Текст книги "Россия против Наполеона: борьба за Европу, 1807-1814"

Автор книги: Доминик Ливен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 51 страниц)

Ситуация с Пруссией была еще яснее. Король Фридрих-Вильгельм не выносил Наполеона и боялся его. При прочих равных он предпочел бы заключить союз с Россией. Но прочие равными не были. Пруссия находилась в окружении французских войск, которые могли вторгнуться на территорию страны задолго до того, как с другого берега Немана подоспеет помощь из России. По мнению прусского короля, единственный вариант, при котором Пруссия могла войти в союз с Россией, мог реализоваться лишь в том случае, если бы российская армия нанесла Наполеону неожиданный предупредительный удар, вторгшись на территорию герцогства Варшавского. Успех мог быть достигнут при поддержке Австрии и согласии поляков. С этой целью Фридрих-Вильгельм убеждал Александра поддержать восстановление независимого польского королевства под управлением польского монарха[140]140
  Briefwechsel König Friedrich Wilhelm… P. 214–218.


[Закрыть].

Россия вполне могла бы на это пойти, будь она разбита Наполеоном, но она вряд согласилась бы на это до начала войны. Российский император действительно обсуждал вопрос восстановления Польши со своим старым другом и главным советником по польским делам А.Е. Чарторыйским. По-видимому, если бы его попытки установить контакт с поляками встретили радушный отклик, он мог бы обдумать возможность упредительного удара с целью захвата герцогства Варшавского и получения поддержки со стороны Пруссии, однако в российских дипломатических и военных архивах не сохранилось свидетельств подготовки наступательной операции в 1810 и 1811 г. Как бы то ни было, Александр был убежден в том, что для безопасности России и в глазах ее общественного мнения существенным являлся тот факт, что, в каком бы виде ни была восстановлена Польша, ее королем должен быть российский император. В 1811–1812 гг. эта идея не была способна вызвать в сердцах поляков такой же отклик, как надежда на реставрацию Польши в ее прежних границах, которая гарантировалась всепобеждающим Наполеоном. Союз российской и польской корон был неприемлем также для Австрии[141]141
  Zawadski W. H. Op. cit. P. 188–205. Утверждение А. Вандаля о том, что Россия планировала упредительный удар, обстоятельно опровергается данными, представленными в кн.: Внешняя политика России. Т. 6. С. 693.


[Закрыть].

К лету 1811 г. Александр сделал выбор в пользу оборонительной стратегии. Он дал об этом понять как Австрии, так и Пруссии, тем самым устранив слабые надежды на то, что одна из этих стран сможет заключить с ним союз для нападения на Наполеона. В августе 1811 г. император сообщил австрийскому министру графу Йозефу Сен-Жюльену, что хотя он и в курсе доводов в пользу наступательной стратегии, в настоящих условиях имела смысл только оборонительная стратегия. В случае нападения французов он будет отступать во внутренние районы своей империи, превращая оставленные территории в пустыню. При всех трагических последствиях, которые это будет иметь для гражданского населения, у Александра не оставалось иного выбора. Он занимался созданием эшелонов баз снабжения и новых резервных сил, в направлении которых могла отступить полевая армия. Французы вынуждены будут сражаться вдали от своих баз, находясь на еще большем расстоянии от родного дома. Александр заявлял, что только если противник будет готов в случае необходимости вести войну на протяжении десяти лет, он сможет истощить людские и материальные ресурсы России. Сен-Жюльен доложил обо всем этом в Вену, правда с тем существенным добавлением, что лично он сомневался, что у Александра хватит выдержки, и он сможет следовать намеченной стратегии в момент реального вторжения неприятеля[142]142
  Oncken W. Op. cit. Vol. 2. P. 611–614.


[Закрыть].

