Текст книги "Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов"
Автор книги: Брюс Стерлинг
Соавторы: Гарднер Дозуа,Мэри Розенблюм,Элизабет Бир,Питер Уоттс,Йен Макдональд,Роберт Рид,Джей Лейк,Доминик Грин,Сара Монетт,Адам Робертс
Жанры:
Научная фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 51 (всего у книги 68 страниц)
Начальница зоопарка составляла отчет. За ее спиной, у стены, стоял аквариум, по которому кружила рыбка. Начальница сплела пальцы и наклонилась вперед. Она не очень–то допрашивала Белла – считала, видимо, что поведение Коула говорит само за себя.
– Тебе, похоже, придется наложить швы, – заметила она.
Белл кивнул и потрогал бровь. Вот он и получил в зоопарке свой первый шрам.
– Его, конечно же, выгонят из зоопарка, – продолжила начальница. – И я буду настаивать на том, чтобы его отработанные часы аннулировали.
– Что с ним теперь будет?
– Против него, наверное, выдвинут обвинение.
– Я не хочу выдвигать никаких обвинений.
– Жестокое обращение с животными. С лемурами. Он вернется в тюрьму. – Начальница замолчала, потом добавила: – Как только его найдут.
Белл посмотрел на рыбку в аквариуме.
– Он говорил, что никогда больше не вернется туда.
Тем же вечером, закрывая зоопарк, Белл обнаружил прощальный подарок Коула. Сперва он заметил лишь приоткрытую дверь.
Задняя комната в замке.
После драки Коул поднялся на ноги, вытер кровь с лица и пошел прочь. Он направлялся к воротам. Даже несмотря на то что они дрались вдвоем против одного, силы оказались примерно равны, поэтому, когда он отступил и пошел прочь, Белл и Гарланд позволили ему уйти. Получилась ничья. Они думали, что Коул тут же покинет зоопарк. Но не тут–то было!
Он сделал крюк и вернулся к замку.
И залил в каждый террариум щелочь.
Несколько растоптанных ботинками личинок валялось на полу.
От других остались одни высушенные оболочки. Лишь немногие еще извивались в белом порошке. Белл сделал шаг вперед, не переставая осматривать эту бойню. Он должен был догадаться. Догадаться, что именно так все закончится.
На пути домой Белла начал беспокоить тревожный звоночек.
Единожды появившись, этот звоночек работал везде.
На этот раз Белл не столько ощущал тревогу, сколько чувствовал: что–то не так. По мере приближения к трейлеру это чувство усиливалось. Сперва казалось, что это как–то связано с Коулом, но, когда он вернулся домой, стало ясно: Коул тут ни при чем. Что и говорить, Вселенная умеет выбрать момент.
Лин ушла.
Не так, как если бы она ушла в магазин. Ушла насовсем. Бросила его.
Она оставила записку, в которой все объяснила. Она винила его.
Белл выругался и услышат собственный голос будто издатека.
Поначалу он думал лишь об одном – она, похоже, ничего не взяла. Как будто во всей их жизни не нашлось ничего такого, что стоило забрать с собой. В своей записке она, похоже, выговорилась сполна. О нем. Об их жизни. Полный крах.
Он проворчат что–то.
Лин вполне может вернуться. Может, она еще передумает.
В конце концов, магнитофон действительно принадлежит ей. Она пользовалась им еще до того, как они переехали, а с тех пор они так и не смогли позволить себе купить новый.
Вздохнув, он вынул шнур из розетки. Будто во сне поставил магнитофон в раковину и открыл кран. Двигаясь, как зомби, он оставил воду и пошел обыскивать трейлер на предмет мелочи, чтобы купить пива.
Следующий месяц прошел как в тумане.
По округе циркулировали слухи. Поговаривали, что Коул покинул город. Полицейские продолжали поиски.
Нападение пережили лишь немногие личинки, да и те получили шрамы. Коул действовал очень тщательно, он залил щелочью даже тот террариум, что стоял на полу. В итоге коконы достроила лишь горстка личинок. Немного «контрольных». Несколько из террариума с пометкой «жара». Коконы у них, впрочем, получились кривые. Поврежденные. Эксперименту настал конец. Белл надеялся, что ему удастся хотя бы получить несколько жизнеспособных особей, чтобы начать все заново. Если из коконов вообще хоть что–то вылупится.
