Текст книги "Россия против Наполеона: борьба за Европу, 1807-1814"
Автор книги: Доминик Ливен
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 51 страниц)
В результате город был потерян. Благодаря Милорадовичу и Барклаю армия не распалась во время отступления через Москву, но в последующие дни она подошла к этому ближе, чем когда бы то ни было. Кутузов, проезжая перед своими маршировавшими полками, впервые не был встречен приветственными криками «ура!» К истощению и огромным потерям теперь добавились чувства позора и отчаяния, вызванные оставлением Москвы без боя. Как всегда, лишь тонкая грань отделяла официальную реквизицию от грабежа. Дисциплина в армии страдала, и многие солдаты начали опустошать близлежащие деревни. Пальма первенства в этом деле принадлежала казакам, но они отнюдь не были единственными, кто принимал в этом участие. Неподалеку от Тарутинского лагеря возник импровизированный рынок награбленного, идея которого формально была позаимствована у французов[394]394
Ульянов А.И. Тарутинский лагерь: «неудобные» факты // От Тарутино до Малоярославца: К 190-летию Малоярославецкого сражения. Калуга, 2002. С. 23–36.
[Закрыть]. Большая часть солдат пребывала в глубоком унынии и чувствовала себя предателями в связи с оставлением Москвы.
В грабежах участвовали даже некоторые младшие офицеры. Поручик И.Т. Радожицкий вспоминал: «Суеверные, не постигая, что совершается пред их глазами, думали уже, с падением Москвы, видеть падение России, торжество Антихриста, потом скорое явление страшного суда и кончину света». Находившийся далеко от Москвы в расположении Третьей Обсервационной армии А.П. Тормасова генерал-майор князь В.В. Вяземский вопрошал Бога, почему тот позволил Москве пасть: «Боже! За что же? Наказание столь любящей тебя нации!» При этом на примете у Вяземского имелось множество вполне мирских зол, на которых следовало возложить вину за случившееся. В их числе были: водворение иностранцев, просвещение, Аракчеев и Клейнмихель, а также плоды, «распутством двора выращенные». Если даже это звучало почти что как обвинение в адрес императора, великая княгиня Екатерина Павловна в своих письмах к брату была еще более откровенной. Она писала ему, что многие осуждают его за то, что он неумело вел войну и обесчестил Россию, оставив Москву без боя[395]395
Радожицкий И.Т. Указ. соч. Ч. 1. С. 172; 1812 год… Военные дневники. С. 215; Переписка императора Александра I… С. 107–108, 119–122.
[Закрыть].
Хотя чувство отчаяния было острым, прошло оно довольно быстро. В течение нескольких дней настроения начали меняться. Штабной офицер писал, что уныние, которое поначалу вызывал вид горящей Москвы, скоро сменилось гневом: «Ныне мужество мое возрождается, и я снова горю мщением». Начало распространяться мнение, что далеко не все еще потеряно, и что, как это выразил молодой поручик А.В. Чичерин из Семеновского полка, варварам, вторгшимся в его страну, придется поплатиться за свою «дерзость». Свой вклад в перемену настроений внес М.Б. Барклай де Толли, посетивший каждый отряд своей армии для того, чтобы объяснить, почему у русских теперь имелось преимущество, и почему они одержат победу в кампании. Поручик Г.П. Мешетич вспоминал, как Барклай объяснял его артиллерийскому расчету, что действовал согласно плану, и что «такая продолжительная ретирада отвлекла неприятеля от всех выгод в его армии и послужит ему гибелью, и что он впал в приготовленные ему сети, из которых он не выпутается иначе как истреблением оного»[396]396
Мешетич Г.П. Указ. соч. С. 50; Дневник Александра Чичерина. С. 14–16.
[Закрыть].