В общении с Фридрихом-Вильгельмом Александр высказывался еще более определенно. В мае 1811 г. он писал королю: «Мы вынуждены принять стратегию, которая имеет наибольшие шансы на успех. Мне кажется, что эта стратегия должна состоять в том, чтобы осторожно избегать крупных сражений и создавать очень протяженные линии оперативной связи, способные обеспечить отступление, конечной целью которого будут являться укрепленные биваки, где особенности естественного рельефа местности и предварительные инженерные работы помогут нам укрепить силы, которые мы противопоставим мастерству противника. Это тот самый план, который принес победу Веллингтону, сумевшему измотать французскую армию, и именно ему я принял решение следовать».

Александр предлагал Фридриху-Вильгельму основывать собственные укрепленные биваки, часть которых следовало разместить на побережье, где они могли быть поддержаны с моря британским флотом. Совсем не удивительно, что подобная перспектива не прельщала Фридриха-Вильгельма, чья страна должна была быть сначала оставлена российскими войсками, а затем захвачена и разграблена французами как вражеская территория. В своем последнем письме, отправленном Александру до войны, Фридрих-Вильгельм объяснял, что не видит другой возможности кроме как поддаться давлению со стороны Наполеона и примкнуть к союзу во главе с Францией. «Оставаясь верными своей стратегии и не начиная наступления, Ваше Величество лишили меня какой-либо надежды на скорую и реальную помощь и поставили меня в положение, при котором разорение Пруссии предшествовало бы войне против России»[143]143
  Briefwechsel König Friedrich Wilhelm… P. 219–222, 238–239.


[Закрыть].

Хотя российской дипломатии не удалось добиться успеха в отношении Австрии и Пруссии, она преуспела в достижении других ключевых целей, завершив войну с Турцией и нейтрализовав угрозу, исходившую от Швеции.

Османская империя объявила войну России в 1806 г., вслед за Аустерлицем. Момент казался удачным для отвоевания части территорий и ликвидации уступок, которые были сделаны турками России за последние сорок лет. Вместо этого русские вскоре овладели провинциями Молдавия и Валахия и сделали их окончательное присоединение главной целью России в текущей войне. Несомненно, что Н.П. Румянцев, находившийся под слишком большим впечатлением от успехов собственного отца, был особенно одержим идеей присоединения провинций и придерживался чересчур оптимистичного взгляда относительно того, как легко будет заставить турок уступить их. По мере приближения войны с Наполеоном и растущего желания большинства российских дипломатов и генералов поскорее положить конец второстепенным событиям на Балканах, упрямство Румянцева нажило ему множество врагов, но на самом деле немногое указывает на то, что Александр был готов уступить более, чем его министр иностранных дел.

Одна из причин, объяснявшая упорство турок, заключалась в том, что сначала англичане, а затем французы убеждали их противиться требованиям российской стороны. Поскольку османы прекрасно знали о том, что в ближайшем будущем между Наполеоном и Россией намечалась война, у них были все основания держаться до последнего и выжидать момент, пока русские отчаются до того, что смирятся с утратой провинций и переместят войска в северном направлении против французов.

Существовали также причины военного характера, в силу которых война затягивалась. На поле боя у турецкой армии не было шансов. В ту эпоху для того, чтобы одерживать победы, требовалось наличие пехоты, которая была обучена быстро давать ружейные залпы и перемещаться по полю боя в строевом порядке. Отряды должны были уметь перестраиваться в колонны, линии и каре в соответствии с обстановкой и делать это быстро и слаженно. Пехоте требовалась поддержка передвижной артиллерии и кавалерии, обученной совершать стремительные броски в массовом построении с тем, чтобы использовать любую нерешительность противника. Хотя все это звучит просто, среди ужасов, творившихся на поле боя, это было совсем нелегко. Чтобы достичь такого результата, армии требовалась хорошая подготовка, крепкий ветеранский и опытный старший и младший офицерский составы. Армии также требовались поддержка государства и общества, способных снабдить ее надежными офицерскими кадрами и предоставить крупные суммы, которые был необходимы для выплаты солдатского жалования, закупки оружия, продовольствия и снаряжения. Добиться всего этого удалось армиям ведущих европейских держав, равно как и англичанам в Индии. Турки же этого сделать не смогли по многим причинам, среди которых, возможно, важнейшей являлось отсутствие адекватных финансовых ресурсов.

