Текст книги "Россия против Наполеона: борьба за Европу, 1807-1814"
Автор книги: Доминик Ливен
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 51 страниц)
Давыдов был не только одним из наиболее успешных партизан, но также самым известным из них, а его фигура была овеяна романтическим ореолом. Его, самого известного поэта, обессмертил в следующих строках его друг А.С. Пушкин: «Певец-гусар, ты пел биваки, / Раздолье ухарских пиров / И грозную потеху драки, / И завитки своих усов». Много времени спустя после своей смерти Давыдов стал более известным, чем когда бы то ни было, послужив прообразом для Денисова – персонажа романа Л.Н. Толстого, обаятельного и щедрого гусара, без памяти влюбившегося в Наташу Ростову и в составе отряда которого осенью 1812 г. погиб ее брат Петя[416]416
Binyon T.J. Pushkin: A Biography. London, 2002. P. 130.
[Закрыть].
Самым печально известным партизанским командиром был капитан А.С. Фигнер, во время Бородинского сражения командовавший артиллерийской батареей. Падение Москвы привело Фигнера в уныние, и он решил отомстить французам за унижение, пережитое его страной. Один из офицеров батареи описывал его так: «Александр Фигнер был пригожий мужчина, среднего роста, сын Севера, крепкий мышцами, круглолиц, бел, светло-рус. Его большие, светлые глаза были исполнены живописи; голос у него был мужественный; он имел здравый ум, дар красноречия, в предприятиях неутомимую деятельность, пылкое воображение. Презрение ко всякой опасности и беспримерная отважность показывали в нем всегдашнюю неустрашимость и присутствие духа». Бегло говоря на немецком, французском, итальянском и нескольких других иностранных языках, Фигнер также был прекрасным актером. Неоднократно он отправлялся в лагеря противника, разбитые в Москве и ее окрестностях, для сбора разведданных, легко выдавая себя за офицера многонациональной армии Наполеона[417]417
Радожицкий И.Т. Указ. соч. Ч. 3. С. 205–206. Об А.С. Фигнере см. статью неизвестного автора под названием «Уверенность в звезде своего счастья» // Родина. 2008. № 8. С. 47–50.
[Закрыть].
Однако, как и у многих партизанских командиров в истории, у блестящего, находчивого и беспощадного Фигнера была своя темная сторона. В сентябре и октябре 1812 г. даже Д.В. Давыдов порой неохотно брал пленных, которые были недопустимой обузой для небольших и быстро перемещавшихся партизанских отрядов[418]418
Отечественная война 1812 г. Материалы Военно-ученого архива. Т. 18. СПб., 1911. С. 101.
[Закрыть]. Однако А.С. Фигнер пошел еще дальше. Один из его приятелей-офицеров вспоминал, что «его лучшею и частою забавою было, внушив ласковым разговором с пленными офицерами веселость и доверие к себе, убивать их неожиданно из пистолета и смотреть на предсмертные их мучения. Это делалось вдали от армии, куда доходили о том только темные слухи, которым не верили или забывали в шуме военном». Среди ужасных зверств и крайнего эмоционального напряжения осени 1812 г. старшие офицеры порой желали закрыть глаза на отталкивающую сторону партизанской войны. Однако к 1813 г., когда война более не велась на русской земле, немногие офицеры все еще питали сильную ненависть к врагу. Когда А.С. Фигнер утонул в Эльбе, пытаясь бегством спастись от французов, мало кто из товарищей оплакивал его[419]419
Граббе П. X. Указ. соч. С. 97–98; Lowenstern V. Op. cit. Vol. 1. P. 296.
[Закрыть].
Многие партизанские отряды, дислоцировавшиеся в окрестностях Москвы, взаимодействовали с более крупными подразделениями, присматривавшими за большими дорогами, ведущими из города. Некоторые из подразделений также вели партизанскую войну. Основная их задача, однако, состояла в том, чтобы защитить прилегавшие к Москве губернии от грабительских набегов отрядов противника и подать своевременный сигнал в том случае, если бы войска Наполеона начали в массовом порядке покидать город. Из всех этих подразделений наиболее важным было то, что находилось под командованием генерал-майора барона Ф.Ф. Винцингероде, его задача заключалась в том, чтобы следить за большой дорогой, ведущей на Тверь, а оттуда на Петербург. Большая часть войск Винцингероде состояла из казаков и ополчения, однако во время отступления из Москвы часть регулярной кавалерии оказалась отрезанной от армии М.И. Кутузова и отошла из города к северу, соединившись с отрядом Винцингероде. Лучшую часть этого подкрепления составляли прекрасно обученные воины лейб-гвардии Казачьего полка.