В Тарутино в армии вновь появились некоторые атрибуты нормальной жизни. Кутузов настоял на том, чтобы религиозные службы совершались каждый воскресный и праздничный день, и подавал личный пример, присутствуя на каждой из них. На выручку пришел еще один важный элемент русской жизни – баня: полки приступили к строительству собственных бань. Строгий кодекс армейской дисциплины на этот раз также сыграл положительную роль. 21 октября, например, Кутузов утвердил смертный приговор, вынесенный военным судом прапорщику Тищенко, который превратил находившийся под его командованием егерский отряд в разбойничью шайку, грабившую и даже убивавшую местное население. Смертный приговор в отношении одиннадцати действовавших под его началом егерей был заменен на троекратное прохождение сквозь строй, состоявший из тысячи человек[397]397
О Тищенко см.: Отечественная война 1812 года. Материалы Военно-ученого архива. Т. 19. С. 335–336; История лейб-гвардии Егерского полка. С. 88; 1812 год в дневниках… Вып. 2. С. 200.
[Закрыть].
Однако, возможно, как ничему иному, перемена настроений была обязана тому факту, что после многих месяцев непрестанных маршей и лишений, у армии в Тарутинском лагере появилось наконец несколько недель для отдыха. Позиция и укрепления лагеря были не особенно сильны, но французская армия уже сделала все, что могла, и оставила русских в покое. Поскольку урожай в плодородных районах центральной России был собран совсем недавно, российская армия могла на протяжении нескольких недель оставаться на одном месте, не испытывая продовольственного дефицита. Снабжение шло через Калугу из богатых аграрных губерний, лежавших к югу от нее. Оттуда же подходили подкрепления. Поручик А.В. Чичерин из Семеновского полка прибыл в Тарутино промокшим до нитки, без гроша в кармане и не имея сменной одежды, так как весь его багаж потерялся в Москве. На выручку пришла его семья, от которой он в числе прочего получил столь великолепную палатку, что ее на время позаимствовал сам М.И. Кутузов. Он вспоминал, что стояла прекрасная погода, и что офицеры не отказывали себе в приятной беседе, музицировании и чтении – причем все это имело особую пикантность, характерную для военного лагеря. По-настоящему их беспокоила лишь одна вещь: опасение, что их император может заключить с французами мир. Один офицер заметил на это, что если это произойдет, он отправится за границу и будет драться с Наполеоном в Испании[398]398
Дневник Александра Чичерина. С. 18–19, 28; Дневник Павла Пущина. Л., 1987. С. 61–62.
[Закрыть].
Ответственность за принятие решения о войне или мире возлагалась на российского императора, находившегося в Петербурге. По самым различным причинам безосновательно было ожидать, что он заключит мир. Фридрих-Вильгельм III продолжал сражаться после падения Берлина, и Франц II отказался подписывать мир после падения Вены как в 1805, так и в 1809 г., хотя в последнем случае австрийцы сражались, не имея союзников. Москва даже не была столицей империи Александра I. Кроме того, заключить мир после падения Москвы, вопреки чаяниям аристократической оппозиции, означало поставить под угрозу свою собственную жизнь и судьбу престола, что было хорошо известно императору. Однако во многих случаях скрытая причина натянутости, то и дело возникавшей в 1812 г., заключалась в том, что ни Александр, ни русская аристократия не вполне доверяли друг другу в том, что касалось способности сохранить хладнокровие или внести весомый вклад в победу на фоне того немалого напряжения сил, которое было вызвано вторжением Наполеона[399]399
О взаимном недоверии пишет графиня Эдлинг, см.: Державный сфинкс. С. 172–173.
[Закрыть].
Покинув расположение армии 19 июля, Александр I сделал непродолжительную остановку в Смоленске для того, чтобы посовещаться с генерал-губернатором и генералами прежде, чем спешным порядком двинуться к Москве. Император прибыл в город поздним вечером 23 июля. Следующий день явил одну из наиболее ярких картин и сюжетов в воспоминаниях о 1812 годе и был увековечен в романе Л.Н. Толстого. Солнечным летним днем, в девять утра, когда Александр появился на «красных ступенях», ведущих от занимаемого им Кремлевского дворца, для того, чтобы направиться в Успенский собор, он был встречен огромной толпой людей, стоявших так близко друг к другу, что его генерал-адъютантам пришлось потратить немало усилий на то, чтобы проложить императору дорогу к собору. Один из этих генералов, Е.Ф. Комаровский, писал:
«Я никогда не видывал такого энтузиазма в народе. Император был встречен звоном колоколов всех кремлевских храмов и многочисленными волнами приветствий из толпы. Простые люди рвались вперед, чтобы прикоснуться к нему и умоляли его повести их в бой против врага. Это было единение царя и народа, главный политический миф имперской России, в своем наиболее полном и законченном виде. Еще более, чем в обычное время, в тот момент нависшей угрозы и неопределенности для большинства простых русских людей монарх являлся верховным сосредоточением их верноподданнических чувств и жизненно важной частью их самосознания»[400]400
Комаровский Е.Ф. Указ. соч. С. 195; Шильдер Н.К. Император Александр Первый. Т. 3. С. 88–90.
