Текст книги "Россия против Наполеона: борьба за Европу, 1807-1814"

Автор книги: Доминик Ливен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 51 страниц)

Когда 24 июня до Вильно дошли новости о том, что передовой отряд Наполеона ранее в тот же день пересек границу России, Александр был на балу, который давался в загородном доме Л.Л. Беннигсена в Закренте. Накануне обрушилась крыша временного бального зала, который был сооружен специально по этому случаю, и гости танцевали под звездами. Император не испытал удивления ни относительно времени начала вторжения, ни места, которое Наполеон выбрал для переправы через Неман и вхождения в пределы Российской империи. Российская разведка и французские дезертиры в течение двух предыдущих дней дали достаточные предупреждения о готовившемся нападении. В распоряжении российской разведки также имелось точное представление о численности противника. Александр I и Барклай к тому моменту давно согласились с необходимостью стратегического отступления к Дриссе перед лицом превосходящих сил противника. Тотчас же русским командирам были разосланы приказы с целью приведения данного плана в действие. Манифесты были отпечатаны заранее для того, чтобы подготовить армию и подданных Александра к предстоящей борьбе.

В течение двух недель, прошедших с вторжения французов до прибытия Первой армии в Дриссу, большая часть подразделений Барклая отступала в стройном порядке и не несла серьезных потерь. С точки зрения верховного командования, события в основном разворачивались согласно плану. Как это всегда бывает на войне, дела выглядели не столь упорядоченно и не так легко поддавались контролю в глазах обычных офицеров и рядовых. Хотя большая часть запасов была перевезена или предана огню, часть их неминуемо попадала в руки противника, хотя отнюдь не в том объеме, чтобы удовлетворить громадные потребности людей и лошадей наполеоновской армии. Реквизиция повозок для подвижного армейского магазина армии Барклая не была проведена в срок из-за проволочек местных чиновников, особенно польских, поэтому многие из этих повозок достались Наполеону[235]235
  О тщетных попытках М.Б. Барклая создать подвижной магазин см.: Тотфалушин В.П. Указ. соч. С. 29–31.


[Закрыть].

Для войск, многие недели находившихся в казармах, возникшая неожиданно необходимость движения форсированными маршами, могла быть довольно сильным потрясением. Даже гвардейцы, которым предстояло пройти гораздо более короткое расстояние, с самого начала испытывали лишения. 30 июня капитан лейб-гвардии Семеновского полка Павел Пущин сделал запись в своем дневнике о том, что они разбили лагерь и в течение одиннадцати часов двигались маршем под проливным дождем. В результате сорок гвардейцев заболели, и один умер. Дальнейшие длинные марш-броски осуществлялись в условиях сменявших друг друга ливней и периодов сильной жары. К великому негодованию Пущина трое солдат-поляков его роты дезертировали. Еще выше процент дезертиров был в уланских полках, в основном набиравшихся из поляков. Ключевой момент, однако, состоял в том, что по сравнению с огромными потерями среди людей и лошадей наполеоновской армии, имевшими место в те дни, потери с русской стороны были незначительными[236]236
  Дневник Павла Пущина. С. 46–47. Алексей Никитин, например, отмечает, что большая часть Польского уланского полка дезертировала в Витебске: 1812 год в дневниках… Вып. 2. С. 140–141. Возможно, это преувеличение.


[Закрыть].

Из всех войск Барклая наибольшему риску в течение двух первых недель подвергались находившиеся на левом фланге: опасность заключалась в том, что наступление Наполеона могло отрезать их от остальных частей Первой армии. Крупнейший просчет российского верховного командования в первые дни войны состоял в том, что 4-му корпусу не удалось вовремя предупредить свой передовой отряд, стоявший вблизи Немана, что французы переправились через реку к северу от них. В результате 4 тыс. человек под командованием генерал-майора И.С. Дорохова оказались на волосок от поражения и едва смогли ретироваться, совершив марш-бросок в южном направлении, закончившийся воссоединением со Второй армией П.И. Багратиона.