Ф.Ф. Винцингероде наилучшим образом можно было описать как заядлого антибонапартиста. Его отец был адъютантом герцога Ф. Брауншвейгского, который более других представителей германских династий был известен своей неизменной ненавистью по отношению к Наполеону. Сам Ф.Ф. Винцингероде несколько раз переходил из русской армии в австрийскую и обратно, в зависимости от того, где представлялась лучшая возможность сразиться с французами. Вполне логично поэтому, что, повоевав с австрийцами в 1809 г., он в начале 1812 г. вернулся в русскую армию. В 1812 г. он стал одним из тех политэмигрантов, которых волной ненависти к Наполеону выбросило на русский берег. Если бы ситуация сложилась несколько иначе, он вместе со многими своими соотечественниками легко мог бы оказаться на службе в Королевском Германском легионе в Испании под командованием Веллингтона.
Язвительный, куривший трубку, импульсивный Ф.Ф. Винцингероде был преданным другом и покровителем. Его превосходный французский повар и любовь к висту высоко ценились офицерами его штаба. Равно как и его порядочность и честность. Например, осенью 1812 г. дворецкий одного из имений А.Д. Балашова, министра полиции, попытался воспользоваться положением своего хозяина, чтобы избежать реквизиций на военные нужды. Винцингероде тотчас же обязал Балашова внести реквизиции в двойном объеме и оставил без внимания жалобы А.А. Аракчеева, который собирался прибегнуть к подобной уловке в отношении своих имений в Новгородской губернии. Проблема, однако, была в том, что Ф.Ф. Винцингероде, будучи порядочным человеком, был плохим генералом. Когда французы собирались вот-вот покинуть Москву, Винцингероде предпринял неудачную попытку завязать с ними переговоры и был взят в плен. Поначалу Наполеон собирался расстрелять его как предателя, но был разубежден в этом своими генералами, которых ужасала подобная перспектива. М.И. Кутузов справедливо назвал пленение Винцингероде проявлением редкостной беспечности. Хотя Александр I был чрезвычайно рад тому, что А.И. Чернышев освободил Винцингероде, Россия только бы выиграла от того, что Винцингероде в 1813–1814 гг. отсиделся бы плену у французов вместо того, чтобы командовать русским корпусом[420]420
Волконский С.Г. Записки Сергея Григорьевича Волконского (декабриста). СПб., 1902. С. 170–171,189–194; Lowenstern V. Op. cit. Vol. 2. P. 7, 182; M. И. Кутузов. Сб. документов. Т. 4. Ч. 2. С. 175. Об усилиях А.А. Аракчеева, направленных на уменьшение причитавшихся с него налога, см. его гневную переписку с Новгородским губернатором П.И. Сумароковым летом и осенью 1812 г. и призывы Аракчеева о помощи, обращенные к А.Д. Балашову, см.: Бумаги, относящиеся до Отечественной войны 1812 года. Ч. 4. С. 118–27.
[Закрыть].
Самым компетентным среди подчиненных Винцингероде был 31-летний полковник А.X. Бенкендорф. В 1812–1814 гг. Бенкендорф хорошо проявил себя на войне, и это обстоятельство послужило основой для блестящей карьеры в будущем. С самого начала у молодого Бенкендорфа было много преимуществ. Его мать была близкой подругой императрицы Марии Федоровны, которую она сопровождала в Россию в качестве фрейлины после того, как молодая принцесса Вюртембергская вышла замуж за великого князя Павла Петровича. Юлиана Бенкендорф умерла на руках у Марии Федоровны в 1797 г., завещав императрице заботиться о своих несовершеннолетних детях. Так А.X. Бенкендорф попал в круг приближенных императрицы. Его сестра Доротея вышла замуж за X.А. Ливена, который был главным протеже императрицы Марии, но также был близок к Александру I и к тому же оказывал покровительство от своего имени.
Императрица Мария определила А.X. Бенкендорфа в великолепное учебное заведение, но через некоторое время выяснилось, что ее усилия были напрасны. Привлекательный, обаятельный и жадный до удовольствий молодой человек не проявил себя ни как хороший ученый, ни как особенно способный офицер. Подобно А.И. Чернышеву и К.В. Нессельроде, он служил в составе российской миссии в Париже после Тильзита. Однако главным его достижением в Париже было увлечение известной французской актрисой и роковой женщиной, бывшей любовницей Наполеона, которую он тайно вывез в Россию после того, как покинул дипломатическое поприще и оказался в опале. Впоследствии он вернул себе доброе имя, разойдясь со своей актрисой и отправившись добровольцем на войну с турками, после чего императрица простила ему его долги. Но только лишь храбрость и умение, проявленные Бенкендорфом в 1812 г., по-настоящему вернули ему расположение императрицы[421]421
См. прежде всего: Бибиков Г.Н. Александр I Христофорович Бенкендорф (1781–1844): Исторический очерк//Вестник МГУ. 2007. № 1. С. 36–60. Много информации на эту тему содержится в письме X.А. Ливена от 5 янв. 1811 г. (ст. ст.): British Library. Add. Mss 47410. P. 56.