К 1770-м гг. плохо обученные и мало дисциплинированные новобранцы Османской империи редко могли оказать реальное сопротивление русским в открытом бою.

Однако турки по-прежнему были грозны в осадных баталиях. Наполеон обнаружил это в ходе своего египетского похода. Без труда рассеяв армию мусульман на поле боя, он не смог взять крепость Акра. Основным театром военных действий для османов являлись Балканы. Расположенные здесь крепости были гораздо мощнее, чем Акра. Они имели укрепления со всех сторон, которые часто вели от дома к дому, а их защитники действовали не только умело, но и с очень большим упорством. Возможно, единственным похожим эпизодом времен наполеоновских войн была осада Сарагосы, которой французы овладели, пролив море крови и сломив упорное сопротивление. Характер местности на Балканах помогает понять, почему на данном театре военных действий преобладающей являлась осадная война. В отличие от Западной Европы, здесь было мало хороших дорог, а плотность населения невысока. Мощная крепость могла стать непреодолимой преградой на единственно возможном пути вторжения в определенный район. Османы также являлись мастерами по части опустошения прилегавших территорий, организации внезапных нападений и засад. Армии противника, намеревавшейся осадить крепость, пришлось бы столкнуться с тем, что ее колонны снабжения стали бы подвергаться постоянным набегам, а отрядам фуражиров пришлось бы рассеяться по обширной территории. В 1806–1812 гг. российская армия испытала на себе все эти трудности. Под давлением Александра I, стремившегося поскорее завершить войну, российские военачальники иногда начинали штурм крепостей, плохо подготовившись, и несли тяжелые потери. Например, при неудачной попытке штурма крепости Рущук в 1810 г. из отряда численностью 20 тыс. человек 8 тыс. было потеряно убитыми и ранеными[144]144
  Фабрициус И.Г. Указ. соч. С. 733–758. Недавно вышла новая интересная книга о войнах Османской империи: Aksan V. Op. cit. Если у этой работы и есть слабые места, то они заключаются в том, что в ней мало сказано о собственно сражениях и тактике.


[Закрыть].

Наконец, зимой 1811–1812 гг. М.И. Кутузов, искусный новый главнокомандующий российской армии, отрезал основные силы турок, когда те пытались провести против него маневр, и заставил их капитулировать. Тем самым он внес один из своих самых выдающихся вкладов в войну 1812 г. еще до того, как она успела начаться. Потеряв основные силы, имея пустую казну и постоянные интриги в Константинополе, султан согласился на мир, который был подписан в июне 1812 г. Мир последовал слишком поздно, и Дунайская армия не успела переместиться в северном направлении с тем, чтобы встретить войска Наполеона, однако у нее было достаточно времени, чтобы к осени достичь Белоруссии и стать серьезной угрозой для коммуникаций Наполеона и его отступавшей армии.

На другой, северной, окраине России очевидная опасность заключалась в том, что на фоне нараставшей мощи Франции Швеция начнет играть свою традиционную роль французского сателлита. Когда в августе 1810 г. маршал Жан Батист Бернадот был избран наследником шведского престола, эта опасность начала обретать реальные очертания. Шурин Жозефа Бонапарта, маршал Наполеона Бернадот на первый взгляд, казалось, должен был быть в числе надежных союзников Франции. На самом же деле у него накопилось сильное недовольство Наполеоном, и он поспешил заверить Александра I в своих мирных намерениях относительно России. Большое значение имел тот факт, что А.И. Чернышев установил тесные отношения с Бернадотом еще до возникновения вопроса о шведском престоле и получил возможность действовать в качестве доверенного посредника между ним и Александром как в Париже сразу после выборов Бернадота, так и в ходе своего специального визита в Стокгольм, который он посетил зимой 1810 г. Еще до избрания Бернадота в качестве наследного принца Швеции, Чернышев мог заверить Петербург в том, что успел близко узнать маршала, что Бернадот был настроен благосклонно по отношению к России и что он, несомненно, не принадлежал к числу обожателей Наполеона[145]145
  Сборник императорского русского исторического общества. Т. 121. С. 75–80, 88–95. Отчет о поездке в Швецию см.: Там же. С. 22–48.


