Текст книги "Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов"

Автор книги: Брюс Стерлинг

Соавторы: Гарднер Дозуа,Мэри Розенблюм,Элизабет Бир,Питер Уоттс,Йен Макдональд,Роберт Рид,Джей Лейк,Доминик Грин,Сара Монетт,Адам Робертс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 68 страниц)

Белл понял, что совершил ошибку. Она так и будет рыскать по комнате целую вечность, вот в чем проблема. Рано или поздно ему придется признаться, что он спрятал ключи. И тогда все сделается еще хуже. Она начнет орать громче. Разразится шторм века.

Иногда ему становилось жаль ее. В конце концов, она же почти сумасшедшая. Даже более чем почти. Бедная девочка. Но какая же стерва.

Он чуть не произнес это вслух.

В конце концов она снова скрылась в ванной, а Белл тихо, как ночной вор, положил ее ключи в ящик стола.

Лин вернулась, но в ящик заглянула не сразу. Она уже заглядывала туда. Несколько раз. И она знала это, а Белл знал, что она это знает.

– Ублюдок, – прошептала она, задыхаясь. Она почти плакала.

Белл испытал угрызения совести.

Противостоять слезам он не мог. Он растаял, двинулся к ней. Ему захотелось ее защитить.

Когда она швырнула в него ключами, он пригнулся, но левое ухо все же задело.

На какое–то время опять стало шумно. Белл поднял ключи и открыл дверь трейлера.

Лин схватилась за сумочку.

– Дай их сюда! – закричала она.

Белл не обратил на это никакого внимания.

На этот раз уехал он.

Нарезая круги, он потратил бензина на десять долларов. Он наслаждался этой растратой. Наслаждался поездкой. Разговаривал сам с собой.

Когда он все же вернулся, то увидел, как она дрожит, стоя на ступеньках.

Дверь захлопнулась, и она осталась на улице перед закрытым трейлером холодным осенним вечером.

Вновь угрызения совести.

Поездка не помогла.

Все–таки брак – сложное дело.

Млекопитающие щелкают.

Они сходятся, и иногда раздается щелчок. А иногда нет.

На следующий день после того, как Белл оставил Лин мерзнуть у трейлера, нечто вроде щелчка произошло между ним и Коулом.

Белл не мог объяснить, как именно это произошло. Стоя на крыше, он наблюдал за моржами – ластоногие волокли свои туши по мокрому асфальту.

Коул взобрался по лестнице и присоединился к нему. В вольере два самца с ревом бросились друг на друга и столкнулись.

Тот, что поменьше, отступил и ретировался в бассейн. Более крупный последовал за собратом. Скользнув в воду, он внезапно преобразился, словно превратившись в совершенно другое животное.

Люди молча наблюдали за питомцами, а потом Коул сказал просто:

– Черт возьми, – и улыбнулся.

Белл тоже улыбнулся, а Коул продолжал:

– Напомнило сцены с отцом из моего детства, – пояснил он. – Он был такой большой и упрямый. И мне почти никогда не удавалось уйти от наказания.

Белл поднял бровь.

– На редкость крутой парень, – продолжал Коул. – Колотил меня до тех пор, пока я не стал больше его. – Он вновь улыбнулся так, будто являлся живым воплощением войны.

Белл не удивился, когда Коул достал серебряную фляжку и предложил глотнуть.

И Белл сделал глоток – всего один.

Но этого оказалось достаточно, чтобы после закрытия зоопарка они зашли в находившийся неподалеку бар. Белл не хотел возвращаться домой, к Лин, а Коул не торопился в свое реабилитационное учреждение – у него оставался еще час в запасе.

Сидя за стойкой, Белл зажег сигарету и вдруг понял, что рассказывает о Лин. Он рассказал Коулу все: о проблемах с деньгами, о ссоре.

Коул слушал, и в его глазах горели голубые огоньки. Внезапно он стал казаться пугающе мудрым.

Два пива спустя Белл обнаружил, что высказывает вслух то, в чем едва признавался даже себе самому:

– Лучше бы я остался холостым. Ох, как бы я этого хотел…

В бар вошла женщина, основательно наштукатуренная косметикой, стучавшая по полу квадратными каблуками. Коул подмигнул ей.