Поговаривали также, что Коулу, когда его поймают, придется несладко, ведь список обвинений продолжал расти, а ордер на его арест становился все страшнее и страшнее. Ему грозил срок, немалый срок. Белл знал, что Коулу потребуется козел отпущения.
И он обвинит Белла, а тот обвинит зоопарк.
Несколько недель спустя, заезжая на стоянку, Белл увидел пожарные машины. К холму тянулись шланги. В небо поднимался столб черного дыма. Белл побежал. Он уже знал, что ожидает его впереди.
Замок пылал. Пожарные пытались сбить пламя, но Белл понимал: слишком поздно. Он представил, как запекаются животные, оставшиеся внутри. Представил, как шипит и лопается обожженная кожа, вообразил беззвучные крики умирающих змей, ящериц, жуков и лягушек. Представил, как его насекомые сгорают заживо.
Он огляделся в поисках Коула, на случай если мерзавец решил остаться и посмотреть на пожар.
Когда огонь потушили, Белл вошел в руины. Полный крах! Мертвые лягушки, змеи и ящерицы. В задней комнате он нашел почерневшие и треснувшие террариумы. Находившиеся внутри насекомые обуглились до неузнаваемости.
Все, кроме одного.
В террариуме, стоявшем на полу, с пометкой «жара», темнел кокон, лопнувший от высокой температуры.
Личинки внутри не оказалось.
Тело Коула нашли в тот же день, в траве за стоянкой. Белл смотрел, как его грузят в машину. Черный, распухший труп. Вряд ли он умер легко.
На его руках темнели мелкие ожоги, будто он слишком близко подошел к своему детищу.
Ожоги – и что–то еще.
Что–то вроде укусов.
Судя по тому, как он распух, умер он от анафилактического шока.
Не все сгорело в огне.
«Не все, что горит, сгорает дотла», – так когда–то сказал Коул.
Белл еще долго стоял, прислушиваясь. Пытаясь услышать гудение, будто от электрической лампочки, но так ничего и не услышал. Только ветер шумел в кронах деревьев.
Что бы ни убило Коула, здесь его уже давно нет. Белл лишь хотел увидеть, во что превратилась личинка. Потому что на следующий год она уже станет чем–то другим.
На следующий год она превратится в плодожорку, осу или жука. Станет тем, чем потребуется.
Тем, чем ее сделает мир.
Приблизившись к дому, Белл вновь почувствовал, как внутри него шевельнулась тревога.
Кабель вновь отключили.
Эти придурки не знали еще, с кем связались. Белл пил уже вторую ночь подряд, и сейчас он почувствовал себя хищником.
Миновав девять трейлеров, он подкрался к кабельной коробке, открыл ее гаечным ключом и вернул свой кабель на место.
Вернувшись домой, он принялся щелкать по каналам в поисках чего–нибудь, напоминающего порно.
Спустя два часа заболел нажимавший на кнопку палец, а батарейка в пульте окончательно сдохла.
Он услышат, как открывается дверь.
Лин?
За секунду до того как дверь распахнулась, он вспомнил, что ее магнитофон все еще мокнет в кухонной раковине. Его охватил страх, нога дернулась. Но затем пиво вновь взяло власть в свои руки. Он откинулся на диване. Презрительно ухмыльнулся.
В дверном проеме обозначился силуэт.
Шона.
Ухмылка исчезла.
Она вошла молча. Какое–то время изучала его. Затем опустилась рядом, держа в руках пакет с готовой курицей.
Рука Белла, тяжелая и неторопливая, опустилась ей на бедро.
Она подняла ее еще выше.
Они не разговаривали. Даже телевизор сменял картинки в полном молчании.
Снаружи, за тонкими стенами трейлера, вылизывались и охотились.