Отряд И.С. Дорохова состоял из одного гусарского, двух казачьих и двух егерских полков, в том числе великолепного 1-го егерского полка. Офицер этого полка M.M. Петров писал в своих мемуарах, что 1-й егерский спасся только тем, что днями и ночами совершал форсированные марши, вследствие которых часть его состава погибла, а остальные были близки к тому, чтобы лишиться чувств от истощения. Петров вспоминал, что офицеры спешивались, перекладывали солдатскую поклажу на лошадей и помогали солдатам нести ружья. В первый, но далеко не в последний раз за кампании 1812–1814 гг. русская пехота проявила невиданную выносливость, не отставая на маршах от легкой кавалерии и конной артиллерии как в составе авангардов, так и арьергардов[237]237
  Петров M. M. Рассказ служившего в 1-ом егерском полку полковника Михаила Петрова о военной службе и жизни своей //1812 год: Воспоминания воинов русской армии. М., 1991. С. 176–177.


[Закрыть].

6-й корпус генерал-лейтенанта Д.С. Дохтурова был гораздо крупнее отряда И.С. Дорохова и, следовательно, имел гораздо большие шансы на успех. Тем не менее Дохтуров хорошо справился со своей задачей: он не просто вырвался из тисков Наполеона, но прорвался сквозь отряды наступавшей французской армии и воссоединился с Первой армией, не доходя до Дриссы. В числе офицеров, находившихся под командованием Дохтурова, был молодой Н.Е. Митаревский, служивший в звании подпоручика 12-й легкой артиллерийской роты. Он вспоминал, что накануне войны никому из офицеров не приходило на ум, что они будут отступать. Следуя освященной веками традиции, все ожидали наступления, чтобы встретить захватчика лицом к лицу, а когда этого не произошло, сразу же поползли слухи о неотвратимой силе наполеоновской армии.

Рота H. E. Митаревского в течение длительного времени находилась в тылу российской армии, и ее офицерам и солдатам потребовалось некоторое время, чтобы научиться выживать в условиях войны. Поначалу, когда рота лишилась транспортных повозок, они страдали от голода, но быстро научились перевозить достаточное количество еды для питания людей и лошадей, прикрепив груз к орудиям и зарядным ящикам. Хотя некоторое время в ходе двухнедельного отступления лошадям приходилось питаться травой, это не доставляло особенных хлопот, поскольку в начале кампании лошади находились в хорошей форме, а среди артиллерийского инвентаря имелись серпы для срезания высокой травы. Большая часть населения ушла в леса, но 6-й корпус без проблем добывал достаточное количество провианта в форме реквизиций и следил за тем, чтобы ничего не оставалось французам.

Ходили многочисленные слухи, что неприятель уже рядом; ближе всего к боевым условиям рота H. E. Митаревского оказалась в тот момент, когда крупное стадо скота в лесу было ошибочно принято за отряд французской кавалерии. Самая серьезная атака на колонну произошла, когда поляки взяли в плен двух отбившихся от своего отряда полковых священников, связали их за бороды, накормили рвотным средством и вернули разъяренным солдатам Д.С. Дохтурова, в понимании которых православие и подозрительное отношение к полякам являлись важными характеристиками русскости. 6-й корпус избежал столкновения с французами отчасти благодаря напряженным марш-броскам. Помимо этого, однако, он был хорошо прикрыт кавалерией П.П. Палена и находился под его присмотром[238]238
  Митаревский Н.Е. Рассказ об Отечественной войне 1812 года. М., 1878. С. 13–23. Рассказ о священниках взят из воспоминаний И.П. Липранди, генерал-квартирмейстера 6-го корпуса: 1812 год в дневниках… Вып. 2. С. 5.


[Закрыть].

При отступлении подобного рода сильная поддержка кавалерии была необходима. Позиции М.Б. Барклая были ослаблены тем, что наступление Наполеона отрезало от Первой армии отдельный казачий отряд генерала М.И. Платова, который был вынужден двинуться южнее для соединения с силами П.И. Багратиона. Отряд Платова состоял из девяти казачьих полков, из которых все, за исключением двух, пришли из Войска Донского. В отряд входили также четыре «местных» полка иррегулярной кавалерии, два из которых были набраны из крымских татар, один – из калмыков и один – из башкир.