Женщина сказала что–то бармену и вышла.

Белл посмотрел ей вслед. Сквозь входную дверь заглянуло яркое заходящее солнце. Белл вздрогнул и – слишком поздно – прикрыл глаза. Моргая, ослепленный, он кое–как нащупал свое пиво.

В этой временной тьме Коул произнес:

– Я разбил вертолет, если тебе это интересно.

Белл снова моргнул. В темноте проявились глаза Коула, напоминающие два уголька.

– А?

– Я заметил, что ты ничего не спрашиваешь про мои руки. Как и про то, почему я оказался в тюрьме. Ты никогда никого не спрашиваешь. Это бросается в глаза. Ты никогда не спрашиваешь людей о том, как они попали на общественные работы. Просто поручаешь им всякое дерьмо и отмечаешь рабочие часы.

Белл, наверное, выглядел обеспокоенным. В темноте перед ним вращались фиолетовые круги.

– Нет, это здорово. Хорошо, что ты ведешь себя именно так. Ты позволяешь людям почувствовать себя нормальными. Но ты не спрашиваешь так, что становится очевидным, насколько сильно тебя интересует ответ. Поэтому я отвечаю. Я разбил вертолет.

Коул оказался прав. Белл хотел знать. Хотел очень сильно, но не осознавал этого раньше.

– Ну, хорошо, – сказал он, подбадривая своего собеседника.

На рассказ о Бразилии Коулу потребовалось пятнадцать минут.

Он был пилотом.

Сначала в армии, затем стал возить президента компании, продававшей замороженных кур, а после устроился в «Юнайтед эрлайнс», заключившую контракт с канадскими железнодорожниками. Он развозил инженеров по контрольным точкам и наслаждался этой работой для одиночек. Инженеры, как правило, попадались уставшие до смерти. И потому тихие.

А потом он разбил вертолет, принадлежавший компании. Такое могло случиться с каждым – накрылся хвостовой винт, и вращающийся вертолет с перепуганными пассажирами пришлось опускать с высоты двух с половиной километров. В последнюю секунду машина перевернулась на бок, винт раскололся и разорвал топливный бак.

Обошлось без жертв. Единственным, кто получил серьезные травмы, оказался сам Коул, остававшийся в кабине до тех пор, пока все три пассажира не выбрались и не отбежали на безопасное расстояние. Ожоги покрыли двадцать пять процентов его тела, так и появились шрамы на левой руке.

Белл собрался задать вопрос, но Коул его опередил:

– Правая рука – это другое. Позднее.

В «Юнайтед эрлайнс» его подвига не оценили, и потому лечение вконец разорило Коула. Он едва смог позволить себе операцию, давшую ему возможность использовать руки. О косметике речь уже не шла.

И поэтому он начал сливать топливо. Можно делать неплохие деньги, продавая авиатопливо на черном рынке за полцены.

Бизнес этот, впрочем, рискованный. Коула кто–то заложил, и федералы выдали ордер на его арест.

Они связались с ним во время полета. Это произошло в Виргинии, рядом с побережьем – он как раз летел в Ричмонд за пассажиром. Ему приказали приземлиться в аэропорту Ричмонда, но вместо этого Коул полетел к морю. Неужели они и правда думали, что он такой идиот? Идиот до такой степени, что позволит поймать себя с подсудным количеством вертолетного топлива.

Коул долетел до моря. Вернее, влетел в море. Если уж он им так нужен, федералам придется попотеть.

Белл, наверное, посмотрел на его правую руку.

– Бак взорвался, когда я врезатся в волны, – сказал Коул, попивая пиво. – Вода загорелась. Мне оставалось либо барахтаться в горящем топливе, либо вырастить жабры. Мне тогда было двадцать семь. Дали девять лет.