ДЭМИЕН БРОДЕРИК
С ВЕТРОМ ТЕМ И С ТОЙ ВОЛНОЙ
Австралийский писатель, редактор, критик, футуролог, а также старший научный сотрудник Школы культурных коммуникаций при университете Мельбурна Дэмиен Бродерик опубликовал свой первый рассказ в антологии Джона Карнета «Новые научно–фантастические произведения 1» («New Writings in SF1») в 1964 году. В последующие десятилетия благодаря устойчивому потоку фантастических, документальных, футурологических и критических работ автор многократно становился лауреатом премий Дитмара и «Ауреалис». В 1970 году была напечатана первая повесть Бродерика «Мир колдунов» («Sorcerer’s World.»), а ее доработанная версия вышла в Соединенных Штатах под названием «Черный Грааль» («The Black Grail»). Среди других книг следует отметить романы «Спящие драконы» («The Dreaming Dragons»), «Мандола Иуды» («TheJudas Mandala»), «Передатчики» («Transmitters»), «Полосатые дыры» («Striped Holes») и «Белый абак» («The White Abacus»), а также книги, написанные совместно с Рори Барнсом и Барбарой Ламар. Многочисленные рассказы Бродерика вошли в сборники «Человек возвращается» («А Man Returns»), «Темнота между звезд» («The Dark Between the Stars»), «Кости дяди. Четыре научно-фантастические повести» («Uncle Bones: Four Science Fiction Novellas») и «Двигатель. Научно–фантастические рассказы» («The Quilla Engine: Science Fiction Stories»). Кроме того, его перу принадлежит классическая футурологическая работа «Скачок. Как стремительно развивающиеся технологии преображают нашу жизнь» («The Spike: How Our Lives Are Being Transformed by Rapidly Advancing Technology»), критический обзор научной фантастики «Чтение при свете звезд. Постмодернистская научная фантастика» («Reading by Starlight: Postmodern Science Fiction»). В качестве составителя Бродерик выпустил нон–фикшн антологию «Годмиллионный. Наука на дальнем краю знания» («Year Million: Science at the Far End of Knowledge»), научно–фантастическую антологию «Земля – всего лишь звезда. Экскурсии через научную фантастику к далекому будущему» («Earth Is But a Star: Excursions Through Science Fiction to the Far Future») и три сборника австралийских авторов: «Машина духа времени» («The Zeitgeist Machine»), «Странные аттракторы» («Strange Attractors») и «Матильда со скоростью света» («Matilda at the Speed of Light»). Дэмиен Бродерик работает редактором в отделе художественной литературы австралийского научного журнала «Cosmos», в каждом номере которого выходят фантастические рассказы.
Перед вами удивительное исследование границы между наукой и паранормальным миром. В этой истории наблюдающие издалека медиумы уведут читателя к ледяным просторам Титана.
Космический корабль был старым, невероятно старым, и весь покрыт цветами. Несмотря на резкий метановый ветер, в зарослях растений не шевелился ни один стебелек, ни один лепесток. Непроницаемая защита обеспечивала им не только сохранность от тлена и полный покой, но и неприкосновенность.
– Они живые, – сказал присланный флотом удаленный наблюдатель.
В дни моей молодости за одно только предположение, что в вооруженных силах может служить натренированный и технически оснащенный экстрасенс, легко можно было схлопотать увесистую оплеуху от старших по сроку службы или званию. Хотя еще в прошлом веке ЦРУ запустило программу удаленного наблюдения под названием «Звездные врата», о закрытии которой много говорили, но на самом деле перевели в разряд секретных операций. Этот наблюдатель был слепым, но видел лучше всех остальных при помощи других чувств. Почти так же видел и я, только несколько в ином смысле.
Он стоял у края огромного, украшенного цветами судна, выставив перед собой одетые в перчатки руки. Его пальцы едва заметно подрагивали, словно усики насекомого, улавливающего феромоны.
– Удивительно. Эти цветы еще живы, хотя прошло… сколько миллионов лет? Я пока не могу проникнуть внутрь, но это я вижу даже сквозь стационарный экран.
– Это то же самое, что и, ну… стазис–поле? – спросил я стоящего рядом мастер–сержанта флота.
Повернувшись в ее сторону, я неуклюже покачнулся. Двумя днями раньше я побывал на Ганимеде и земной Луне, а теперь попал в совершенно другой мир, вращающийся вокруг еще одного неизвестного мне мира. Дородный человек, как я, не должен весить так мало, особенно когда желтовато–розовая атмосфера Титана давит на меня всего вполовину слабее, чем атмосфера Земли. Это противоречит природе. Даже в облегающем скафандре и с воздушным резервуаром за спиной я весил всего около восемнадцати килограммов – примерно сорок фунтов. В десять раз меньше, чем дома.