[Закрыть].
На следующий день Александр I встречался с дворянами и купцами Москвы, которые приветствовали его, пообещав оказать широкую поддержку новому ополчению людьми и деньгами. Император был тронут и впоследствии отметил, что он чувствовал себя недостойным стоять во главе такого народа. Выразив удовлетворение тем, как Ф.В. Ростопчину удалось добиться столь сильного проявления верноподданнических чувств и поддержки, Александр, уезжая, поцеловал его в обе щеки. А.А. Аракчеев поздравил Ф.В. Ростопчина с получением этого высшего знака императорского благоволения: «Я, который служу ему с тех пор, как он царствует, никогда этого не получал». А.Д. Балашов, министр полиции, нечаянно услышал это замечание и впоследствии шепнул Ростопчину: «Будьте уверены, что Аракчеев никогда не забудет и никогда не простит этого поцелуя». Среди всего этого патриотического восторга политическая жизнь шла и иным путем. Перед отъездом Александра I Ростопчин спросил у него распоряжений касательно будущей политики, но император ответил, что он всецело доверяет своему генерал-губернатору, который должен действовать сообразно обстоятельствам и собственному суждению. Сказанная посреди военного хаоса, эта фраза была вполне откровенной, но это означало, что в конечном итоге вся ответственность за пожар, уничтоживший город, была возложена на Ростопчина[401]401
Там же. С. 90–92; Державный сфинкс. С. 174–175.
[Закрыть].
Не считая кратковременной поездки в Финляндию для встречи с Бернадотом, Александр I конец лета и всю осень провел в Петербурге. Вернувшись 3 сентября из Финляндии, он обнаружил, что его дожидается сэр Роберт Вильсон, британский офицер, отправленный в русскую армию в 1806–1807 гг. и только что прибывший в Петербург из ставки М.Б. Барклая де Толли. Вильсон говорил с Александром о расколе среди русских генералов и об их оппозиции по отношению к Барклаю, что для императора не было неожиданностью. Гораздо более сильное впечатление на него произвела просьба генералов избавиться от Н.П. Румянцева или, как это выразил Р. Вильсон, если его генералы «будут полностью уверены в том, что Его Величество более не будет оказывать доверия советникам, чьей политике они не доверяли, они засвидетельствуют свою преданность такими деяниями и жертвами, которые приумножат славу короны и безопасность престола при любых неприятностях»[402]402
Wilson R. The French Invasion of Russia. Bridgnorth, 1996. P. 115–116.
[Закрыть].
Если отбросить в сторону изящную словесность, эти слова ни что иное как стремление генералов навязать свою волю монарху. А тот факт, что переданы они были через представителя иностранной державы, разумеется, не делали их более приятными для Александра I. Вильсон записал позднее: «…во время моего представления на щеках императора то и дело появлялся румянец». Александру потребовалось некоторое время, чтобы взять себя в руки, хотя он умело и терпеливо перенес демарш Вильсона. Назвав Вильсона «посланцем мятежников», он спокойно отреагировал на просьбу генералов, сказав, что знает этих офицеров и доверяет им: «Я не питаю опасений на счет того, что они вынашивают против меня какие-либо тайные замыслы»[403]403
Ibid. P. 116–117.
[Закрыть].