Белл начал подсчитывать возраст, но Коул снова его опередил:

– О, с тех пор я там стал частым гостем. В основном за нападение. В последний раз – за драку в баре. Парень лишился глаза, и судья добавила мне срок – эти женщины–судьи, они хуже всех. Она сказала, что когда–нибудь мой гнев сожжет меня изнутри. – Коул вновь улыбнулся своей зловещей улыбкой. – Но этого ведь уже не изменишь, не так ли? И кроме того, – добавил он, сделав хороший глоток, – не все, что горит, сгорает дотла.

Он грохнул по столу опустевшим стаканом.

– Надо бежать. Если меня снова закроют, я здорово влипну.

Коул стремительно поднялся и вышел. Белл обернулся, и солнце, еще не скрывшееся до конца, ослепило его во второй раз.

«Слепой, как летучая мышь», – подумал Белл.

Впрочем, такой хороший работник, как он, не мог не знать, что летучие мыши на самом деле не слепы. Об этом он и заявил вслух.

– Чего? – переспросил бармен.

«А ведь он тоже работает в зоопарке. В каком–то смысле», – подумал Белл.

– Летучие мыши на самом деле не слепы, – повторил Белл.

«Никогда не пей с осужденными», – отчитывал он сам себя.

Это плохая идея по целому ряду причин. Это непрофессионально. И потом, если ты станешь его собутыльником настолько, что даже будешь потягивать виски на крыше вольера с моржами – а за это ведь увольняют, – то что ты будешь делать потом, если осужденный совершит нечто такое, о чем ты обязан сообщить? Что–то другое.

Неделю спустя после посещения бара Белл пришел на работу и увидел, что возле ворот его поджидает Гарланд, главный механик.

– У нас проблема, – сообщил он.

– Проблема?

– С твоим другом. Он пьян.

– Где он?

– Я отправил его чистить верблюжий вольер. Так он не попадется никому на глаза до тех пор, пока не протрезвеет хотя бы чуть–чуть. – Гарланд помолчал. – Только он, кажется, набрался сильнее, чем я думал.

В висках тяжело застучало. Белл вздохнул.

Гарланд тоже выглядел неважно. Новость и впрямь оказалась плохой. Особенно с учетом того, что Гарланд заметил состояние Коула, но все равно позволил ему работать. Намечался почти Уотергейт. Если правда всплывет, многие люди могут пострадать.

– Я решил подождать и посмотреть, как ты поступишь, – сказал Гарланд. – Не хотелось заявлять на него, ведь это… ну…

Белл понимающе кивнул:

– Я разберусь.

Остановившись у вольера с верблюдами, Белл позвал Коула. Тот подошел к нему с лопатой в руках. От него несло ромом.

– Да? – По тону стало понятно: Коул знал, что назревают неприятности. Взглянув на заключенного через прутья клетки, Белл заметил в его глазах что–то агрессивное. Что–то львиное.

Белл объяснил, что нужно делать.

Коул положит лопату.

Не будет ни с кем разговаривать.

И уйдет через задний вход. Немедленно.

– Значит, я попал, – сказал Коул.

Белл покачал головой:

– Ты позвонил и сказал, что заболел, вот и все. Ничего больше.

Белл знал, что обязан уволить провинившегося. Так почему же он этого не сделал?

Что ж, тут все понятно. Он скажет Коулу, чтобы тот выметался к чертовой матери и никогда больше сюда не возвращался, а Коул пойдет к начальнице зоопарка и скажет: «Знаете, а я пил с Беллом виски на крыше в рабочее время».

– Я попал, – повторил Коул и покачнулся.

Белл нахмурился. Долгое время они молчали, затем Коул прошептал:

– Я не вернусь в тюрьму Не вернусь.

Белл вывел его из зоопарка.

– Приходи завтра, – напутствовал он. – Трезвым.

Коконы пролежали ровно четыре недели. А затем, когда Белл вошел в заднюю комнату, он услышал звук множества гаснущих электрических лампочек. Долгое время он просто стоял и смотрел. В террариумах кишела странная новая жизнь. В каждой из стеклянных коробок, казалось, жили абсолютно разные существа. Странные осы и создания… не похожие на ос. Безымянные создания. Одни крупнее, другие мельче. Одни с крыльями, другие без. Все – красные с черным.