– Стазис–задница! – рявкнула она. – Это чушь, выдуманная фантастами, техноболтовня журналистов. Как и твой… – К счастью, она не закончила фразу. – Здесь только чистая наука.
– Как жаль.
– И прошу, больше не говори, пока тебя не спросят, сенсей Парк. Мы не хотим сбить мистера Мигла со следа.
Открыв поразительно голубые слепые глаза, наблюдатель рассмеялся. Звук пробудил странное эхо в его скафандре и в нашей акустической линии связи. На снежно–оранжевой поверхности Титана так вели себя все звуки.
– Пусть болтает, Марион. Я включился в контур. И чтобы отцепить меня от этой малышки, тебе пришлось бы отрезать мне голову и выдернуть спинной мозг.
В голове мелькнула праздная мысль: как бы они реагировали, если рассказать им, что в некоторой степени мы попали сюда из–за меня. Наверное, сочли бы сумасшедшим. Мою роль в разработке переходного функтора[80]80
Функтор (в программировании) – объект, который можно использовать как функцию, либо функция, обладающая свойствами объекта.
[Закрыть] скрывали не менее тщательно, чем создание американского управления стратегических служб в 1945 году, задолго до того, как ЦРУ связалось с провидцами. Возможно, эти люди и сейчас считают меня чокнутым. Да, это я указал место, где искать древний корабль, но свидетельства удаленного наблюдателя у меня не было, так что случай сочли простым совпадением. И правильно.
А я, глядя на звездолет, ощущал его воздействие, чувствовал, как меня притягивает нечто, скрытое под стационарным полем и цветочным покровом.
Корабль на Титане тянул меня за мой абсурдный, причиняющий неудобства, тщательно засекреченный дар еще с тех пор, как я пятилетним ребенком бегал по улицам Сеула, играл в футбол с «Красными дьяволами» и постигал основы английского и математики. Подходящая метафора для случая, когда ребенок сумел обратить внимание на основу безумной Вселенной и вызвать взаимодействие. Мой сын, маленький Сонг–Дэм, примерно в том же возрасте, что и я, когда впервые ощутил зов звездолета, погребенного под тоннами замерзшего метана и этана, начал мучить меня вопросами.
– Папа, если свет – это волны, могу ли я на них покататься?
Милый гениальный ребенок!
– Нет, мой сыночек, – говорил я. – Все немного не так. Свет больше похож на волну мексиканских футбольных болельщиков или даже на взрыв возмущения.
Я вытаращил глаза, поднял руки, а потом резко их опустил.
– Бум!
Сонг засмеялся, но вскоре снова стал серьезным.
– Если это волна, то почему же некоторые люди говорят, что он состоит из пучков?
– Ну, ты же знаешь, что футбольная волна – это огромное множество болельщиков, которые то встают, то снова опускаются на скамейки.
Мой ответ не удовлетворил ни его, ни меня, но ведь ребенку было еще только пять лет.
Позже я долго думал об этой волне, представлял себе, как она появляется, растет к середине и снова сходит на нет. Проследите за ней по всей трибуне, и вы получите модель быстро движущейся частицы. Но вы не увидите движения настоящего фотона, он уже тут как тут, его бортовое время от запуска до затухания дробится и сжимается в одну мгновенную вспышку в бесконечной Вселенной. Да, в один миг вы можете перенестись на Луну, или Ганимед, или даже на Титан. Просто надо знать, как зацепиться за волну (и намного позже я научил их). Точно так же и мистер Мигл издалека рассматривает этот наглухо закрытый космический корабль. Физика – все вокруг буквально пропитано ею!
– В камере релаксации «Гюйгенса» я получу больше информации, – произнес Мигл. Он выглядел абсолютно спокойным, словно только что вышел из резервуара погружения, но слепые глаза слабо подергивались. Я смотрел на его лицо сквозь щиток, как будто на наших головах не было никаких шлемов. Этот человек беспредельно устал. – А скажите мне, мистер Парк, – произнес он, когда мы направились к вездеходу на больших колесах, – каковы ваши собственные впечатления?