Ни у кого не было нужды беспокоиться о сохранности полков Платова. Вся наполеоновская армия могла преследовать этих казаков целый год без малейшего шанса догнать их. Однако временная потеря практически всей иррегулярной кавалерии ставило полки регулярной кавалерии М.Б. Барклая в затруднительное положение. Ф.П. Уваров докладывал, что в отсутствие казаков он вынужден использовать полки тяжелой и даже гвардейской кавалерии в качестве сторожевых отрядов. Это не только изнуряло лошадей, но также привлекало эти части к выполнению задач, которым они были не вполне обучены. Одним из последствий этого было то, что Уваров оказался не в состоянии изнурять противника набегами кавалерии и мог захватить строго определенное число пленных – в основном тех, кто мог сообщить данные о численности и перемещениях неприятельской армии[239]239
  Отечественная война 1812 года. Материалы Военно-ученого архива. Т. 13. С. 206–207.


[Закрыть].

Однако даже без участия казаков русская кавалерия обычно выходила победителем из стычек с французами. Французская кавалерия практически безуспешно пыталась задержать людей М.Б. Барклая или стеснить их действия в ходе заранее спланированного отступления к Дриссе. В прочих отношениях у российского командования также был повод испытывать удовлетворение. Наполеон жаждал, чтобы решающая битва состоялась уже в первые дни войны. Основной его стратегической задачей был не захват территории, а уничтожение российской армии. Он справедливо полагал, что, если ему удастся истребить армии М.Б. Барклая и П.И. Багратиона во втором Аустерлице, у Александра не останется другого выбора, кроме как подписать мир на условиях французской стороны. Русские подпитывали надежды Наполеона на решающее сражение в начале войны, завербовав главного французского агента в Литве и вбрасывая через него дезинформацию о том, что они собирались сражаться за Вильно. Коленкур вспоминал, что «Наполеон был поражен тем, что они сдали Вильну без боя, и приняли это решение заранее, чтобы сбежать от него. Для него явилось настоящим ударом то, что приходилось оставить все надежды на крупное сражение до Вильно»[240]240
  Caulaincourt A. At Napoleon's Side in Russia. New York, 2003. P. 43; Безотосный В.М. Разведка и планы сторон в 1812 году. С. 58–59, 100–101.


[Закрыть].

Русское высшее командование также быстро усвоило, что наполеоновская армия дорого платила за решимость своего главнокомандующего теснить отступавшего противника и навязывать ему сражение. Многие люди в армии Наполеона – и, что еще важнее, лошади на протяжении последних недель перед вторжением плохо питались. При любых обстоятельствах огромная французская армия, собранная в одном месте в предвкушении быстрого решающего сражения, оказалась бы не в состоянии полностью удовлетворить потребность в провианте на территории разоренной Литвы. Устремившись вперед в попытке заставить М.Б. Барклая дать бой на просторах, опустошенных и выжженных русскими, Наполеон оказывался в еще худшем положении. Унылая картина дополнялась проливными дождями. После всего двух недель войны Наполеон писал в Париж своему военному министру, что попытки создания новых кавалерийских полков были обречены на провал, поскольку всех лошадей на территории Франции и Германии едва хватит на то, чтобы пополнить действующие кавалерийские отряды и компенсировать те огромные потери, которые он уже понес в России. Дезертиры и военные преступники сообщали русским о голоде и болезнях в рядах французской армии, но более всего о массовом падеже лошадей. О том же свидетельствовали офицеры военной разведки, которые под белым флагом были отправлены во французскую штаб-квартиру с якобы дипломатическими миссиями[241]241
  Correspondance de Napoléon I. Paris, 1858–1870. Vol. 24. № 18925. P. 33–34.


[Закрыть].

Самой известной миссией был визит генерала А.Д. Балашова в штаб Наполеона сразу после начала войны с целью передачи французскому императору письма от Александра I. Балашов выехал из Вильно 26 июня, незадолго до того, как город покинула российская армия, а через четыре дня вновь оказался в Вильно, теперь уже занятом французами. 31 июня он встретился с Наполеоном в той самой комнате, в которой Александр давал ему инструкции пятью днями ранее. Одна из целей миссии заключалась в том, чтобы выставить французов с неприглядной стороны в глазах европейского общественного мнения, продемонстрировав мирные намерения Александра I, несмотря на агрессию Наполеона. Менее известен тот факт, что А.Д. Балашова сопровождал молодой офицер разведки М.Ф. Орлов, который– все время, проведенное в стане французов, смотрел в оба и держал ухо востро. Когда Орлов возвратился в расположение русской ставки, Александр провел с ним наедине целый час и остался столь доволен полученными сведениями о передвижении и потерях противника, что сразу повысил М.Ф. Орлова в звании и сделал своим флигель-адъютантом. Не каждый поручик, мягко говоря, мог рассчитывать на подобное внимание со стороны императора, что свидетельствует о том, сколь большое значение придавал Александр сведениям, добытым М.Ф. Орловым[242]242
  О миссии M. Ф. Орлова см. дневник Николая Дурново за 21 и 22 июня 1812 г. (ст. ст.): 1812 год… Военные дневники. М., 1990. С. 79–80.