– Невозможно, – пробормотал Белл. Они не могли являться одним и тем же биологическим видом.

В первую очередь, почти инстинктивно, он захотел позвонить в университет. Но вспомнил их ответ о роющей осе. К черту университет.

К тому же инстинкты – они для животных. Белл сам разберется с этой загадкой.

Белл не сомневался в том, что справится. Он многое знал о насекомых.

Знал, что насекомые одними из первых выбрались на сушу. Они видели рассвет и закат динозавров, рождение цветковых растений. Не люди первыми начали вести хозяйство, приручать животных или воевать. Эти достижения принадлежат насекомым. Когда человечество еще только делало свои первые неуклюжие шаги в области земледелия, южноамериканские муравьи уже давно довели эту науку до совершенства – в подземных камерах своих муравейников они аккуратно засеивали обширные, тщательно ухоженные сады грибами, существовавшими уже более тридцати миллионов лет.

Другая разновидность муравьев, basins flaws, содержала стада прирученных тлей. Они жили в подземных загонах, кормились корнями растений, а муравьи выдаивали из них богатый питательными веществами нектар.

Некоторые термитники достигали более девяти метров в диаметре, их населяли десятки миллионов жителей, подчиняющихся сложной системе каст. Солдаты Macrotermes bellicosus обладали настолько огромными челюстями, что не могли питаться самостоятельно. Вместо этого они полностью полагались на помощь рабочих низшей касты, поднимавших пищу к их ртам.

Насекомые строили города, фермы, высококлассные магистрали. Опустите глаза, вглядитесь получше, и вы увидите уровень организации, который можно назвать только цивилизацией.

Белл часто думал о том, что люди достигли столь высокого положения не из–за того, что они прекрасно адаптированы к этому миру, а из–за того, что они слабы, неуклюжи и уязвимы. Не приспособлены к существованию.

Один из видов доивших тлей муравьев выделял фермент, тщательно втираемый в тлей во время доения. Этот фермент останавливал у них развитие крыльев, не позволяя тлям улететь.

Там, где люди использовали внешние средства – вроде заборов, – насекомые зачастую находили более элегантное решение. Биологическое решение.

У них ведь имелось достаточно времени.

Четко следуя своему плану, Белл каждый день кормил личинок и записывал свои наблюдения. И все равно первым это заметил опять же Коул. Когда Белл наконец понял, у него отвисла челюсть.

– Офигеть, – пробормотал он, глядя в свои записи.

Он кормил их по–разному. Насекомые, которые, будучи личинками, ели хлеб, теперь не имели крыльев, зато кое–как обросли хитином. Цвет у них получился тускло–красный, как ржавчина. Они скорее походили на жуков, чем на ос. Теперь, выбравшись из коконов, они по–прежнему предпочитали хлеб. Вегетарианцы, как и раньше, ели фрукты. Они отличались крупным телом, короткими конечностями и маленькими крылышками. Когда они совершали неуклюжие перелеты по террариуму, их крылья издавали громкое жужжание. Белл представлял, как они вот так перелетают между столами с фруктами.

Мясоеды оказались самыми странными – кроваво–красными, с похожими на клинки крыльями, их ротовой аппарат отличался внушительными размерами и острыми краями.

– Они адаптировались, – произнес Белл. – Адаптировались к той пище, которую ели до этого. – Он недоверчиво покачал головой.

– Быстро же они учатся, – заметил Коул. Он двинулся к террариуму, собираясь любопытства ради засунуть палец к мясоедам, но Белл остановил его:

– Не надо.

Когда он показал этих существ Шоне, та спросила:

– Такое возможно?

– Они прямо перед тобой, – ответил Белл, хотя в глубине души и понимал: ее сомнения вполне оправданны. Миллионы лет эволюции в одном–единственном поколении. Ни один вид не может адаптироваться так быстро. Это напоминало какое–то дрянное кино. Лженауку. Невероятно. – Но вот они, перед тобой, – повторил он.

Насекомые жили больше месяца. Они жужжали, ползали или перелетали с места на место внутри своих террариумов. Затем они начали умирать.