[Закрыть].
Будучи одним из адъютантов Александра I, Бенкендорф начал войну с того, что выполнил несколько важных и опасных поручений в ставке Багратиона. Неся службу под началом Винцингероде осенью 1812 г., он отвечал за оборону ключевой дороги и прилегавших к ней территорий от внезапных атак французов, а также за нанесение ударов по главным коммуникациям неприятеля на участке дороги от Москвы до Смоленска. В своих мемуарах Бенкендорф вспоминал, что одним из самых трудных его заданий было спасти французских военнопленных, попавших в руки крестьян, и он не всегда в этом преуспевал. Некоторые жестокости, совершенные в отношении несчастных военнопленных, наводили его на мысли о том, что он жил «при неурядице и среди отчаяния, когда, казалось, покинул Бог, и наступила власть демона». Он добавлял, однако, что крестьяне имели все основания быть вне себя от поведения французов, равно как и то, что народ демонстрировал сильную приверженность своей вере, отечеству и императору. В этой связи нервные приказы, которые он получал из Петербурга, о разоружении крестьян и пресечении беспорядков были абсурдны, о чем он докладывал Александру I. Бенкендорф сообщал императору о том, что не мог «обезоружить руки, которые сам вооружил». Равным образом не мог он называть предателями тех, «которые жертвовали своею жизнью для защиты своих церквей, независимости, жен и жилищ, но имя изменника принадлежит тем, кто в такую священную для России минуту осмеливается клеветать на самых ее усердных и верных защитников»[422]422
Записки Бенкендорфа. M., 2001. С. 70–71.
[Закрыть].
Наполеон вошел в Москву 15 сентября и покинул город 19 октября. За этот период баланс сил между противоборствующими армиями изменился, что оказало решающее влияние на ход осенней кампании. За время пребывания в Москве Наполеон получил значительное подкрепление в виде пехоты, в результате общая численность его армии вновь перевалила за 100 тыс. человек, а многие бреши, образовавшиеся после Бородинского сражения, оказались заполненными. Некоторые из этих пехотных отрядов имели хорошую подготовку. В числе таковых была, например, гвардейская дивизия, не участвовавшая в Бородинском сражении. Пехота, прошедшая весь путь от Центральной и Западной Европы до Москвы, по определению была крепким орешком. Костяк армии Наполеона составляла его гвардия. Лишь малая часть этих первоклассных войск участвовала в боях с начала кампании, и это было известно М.И. Кутузову.
Русская пехота уступала наполеоновской как количественно, так и качественно. 5 октября в составе пехотных полков М.И. Кутузова имелось 63 тыс. солдат и офицеров. Из них 15 тыс. были ополченцами и 7,5 тыс. только что набранными рекрутами. Кроме того, почти 11 тыс. человек из новых формирований Д.И. Лобанова-Ростовского фактически находились в составе армии Кутузова, но формально еще не были приписаны к его полкам. Эти бойцы были гораздо лучше вооружены и обучены, но ни один из них еще ни разу не был в бою. Русский главнокомандующий имел все основания избегать решительных сражений с Наполеоном, в которых ключевую роль всегда играла пехота. Особенно справедливо он беспокоился по поводу способности своих полков производить сложные маневры. Если бы ему пришлось биться с Наполеоном, разумно было бы делать это, заняв прочную оборонительную позицию. Русская армия традиционно шла в бой, имея большее, чем это в других европейских армиях, количество артиллерии по отношению к численности пехоты. Учитывая недостаточную подготовленность своей пехоты, Кутузов едва ли собирался порывать с этой традицией. Поэтому его армия вступила в осеннюю кампанию, имея крупный артиллерийский обоз, состоявший из 620 орудий: вскоре численность русской артиллерии значительно превзошла численность французской, что неизбежно сказалось на ее скорости, маневренности и снабжении боеприпасами[423]423
Все статистические сведения взяты из кн.: М.И. Кутузов. Сб. документов. Т. 4. Ч. 1. С. 353–361, приложения.