[Закрыть].

Хотя личный фактор играл свою роль, действиями Бернадота, де факто являвшегося правителем Швеции, управлял холодный расчет. Он сознавал, что, если бы он примкнул к Наполеону и помог ему разгромить Россию, для Европы и Швеции это означало бы необходимость «слепого подчинения приказам из Тюильри». Лучшей гарантией независимого положения Швеции являлась победа России, и Бернадот без всякого отчаяния оценивал шансы Александра, учитывая «необъятные ресурсы этого правителя и имеющиеся в его распоряжении средства для оказания тщательно спланированного сопротивления». Более того, даже если бы Швеции и удалось отвоевать обратно у России Финляндию, история на этом бы не закончилась. Россия по-прежнему была бы сильнее Швеции и всегда стремилась бы заполучить обратно Финляндию для усиления безопасности Петербурга. Поэтому для Швеции гораздо лучшей компенсацией в обмен на потерянную Финляндию мог бы стать захват Норвегии, которая принадлежала Дании.

Великобритания также должна была занимать важное место в размышлениях Бернадота. В случае нападения Наполеона на Россию Англия и Россия становились союзниками. Поскольку существенная часть внешней торговли Швеции находилась во власти Великобритании, участие Швеции на стороне Наполеона в войне против России могло обернуться катастрофой. Напротив, ни Лондон, ни Петербург не стали бы чрезмерно возражать против того, чтобы Швеция лишила норвежских владений верного союзника Наполеона, каковым являлся датский престол. Исходя из этих соображений, в апреле 1812 г. был заключен русско-шведский союз. Он обещал возникновение некоторых проблем в будущем, поскольку Бернадоту было обещано участие вспомогательного корпуса российской армии, задача которого состояла в разгроме датчан, а также потому, что эта задача была признана приоритетной по сравнению с высадкой объединенных русско-шведских сил в тылу Наполеона в Германии. Однако весной 1812 г. предметом основных забот русских было отсутствие необходимости оборонять Финляндию или Петербург от шведского вторжения[146]146
  Цитата взята из письма Бернадота графу К.А. Лёвенгельму, специальному шведскому эмиссару при Александре, которое было написано 7/19 марта 1812 г. и опубликовано в кн.: La Suède et la Russie: Documents et matériaux 1809–1818. Uppsala, 1985. P. 96–98. Текст русско-шведского союзного договора см.: Там же. № 66. С. 105–111.


[Закрыть].

С какой точки зрения ни взглянуть на годы, отделявшие Тильзит от вторжения Наполеона в Россию, неизменно напрашивается вывод о том, что крах русско-французского союза и приближение войны не были чем-то удивительным. Наполеон намеревался создать империю на территории Европы или по крайней мере добиться такого преобладания, которое отказывало в праве на существование независимым великим державам, не подчинившимся французским порядкам. В то время Российская империя была слишком могущественной, а ее правящее сословие слишком гордым, чтобы без упорной борьбы принять господство Франции. Результатом этого стала война 1812 года.