[Закрыть].

П. X. Граббе, ранее служивший в качестве русского военного атташе в Мюнхене, был отправлен с похожей миссией, являвшейся якобы ответом на запрос маршала Бертье относительно местонахождения генерала Лористона, посланника Наполеона при Александре I. Зайдя вглубь позиций французов, Граббе смог подтвердить сведения о «беспечности» и «беспорядке», царивших в рядах французской кавалерии, и докладывал, что «изнуренные» лошади были оставлены без всякого ухода. Основываясь отчасти на личных наблюдениях и отчасти на сведениях, почерпнутых из бесед с другими людьми, он смог также сообщить Барклаю о том, что французы не собирались атаковать лагерь в Дриссе и на самом деле обходили его с юга[243]243
  Граббе П. X. Указ. соч. С. 22–35.


[Закрыть].

Собранные П.X. Граббе сведения подтвердили все сомнения насчет стратегической ценности Дрисского лагеря. Еще 7 июля он писал Александру I, что армия отступала в направлении Дриссы слишком быстро и что в этом не было необходимости. Это плохо сказывалось на боевом духе войск и заставляло их думать, что ситуация гораздо опаснее, чем это было на самом деле. Два дня спустя, когда первые части Первой армии начали прибывать в лагерь, М.Б. Барклай докладывал Александру, что информация, полученная от П.X. Граббе, явно свидетельствовала о том, что основные силы Наполеона двигались намного южнее Дриссы, заполняя территорию между 1-й и 2-й Западными армиями и устремляясь к центральным районам России: «Мне кажется ясным, что враг не предпримет атаки против нас в нашем лагере в Дриссе и нам придется самим его искать»[244]244
  Отечественная война 1812 года. Материалы Военно-ученого архива. Т. 13. С. 302–303, 331–333.


[Закрыть].

Когда Александр с генералами прибыл в Дриссу, бесполезность лагеря быстро стала очевидной. Если бы Первая армия осталась в Дриссе, Наполеон мог бы повернуть почти всю свою армию против П.И. Багратиона и если не полностью разгромить, то по крайней мере сильно оттеснить его в южном направлении, держа на расстоянии от основного театра военных действий. Тогда путь к Москве оказался бы открытым, поскольку Первая армия находилась далеко к северо-западу. Еще хуже было то, что Наполеон мог сам двинуться на север в тыл Дриссы, обрезать тем самым коммуникации русских, окружить лагерь и фактически закончить войну, вынудив Первую армию сдаться.

Помимо перечисленных опасностей стратегического характера, как выяснилось, лагерь имел множество недостатков с тактической точки зрения. Александр I, M.Б. Барклай и даже К.Л. Фуль видели Дриссу впервые. Даже Л. Вольцоген, выбравший это место, провел в Дриссе всего полтора дня. Как вскоре стало очевидно, ни один из офицеров русского инженерного корпуса не участвовал ни в выборе места для лагеря, ни в проектировании и сооружении укреплений. Все они были слишком заняты подготовкой к войне крепостей в Риге, Динабурге, Бобруйске и Киеве[245]245
  Об инженерах см.: Фабрициус И.Г. Указ. соч. С. 392–395.


[Закрыть].

Столкнувшись с бурей протестов, исходивших практически от всех главных военных советников, Александр I согласился с тем, что армия должна покинуть Дриссу и отступить на восток с тем, чтобы добраться до Витебска раньше Наполеона. До нас не дошли письменные свидетельства, которые отражали бы сокровенные мысли российского императора в момент принятия решения. Каковы бы ни были его сомнения по поводу лагеря, он, несомненно, был очень расстроен тем, что приходилось оставлять всю линию обороны вдоль Двины уже через три недели после начала войны, подвергая угрозе все усилия по своевременной организации резервных армий и созданию второй линии обороны в тылу[246]246
  Дискуссию на эту тему, в ходе которой было высказано мнение о том, что так называемый план Фу ля был уловкой Александра I, желавшего снять с себя ответственность за стратегическое отступление, которое он считал необходимым, но не хотел этого открыто признавать см.: Безотосный В.М. Разведка и планы сторон в 1812 году. С. 112–113.