[Закрыть].
Что касается кавалерии, то здесь все было ровно наоборот. В распоряжении Наполеона имелось слишком мало всадников и, что еще важнее, боеспособных лошадей. Еще до оставления Москвы части его кавалерии пришлось спешиться. За те же шесть недель кавалерия Кутузова пополнилась 150 новыми рекрутами и не была усилена за счет ополчения. Это было разумно, поскольку боеспособного кавалериста нельзя было подготовить в спешке. Однако русская кавалерия, насчитывавшая 10 тыс. всадников, получила много новых лошадей, которых зачастую добровольно отдавали дворяне соседних губерний[424]424
Например, 22 сентября М.И. Кутузов своим приказом предупреждал о скором прибытии ремонтных лошадей из разных источников и сообщал своим полкам, чтобы те готовились их принять. Одним из этих источников была Тульская губерния, к генерал-губернатору которой Кутузов обратился с просьбой закупить для армии 500 лошадей и перевести 2 тыс. лошадей из ополчения в регулярные части российской кавалерии, см.: М.И. Кутузов. Сб. документов. Т. 4. Ч. 1. С. 246–247, 251, 264. Первые два документа – письма от 6 и 7 сент. (ст. ст.) губернатору Н.И. Богданову, третий документ – приказ от 10 сент.
[Закрыть].
Помимо этого армия М.И. Кутузова была усилена двадцатью шестью полками донских казаков, общей численностью 15 тыс. человек. Мобилизация резервов донских казаков в полном объеме была большим успехом, за что казачий атаман М.И. Платов возведен в графское достоинство. Порой эти новые казачьи полки описывают как ополчение, но это определение может ввести в заблуждение. Рядовой русский ополченец в 1812 г. не имел полученного ранее боевого опыта. А все годные к военной службе казаки, напротив, ранее служили в армии; ожидалось, что, будучи вновь призваны на службу, они должны были явиться с собственным оружием. Поэтому двадцать шесть новых казачьих полков были хорошо вооружены и имели в своих рядах много ветеранов. При обычных обстоятельствах столь многочисленная иррегулярная кавалерия могла бы быть излишней, но в условиях осенней и зимней кампании 1812 г. им суждено было сыграть огромную роль. В записке полковника П.А. Чуйкевича, подготовленной в апреле 1812 г., делался акцент на том уроне, который должна была нанести русская кавалерия отступавшим силам противника. Кутузов был проницательным и опытным служакой. Он понимал, что его кавалерия не даст неприятелю сбиться с дороги, по которой он отступал, заставит его ретироваться очень поспешно и не позволит производить фуражировку вдали от своих основных сил. Не требовалось богатого воображения, чтобы представить, что это означало для армии, шедшей маршем в условиях русской зимы. Поэтому Кутузов позволил своим казакам, голоду, погоде и недисциплинированности французов делать за него его работу. Он был прав, что не спешил вводить в бой свою пехоту[425]425
Бабкин В.И. Указ. соч. С. 145; Народное ополчение… С. 473–477. Первый документ – доклад о всеобщей мобилизации, представленный М.И. Платову 23 июля (ст. ст.) Войском Донским. Второй – октябрьский доклад М.И. Платова Александру I о результатах мобилизации. См. также: Безотосный В.М. Донской генералитет и атаман Платов в 1812 году. С. 92–96.
[Закрыть].
Очевидно, Наполеон сделал роковую ошибку, проведя почти шесть недель в Москве: в то время как таяла его кавалерия, М.И. Кутузов получал подкрепления, а зима приближалась. Если бы Наполеон остался со своими войсками в Москве хотя бы на две недели, он все еще имел бы возможность безопасно отступить к Смоленску задолго до первого снега или прибытия с Дона казачьих полков. Вместо этого Наполеон упорно ждал ответа Александра I на сделанные им намеки относительно мира. Возможно, единственное, что можно сказать в защиту Наполеона, так это то, что большинство государственных деятелей в Европе и значительная часть русской знати разделяли сомнения французского императора по поводу волевых качеств Александра I. Кроме того, сторонники заключения мира в лагере Наполеона сами питали уверенность русских и давали последним возможность подстрекать Наполеона к тому, чтобы оставаться в Москве до получения ответа от Александра I. Однако главное было то, что Наполеон не смог уничтожить русскую армию и совершенно недооценил эффект, произведенный падением Москвы как на Александра I, так и на русскую элиту. Допустив эту ошибку, он проявил излишнее упрямство и не послушал мудрого совета тех, кто призывал его своевременно отступить, чтобы сократить потери.