Он осторожничал, стараясь не загружать мой мозг своими выводами, и мне это понравилось.
– Кто–то, или что–то, настолько увлекающийся цветами, – рассудительно произнес я, – не может быть абсолютно плохим.
На «Гюйгенсе» мне предоставили снаряжение, изготовленное специально для меня. Дело в том, что я широк в кости, да и вес набрал немалый. Но освобождение от скафандра прошло удивительно гладко, и я облегченно вздохнул. В этих мягких костюмах учтены все потребности простых смертных, но осуществлять некоторые из них казалось мне унизительным, да и запах надолго оставался внутри, поэтому я старался сдерживаться. А мы проводили на поверхности несколько часов подряд. Гигиеническая установка окатила меня водой, потом своим сухим мягким языком промокнула дородное тело, удаляя остатки пота, присыпала пудрой и наконец отпустила меня. Надев свой довольно неприглядный костюм, я отправился в пищеблок. Я жутко проголодался.
Потолочный и настенный экраны, как это ни банально, показывали увеличенное втрое изображение Сатурна, шириной в четыре ладони, повернутое так, чтобы во всем великолепии представить его кольца. А я только что смотрел на этого гиганта в реальности, и между нами не было ничего, кроме защитного слоя скафандра и около миллиона километров открытого космоса над светлой поверхностью Ксанаду[81]81
Ксанаду – местность на спутнике Сатурна Титане, имеющая светлый цвет на мультиспектральных снимках.
[Закрыть], где мы стояли. Поскольку наша экспедиция почти достигла экватора, кольцо Сатурна проявлялось в фотоумножителе шлема лишь тонкой мерцающей линией, протянувшейся вправо и влево от планеты, и не производило особого впечатления. Без аппаратуры мы бы вообще ничего не заметили. И даже при полной активации приборов атмосфера оставалась туманной.
А грандиозное изображение на стене, вероятно, поступало с одного из полярных спутников, осуществляющих наблюдение за огромным соседом. Постоянные наблюдатели, видя одну и ту же картину и с «Гюйгенса», и с «Гершеля» на Северном полюсе, не переставали жаловаться на однообразие. Мне всегда казалось это надуманной отговоркой, ведь на протяжении двухнедельного цикла менялись фазы солнечного освещения огромного газового шара: тончайшие оттенки цветов, соотношение света и тени… Впрочем, в основном там работали ученые и военные, чего еще можно от них ожидать?
Я загрузил тарелку вполне съедобной говядиной по–бургундски, приготовленной в специализированном кухонном принтере, уселся за стол, где жевали и болтали несколько моих новых коллег, и, окинув всех добродушным взглядом, принялся за еду. В этой тошнотворно низкой силе тяжести имелось одно преимущество: я мог не опасаться, что этот длинный тонкий стульчик развалится подо мной, опрокинув мой значительный торец на пол. На Земле такое порой случалось. Но никто не насмехался надо мной. Уже давно.
– Сенсей, – заговорила японский биолог Наташа Хсай с едва уловимым раздражением. – Не присоединитесь ли вы к нам за ужином?
Я не стал упоминать ее звания, хотя не хотел проявлять неуважение. Все эти умники имели за плечами не меньше двух докторских степеней, поэтому их заслуги были очевидны.
– Спасибо, Наташа, думаю, так и поступлю. – Я принялся за вторую порцию виноградного лука. – Отличная кухня, экспедицию ни в чем не ограничивают. Но так и должно быть, ведь вы проводите здесь колоссальную работу.
Несколько приятно удивленных спецов переглянулись между собой. Они явно были высокого мнения о себе. Симпатичный на вид темноволосый парень, сидевший во главе стола, деликатно откашлялся.
– Так вы побывали снаружи с целью засвидетельствовать свое почтение «Энигме», мистер Парк?
Благодаря досье, изученным перед отлетом с поверхности Юпитера, я узнал под неряшливой густой бородой ведущего специалиста по молекулярным технологиям Антонио Каэтани.
– Только что вернулся, доктор Каэтани. Великолепное зрелище. Как раз в моем вкусе.