[Закрыть].

17 июля Первая армия покинула Дриссу и отступила в направлении Витебска, надеясь добраться до города раньше Наполеона. Два дня спустя Александр отбыл в Москву. Император пошел на этот шаг под впечатлением от письма, подписанного его тремя главными советниками – А.А. Аракчеевым, А.Д. Балашовым и А.С. Шишковым. Прежде всего они утверждали, что присутствие Александра в обеих столицах было необходимо для воодушевления российского общества и мобилизации всех его ресурсов для нужд войны. Перед тем как покинуть армию Александр имел часовую беседу с М.Б. Барклаем де Толли. Его последние слова, обращенные к главнокомандующему перед отъездом, нечаянно услышал В.И. Левенштерн, адъютант Барклая: «Я вверяю вам свою армию. Не забывайте о том, что это единственная армия, имеющаяся в моем распоряжении. Помните об этом всегда». Двумя днями ранее Александр писал П.И. Багратиону в том же духе:

«Не забывайте, что до сих пор везде мы имеем против себя превосходство сил неприятельских, и для сего необходимо должно действовать с осмотрительностью и для одного дня не отнять у себя способов к продолжению деятельной кампании. Вся цель наша к тому должна клониться, чтобы выиграть время и вести войну сколь можно продолжительную. Один сей способ может нам дать возможность преодолеть столь сильного неприятеля, влекущего за собой воинство всей Европы»[247]247
  Lôwenstern V. Op. cit. Vol. 1. P. 208; Отечественная война 1812 года. Материалы Военно-ученого архива. Т. 17. С. 275–276. А.С. Шишков воспроизводит письмо к Александру I в своих воспоминаниях и касается разговора, состоявшегося между тремя упомянутыми действующими лицами: Записки, мнения и переписка адмирала А.С. Шишкова. Берлин, 1870. Т. 1. С. 141–148.


[Закрыть].

П.И. Багратион гораздо более чем М.Б. Барклай нуждался в подобном совете. Его военная система была хорошо изложена в ряде писем и циркуляров лета 1812 г. Он писал, что русские не должны отступать; «хуже пруссаков мы стали». Он призывал офицеров утверждать в солдатах мысль о том, что неприятельские войска «не более чем отбросы, собранные со всего света, тогда как мы – русские и единоверные люди. Они не знают, что значит храбро сражаться и больше всего боятся наших штыков. Поэтому мы должны их атаковать». Разумеется, это был пропагандистский ход, рассчитанный на поднятие боевого духа, но даже в частных беседах Багратион подчеркивал значение атакующих действий, морального превосходства и наступательного духа. В начале войны он упрашивал Александра позволить ему использовать вверенную ему армию для диверсионной вылазки в направлении Варшавы, которая, по мнению П.И. Багратиона, могла бы наилучшим образом оттянуть французские войска от Первой армии. Он соглашался с тем, что в конечном счете собранные против него превосходящие силы противника вынудят его отступить, и планировал после этого двинуться на юг для соединения с Третьей армией Тормасова и обороны подступов к Волыни[248]248
  О «системе» М.Б. Багратиона см. его приказ от 7 июля 1812 г. и написанное ранее письмо А.А. Аракчееву: Генерал Багратион… С. 179–180, 190–191. О намечавшейся вылазке см.: Отечественная война 1812 года. Материалы Военно-ученого архива. Т. 13. С. 131–133.


[Закрыть].

Александр I справедливо отверг это предложение, которое явилось бы для Наполеона прекрасной возможностью окружить и уничтожить Вторую армию и которое даже при самом удачном ходе событий привело к тому, что силы Багратиона отошли бы далеко на юг и оказались вне ключевого театра военных действий. Вместо этого император предложил Багратиону собственную стратегию: в то время как Первая армия отступала перед превосходящими силами противника, Вторая армия и казаки М.И. Платова должны были изводить армию Наполеона атаками по флангам и в тыл.