В какой-то мере главная трудность в понимании событий тех лет заключалась в том, что Наполеон «шел к империи ощупью». Другими словами, он не всегда правильно расставлял приоритеты и соотносил конечные цели с используемыми средствами, нередко прибегая к тактике запугивания и устрашения, вредившей его собственным планам. По знаменитому выражению американского историка Пола Шредера, Наполеон никогда не видел слабого места, если только специально к этому не стремился. Кроме того, его взгляды на экономику часто были незрелыми, а понимание военно-морских вопросов ограниченным. Хотя такой взгляд и справедлив, но все же только отчасти[147]147
  Фраза «идти в направлении империи ощупью» была предложена О. Коннелли для описания кампаний Наполеона: Connelly О. Blundering to Glory: Napoleon's Military Campaigns. Wilmington, Del., 1987.


[Закрыть].

Империя Наполеона прежде всего являлась результатом резкого роста могущества Франции в годы революции 1789 г. Этот рост явился для всех неожиданностью. Кроме того, французская экспансия была движима как стремлением к военным трофеям, распространенным в рядах армии, так и желанием французского правительства переложить расходы по содержанию этой армии на плечи других государств. Большую роль играла и личность Наполеона. Однако стратегию Франции следует оценивать в контексте политики других великих держав, учитывая прежде всего ее многовековую борьбу с Великобританией. После 1793 г. превосходство Англии на море более или менее ограничило французский империализм пределами европейского континента. Огромные территориальные приобретения вне Европы, сделанные англичанами после 1793 г., не говоря уже об их растущей экономической мощи, означали, что до тех пор, пока Наполеон не придаст некую форму Французской империи внутри Европы, борьба с Великобританией будет проиграна. Справедливо и то, что Наполеон мешал самому себе тем, что никогда не разрабатывал целостного и реалистического плана создания и сохранения такой империи. С другой стороны, век Наполеона был столь недолог, что это вовсе не удивительно[148]148
  Литература об империи Наполеона столь обширна, что любая попытка составить библиографию в рамках данной работы не представляется возможной. Из последних исследований лучшим, на мой взгляд, является следующее: Lentz T. Nouvelle histoire du Premier Empire. 3 vols. Paris, 2004–2007. Список лучших работ на английском языке, опубликованных в последнее время, включает: Napoleon and Europe. Harlow, 2001; Broers M. Europe under Napoleon. London, 1996; Wolff S. Napoleon's Integration of Europe. London, 1991.


[Закрыть].

Главные соперники Наполеона – Британская и Российская империи – не были миролюбивыми демократиями, заботящимися о том, чтобы сидеть дома и заниматься своим садом. Они представляли собой склонные к экспансии и грабежу державы. Многое из той критики, которая раздавалась в адрес Наполеона, могло быть отнесено, например, на счет британской экспансии в Индии, осуществлявшейся в то самое время. Это касалось, например, вывоза индийских богатств в Великобританию, который производился наместниками английской короны на субконтиненте, и того влияния на отрасли индийской обрабатывающей промышленности, которое было вызвано включением их в экономическую систему Британской империи на условиях, продиктованных Лондоном. Наряду с этим в 1793–1815 гг. основным двигателем английской территориальной экспансии в Индии служило наличие превосходной, но очень дорогостоящей армии европейского образца, которой требовалось завоевывать новые земли для того, чтобы оправдывать свое существование и покрывать расходы, шедшие на ее содержание, и которая буквально питалась грабежом. Особенно при Ричарде Уэлсли английская территориальная экспансия велась с одержимостью, достойной Наполеона, и отчасти оправдывалась ссылкой на необходимость сохранения позиций Англии в Индии перед лицом французской угрозы[149]149
  См. прежде всего работу К. Бэйли: Bayly С. Indian Society and the Making of the British Empire. Cambridge, 1988. Ch. 3; The Oxford History of the British Empire: The Eighteenth Century, Oxford, 1998 (особенно главы, написанные M. Duffy, P. O'Brien и R. К. Ray).


[Закрыть].