– Просто Тони, – пренебрежительно бросил он. Сидящие за столом снова обменялись взглядами. Этот парень решил идти напролом. Что ж, это говорит в его пользу. – Если я не ошибаюсь, ваш вкус подпитывается субсидиями Института РД.
С таким непримиримым отношением я, конечно, сталкивался и раньше, особенно со стороны упрямых ученых традиционного толка. Я даже отчасти мог понять его негодование. Похоже, что, с его высоконаучной точки зрения, работе команды мешал бредящий псих, поддерживаемый деньгами правительства. Как будто астронома из группы поиска внеземного разума вынудили сотрудничать с жертвой похищения, подвергшейся анальному зондированию, или в проект исследования протеома ввели убежденного креациониста. Я пожал плечами.
– Эй, Тони, отстань от человека, – воскликнул Мансур Косроджерди, иранский эксперт по артефактам. – Дай ему хотя бы поесть. – Его борода была еще гуще и темнее, чем у Каэтани. Да, температура снаружи достигала двухсот градусов холода по Цельсию, но эти люди старались возвеличиться самым нелепым образом. Неужели они воображали себя участниками обреченной арктической экспедиции? – Мы можем заняться идеологической грызней после сыров и хереса.
– Не стоит щадить мои деликатные чувства, – сказал я, сопровождая слова добродушным смехом.
Я потянулся к графину с красным вином, сверкающим в золотистых лучах Сатурна, словно рубин. Сидящая справа от меня женщина – специалист по теории струн Джендай Шамба – перехватила графин уверенным движением мускулистой и черной, как ночь, руки.
– Позвольте мне, сенсей.
– Вы очень любезны, спасибо. Но давайте общаться по–дружески, без лишних формальностей. Зовите меня Мыэонг–хью. – Я широко улыбнулся, заметив ее замешательство, а затем громко рассмеялся. – Нет, это слишком трудно выговорить. Все в порядке, называйте меня просто Сэм, дорогая. И все остальные тоже.
– Сэм.
В столовой повисло неловкое молчание, нарушаемое скрипом пластиковых приборов по тарелкам. Я доел вкуснейшую говядину, поставил посуду на поднос, отпил еще пару глотков удивительно насыщенного и выдержанного шираза и наконец добрался до лимонно–имбирного десерта, украшенного фисташками.
– Решение пятьдесят три, вот мое личное мнение, – с полным ртом пробормотал я. – Естественно, это мое предварительное заключение.
– Там, очевидно, нет ни знакомых нам роз, ни нарциссов, ни фиалок или орхидей. Но цветы, рассеянные по всему кораблю, безусловно произошли от земных видов, изменившись в соответствии с климатом и в процессе естественной эволюции, – сказала Наташа Хсай. – По крайней мере, такой вывод напрашивается после осмотра.
– И он исключает решение пятьдесят три, – быстро добавил Антонио Каэтани. – Растения такой сложности не появлялись на Земле в процессе эволюции до современного периода. Возможно, даже до тех пор, пока не были искусственно выведены людьми вследствие подъема сельского хозяйства.
– О, давай не будем упрощать, Тони, – воскликнула Наташа. – Насекомые-опылители, ящерицы и прочие существа самостоятельно определяют биологические виды без чьей–либо помощи. Да, могу вас заверить, что в ранние эпохи люди безжалостно истощали почву ради пропитания и только намного позже они стали культивировать цветы, особенно те, что нравились им. Теперь это наши ботанические питомцы, они заставляют нас улыбаться и чувствовать себя лучше.
– Это половые органы, оснащенные ароматом, – заявил Каэтани. – И они выполняют свою функцию.
Я ненадолго отвлекся от еды.
– Первые цветущие растения, – заметил я, – появились эволюционным путем шестьдесят пять миллионов лет назад, перед катастрофой, в результате которой образовался кратер Чиксулуб. Любопытное совпадение, приблизительно в то же время, как уже было установлено, с лица Земли исчезли динозавры. – Не было необходимости разъяснять это обстоятельство, в конце концов, здесь присутствовали только компетентные специалисты. – Позвольте вам напомнить, что почву обрабатывали не только люди. – Я вдруг понял, что сыра уже не хочу, и отодвинулся от стола. – Здесь позволяется курить? Есть желающие выпить портвейна с хорошей сигарой?