Продвигая данную стратегию, Александр придерживался основных принципов, которые определяли ход мыслей М.Б. Барклая де Толли с начала 1810 г. и которым было суждено обеспечить победу в 1812 г. Какой бы из русских армий ни угрожала опасность со стороны основных сил Наполеона, она должна была отступать и не принимать сражения, тогда как остальные русские армии должны были атаковать растягивавшиеся фланги противника и его тыл. Однако эта стратегия была применена в полной мере с осени 1812 г., когда силы Наполеона уже сильно истощились, а их чрезвычайно растянутые фланги были уязвимы для атак российских войск, подтянутых из Финляндии и с Балкан. Отправка армии Багратиона для нанесения удара во фланг основных сил Наполеона в июне 1812 г. должна была столь же очевидно закончиться провалом, что и разрешение ему провести диверсию на территории герцогства Варшавского.

Со временем возобладал здравый смысл, и Багратиону было приказано отступать и попытаться соединиться с Первой армией. К тому моменту, однако, ценное время было упущено, и наступавшие колонны Даву отрезали Багратиону путь к войскам Барклая. В первые недели войны Первая армия Барклая де Толли выполнила запланированное и для большинства подразделений безопасное отступление к Дриссе. Напротив, передвижения Второй армии Багратиона приходилось осуществлять без подготовки, что делало их более рискованными. На протяжении последующих шести недель основная цель России состояла в том, чтобы соединить силы двух основных армий. Главная задача Наполеона заключалась в том, чтобы этого не допустить, оттеснить П.И. Багратиона к югу и по возможности зажать Вторую армию между корпусом Л.Н. Даву, двигавшимся севернее, и силами Жерома Бонапарта, наступавшими с запада.

В конечном итоге русские выиграли это соревнование. Войска Жерома, состоявшие преимущественно из вестфальцев, держались позади первого эшелона Наполеона – отчасти в надежде на то, что Багратион решится их атаковать и его головной корпус окажется в западне. Даже после того как Багратион промедлил несколько дней с отступлением, у Жерома все равно был повод подумать, следует ли ему этим воспользоваться. Русские войска в целом превосходили вестфальцев Жерома и были быстрее их на марше. Они шли по неразграбленной местности в направлении своих собственных складов с припасами. Напротив, солдаты Жерома отдалялись от своих складов и входили в регион, который уже был опустошен русскими.

Помимо этого Жерому противостояла прекрасная кавалерия из арьергарда Багратиона. Когда наступление Наполеона заставило Платова отойти на юго-восток, он соединился со Второй армией. Три дня подряд с 8 по 10 июля неподалеку от деревни Мир Платов устраивал засады на наступавшую кавалерию Жерома и обращал ее в беспорядочное бегство. Крупнейшая победа была одержана в последний день, когда шесть полков польских уланов были разбиты при участии казаков Платова и регулярной кавалерии генерал-майора И.В. Васильчикова. Именно тогда французы впервые столкнулись с совместными действиями регулярных и иррегулярных частей российской легкой кавалерии. Тогда же они впервые имели дело с Васильчиковым – одним из лучших русских генералов, командовавших легкой кавалерией. Превосходству русской легкой кавалерии, установившемуся с начала кампании 1812 г., в последующие два года войны суждено было стать еще более явным. Победа русских под Миром явилась залогом того, что отныне передовые отряды Жерома стали держаться на безопасном расстоянии позади отступавшей армии Багратиона.

Корпуса Даву оказались более крепким орешком. Они не дали Багратиону прорваться к Первой армии через Минск, заставив его сделать большой крюк к юго-востоку. В бою под Салтановкой 23 июля солдаты Даву предотвратили другую попытку Багратиона соединиться с Барклаем, на этот раз через Могилев. Только 3 августа, переправившись через Днепр, Вторая армия наконец соединилась с Первой близ Смоленска. На протяжении всего июля как Барклай, так и Багратион пытались объединить свои армии в одно целое. Каждый обвинял другого в том, что это не удавалось. В ретроспективе, однако, можно видеть, что неудачные попытки объединения армий не только не являлись виной одного из двух генералов, но также сыграли России на руку.