Впоследствии Кутузову пришлось иметь откровенный разговор с попавшим в плен виконтом Пюибюском – высокопоставленным лицом из французского комиссариата. Пюибюск писал, что русский военачальник спросил его: «Как мог он [Наполеон] быть так слеп, что не заметил ловушки, видимой для всего остального света?» Фельдмаршала особенно поразила легкость, с которой сработали все уловки, использованные для того, чтобы удержать Наполеона в Москве, и его абсурдные притязания на роль инициатора мира тогда, когда у него более не было возможности вести войну. Русские были только рады дать пищу для надежд посланца Наполеона генерала Лористона на то, что Александр I пойдет на сближение в ответ на инициативу Наполеона или для еще более глупой веры – в возможное неповиновение казаков. «Разумеется, – добавил Кутузов, – мы сделали все возможное для затягивания переговоров. В политике если кто-то предлагает вам преимущество, вы не отказываетесь»[426]426
Puybusque L.-G. Lettres sur la Guerre de Russie en 1812. Paris, 1816. P. 142–144.
[Закрыть].
К середине октября даже Наполеон признал, что Александр I одурачил его, и что ему придется отступить. Его отход из Москвы, однако, был ускорен нападением армии М.И. Кутузова на авангард маршала И. Мюрата, который вел наблюдение за Тарутинским лагерем. Будучи предоставлен самому себе, Кутузов едва ли стал бы отдавать приказ об атаке. Он был бы рад, если бы Наполеон оставался в Москве как можно дольше. К тому же, по словам Кутузова, сказанным им М.А. Милорадовичу, русская армия еще не была готова к сложным передвижениям и маневрам. При этом главнокомандующий испытывал давление со стороны Александра I, который призывал его перейти в наступление и освободить Москву. Находившиеся под началом Кутузова генералы также рвались в бой, причем Л.Л. Беннигсен делал упор на необходимости нанести Наполеону серьезный удар до прибытия из Смоленска подкрепления во главе с маршалом К. Виктором. Кроме того, данные русской разведки свидетельствовали о том, что корпус маршала Мюрата находился в уязвимом положении. Мюрату противостояли значительно превосходящие силы русских, которые могли сокрушить его задолго до подхода французского подкрепления. Особенно привлекательным для нападения выглядел восточный фланг лагеря Мюрата, по которому неожиданный удар мог быть нанесен из близлежащего леса. Блокпосты и патрули французов были ослаблены, и это делало мысль о внезапном нападении еще более привлекательной[427]427
Замечания M. И. Кутузова см.: Михайловский-Данилевский А.И. Описание Отечественной войны в 1812 году. М., 2008. С. 384; М.И. Кутузов. Сб. документов. Т. 1. Ч. 1. С. 431–432.
[Закрыть].
Первоначальный план состоял в том, чтобы начать атаку ранним утром 17 октября. Войска должны были получать приказы М.И. Кутузова через А.П. Ермолова, начальника Главного штаба объединенных Первой и Второй армий. Однако вечером 16 октября Ермолов отправился на обед в ставку одного из своих друзей-генералов, и его не смогли найти, поэтому нападение пришлось отложить. Ермолов в своих мемуарах умалчивает об этом эпизоде, и это отнюдь не единственный случай, когда этот источник требует критического прочтения. По-видимому, А.П. Ермолов отказался сотрудничать, поскольку полагал, что идея нападения принадлежала Л.Л. Беннигсену и не принесла бы самому Ермолову особенных лавров, но, возможно, подобный ход мысли чересчур груб. Кутузов был более чем когда-либо на протяжении всей кампании раздражен неразберихой, возникшей 16 октября[428]428
Тарутинский маневр и взгляды А.П. Ермолова на структуру командования рассматриваются в мемуарах русского генерала, переведенных на английский языке: The Czar's General. Р. 178–180. Князь А.Б. Голицын, бывший тогда адъютантом М.И. Кутузова, описывает, в какую тот пришел ярость, см.: Военный сборник. 1910. № 12. С. 29.
[Закрыть].
Эта неразбериха явилась отражением неупорядоченности внутри структуры командования армии. К тому времени М.И. Кутузов уже сильно не доверял главе своего штаба Л.Л. Беннигсену, но пока что не мог от него избавиться. Вместо этого он взял к себе в штаб П.П. Коновницына, официально – на должность дежурного генерала, но на самом деле в качестве замены Беннигсену. А это неизбежно привело к усилению взаимной неприязни между Кутузовым и главой его ставки. Более того, при всех достоинствах Коновницына как полевого командира, он не имел ни должной подготовки, ни склонности к работе в ставке.