– Нет, – резко ответил Каэтани. – Сенсей Парк, мы ученые, а не мистагоги. Должен признаться, ваше присутствие на «Гюйгенсе» меня сильно озадачило. – Джендай Шамба дернула его за рукав, но он только отмахнулся. – Я считаю оскорблением для себя тот факт, что Империя пригласила сюда на Титан какого-то шарлатана из Института Разумных Динозавров. – Шамба под столом наступила ему на ногу, ее решительные действия по поводу моего определения и занятий меня очень удивили. – Больше мне нечего вам сказать.
Каэтани надменно отвернулся, придвинул к себе тарелку с десертом, зачерпнул полную ложку тирамису и сильно ткнул ей себе в левый глаз.
Я чуть заметно приподнял бровь, вздохнул, поднялся со своего места, собрал на поднос пустые тарелки и пластиковые приборы и отошел от стола. Надеюсь, он не ослепнет на этот глаз. А что еще мне оставалось делать?
Говоря научным языком, я представляю собой этиологическое искажение. Другими словами, во мне есть нечто, не согласующееся с причиной и следствием. Я независимый сгусток невероятности. Если вам угодно, можете назвать меня колдуном или чокнутым, это намного проще выговорить. Но если я услышу, есть вероятность, что вы в темноте споткнетесь о детский велосипед или наткнетесь на открывающуюся дверь и что–то себе сломаете. Не то чтобы я обращал внимание на подобные выпады, но вот мое подсознание… Ничего не могу с этим поделать, так что извините.
В столовой поднялся шум, кто–то вскрикнул, но я махнул рукой, лег в постель и уснул, как делал это на протяжении пяти лет, словно неприкаянная душа. Мой дар или проклятие не позволяет мне оставаться в стороне от того, что меня окружает. Печаль кружилась в водовороте снов. Сонг–Дэм и – как это часто бывало в последнее время – доносящиеся из глубины полутора прошедших столетий гулкие мрачные голоса. Они звенели в моей голове, я читал их на страницах древних книг, обнаруженных в покинутых библиотеках, где пахло гарью, и пытался обрести тишину, словно старый растолстевший пес, страдающий от невыносимой боли. Голоса звучали на английском, этот язык был мне знаком так же хорошо, как и родной. Сначала я учился ему на улицах, а затем совершенствовал в школе для одаренных детей. Я ничего не знал об авторе, лишь чувствовал, что это человек, всецело принадлежащий своему времени. Его слова нашли отклик в моей обожженной душе. Вероятно, и ему была хорошо знакома эта боль, и он пытался ее успокоить.
Я проснулся утром (по времени Земли, выверенному по Сеулу, GMN+9 часов), как всегда, в одиночестве, просто полая форма, и, как обычно, жутко голодный.
После обильного завтрака отправился понаблюдать за работой Мигла в замкнутом контуре – с аудиовизуальной записью, предоставляемой для экспертизы, исследований и архивации военными системами слежения. Сегодня он, положив руки на колени ладонями вверх, сидел в позе для медитаций на полу небольшой комнатки, похожей на часовню неизвестной религии, если только святилища могут быть оснащены голографическими дисплеями с голосовым управлением (не исключено, что так оно и есть, я далеко не религиозный человек). Дыхание Мигла было медленным и равномерным, вероятно, так он старатся обрести необходимое для работы спокойствие. Открытые слепые глаза неподвижно смотрели куда–то вдаль, вероятно, в темно–синюю глубину исследуемого объекта. Вокруг головы терновым венцом торчали бесчисленные щупы датчиков, регистрирующих квантовое состояние его головного и спинного мозга, его медитативное сознание.
– Смотрю на судно сверху, – пробормотал он. – Все еще не могу' найти путь внутрь. Пока не могу.
Уголки его губ чуть заметно приподнялись. «Побеждает тот, кто не боится рисковать, – вспомнилось мне. – Всегда верен. Ура–ура!» Что ж, его необычные способности и правда требуют спокойствия и сосредоточенности. А мой сомнительный дар проявлялся сам по себе.
– Возвращайся к сигнальному канату, – раздался чей–то скрипучий голос.