Отчасти так случилось потому, что попытка отрезать Багратиона измотала и истощила наполеоновскую армию в большей степени, чем отступавших русских. Уже к тому моменту, когда Даву достиг Могилева, спешное продвижение по опустошенной местности с целью догнать Багратиона стоило ему потери 30 из 100 тыс. человек, с которыми он пересек Неман. После Могилева он оставил попытки преследования Второй армии из опасения нанести непоправимые потери собственным войскам. К тому же тот факт, что российская армия была разделена на части, служил для Барклая прекрасным аргументом в пользу того, чтобы отступать и не брать на себя риск выступить против Наполеона в решающем сражении. Если бы две армии составляли единое целое, и Багратион, пользовавшийся большой популярностью в войсках, возглавил партию сторонников генерального сражения, реализовать подобный сценарий было бы гораздо сложнее. Если бы две русские армии встретились с Наполеоном на поле боя в начале июля, более чем двукратный перевес был бы не на их стороне. К началу августа это соотношение было бы ближе к трем против двух. В этом смысле стратегия Барклая и Александра I, нацеленная на изматывание войск Наполеона, увенчалась триумфальным успехом. Но в том, что им в действительности удалось на протяжении столь длительного времени следовать этой стратегии, была немалая доля удачи.

Покинув Дриссу и пожелав всего наилучшего Александру I, М.Б. Барклай де Толли на самом деле собирался оказать противнику сопротивление на подступах к Витебску. Отчасти это было задумано с целью укрепить моральный дух его войск. Когда российская армия добралась до Дриссы, солдатам было торжественно объявлено, что время отступления подошло к концу, и что храбрость русских похоронит Наполеона и его армию на берегах Двины. Когда несколько дней спустя отступление возобновилось, это вызвало закономерный ропот. И.Ф. Радожицкий, молодой артиллерийский офицер 4-го корпуса, нечаянно услышал ворчание солдат своего расчета о «неслыханном» отступлении русских войск и оставлении огромных просторов империи без боя. «Видно у него [т. е. Наполеона] большая сила, проклятого; смотри, пожалуй, сколько отдали даром, почти всю старую Польшу»[249]249
  Радожицкий И.Т. Походные записки артиллериста, с 1812 по 1816 год. М., 1835. Ч. 1. С. 67.


[Закрыть].

Основной резон, которым руководствовался Барклай, рискуя дать сражение под Витебском, однако, состоял в том, чтобы отвлечь внимание Наполеона и позволить Багратиону двинуться через Могилев и соединиться с Первой армией. Войска Барклая прибыли в Витебск 23 июля. Чтобы они смогли перевести дух, а Багратион успел прибыть на место, Барклай отправил 4-й корпус графа Остермана-Толстого обратно по главной дороге, подходившей к Витебску с запада, с целью замедлить продвижение колонн Наполеона. 25 июля под селом Островно, расположенном приблизительно в 20 км от Витебска, произошла первая крупная стычка между силами Наполеона и Первой армии.

А.И. Остерман-Толстой был сказочно богат и отличался рядом странностей, свойственных представителям высшей русской знати того времени. Несмотря на свою фамилию, он был русским до мозга костей: прибавив фамилию «Остерман» к своей и без того знатной фамилии, он сделал невольную уступку своим богатым холостым дядьям, оставившим ему свои огромные состояния. Остерман-Толстой имел привлекательную наружность, слегка осунувшееся лицо и орлиный нос. Он напоминал задумчивого романтического героя. В своем имении в Калужской губернии А.И. Толстой держал дрессированного медведя, наряженного в причудливую одежду. Ведя более скромный образ жизни во время военной кампании, он тем не менее любил при всяком удобном случае пребывать в обществе своего ручного орла и белой вороны. В некоторых отношениях А.И. Остерман-Толстой был достоин восхищения. Он был большим патриотом, который не мог смириться с тем, что он рассматривал как унижение России в Тильзите. Хорошо образованный, в совершенстве владевший французским и немецким языками и любивший русскую литературу, он обладал беззаветной храбростью – даже по очень высоким меркам российской армии. Он трепетно относился также к здоровью своих людей, их продовольственному и материальному снабжению; разделял их любовь к гречневой каше и физически был столь же вынослив, что и его самые выносливые бывалые гренадеры. На самом деле А.И. Остерман-Толстой был прекрасным полковым и неплохим дивизионным командиром до тех пор, пока он действовал под началом старших по званию генералов. Но он не был тем человеком, которому со спокойным сердцем можно было доверить командование более крупным военным подразделением[250]250
  См. например: Lôwenstern V. Op. cit. Vol. 1. P. 209. В защиту А.И. Остермана-Толстого см.: Лажечников И.И. Несколько заметок и воспоминаний по поводу статьи «Материалы для биографии А.П. Ермолова» // Русский вестник. 1864. № 6. С. 783–819. О внешности А.И. Остермана-Толстого см.: Глинка Ф.Н. Письма русского офицера. С. 316.