Однако Александр настаивал на том, что его генералы заблуждались, полагая, что Н.П. Румянцев когда-либо советовал подчиниться Наполеону. Он не мог избавиться от своего верного подданного «без причины», главным образом потому, что питал к нему большое уважение, поскольку тот был практически единственным, кто, по словам Александра, за всю свою жизнь никогда не просил его о чем-либо лично для себя, тогда как все прочие всегда искали почета, богатства, стремились достичь своих собственных целей или обзавестись связями. Помимо этого в силу вступал один основополагающий принцип. Император не должен был подать виду, что поддается подобному давлению, поскольку это могло бы создать очень опасный прецедент. В то же время Р. Вильсон должен был вернуться в армию с обещаниями императора продолжать войну против Наполеона до тех пор, пока по эту сторону границы не останется ни одного вооруженного француза: «Я не откажусь от своих обязательств что бы ни случилось. Я вынесу самое худшее. Я готов отправить свою семью в тыл и принести всевозможные жертвы; но я не могу позволить кому-либо выбирать моих собственных министров»[404]404
Ibidem.
[Закрыть].
Летом Александр I жил в небольшом дворце, едва превосходившим по размеру особняк, на Каменном острове – маленьком острове, расположенном в одном из рукавов реки Невы в северных предместьях Петербурга. Вокруг дворца не стояли гвардейцы, и Александр жил совсем просто. Именно здесь он получил известие о падении Москвы, явившееся для него тем бóльшим потрясением, что ранее М.И. Кутузов уверял его в том, что ему удалось остановить французов под Бородино. Фрейлина супруги императора Р.С. Эдлинг вспоминала, что слухи об этом событии облетели Петербург. Возникли опасения относительно массовых народных беспорядков, которые ожидались повсеместно. «Дворянство громко винило Александра в государственном бедствии, так что в разговорах редко кто решался его извинять и оправдывать». 27 сентября было днем празднования коронации императора. Тогда Александр I впервые поведал советникам о своих опасениях за собственную безопасность и отправился в Казанский собор в карете, а не верхом, как делал это обычно. Когда император и его окружение взошли по ступеням и оказались внутри собора, их встретила мертвая тишина. Р.С. Эдлинг не отличалась малодушием, но она вспоминала, что слышала отзвук каждого шага, и ее колени дрожали[405]405
Державный сфинкс. С. 178–179.
[Закрыть].
Безрассудное письмо, полученное Александром I от сестры Екатерины Павловны и содержавшее нападки против него лично, стало для императора последней каплей, и его ответ показывает, сколь напряжены были его чувства в тот критический момент. Указав Екатерине на то, что едва было разумно критиковать его как раз за то, что он своим присутствием в армии подрывал инициативу собственных генералов, так и за то, что он не взял на себя верховное командование и не спас Москву, он далее писал, что если его способностей было недостаточно для несения того бремени, которое было возложено на него Провидением, то это была не его вина. То же самое касалось плохой подготовки многих его помощников из числа военных и гражданских лиц.
«Имея столь слабую поддержку, испытывая нехватку во всем, находясь у руля столь громоздкой машины в момент острейшего кризиса и направляя ее против ненавистного противника, в котором самые ужасные злодеяния сочетаются с необыкновенным талантом, и за спиной которого стоит вся мощь Европы и группа талантливых офицеров, закаленных двадцатью годами войн и революций, – сказать по справедливости, странным ли будет, если меня постигнет неудача?» Но главный укол содержался в конце письма Александра, где он писал, что его предупреждали о том, что вражеские агенты даже попытаются обратить против него его собственную семью, причем в первую очередь их выбор должен был пасть на Екатерину. Даже весьма самоуверенная великая княгиня была шокирована этим ответом, и Александр впоследствии смягчился, добавив: «Если ты находишь меня слишком обидчивым, начни с того, что попробуй поставить себя в столь же суровое положение, в котором нахожусь я»[406]406
Переписка императора Александра I… С. 83–84, 93–96, 98–99, 86–93, 96–98.
[Закрыть].
