оставляемой территории; на укрепленные лагери как средство усиления оборонявшейся армии, когда та окажется в безвыходном положении; на участие прочих сил российской армии в нанесении ударов Наполеону во фланги и тыл. Однако в отличие от М.Б. Барклая, Фуль считал наиболее вероятным местом нанесения главного удара наполеоновской армии не фланги, где Барклаю видел наибольшую угрозу, а центр российской линии фронта. По мнению Барклай, укрепленные лагери должны были опираться на поддержку крепостей – Риги на севере и Бобруйска на юге. Без поддержки из Динабурга Дриссе предстояло держаться в одиночку. Кроме того, в 1810 г. Барклай не мог предвидеть, что Россия подвергнется вторжению армии численностью порядка полумиллиона человек.

Даже в 1812 г. К.Л. Фуль, вероятно, не до конца отдавал себе отчет в размере готовившейся к вторжению армии Наполеона. Доступ к материалам русской разведслужбы был ограничен очень узким кругом лиц. К марту 1812 г. Александр I, M. Б. Барклай и их фактически главный офицер разведки П.А. Чуйкевич знали о том, что даже первая волна наполеоновской армии будет насчитывать 450 тыс. человек. Столь значительные силы могли, не подвергаясь опасности, обогнуть Дриссу и обеспечить себе прикрытие. Они могли также без проблем отразить любую атаку, организованную П.И. Багратионом и М.И. Платовым. Если бы Первая армия попыталась укрыться в Дриссе, она могла быть окружена и захвачена в плен так же легко, как это произошло с войсками Мака при Ульме в начале кампании 1805 г.

Тем не менее разработанный Александром I план кампании 1812 г., по крайней мере на первый взгляд, строился вокруг укрепленного лагеря в Дриссе. В самом начале войны российская армия должна была совершить стратегическое отступление к Дриссе и затем попытаться удержать французов на линии, проходившей по течению реки Двины. Возможно, Александр искренне верил в план Фуля. Он всегда имел склонность ставить мнение солдат чужих армий выше мнения собственных генералов, в чьи способности он обычно слабо верил. Кроме того, «научные» прогнозы К.Л. Фуля относительно точного момента, к которому ресурсы Наполеона должны были подойти к концу, могли вызвать симпатии Александра, питавшего любовь к чистым и абстрактным идеям. Несомненно, император полагал, что план Фуля основан на тех же представлениях, что и предложения, внесенные ранее Барклаем. Он также помнил, что в 1806–1807 гг. Л.Л. Беннигсен в течение шести месяцев держал загнанным в угол противника, вдвое превосходившего по численности его армию. Тем не менее все же остается место для некоторого цинизма. Александр не хотел, чтобы Наполеон добрался до внутренних районов России, хотя и опасался, что это могло произойти. Любое открытое признание того факта, что Наполеон уже в начале своей кампании мог достичь Великороссии, не говоря уже об обсуждении планов, основанных на данном предположении, подорвало бы доверие к императору. Если же ставилась задача остановить Наполеона недалеко от границы Великороссии, то план Фуля казался единственным имевшимся на тот момент вариантом. В случае его провала Александр знал, что Фуль идеально подходит на роль козла отпущения. Не имевший протекции иностранец, он вызывал презрение у русских генералов, которые видели в нем средоточие всех качеств немецкого педантичного штабного офицера, ничего не смыслившего в войне[208]208
  Две ключевых работы, о плане К.Л. Фуля в частности, и о планах России в целом см.: Безотосный В.М. Разведка и планы сторон в 1812 году. С. 85-108; Пугачев В.В. К вопросу о первоначальном плане войны 1812 года // К стопятидесятилетию Отечественной войны. Сб. статей. М., 1962. С. 31–46. Я многим обязан обеим работам.


[Закрыть].