Суть заключалась в том, что создать империю внутри Европы было гораздо сложнее, чем за морем. Одной из причин этого являлась идеология. В Европе Французская революция возвеличила принципы главенства нации и народного суверенитета, которые в общем-то являлись антитезисом империи. Опыт наполеоновских войн – в области экономики, равно как и военного дела – не дал ничего для того, чтобы оправдать идею империи внутри Европы в глазах европейцев. В то же время общественное мнение в Европе в целом более, чем ранее склонялось в пользу идеи цивилизаторской миссии Европы и присущего ей культурного превосходства над всем остальным миром. Французы, имея на то некоторые основания, видели себя в качестве авангарда европейской цивилизации и особенно малоцивилизованными считали восточные окраины европейского континента. Но даже они едва ли применяли к европейцам тот подход, которого придерживался один из высокопоставленных сановников Великобритании и который акцентировал внимание на «извращенности и порочности коренных обитателей Индии в целом». Хотя если бы они это и сделали, немногие европейцы им бы поверили[150]150
  Ray R. К. Indian Society and the Establishment of British Supremacy, 1765-1818 // British Empire. P. 525. О том, как менялись взгляды европейцев на морские империи см.: Pitts J. A Turn to Empire: The Rise of Imperial Liberalism in Britain and France. Princeton, 2005. О взглядах французов (и других народов) на Восточную Европу см.: Wolff L Inventing Eastern Europe: The Map of Civilization on the Mind of the Enlightenment. Stanford, Calif., 1994.


[Закрыть].

На тот момент более значимым был тот факт, что англичане в Индии выступали в качестве наследников моголов. Империя едва ли была новостью в Индии, а режимы, свергнутые англичанами, в большинстве случаев не были древними и не успели пустить глубокие корни. Несмотря на утверждения, высказанные задним числом мифотворцами националистического толка, Наполеону в Европе обычно не приходилось сталкиваться с нациями в полном современном значении этого слова. Однако многие режимы, с которыми он имел дело, были глубоко укоренены в обществах, находившихся под их управлением. Правителя с подданными связывали история и древние мифы, общая религиозная принадлежность и местная высокая культура[151]151
  Здесь я пошел на риск и погрузился в обширную литературу, посвященную начальному этапу формирования наций. См., например: Smith A. D. The Ethnic Origins of Nations. London, 1986. Эпоха наполеоновских войн дает прекрасную возможность проверить в компаративном аспекте силу национальной идентичности и ее составных элементов не только в Европе, но и в других частях земного шара. В работе Р.Г. С. Купера показаны внутренние слабые стороны государства, которое было заклятым врагом англичан в Индии: Cooper R. G. S. The Anglo-Maratha Campaign and the Contest for India. Cambridge, 2003. Для сравнения можно ознакомиться с другой работой: Collaboration and Resistance in Napoleonic Europe. Basingstoke, 2003.


[Закрыть].

Но важнее всего было то, что в Европе сложилась иная геополитическая ситуация. Замечания генерала Л.Л. Беннигсена вскрывают суть геополитической неуязвимости Великобритании в Индии. Перед претендентом на роль общеевропейского императора стояла куда более трудная задача. Любая попытка установить господство на континенте навлекла бы на голову того, кто рискнул ее предпринять, афронт коалиции великих держав, общий интерес участников которой заключался в сохранении независимости каждого из них, и на вооружении которой стояли военные машины, чьи механизмы были отточены многовековыми баталиями с использованием самых передовых технологий и форм организации. Если бы даже, как это было в случае с Наполеоном, предполагаемый император сумел завоевать внутренние районы Европы, ему по-прежнему противостояли бы два полюса силы в лице Англии и России. Его положение усугублялось бы тем, что покорение периферии требовало от захватчика одновременной мобилизации двух типов силы. Применительно к Великобритании это означало мобилизацию военно-морских сил, в случае же с Россией речь шла о задействовании военно-логистического ресурса, которого хватило бы для проникновения в пределы России и успешного движения до Урала. Этот вызов, с которым в XX столетии столкнутся немцы, был настоящим испытанием.