В то время, когда его собственные кровные связи оказывались более чем бесполезными, Александр I получил поддержку со стороны своей супруги, чувствительной и красивой императрицы Елизаветы Алексеевны. На протяжении всех этих недель она сохраняла спокойствие и уверенность, написав своей матери следующее: «По правде говоря, мы готовы ко всему за исключением переговоров. Чем далее наступает Наполеон, тем менее ему следует полагать, что мир возможен на каких бы то ни было условиях. Это единодушное мнение императора и всех слоев общества… Каждый шаг, который он делает вглубь этой необъятной России, приближает его к пропасти. Посмотрим, как он перезимует». Она добавляла, что мир стал бы началом крушения России, но, к счастью это было невозможно: «Император об этом и не помышляет, но даже если бы он этого и пожелал, это все равно было бы невозможно»[407]407
Николай Михайлович. Императрица Елисавета Алексеевна, супруга императора Александра I. Т. 2. СПб., 1908. С. 443–445.
[Закрыть].
Хоть Александр и получал успокоение от жены и от прогулок в рощах Каменного острова, главным утешением для него была религия. Император вырос при дворе Екатерины II, где рационализм Просвещения сочетался с аристократическим гедонизмом. Православное духовенство, наставлявшее императора в своей вере, мало на него повлияло. Однако чувствительные и тяготевшие к идеализму стороны его натуры постепенно подвигали его к поиску ответов на жизненные вопросы в христианстве. За некоторое время до вторжения Наполеона он действительно читал Библию, однако среди невероятных тягот 1812 г. его религиозное чувство значительно окрепло. Александр I стал читать Библию каждый день, подчеркивая карандашом наиболее значимые отрывки. Уже в начале июля 1812 г. он писал своему старому другу князю А.Н. Голицыну, также обратившемуся к христианской вере, следующее: «В такие минуты, которые мы ныне переживаем, я полагаю, что даже самые черствые сердца ощущают, что возвращаются в лоно своего создателя… Я отдаюсь этому чувству, которое столь для меня привычно, и делаю это всем сердцем и с большей страстью, чем ранее! Здесь я нахожу единственное утешение, единственную опору. Лишь это чувство придает мне силы»[408]408
Цит. по: Ley F. Alexandre 1er et sa Sainte-Alliance (1811–1825). Paris, 1975. P. 49–55; Державный сфинкс. С. 176–179.
[Закрыть].
Находясь именно в таком расположении духа, император услышал вести о потере Москвы и последующей гибели города в огне. К тому времени, как личный посланник М.И. Кутузова, полковник А.Ф. Мишо, прибыл с этими новостями, император успел хорошо подготовиться к тому, чтобы встретить его и отправить обратно с решительным посланием, обращенным к армии. Наряду с сильными проявлениями чувств с обеих сторон, Александр и Мишо заверили друг друга в том, что касалось их прежде всего. Мишо уверял императора, что оставление Москвы не подорвало моральный дух армии и ее полную решимость драться до победного конца. Мишо, а через него и армия, в ответ получили обещание, которое они хотели услышать. Вовсе не сломив ни уверенность императора, ни его волю, потеря Москвы лишь укрепила его в решимости добиться полной победы. Александр закончил разговор следующими словами:
«Я задействую все ресурсы моей империи; у нее их больше, чем пока предполагают мои враги. Но даже если само Божественное Провидение велит, чтобы моя династия перестала восседать на троне моих предков, тогда, истощив все имеющиеся в моей власти средства, я скорее отращу бороду вот досюда (он указал рукой себе на грудь) и отправлюсь есть картофель с последним из своих крестьян, чем подпишу мир, которой станет позором для отечества и дорого моему сердцу народа, чьи жертвы, на которые он пошел ради меня, я умею ценить… Наполеон или я, я или он, мы не можем оба править в одно и то же время; я научился его понимать, и он меня не проведет»[409]409
См. сообщение Мишо об этом разговоре в кн.: Шильдер Н.К. Император Александр Первый. Т. 3. С. 509–510.
[Закрыть].
Подобный театральный жест и исполненные боевого задора слова в тех обстоятельствах были именно тем, что требовалось. Однако нет оснований сомневаться в искренности или решимости Александра I в тот момент, когда он их произносил. Они означали крах стратегии Наполеона и имели своей целью уничтожение его армии.