Хотя Александр I, возможно, сохранял веру в план Фуля даже в июне 1812 г., с трудом верится, что опытный М.Б. Барклай мог позволить подобному плану существенно повлиять на свои представления о том, как следует вести войну, учитывая совет, полученный военным министром от главного армейского инженера. Однако с точки зрения Барклая, лагерь в Дриссе не приносил вреда. Он практически не потребовал ресурсов военного ведомства, поскольку был построен с привлечением местных работников. Он также представлял собой ценный перевалочный пункт при отступлении армии и являлся практически уникальным местом, где запасы оружия и провизии для отступавшей армии могли храниться в относительной безопасности. В любом случае окончательный выбор стратегии России оставался не за М.Б. Барклаем, а за императором. Однако, как представляется, лучшим ключом к образу мыслей Барклая непосредственно накануне войны является записка П.А. Чуйкевича, составленная в апреле 1812 г. В ней ничего не говорилось об укрепленных лагерях в целом или о Дрисском лагере в частности.

Анализ П.А. Чуйкевича был близок к идеям, высказанным ранее А.И. Чернышевым. Он утверждал, что вся военная система Наполеона зависит от крупных сражений и быстрых побед. Для русских условием победы было «предпринимать и делать совершенно противное тому, чего неприятель желает». Им следовало отступать, внезапно нападать на коммуникации противника значительно превосходившими силами легкой кавалерии и изматывать силы Наполеона: «Нам должно избегать генеральных сражений до базиса наших продовольствии». В ходе предыдущих войн Наполеон, когда расстраивались его планы, допускал серьезные ошибки, но его враги ими не пользовались. Россия не должна упустить свой шанс. Ее кавалерия могла представлять смертельную опасность, преследуя поверженного врага. Решимость не начинать переговоры и продолжать военные действия до победного конца была жизненно необходима, но столь же необходима была осторожность; Фабий, – римский генерал, чей отказ от сражения сильно разочаровал Ганнибала, – должен был служить для них примером. Ту же цель должно было преследовать стратегическое отступление Веллингтона на Пиренейском полуострове. «Сколь ни сходствен с духом Российского народа предполагаемый образ войны, основанный на осторожности: но вспомнить надобно, что мы не имеем позади себя других готовых ополчений, а совершенное разбитие 1-й и 2-й Западных армий может навлечь пагубные для всего Отечества последствия. Потеря нескольких областей не должна нас устрашать, ибо целостность Государства состоит в целости его армий». Чуйкевич также предлагал ряд способов, с помощью которых можно было подтолкнуть европейские страны начать действия в тылу Наполеона. Хотя эти способы были далеки от реальности, они служат полезным напоминанием о том, что для Чуйкевича, Барклая и Александра кампания 1812 г. в России была всего лишь первым этапом более продолжительной войны, нацеленной на то, чтобы покончить с господством Наполеона в Европе[209]209
  Безотосный В.М. Аналитический проект военных действий в 1812 г. П.А. Чуйкевича // Российский архив. Т. 7. М., 1996. С. 41–57.


[Закрыть].

В записке П.А. Чуйкевича не рассматривались детали. Ничего не говорилось о том, где именно могло быть остановлено наступление Наполеона. В отличие от К.Л. Фуля, П.А. Чуйкевич был настоящим солдатом и понимал, что на войне отнюдь не все идет по заранее намеченному плану. Однако никто из читавших его записку не мог быть уверен в том, что наступление Наполеона будет остановлено в западных губерниях. Велика была опасность что война дойдет до централь ных районов России. На самом деле М.Б. Барклай и Александр I всегда осознавали возможность такого сценария. Любой человек, стоявший у кормила власти в России, знал, что Карл XII продвинулся вглубь империи и был разгромлен Петром Великим. Параллель была достаточно очевидной. Совсем незадолго до вторжения Наполеона граф Ф.В. Ростопчин писал Александру I: «Если бы несчастные обстоятельства вынудили нас решиться на отступление перед победоносным врагом, и в этом случае император России всегда будет грозен в Москве, страшен в Казани и непобедим в Тобольске». В 1807 г. сам Барклай, оправляясь от полученных ранений, по-видимому, обстоятельно говорил о том, что нужно было разгромить Наполеона, заманив его вглубь России и устроив ему новую Полтаву. До 1812 г. Александр I и его сестра Екатерина в частных беседах обсуждали возможность захвата Наполеоном в случае войны как Москвы, так и Петербурга. В начале 1812 г. император сделал негласные распоряжения в случае необходимости вывезти свою любовницу и ребенка на Волгу[210]210
  Josselson M. and D. Op. cit. P. 41–42; Переписка императора Александра I… С. 86–93; Comte de Rochechouart. Souvenirs de la Révolution, l'Empire et la Restauration. Paris, 1889. P. 167–168. Письмо Ф.В. Ростопчина цитируется по кн.: Тартаковский А.Г. Неразгаданный Барклай. М., 1996. С. 73.