Все империи в процессе своего становления проходят через три стадии, хотя нередко одна стадия накладывается на другую. Сначала следуют территориальные завоевания и устранение внешней угрозы. Как правило, это вопрос военной мощи, дипломатического искусства и особенностей геополитической ситуации. Однако для выживания империи требуются институты: в противном случае после смерти основателя и исчезновения его харизмы его детище распадается на составные элементы. Создание этих институтов представляет собой второй этап в становлении империи и часто является более трудным по сравнению с первым, особенно в тех случаях, когда масштабные завоевания были совершены за короткий промежуток времени. Третий этап предполагает укрепление лояльности и идентичности среди покоренных народов, а в более ранние периоды истории – прежде всего среди национальных элит[152]152
  Идеальным образом имперского завоевателя является китайский император Цинь Шихуан, которого С. Файнер называет правителем, оставившим самый глубокий и прочный след в истории государственного правления. В сравнении с ним амбиции Наполеона и результаты его деятельности представляются незначительными: Finer S. The History of Government. Oxford, 1997. Vol. 1. P. 472–473. Более полное исследование первого императора Китая проведено Д. Боддом: Bodde D. The State and Empire of Ch'in // The Cambridge History of China. Vol. 1: The Ch'in and Han Empires, 221 BC-AD 220. Cambridge, 1986. Ch. 1. M. Дойл провел тонкий анализ институциональных аспектов: Doyle M. Empires. Ithaca, NY, 1986.


[Закрыть].

Наполеон добился значительного прогресса на первой стадии имперского строительства, несколько продвинулся по части создания имперских институтов, но все еще был очень далек от легитимации своей власти. Оправданием ему может служить тот факт, что перед ним стояла задача, способная кого угодно привести в уныние. Тысячелетие спустя после смерти Карла Великого слишком поздно было грезить о воссоздании империи в Европе. По прошествии трехсот лет после издания Библии на разговорном языке навязывание французского в качестве панъевропейского имперского языка было немыслимо. Имперский проект, подкрепленный универсалистской, тоталитарной идеологией, возможно, и мог привести к возникновению империи в Европе на какое-то время. Но Наполеон ни в коей мере не являлся тоталитарным правителем, равно как и его империя лишь в малой степени управлялась при помощи идеологии. Напротив, он обуздал французскую революцию и сделал все от него зависящее для того, чтобы изгнать идеологию из политической жизни Франции. Даже искоренение местных элит в покоренных частях Европы шло помимо желания Наполеона или его власти. В 1812 г. его империя все еще сильно зависела от его личной харизмы[153]153
  В связи с этим и многими другими рассмотренными выше вопросам см. прекрасную работу Т. Ленца: Lentz T. Op. Cit. Vol. 3. Paris, 2007. Как станет ясно из дальнейшего изложения, я согласен с проф. Ленцем относительно идеологии, см.: Там же. С. 671–675.


[Закрыть].

Многие европейские государственные деятели понимали это и действовали соответственно. Накануне своего отъезда на американский континент граф Ф.П. Пален, первый посол России в США, писал: «Несмотря на триумфы Франции и ее нынешнее преобладание, не пройдет и полвека, как у нее останется лишь тщеславное сознание того, что она потрясала Европу и угнетала ее, но не извлекала из этого никакой реальной выгоды, ибо истощение ее людских и денежных ресурсов скажется сразу же, как только она будет не в состоянии получать контрибуцию с соседей. Колоссальное влияние, приобретенное этой нацией, зависит лишь от одного человека; его выдающиеся таланты, удивительная активность, неудержимая натура никогда не позволят ему поставить предел своему честолюбию, поэтому умрет ли он сегодня или через тридцать лет, все равно он оставит дела в таком же неустойчивом положении, в каком они находятся сейчас». В то же время, добавлял Пален, по мере продолжения новой Тридцатилетней войны в Европе, сила Америки несказанно возрастет. Среди европейских держав только Великобритания окажется в состоянии извлечь из этого выгоду[154]154
  Внешняя политика России. Т. 5. С. 294–295.