К середине октября Кутузов и Беннигсен своими совместными действиями поставили М.Б. Барклая в столь унизительное положение, что заставили его просить об освобождении от должности[429]429
Письмо М.Б. Барклая Александру I от 24 сент. 1812 г. на этот счет см.: Отечественная война 1812 г. Материалы Военно-ученого архива. Т. 18. С. 118122.
[Закрыть]. В этой ситуации логично было бы распустить весь штаб соединенных Первой и Второй армий и передавать приказы Кутузова непосредственно корпусным командирам. Однако поскольку общая структура армии была установлена указом императора, лишь он мог разрешить подобное изменение. Тем временем А.П. Ермолов негодовал как по поводу того, что П.П. Коновницын стал членом командного звена, так и по поводу того, что его некомпетентность создавала Ермолову дополнительные проблемы. Таким образом, среди высшего командования армии царила неразбериха, причиной которой была путаница в том, что касалось распределения властных полномочий между старшими офицерами, при этом ситуацию серьезно усугубляло личное соперничество между ними. Н.Н. Раевский, командовавший 7-м пехотным корпусом, писал в то время, что старается держаться как можно дальше от штаба – этого рассадника интриг, зависти, эгоизма и инсинуаций[430]430
Цит. по: Троицкий Н.А. Указ. соч. С. 232–233.
[Закрыть].
Отложенная на один день атака началась ранним утром 18 октября. Согласно плану, кавалерия графа В.В. Орлова-Денисова должна была пойти в нападение из располагавшегося на правом фланге линии русских леса, смять левый фланг Мюрата и ударить ему в тыл. По левому флангу Орлова-Денисова должна была поддерживать состоявшая из двух корпусов колонна под командованием генерала К.Ф. Багтовута. За Багговутом должна была выступить еще одна колонна, сформированная из 4-го пехотного корпуса А.И. Остермана-Толстого. Как только эти колонны пошли в нападение, для их поддержки с западного (левого) конца линии русских должны были выдвинуться два корпуса под командованием М.А. Милорадовича. Позади Милорадовича в резерве стояла лейб-гвардия и кирасиры. Главная трудность, связанная с этим планом, заключалась в том, что все перечисленные колонны должны были под покровом ночи пройти маршем через лес, чтобы к рассвету занять свою позицию. Кроме того, для достижения эффекта неожиданности, колонны должны были передвигаться бесшумно и ударить с первыми лучами солнца. Общая ответственность за планирование и осуществление перемещений армии возлагалась на К.Ф. Толя и штаб генерал-квартирмейстера[431]431
Наиболее полным описанием сражения является работа В.А. Бессонова, см.: Бессонов В.А. Тарутинское сражение //Эпоха 1812 года. Т. 5. С. 101153.
[Закрыть].
Колонна В.В. Орлова-Денисова успешно прошла свой путь через лес к предназначенной для нее отдаленной точке на востоке. Так как большую часть бойцов в этой колонне составляли казаки, ожидалось, что они смогут найти дорогу. Хуже обстояли дела у пехотных колонн К.Ф. Багговута и А.И. Остермана-Толстого. После того как рассвело, колонны Остермана нигде не было видно, прибыла лишь часть бойцов Багговута. Когда К.Ф. Толь прибыл на место действия и обнаружил, что колонны находятся в замешательстве, у него начался характерный для него приступ гнева, объектом которого стали Багговут и ближайший дивизионный командир – Евгений Вюртембергский. Багговут был так взбешен оскорблениями, сыпавшимися не только на его собственную голову, но и на двоюродного брата императора, что снял с себя командование и перешел в 4-й егерский полк, шефом которого он являлся, поклявшись сложить голову в первых его рядах.
Хотя соседние колонны еще не заняли отведенные им позиции, В.В. Орлов-Денисов не мог медлить с атакой из опасения быть замеченным с восходом солнца и пробуждением французов. Поэтому он бросил своих казаков на восточный фланг противника, который не устоял и бросился врассыпную. Слева от Орлова-Денисова ситуация для русских складывалась не столь благополучно. Бросившись в атаку из леса и имея под своим началом всего два егерских полка, Багговут был сразу же убит пушечным ядром. Хотя поначалу атака вызвала в рядах французов замешательство, Мюрату удалось их сплотить, и на поле боя они продемонстрировали свои обычную храбрость и высокий моральный дух. Е. Вюртембергский и К.Ф. Толь перестроили свои войска для нового и более организованного натиска, и в конечном итоге противника удалось потеснить. В глубине леса располагался Л.Л. Беннигсен, которому М.И. Кутузов передал общее командование операцией. Он также делал все от него зависящее для того, чтобы установить порядок и добиться слаженных действий от наступавших пехотных колонн, однако его распоряжения вступали противоречие с тем, что делал Е. Вюртембергский. Между тем возникшая путаница подтверждала сомнения Кутузова относительно способности его армии совершать маневры. Он не позволил идти в атаку корпусам М.А. Милорадовича, не говоря уже о гвардии, несмотря на то, что французы были в явном меньшинстве и практически наверняка были бы обращены в бегство[432]432
Красочное и при этом точное описание приводится в кн.: Württemberg E. Op. cit. Vol. 2. P. 175–182.