НАСТУПЛЕНИЕ ОТ МОСКВЫ
Уже в то время, когда М.И. Кутузов готовился дать Наполеону бой под Бородино, Александр I обдумывал план контрнаступления, в ходе которого было бы возможно выгнать французов из России и уничтожить Великую армию. В первом рапорте Кутузова, поданном императору после Бородинского сражения, утверждалось, что, «неприятель нигде не выиграл ни на шаг земли с превосходными своими силами». Сразу же после получения этого рапорта Александр I отправил А.И. Чернышева в ставку фельдмаршала, снабдив его детальным планом совместного контрнаступления всех русских армий. Александр I писал М.И. Кутузову, что надеялся на то, что командные навыки фельдмаршала и храбрость его войск под Бородино окончательно остановили наступление французов в России. Он также напутствовал Кутузова обсудить все детали операции с Чернышевым, который был целиком и полностью информирован о поставленных Александром I задачах, и которому император всецело доверял. Император был осмотрителен, заявив, что только от главнокомандующего зависит, следует ли взять на вооружение этот план или внести собственные альтернативные предложения, но едва ли кто-либо из русских генералов осмелился бы перечить монаршей воле[410]410
М.И. Кутузов. Сб. документов. Т. 4. Ч. 1. С. 154–155, 194–195.
[Закрыть].
Главный пункт плана Александра I заключался в том, что русские войска на севере (П.X. Витгенштейн и Ф.Ф. Штейнгель) и юге (П.В. Чичагов) должны одновременно повести наступление в глубоком тылу наполеоновской армии в Белоруссии. Они должны были разбить и оттеснить неприятельские силы, охранявшие коммуникации Наполеона. В случае с П.В. Чичаговым речь шла об австрийском корпусе князя К.Ф. Шварценберга и саксонском – генерала Ж. Рейнье, которых следовало отбросить в пределы герцогства Варшавского. Александр I писал Кутузову, что «главные действия предполагается произвесть армиею адмирала Чичагова», которая будет усилена Третьей Обсервационной армией Тормасова и небольшим корпусом под командованием генерал-лейтенанта Эртеля, на тот момент охранявшего базу снабжения в Мозыре.
П.X. Витгенштейну также отводилась важная роль. При поддержке графа Ф.Ф. Штейнгеля он должен был двинуться в южном направлении, взять Полоцк и оттеснить поверженные корпуса Н. Удино и Л. Гувьон Сен-Сира на северо-запад в Литву, подальше от линии отступления Наполеона, проходившей через Белоруссию. В результате объединенные силы Чичагова и Витгенштейна взяли бы под свой контроль все территории, через которые пришлось отступать главным частям наполеоновской армии, вплотную преследуемым силами Кутузова. Враг уже был «истощен», будучи завлечен вглубь России и понеся тяжелые потери. Теперь же он столкнулся с еще более тяжелыми потерями и необходимостью очень сложного отступления. В результате, по мнению императора, «даже малейшая часть основной армии противника <…> не сможет пересечь нашей границы, избежав поражения и в конечном счете полного истребления»[411]411
Планы были изложены в письме Александр I от 31 августа (ст. ст.), а также в черновиках инструкций П.В. Чичагову, А.П. Тормасову, П.X. Витгенштейну и Ф.Ф. Штейнгелю, которые А.И. Чернышев привез с собой в ставку М.И. Кутузова, см.: Там же. С. 463–470.
[Закрыть].
Основным творцом плана был сам Александр I, хотя нет сомнений в том, что он обсуждал его с молодым полковником А.И. Чернышевым и другими старшими по званию офицерами из императорского окружения, включая П.М. Волконского. В какой-то мере этот новый план вобрал в себя некоторые идеи касательно военных операций, которые имели хождение еще до начала войны. Зайдя далеко вглубь территории России и затем блокированный основными силами российской армии, Наполеон должен был быть разгромлен другими российскими армиями, наносившими ему удар во фланги и тыл. В общих чертах план Александра I имел смысл и являлся наилучшим способом развертывания военных сил России на данном театре военных действий с учетом ошибок Наполеона.