[Закрыть].

Вывод, который можно сделать из этого замечания, состоит в том, что в исторической перспективе великие победы и сокрушительные поражения эпохи Наполеона найдут отражение в общеизвестных сюжетах, полных шума и ярости и рассказанных (как хочется надеяться) не идиотом, но и не сообщающих много нового. Это отчасти справедливо. Различные стороны наполеоновской легенды были скорее захватывающим зрелищем, чем имели важное значение. Тем не менее было бы неправильно не уделять должного внимания страхам и усилиям государственных деятелей в Европе тех лет.

Как и всем политическим лидерам, российским правителям приходилось противостоять современным им реалиям. Они не могли жить надеждами на отдаленное будущее. Они вполне могли разделять долгосрочные прогнозы Ф.П. Палена и верить в то, что если бы им удалось выиграть время и отсрочить столкновение с Наполеоном, то оно могло их вовсе миновать. Французский император мог умереть или утратить свой пыл. В конце концов именно это является разумным объяснением того усердия, с которым шпионы К.В. Нессельроде докладывали своему патрону, хорошо ли Наполеон питался по утрам. Пока, однако, в дело не вмешивалась удача, лицам, стоявшим у кормила власти в России, с середины 1810 г. приходилось смотреть в лицо реальности, в которой Наполеон готовился к вторжению в их империю. Нет сомнения в том, что если бы они уступили его требованиям, на какое-то время войны удалось бы избежать. Однако примкнуть к континентальной блокаде в том виде, в каком она существовала на тот момент, означало подорвать финансовые и экономические позиции России как независимой державы. А это по определению открывало Наполеону возможность создания мощного и подвластного ему польского государства, которое отгородило бы Россию от Европы.

Вероятно, шансы Наполеона на создание империи в Европе, способной просуществовать длительное время, были невелики, однако в 1812 г. это было далеко не так очевидно. Его режим действительно был способен пустить глубокие корни к востоку от Рейна и в северной Италии. В его власти также было претворить в жизнь стратегию, представленную в 1810 г. в записке Шампаньи, которая была добыта для Александра I усилиями русской разведки. В 1812 г. имелись все основания опасаться, что Наполеон нанесет поражение российской армии и навяжет Александру I свои условия мира. Это привело бы к созданию мощного польского королевства, зависимого от Франции и имевшего собственные интересы на Украине и в Белоруссии. Австрия легко могла бы стать верным союзником Наполеона после 1812 г., как она стала главным помощником Пруссии после 1866 г. Вынашивая честолюбивые замыслы в отношении Балкан и против России, Австрия была бы полезным помощником французской империи по части противодействия любым угрозам, исходящим с востока. На территории Германии Наполеон мог одним росчерком пера положить конец существованию Пруссии и компенсировать саксонскому королю потерю его в значительной мере теоретической власти над Польшей. Тем временем сочетание французской мощи и местного вассалитета держали бы Рейнский союз под контролем Парижа на протяжении жизни по меньшей мере одного поколения. Россия постоянно находилась бы под угрозой и во власти Европы, основанной на указанных выше началах. Помимо всего прочего последствиями поражения вполне вероятно могли бы стать обременительная контрибуция и прочие жертвы, которых мог потребовать от России одержавший победу Наполеон для продолжения войны против англичан. В 1812 г. российскому государству было за что бороться[155]155
  Об «индийских проектах» Наполеона и опасениях русских на предмет того, как бы им ни пришлось служить их претворению в жизнь см.: Безотосный В.М. Индийские проекты Наполеона и Россия в 1812 г. // Эпоха 1812 года: Исследования. Источники. Историография. М., 2006. Т. 5. С. 7–22.


[Закрыть].