[Закрыть].
Возможно, самым замечательным среди всего этого хаоса было то, что русские, как ни странно, выиграли Тарутинское сражение. Мюрат был вынужден отступить с поля боя, потеряв 3 тыс. человек и большое количество пушек, знамен и прочих трофеев. Это было слабым утешением для большинства русских генералов и прежде всего для Беннигсена и Толя, руководивших этой операцией. Учитывая неосмотрительность Мюрата и численный перевес русских, внезапная атака должна была привести к уничтожению большей части отряда французов. Беннигсен рассматривал отказ Кутузова задействовать войска Милорадовича как намеренное вредительство, порожденное завистью фельдмаршала по отношению к любому сопернику, способному присвоить себе его славу. Хотя Тарутинское сражение способствовало обострению отношений в ставке, его влияние на младший офицерский и солдатский состав было ровно противоположным. Они ликовали по поводу того, что впервые за всю кампанию 1812 г. основные силы армии атаковали и разбили противника. Кутузов лично проследил за тем, чтобы все трофеи, захваченные 18 октября, были выставлены на обозрение его армии. По его инициативе был отслужен благодарственный молебен в ознаменование победы, которую он ярко описал в своем рапорте Александру I. Сколь бы ограниченным тактиком ни был Кутузов, ему не было равных в том, что касалось связей с общественностью и поддержания боевого духа армии[433]433
Точка зрения Л.Л. Беннигсена наиболее четко высказана в его письме к жене от 10 окт. 1812 г. (ст. ст.): Дубровин Н.Ф. Отечественная война в письмах современников. С. 223–225. Данные о потерях взяты из кн.: Бессонов В.А. Указ. соч. С. 142–143. Хотя А.И. Ульянов приводит более высокие цифры, см.: Отечественная война 1812 г.: Энциклопедия. С. 694. Доклад М.И. Кутузова Александру I о Тарутинском сражении опубликован в кн.: М.И. Кутузов. Сб. документов. Т. 4. Ч. 2. С. 16–19.
[Закрыть].
Наполеон получил сообщение о поражении Мюрата, когда производил смотр войск недалеко от Кремля. Император всегда очень остро воспринимал все, что отражалось на его личной репутации и престиже его победоносной армии. Теперь же он не просто должен был отступать из Москвы, но вынужден был это делать после поражения. На следующий день, 19 октября, Наполеон вместе с основными силами своей армии покинул город, оставив позади себя крупный арьергард, который должен был провести окончательный вывод войск и взорвать Кремль. В течение октября он успел поразмыслить над несколькими возможными вариантами действий после выхода из Москвы. Наиболее традиционным вариантом было бы отступить по тому же пути, по которому он пришел, – по дороге на Смоленск. Это был самый быстрый способ вернуться к базам снабжения в Смоленске, Минске и Вильно, двигаясь при этом по лучшей в России дороге, что было важным соображением, учитывая большое количество разнородного багажа, который тащила за собой французская армия. Однако прилегавшие к дороге территории ранее подверглись опустошению, и французам было бы сложно найти себе пропитание и пристанище[434]434
Ф.П. Сепор в своих воспоминаниях пишет, что Наполеон обдумывал различные возможности, см.: Ségur P. Op. cit. Vol. 2. P. 75–78. Наполеон сам озвучил их в ряде писем и записок, написанных им в Москве в октябре 1812 г., см.: Correspondance de Napoléon I. Vol. 24. P. 235–238. См. также его письма к Бертье от 5 и 6 окт. и к Маре от 16 окт.: Ibid. P. 246–247, 252–254, 265–266.
[Закрыть].