Но в комнате кроме Мигла никого не было. Я предположил, что это его руководитель. Или оператор, неизвестно, как у них это называется.
– Физически он слеп, это мне понятно, – обратился я к офицеру медицинской службы, сидящему рядом со мной в будке наблюдения. – Но не может ли отсутствие представления об объекте послужить некоторой помехой в его догадках?
– Удаленный наблюдатель не выдает догадок.
– Я не хотел никого обидеть. Я имел в виду искажения, вызванные предвзятым мнением, кажется, это называется фронтальной загрузкой. – Ну, к примеру, это дурацкое стазис–поле. Можно ли быть уверенным, что в результатах не будет примеси чепухи из комикса, который он читал в детстве?
– Мистер Мигл давно преодолел эти трудности, мешающие новичкам, – недовольно отрезал медбрат, явно раздраженный моей бесцеремонной болтовней. Коротко подстриженные седые виски и решительный взгляд выдавати в нем ветерана войны в… Я поспешно отогнал эту мысль. – Полковник может позволить себе отклониться от последовательности, предусмотренной традиционных протоколом. Что он и делает, когда его это устраивает. – Я кивнул и пробормотал что–то, давая понять, что полностью согласен. Вероятно, его это успокоило, и он пояснил: – Это обеспечивает полиномиальность пути поиска.
– Гм.
Я устроился поудобнее и стал смотреть, как в трехмерном голографическом изображении формируются и изменяются предварительные образы. Невидимый лазер повторял движения пальцев Мигла и создавая эскизы. Со стороны было видно, что он мысленно бродит вокруг корабля в замерзшей пустыне Титана. Кинестетическая проекция. Состояние психики, вероятно, недоступное зрячему человеку. Или это просто причуда, моя обычная сентиментальность толстяка?
– Я спускаюсь, меня увлекает сила притяжения, – донесся голос удаленного наблюдателя.
Его слова прозвучали неразборчиво, словно во сне. Я увидел, как вздрогнули его плечи, словно Мигл чуть не упал вперед.
– Проснитесь, полковник, – без тени упрека произнес тот же посторонний голос. – Вы дремлете.
– Он соскальзывает во Вторую Фазу. Это гипнотическая миоклония. Конвульсивные спазмы.
– Я не спал со вчерашнего дня, – пожаловался Мигл, тряхнув головой. – Вот оно. Я внутри.
На экранах, воспроизводящих интерпретацию его психического видения или ощущения, вспыхнули визуальные шумы. Странно, но эти небрежные наброски очень похожи на шестиугольные соты пчелиного улья. Они дрожали, сжимались, а затем выстраивались в некоторое подобие закругляющегося коридора. Компьютерные программы улучшали изображение, используя архив личных символов Мигла.
– Аналитическое наложение, – тоном ментора произнес оператор.
– Я не… Нет, это именно то, что я воспринимаю. Господи, Чарли, это такое древнее сооружение. Миллионы лет. Десятки миллионов.
– Покажи мне что–нибудь из Третьей стадии.
– Это сверхъестественная красота, старик. Но чуждая нам. Никаких насекомых, я абсолютно уверен.
Перехлестывающиеся изображения развернулись вперед, как будто снимались установленной на плече камерой. Так вот как видят незрячие люди? Согласно досье, Мигл был слепым от рождения. Возможно, в этом нет ничего удивительного. Слепота заставляет трансформироваться корковые и подкорковые ткани, предназначенные эволюцией для фиксирования и распознавания образов – это большая затылочная доля мозга, бороздчатый участок зоны VI вплоть до височной, с нейронными цепочками, передающими сигналы от сетчатки в мозг, где они интерпретируются и преобразуются в некоторое подобие бинарного кода. Его восприимчивый, тренированный мозг использовал освободившиеся возможности, модифицировал свои функции и приемные каналы. Наш мозг – это настоящее чудо! Я прислушался к своим подсознательным суждениям и вдруг удивился, насколько все это меня взволновало. Словно запутался в какой–то липкой паутине… Непонятное беспокойство все больше и больше возрастало, как будто желудок срочно нуждался в очистке. Мигл надолго замолчал. Опять задремал? Нет, конструируемое на экранах изображение скользило мимо нас, временами расплываясь или распадаясь на отдельные детали.