Дольше всех прожили мясоеды. Вымирая, каждая популяция оставила яйца. Очистив террариумы, Белл вернул эти яйца на место и принялся ждать, что же из них вылупится.

Как–то вечером он возился на чердаке, проверяя, не загнило ли сено. Шона забралась к нему по лестнице и стояла за его спиной до тех пор, пока Белл не повернулся. А потом встала на цыпочки и поцеловала его.

Если бы зоопарк к тому времени не закрыли, все посетители бы не ушли, а Белл не знал бы наверняка, что никто не зайдет в конюшню, не говоря уже о том, чтобы вскарабкаться на чердак, все, возможно, произошло бы иначе. Возможно, Белл тоже поцеловал бы ее, потому что поцелуй – самое большее, что могло между ними произойти.

Но зоопарк был закрыт. Белл знал об этом. И все сложилось по–другому.

– Я не могу, – сказал он.

Она отстранилась.

– Но хочу, – добавил он.

Она смотрела на него, ожидая.

Внизу шумели лошади. Они пинали дверцы и разговаривали друг с другом на своем, лошадином языке.

Белл подумал о Лин, об их доме–трейлере.

– Не могу, – повторил он.

Когда Белл возвращался домой, его охватила тоска. Он ехал по темнеющему шоссе, следуя за светом фар своего автомобиля. Разгонял старую развалюху и наблюдал за тем, как стрелка спидометра подползает сперва к семидесяти, а затем к восьмидесяти. Входил в повороты, не переставая давить на газ. Шины визжали, но не теряли сцепления с дорогой.

В голове Белла крутилось кино о любви и ненависти. Он любил и ненавидел свою работу. Любил животных, но ненавидел условия их содержания. Ненавидел тот факт, что он не может жить на свою зарплату. «Когда ты молод, – думал он, – тебе говорят, что достаточно лишь получить диплом – и все остальное сразу станет на свои места. Но на самом деле все не настолько просто, не так ли?»

Все – абсолютно все – сложилось как–то не так.

Он подумал о своей семейной жизни, оказавшейся еще одним лабиринтом противоречий. Он устал от этого одиночества вдвоем. Он жаждал свободы, но не видел ни ее, ни даже выхода из сложившейся ситуации. Он чувствовал себя зверем, попавшим в капкан. Понимал, почему животные в таких случаях могут отгрызть себе ногу. Он постоянно представлял, как на него нападают грабители, а он начинает сопротивляться. И, когда на него наводят пистолет, он все равно отказывается подчиниться.

Он пока еще не знал, что думать о Шоне. Поэтому он о ней и не думал. Совсем.

Личинки оказались красные, будто брызги выплеснувшейся из раны крови сворачивались на коричневых камнях террариума. Яйца пульсировали, словно живые сердца, расплескивая странную новую жизнь. Белл смотрел на них через стекло. Везде одна и та же история.

Личинки около сантиметра в длину. Даже с учетом их маленького размера Белл видел, как движется их ротовой аппарат. Абсолютно одинаковый у всех. Различия, ставшие столь очевидными у взрослых насекомых, содержавшихся в разных террариумах, похоже, исчезли у следующего поколения. Личинки казались идентичными, словно кто–то их перезапустил. Видимо, склонностью к изменениям обладала лишь их взрослая форма. Белл достал пакет со своим обедом. Извлек яблоко, которое разрезал на двенадцать частей. Одну из этих частей он бросил в первый террариум. Личинки среагировали мгновенно. Они кинулись к фрукту и жадно облепили его.

По утрам Белл первым делом кормил личинок.

Он решил превратить это в эксперимент. Стащил стикеры из комнаты персонала и наклеил их на каждый из шести террариумов. На каждом он написал по одному слову.

Личинок, помеченных как «фрукты», он кормил фруктами. Личинок с пометкой «мясо» – ломтиками мяса. А тех, кто получил метку «контрольные», – различной пищей.

Личинок со стикером «холод» он кормил так же, как и «контрольных», но каждый день оставлял на один час в холодильнике, пока сам занимался рутинной работой. Часа не хватило бы на то, чтобы их убить, а вот на их физиологию это вполне могло повлиять. Они росли медленнее своих соседей.