[Закрыть].

4-й корпус дрался под Островно в манере, которая в какой-то мере отражала характер Остермана-Толстого, хотя, признаться, эта манера отражала также неопытность его войск и стремление русских солдат наконец схватиться с врагом. М.Б. Барклай направил своего адъютанта В.И. Левенштерна для наблюдения за действиями Остермана-Толстого. Впоследствии Левенштерн вспоминал, что корпусной командир проявил необычайную храбрость, но в то же время его войска понесли неоправданные потери. Аналогичного мнения придерживался Г.П. Мешетич, молодой артиллерийский офицер, служивший во 2-й тяжелой батарее 4-го корпуса.

Согласно Мешетичу, А.И. Остерман-Толстой не смог принять должных мер предосторожности, несмотря на полученное предупреждение о близости французов. В результате его авангард попал в засаду и потерял шесть орудий. Затем он не воспользовался прикрытием, имевшимся по обе стороны главной дороги, и не укрыл пехоту от артиллерийского огня неприятеля. Он также попытался оттеснить французских стрелков массированный штыковой атакой: эта тактика широко применялась русскими в 1805 г. и в целом показала свою затратность и неэффективность. Однако в вину Остерману-Толстому не может быть поставлена небольшая стычка на левом фланге, где оставленный в лесу Ингерманландский драгунский полк должен был следить за перемещениями французов. Наконец-то дорвавшись до противника, русские драгуны выскочили из леса, смяли ближайший к ним кавалерийский отряд неприятеля и затем были разбиты превосходившими их по численности силами французов, потеряв при этом треть личного состава. Одним из следствий понесенных потерь был тот факт, что полк практически до конца 1812 г. находился вдали от линии фронта и выполнял обязанности воинской полиции. Для восполнения части офицерского состава, потерянной под Островно, пятеро унтер-офицеров недворянского звания получили повышение по службе, что явилось одним из первых примеров практики, которой на протяжении 1812–1814 гг. суждено было стать общепринятой[251]251
  Об Ингерманландском драгунском полке см.: Геништа В. И., Борисович А.Т. Указ. соч. С. 172–175; Приложение 7. Нельзя быть абсолютно уверенным в том, что все пять получивших повышение унтер-офицеров не были дворянами, но они точно не были юнкерами. См.: Мешетич Г.П. Исторические записки войны россиян с французами и двадцатью племенами 1812, 1813, 1814 и 1815 годов// 1812 год: Воспоминания воинов… С. 42–43.


[Закрыть].

Однако было бы неправильно заострять внимание исключительно на провалах российской армии под Островно. 4-й корпус выполнил свою задачу, задержав французов, которые понесли тяжелые потери, несмотря на их численное превосходство. Не обладая особенными дарованиями, А.И. Остерман-Толстой тем не менее был командиром, способным вдохновить своих подчиненных на подвиги. Бой под Островно был первым сражением для молодого И.Ф. Радожицкого, равно как и для очень многих солдат 4-го корпуса. Он вспоминал сцены растущего отчаяния, грозившего перерасти в панику по мере того, как противник усиливал свой натиск и на поле боя появлялись выпотрошенные тела товарищей и конечности, оторванные ядрами французских пушек. Под шквальным огнем Остерман-Толстой сидел на лошади, не двигаясь и нюхая табак. Роковым посланцам, просившим у него разрешения начать отступление или с тревогой сообщавшим о том, что все больше и больше русских орудий выходили из боя, Остерман-Толстой отвечал тем, что демонстрировал личное присутствие духа или отдавал приказы «стоять и умирать!» Радожицкий писал: «Такое непоколебимое присутствие духа в начальнике, в то время как всех бьют вокруг него, было истинно по характеру русского, ожесточенного бедствием отечества. Смотря на него, все скрепились сердцем и разъехались по местам, умирать»[252]252
  Радожицкий И.Т. Указ. соч. Ч. 1. С. 82–83.


[Закрыть].