Однако план российского императора был очень претенциозен. Ожидалось, что войска, изначально находившиеся на удалении нескольких сотен километров друг от друга, смогут координировать свои действия и одновременно окажутся в центральных районах Белоруссии. Наладить связь между армиями было трудно. Помимо грязи, снега и холода, затруднявших передвижение по территории России осенью и зимой, следовало учитывать, что Витгенштейна и Чичагова отделяла друг от друга территория, на которой действовало не менее пяти полных корпусов противника, а также ряд более мелких подразделений. В тот самый момент, когда Александр I отправлял А.И. Чернышева к М.И. Кутузову, западную границу Белоруссии пересекало 36-тысячное французское подкрепление под командованием маршала К. Виктора. 15 сентября оно было в Минске, двенадцать дней спустя – в Смоленске.
План Александра I предполагал, что его армии сокрушат все неприятельские силы и вытеснят их из Белоруссии, хотя на момент составления плана силы русских не превосходили по численности своего врага. Ведя наступление в Белоруссии в середине зимы, российская армия неизбежно должна была понести серьезные потери вследствие болезней и истощения. Александр I поручил Витгенштейну и Чичагову укрепить узкие проходы и естественные препятствия, встречавшиеся на пути отступления наполеоновской армии, но было ли у них достаточно времени и людей, чтобы осуществить это? По признанию самого Александра I, противник мог пойти в сторону Минска или Вильно, выбирая по крайней мере между тремя большими дорогами, по которым он мог вести отступление. В конечном итоге план Александра I был реализован где-то на две трети, что в тех обстоятельствах было больше, чем можно было ожидать. Однако во второй половине ноября, когда Наполеон подошел к р. Березине, на какое-то время показалось, что план мог удаться совершенно и завершиться полным уничтожением французской армии и даже пленением самого Наполеона. Поскольку этого не произошло, оценки осенней кампании с русской стороны всегда сочетали в себе ликование по поводу разгрома французов с сожалением о том, что разгром этот не был еще более полным.
Самому А.И. Чернышеву пришлось сделать большой крюк к востоку от Москвы, пока 20 сентября он наконец не добрался до ставки М.И. Кутузова, располагавшейся к югу от города. Здесь он имел совещание с Кутузовым и Беннигсеном, в ходе которых выявилось его близкое знакомство с образом мыслей Александра I и были восполнены многие пробелы, имевшиеся в письменных приказах императора. 22 сентября Чернышев доложил Александру I, что он проявил должный такт, убеждая главнокомандующего принять идеи императора, и что и Кутузов, и Беннигсен тепло встретили и одобрили план. К этому он добавлял, что падение Москвы не изменило кардинальным образом «бедственное положение неприятеля», и что Наполеон не сможет надолго задержаться в пределах Москвы. Налицо были все шансы уничтожить его, «ежели не сделают еще здесь важных ошибок до соединения сил наших в его тылу»[412]412
Там же. С. 265–268.
[Закрыть].
Сразу после этого Чернышев отправился в ставку Чичагова, располагавшуюся на северо-западе Украины, чтобы поставить адмирала в известность о плане Александра I. Осенью и зимой 1812 г. молодому и удалому полковнику суждено было преумножить свои лавры, добытые им Париже, и в полной мере оправдать доверие, оказанное ему Александром I. В середине октября он повел крупный летучий отряд партизан, состоявший из семи эскадронов регулярной кавалерии, трех казачьих полков и одного подразделения калмыков, вглубь герцогства Варшавского, уничтожая по пути склады, препятствуя набору войск для неприятельской армии и вынудив К.Ф. Шварценберга отвести большую часть австрийской кавалерии обратно в герцогство с целью выслеживания и поимки Чернышева. Впоследствии Чернышев провел казачий полк прямо через французский тыл и соединился с Витгенштейном, подробно сообщив последнему о перемещениях и намерениях Чичагова. По счастливой случайности, во время этой поездки Чернышев освободил генерала Ф.Ф. Винцингероде и его адъютанта Л.А. Нарышкина, которые были захвачены в плен в Москве и находились на пути во Францию. Так как Винцингероде был одним из любимых генерал-адъютантов Александра I, для Чернышева это было большой удачей. П.X. Витгенштейн представил достижения Чернышева в самом выгодном свете, и Александр I повысил своего 26-летнего адъютанта до звания генерал-майора[413]413
Доклад самого А.И. Чернышева об описываемых действиях см.: РГВИ А.Ф. 846. Оп. 16. Д. 3386. Л. 2 (об.). – 3 (об.); Отечественная война 1812 г. Материалы Военно-ученого архива. Т. 20. СПб., 1912. С. 4.