Если эти насекомые действительно способны адаптироваться к окружающей среде, Белл проверит, насколько далеко они смогут зайти. Увидит, только ли рацион влияет на их адаптацию.

Личинки с меткой «жара» жили в маленьком террариуме, стоявшем на полу у обогревателя. Белл дотронулся до стекла – на ощупь оно оказалось горячим. Температура определенно оказывала влияние на личинок, но они тем не менее продолжали расти, с каждой неделей увеличиваясь в два раза.

Жителей террариума, помеченного стикером «падаль», Белл кормил остатками крыс, которых приносили от беркута. Эти личинки оказались самыми интересными. Пробираясь в мертвую крысу, они выедали ее изнутри.

Чарлз Дарвин верил в Бога до тех пор, пока не изучил паразитирующую осу Ibalіа. В своих заметках он писал: «В мире слишком много страданий. Я не могу убедить себя в том, что благодетельный и всемогущий Бог создал бы ос, питающихся изнутри живыми телами гусениц». Особенно мерзким Дарвин нашел тот факт, что личинки пожирали живую ткань постепенно и вся их трапеза длилась целых три года. При этом они до последнего сохраняли жизненно важные органы, как будто хотели продлить страдания носителей возможно дольше. Дарвин не мог вообразить Бога, сотворившего это.

А Белл мог.

Он подумал о механизме перезагрузки. Вообразил единственный вид с множеством фенотипов, уже закодированных в геноме, – целый каталог взрослых форм. Достаточно лишь толчка – и существо становится на один из возможных путей.

– Может, они, как слепые пещерные рыбы? – предположила как–то вечером Шона.

Он следил за ее лицом, пока она смотрела через стекло.

– В ДНК пещерных рыб есть большинство необходимых генов для развития глаз, – произнес Белл. – Все, что нужно для хрусталика, сетчатки и века, все гены, кроме одного важного ингредиента, который запускает сам процесс возникновения глаз. Но если скрестить две популяции слепых рыб, могут получиться рыбы с глазами.

– Это нелогично, – сказала Шона.

– Логично, если слепота рецессивная, а популяции слепы по разным причинам.

– Но ты же говорил, что эти штуки не спариваются.

Белл, погрузившийся в свои мысли, проигнорировал эту фразу.

– Или они похожи на стволовые клетки, – продолжил он, – каждая из которых содержит гены для нескольких видов тканей, а затем, со временем, выбирает свой путь.

Он наклонился и постучал пальцами по стеклу.

– Как ты думаешь, откуда они появились? – спросила Шона.

– Наверное, завезли вместе с фруктами. С бананами. Из Центральной Америки. Я не уверен.

– Почему их нет в книгах?

– Миллионы видов насекомых не описаны и по сей день. К тому же, возможно, их уже описали. Одну из их разновидностей. Как тут можно быть в чем-то уверенным?

Выискивая причину не возвращаться домой, Белл решил по второму разу проверить клетки.

И обнаружил, что дверь туннеля, ведущего к лемурам, распахнута настежь.

Он сам запирал ее. И сам проверял.

Где–то в мозгу прозвенел тревожный звоночек.

Рано или поздно работники зоопарка обзаводились либо такими звоночками, либо шрамами.

Белл постоял, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте длинного туннеля, приходившего под мостом к острову лемуров.

В конце туннеля сиял свет, потому что дверь к лемурам тоже оказалась открыта. На фоне дверного проема темнел силуэт. Кто?..

– Эй! – выкрикнул Белл.

Появилось еще несколько силуэтов поменьше. Резкие, трясущиеся тени. Пять или шесть лемуров подпрыгнули, взвизгивая. Тень размахнулась, как питчер, и бросила что–то. Раздалось поскуливание. Лемуры взвыли и разбежались.

– Коул? – позвал Белл, входя в туннель.

Один из лемуров не убежал. Он вертелся на месте и щебетал.

Глаза Белла привыкли к темноте. Тень обросла деталями и обрела плоть. Коул.

В руке он держал горсть гладких белых камней, зрачки его расширились от ярости.