Очевидной альтернативой было двинуться на Калугу – главную базу снабжения М.И. Кутузова, – находившуюся на расстоянии недельного пути к юго-западу от Москвы. Наполеон даже подумывал о том, чтобы оттуда повернуть в сторону крупного оружейного цента в Туле, располагавшегося по меньшей мере в еще трех днях пути к юго-востоку. Захват Тулы нанес бы тяжелый урон всей военной деятельности России. Взятие Калуги, возможно, позволило бы Наполеону овладеть несколькими складами и отрезало бы русским возможность последующего преследования его армии. Это также помогло бы удобным образом скрыть факт отступления. Из Калуги Наполеон мог ретироваться по сравнительно хорошей дороге, которая вела через Юхнов к Смоленску и Белоруссии.
Поскольку до наступления ноября и зимы оставалось всего две недели, Наполеон не мог позволить себе идти окольными путями и с проволочками. Из Москвы он мог взять с собой строго ограниченное количество продовольствия. Как всегда, больше всего проблем было с чрезвычайно объемным фуражом для лошадей. Каждый лишний день пути приближал наступление голода, зимы и распада армии. Конечно, Наполеону было гораздо легче прокормить свою армию и найти для нее пристанище вдоль дороги от Калуги до Смоленска, чем вдоль более широкой дороги от Москвы до Смоленска, однако эти преимущества не стоит переоценивать. Для того чтобы выжить, наполеоновской армии пришлось бы производить фуражировку на значительном удалении от дороги, а имевшая подавляющее превосходство легкая кавалерия русских сделала бы это невозможным. Французская армия никогда не могла и близко сравниться с той прочной дисциплиной, которая была характерна для русских арьергардов. Кроме того, состояние, в котором к концу октября находились лошади наполеоновской армии, свидетельствовало о том, что французским арьергардам не хватало двух ключевых компонентов: достаточно боеспособной кавалерии и мобильной артиллерии. Пока французы имели дело с численно превосходящей их русской кавалерии и конной артиллерией, они не могли рассчитывать, что им удастся спокойно провести планомерное отступление. Единственным выходом была скорость, а быстрое отступление легко превращалось в бегство.
По сути, к середине октября в распоряжении Наполеона не было безопасных вариантов. При отсутствии удачи и серьезных ошибок со стороны русских, наполеоновская армия в ходе отступления была обречена понести огромные потери. Если бы солдаты самовольно покинули свои подразделения и перестали подчиняться офицерам, катастрофа была бы неизбежна. В Москве пришлось собрать всю еду до последней крохи и организовать ее справедливое распределение через командную иерархию. Такая система не только являлась гарантией того, что каждый мог получить свою долю, но и служила действенным способом сохранения контроля и поддержания дисциплины. Излишний багаж, присутствие гражданских лиц и грабежи – все это требовалось свести к минимуму. Необходимо было своевременно предпринять элементарные меры предосторожности: например, подковать лошадей таким образом, чтобы они могли идти по льду.
Простое перечисление мер, которые надо было предпринять, более или менее соответствует тому, чего не случилось. Московский пожар со всей полнотой пробудил во французской армии инстинкт разграбления – начиная с первой крупной кампании Наполеона в Италии в 1796–1797 гг. пребывание его войск в той или иной местности всегда сопровождалось крупными грабежами. По наблюдению Ф.П. Сегюра, покидавшая Москву армия «походила на орду татар после успешного набега», но император не мог «лишить своих солдат плодов, доставшихся им с таким трудом». В то время как повозки ломились под грузом награбленного, часть обозов с продовольствием сгорела еще до выхода из Москвы. Во многих подразделениях поиск необходимого количества пищи быстро стал заботой каждого отдельно взятого солдата и офицера: по свидетельству Ф. Фезенсака, система распределения продуктов питания была несправедливой и хаотичной. А. Коленкур еще более зло отзывался о практически полной неспособности – чего можно было легко избежать – обеспечить лошадей зимними подковами, что, по его мнению, привело к падежу большего числа лошадей, чем даже голод. Замечание сэра Р. Вильсона о том, что «никогда еще отступление не велось столь неумело», можно было бы расценить как предвзятость противной стороны, если бы оно не находило подтверждения у Коленкура: «Привычка побеждать обошлась нам еще дороже во время отступления. Победоносная привычка всегда идти только вперед сделала из нас простых школьников, когда дело дошло до отступления. Никогда еще отступление не было поставлено худшим образом»[435]435
Ségur P. Op. cit. Vol. 2.82–83; Caulaincourt A. Op. cit. P. 136–138; Duc de Fezensac. Op. cit. P. 258; General Wilson's Journal 1812–1814. P. 80. О поразительном размахе грабежей в ходе итальянской кампании см.: Boycott-Brown M. The Road to Rivoli. London, 2001. P. 287–288, 306, 335–336.
[Закрыть].