[Закрыть].

Все это было далеко от конкретных планов по заманиванию Наполеона вглубь страны и по подготовке к его разгрому на территории России. На самом деле подобных планов не существовало, а приготовления не велись. Это было разумно. Брат М.Б. Барклая был полковником в Главном штабе, в 1811 г. он писал, что бессмысленно составлять планы военных действий, простиравшиеся дальше начального этапа любой войны – столь изменчивы были обстоятельства любой кампании. Это было тем более вероятно в 1812 г., что Россия, применяя оборонительную стратегию, отдавала инициативу в руки Наполеона. Если бы Наполеон переправился через Двину, он мог направиться к Москве. С другой стороны, он мог двинуться в сторону Петербурга или даже направить основной удар южнее, в направлении Украины, за что ратовали польские советники. Более вероятно, что он мог завершить кампанию завоеванием Белоруссии и сосредоточить свои усилия на восстановлении польского королевства и создание базы снабжения для ведения новой кампании в 1813 г., целью которой стали бы центральные районы России. Еще до начала войны Наполеон сообщал Клеменсу Меттерниху, министру иностранных дел Австрии, что именно это он и намеревался сделать, и по крайней мере один старший офицер российского Главного штаба полагал, что, если бы Наполеон остановился на этом варианте, это имело бы для России пагубные последствия[211]211
  Schubert F. Op. cit. P. 212–213: «Россия была бы потеряна безвозвратно». Metternich: The Autobiography 1773–1815. London, 2004. P. 153. Отечественная война 1812 года. Материалы Военно-ученого архива. Т. 7. С. 218.


[Закрыть].

Для власть предержащих в России предметом крупных забот и опасений было то, как их подданные отреагируют на французское вторжение. Прежде всего это касалось поляков, не в последнюю очередь потому, что именно они преобладали в регионе, который, согласно стратегии России, планировалось отдать захватчикам. До начала войны между русскими генералами и государственными деятелями развернулась оживленная полемика о том, как поляки отзовутся на вторжение французов. По общему ощущению, многие крупные землевладельцы должны были отдать предпочтение власти российского императора, поскольку они отрицательно относились к отмене крепостного права в герцогстве Варшавском и опасались дальнейших радикальных мер. Что касается местных крестьян, то они могли начать громить поместья и возмущать общественный порядок, однако правящие круги России были уверены в том, что польские крестьяне не понимали националистических или якобинских идей и не проявляли к ним интереса. Большую опасность представляла масса польского дворянства. Большинство генералов были согласны в том, что в случае вторжения Наполеона в Россию и провозглашения им восстановления Польши большая часть образованных поляков в Литве и Белоруссии выступят в его поддержку – отчасти на волне националистического подъема, отчасти веря в то, что он одержит победу. Конечно, эти соображения усиливали нежелание генералов отступать из пограничных районов, поскольку они не в последнюю очередь исходили из опасений, что Наполеон превратит эти территории в базу для дальнейших операций, целью которых были центральные районы России. Александр I и М.Б. Барклай де Толли не могли не учитывать такую возможность. Но они полагали, что численное превосходство армии Наполеона не позволяло им избрать иную стратегию. Они знали, что восстановление польского королевства не может произойти в одночасье, и рассчитывали на темперамент Наполеона, равно как и на природу его политического режима и военной системы, которые в совокупности делали маловероятной возможность применения французским императором стратегии, требовавшей много терпения[212]212
  Невозможно процитировать всю переписку: см., например, типичное письмо генерал-лейтенанта К.Ф. Багговута М.Б. Барклаю от 9 февр. 1812 г. (ст. ст.): Отечественная война 1812 года. Материалы Военно-ученого архива. Т. 9. СПб., 1908. С. 128.


[Закрыть].