– Какого хрена ты делаешь? – заорал Белл.

– Они бросались в меня дерьмом. Своим проклятым дерьмом.

– О черт…

Коул обернулся, и его рука резко выпрямилась во тьме. Камень просвистел у самого уха и громко ударился во внешнюю дверь. Туннель откликнулся гулким эхом.

Белл замер.

Коул подошел к нему.

– Думай, как со мной разговариваешь, – произнес он, и на мгновение мужчины уставились друг на друга, ожидая, что произойдет датыне. Затем глаза Коула изменились – ярость исчезла, будто ее сдуло порывом ветра. Коул оттолкнул Белла и пошел прочь.

Лемур искал на ощупь дорогу к свету, к своему острову.

Белл пришел в себя, но не сказал ничего. Но ведь он должен что–то сказать, не так ли? Что–то же нужно сделать?

Он написал самому себе воображаемую записку: «Никогда больше не пускать в свою жизнь сумасшедших». Ни в коем случае.

Метаморфоза – это магия. И Дарвин тоже об этом знал.

Иногда это черная магия.

Превращение головастика в лягушку. Личинки – в осу. Друга – во врага.

Белл смотрел, как личинки едят. Они уже достигли приличных размеров. Некоторые – почти тринадцать сантиметров в длину, кроваво–красные, вымахавшие без всяких на то причин. Вскоре они начнут строить свои бумажные коконы. Превращаться в то, во что им положено.

Белл размышлял о преимуществах такого механизма адаптации. Возможно, этот запас адаптационного потенциала охранял их от излишне узкой специализации. Эволюция – процесс медленный, и, когда меняются условия, популяции реагируют далеко не сразу. Если отставание оказывается слишком сильным, не изменившиеся вовремя виды попросту вымирают.

Белл знал о нескольких видах островных ящериц, размножавшихся партеногенезом. Такие виды всегда оказывались юными и изолированными. Они – отклонение от основного пути эволюции. Большинство из них в конечном счете ждала гибель, потому что половое размножение куда лучше подходит для создания следующего поколения. При половом размножении гены смешиваются, возникают новые фенотипы, частота генов смещается. Половое размножение перетасовывает генетическую колоду из поколения в поколение.

Виды, размножающиеся партеногенезом, с другой стороны, вынуждены снова и снова разыгрывать одну и ту же карту.

Но только не насекомые в задней комнате.

Они, похоже, выбирали из целой колоды, несмотря на партеногенез. Они стремительно адаптировались, изменяясь за одно поколение. А следующее поколение откатывалось назад. Этот шаг выглядел вполне логично – получалась уже не просто эволюция, а эволюция эволюции. Но как такое возможно?

Белл подумал о Коуле и других, подобных ему. Вспомнил дискуссии о роли воспитания и природных факторов в формировании личности. В другом времени и в другом месте Коул вполне бы мог приспособиться. В другом времени Коул, возможно, стал бы совершенно другим человеком.

Сегодня потомки викингов и монголов носят костюмы и руководят корпорациями. Становятся ветеринарами, водопроводчиками или пророками. Возможно, завтра или тысячу лет спустя им снова потребуется стать викингами или монголами.

Меняются популяции. Меняются нужды. Меняются оптимумы. И все это меняется куда быстрее, чем происходит отбор.

С точки зрения биологии одни и те же виды людей должны воспроизводиться снова и снова. Стабильные люди. Хорошие люди. Поколение за поколением, с четкой корреляцией между экспрессией и набором генов.

Но на практике все происходит совершенно не так.

Вместо этого человеческая природа пластична. В ней есть тщательно откалиброванная восприимчивость к травмам.

То, что кажется слабостью нашего вида, на самом деле является его важной чертой.

Потому что в некоторых случаях детство должно пойти наперекосяк.

Такова адаптационная реакция, вшитая в нас.

Те, кто не адаптируется, вымирают. Наборы генов, которые всегда производили одних и тех же людей – стабильных людей, хороших людей, вне зависимости от среды, вне зависимости от жестокости, – эти наборы генов всегда разыгрывали одну и ту же карту, снова и снова…

И они вымерли.