[Закрыть].
Пока А.И. Чернышев доводил планы Александра I относительно наступления до сведения сначала М.И. Кутузова, а затем П.В. Чичагова, Московскую губернию охватила «народная война», напоминавшая события в Испании. Евгений Вюртембергский писал, что русские крестьяне, обычно столь дружелюбные, гостеприимные и терпеливые, стараниями французских фуражиров и мародеров превратились в «настоящих тигров». Сэр Р. Вильсон вспоминал, что неприятельские солдаты, попадавшие в руки крестьян, подвергались «всем доселе известным видам пыток». Рассказы о пытках, увечьях и случаях захоронения живьем могли бы быть списаны на предвзятое мнение иностранца, если бы они не подтверждались сведениями многих русских источников. С военной точки зрения, главное значение этой «народной войны» заключалось в том, что французам стало еще сложнее производить фуражировку. В ту эпоху любая крупная и находившаяся на одном месте армия сталкивалась с проблемой добывания корма для лошадей. Кавалерия Наполеона сильно пострадала под Бородино, но именно в течение нескольких недель, проведенных в Москве и сопряженных с более серьезным, чем когда-либо прежде сокращением фуража, погибли французские конные полки и дошли до истощения находившиеся при артиллерии лошади. Отрядам фуражиров приходилось покрывать все более дальние расстояния под охраной все более многочисленного эскорта. Даже при всем при этом они часто возвращались с пустыми руками, потеряв часть людей в засадах и понапрасну измотав своих лошадей[414]414
Württemberg Е. Op. cit. Vol. 2. P. 169, 173; General Wilson's Journal 1812-1814. London, 1964. P. 75.
[Закрыть].
В классическом варианте партизанской войны крестьянские и армейские партизанские подразделения помогали друг другу. Партизанские командиры часто раздавали крестьянам оружие и приходили им на выручку при обнаружении крупных отрядов противника, производивших реквизиции. Крестьяне, в свою очередь, предоставляли разведданные, местных проводников и дополнительные людские ресурсы, что позволяло кавалерии выслеживать неприятельские отряды, устраивать на них засады и избегать столкновения с превосходящими силами врага. Партизанские отряды действовали вдоль всех дорог, которые вели к Москве. Уже к середине октября они были готовы потягаться с довольно крупными отрядами противника. 20 октября, например, недалеко от Вязьмы партизаны Д.В. Давыдова атаковали неприятельскую колонну, шедшую в сопровождении не менее трех полков, захватили большую часть повозок и взяли в плен пятьсот человек. На протяжении тех недель, которые Наполеон провел в Москве, линии его коммуникаций со Смоленском и Парижем подвергались неоднократным нападениям, но никогда полностью не прерывались. Однако если бы он решил провести зиму в Москве, все было бы иначе[415]415
Недавно вышел хороший перевод мемуаров Д.В. Давыдова на английский язык: In the Service of the Tsar against Napoleon: The Memoirs of Denis Davydov. London, 2006.
[Закрыть].
Д.В. Давыдов был одним из первых партизан, сумевших накануне Бородинского сражения убедить сомневавшегося Кутузова отправить его вместе с небольшой группой кавалерии и казаков в рейд против коммуникаций противника. Успех Давыдова в последующие недели позволил ему получить подкрепление и помог утвердиться самой идее партизанской войны, которая была в новинку русским генералам. Преимущества этого нового вида боевых действий особенно горячо доказывал М.И. Кутузову К.Ф. Толь, и главнокомандующий быстро оценил потенциал партизанской войны. Д.В. Давыдов захватывал или уничтожал неприятельские колонны снабжения, громил отряды, посланные для сбора продовольствия, освобождал многие сотни русских военнопленных и собирал полезные разведданные. Он также наказывал предателей и пособников врага, отмечая при этом их малочисленность. Оружием Давыдова были скорость, неожиданность и отменные источники информации на местах. Его отряд появлялся из ниоткуда, рассредоточивался и затем перегруппировывался для дальнейшей атаки.