Остались лишь те, что способны меняться.

Мы не так уж и отличаемся от этих жуков.

Однажды за обедом Белл рассказал все это Шоне. Они сидели друг напротив друга, потягивая безалкогольные напитки.

– Эволюция эволюции?

– Да, – подтвердил он.

– Почему это произошло именно с насекомыми? – спросила она.

– Потому что они живут здесь дольше всех остальных, – ответил Белл. И тут же подумал о муравьях и тлях. О ферменте, препятствовавшем развитию крыльев. О том, как насекомые разбирались со своими проблемами. – Потому что насекомые всегда выбирают биологическое решение.

Белл избегал Коула целыми днями.

Он убеждал себя, что ждет подходящего повода для встречи с начальницей, чтобы рассказать ей о произошедшем в туннеле. Говорил себе, что не боится Коула, который может рассказать об их посиделках на крыше. Иными словами, он занимался самообманом, но хуже того – он не мог справиться со страхом, который испытывал перед Коулом.

«Это смешно, – говорил он себе. – Ты взрослый мужчина, профессионал».

С другой стороны, Коул представлял угрозу.

Может, ему удастся сделать так, чтобы Коул ушел, изменить его контракт, чтобы не пришлось ничего говорить начальнице?

Поразмыслив, Белл решил, что это наилучшее решение, так как в этом случае он останется на прежней работе и избавится от проблем.

Размышлял он на диване, лежа в трусах перед телевизором.

Когда по комнате прошла Лин, он увидел в ее глазах свое отражение. Выглядел он уличным бродягой.

Он знал, о чем она думала. «Какой же ты козел, что купил себе пива».

Его это не волновало.

Ее, кажется, тоже.

Она села на диван рядом с ним.

Так кем же он стал? Когда он перестал говорить, перестал что–то делать? Во что он позволил себе превратиться?

На следующий день Белл зашел в сарай следом за Коулом и произнес:

– Надо поговорить.

Коул снял со стены двухметровый секатор и повернулся к Беллу.

– Ну, – сказал он.

Белл что–то промямлил, разом забыв все отрепетированное вступление. Коул начал посвистывать и оперся на секатор, словно на колдовской посох.

– Я должен тебя заложить, – сказал Белл.

– Ты о чем?

– О камнях, которыми ты бросался в животных.

Коул посмотрел на Белла и сжал кулаки.

– Иногда я выхожу из себя. У меня крутой нрав, и я знаю об этом.

– Вот почему тебе нельзя здесь находиться.

– Слушай, я буду работать над этим. Я исправлюсь.

Белл покачал головой.

– Я просто предупреждаю тебя из вежливости. Я должен об этом сообщить.

– Нет, не должен.

– В противном случае ты уйдешь отсюда сегодня же и больше никогда не вернешься.

– Это не вариант.

– Ты можешь отрабатывать свой срок в другом месте.

– Мне нравится здесь.

– Зато тебе здесь больше не рады.

– А знаешь, что мне не нравится? Мне не нравится, что ты пытаешься мной командовать.

– Так или иначе, сегодня ты здесь в последний раз, – заявил Белл. – Либо ты уйдешь сам, либо тебя вышвырнут.

– На самом деле ты же не хочешь этого делать.

– Ты прав, не хочу, – признал Белл.

– Предупреждаю тебя. – Коул переменился в лице.

Не спуская глаз с заключенного, Белл достал рацию.

– Гарланд, – произнес он в микрофон. Из динамика раздался шум, затем голос:

– Да?

– Подойди–ка к сараю.

– В чем дело?

– Немедленно, Гарланд.

Коул оттолкнул Белла к стене настолько сильно, что у того клацнули зубы. В горящих глазах Коула вновь вспыхнула ярость. Ярость настолько сильная, что все остальное, похоже, для него потеряло значение. В рубашку Белла вцепились испещренные шрамами руки.

– Последний шанс, – сказал Коул.

Белл лишь улыбнулся, чувствуя, как что–то внутри него изменилось. Он неожиданно осознал, что страх остался позади, и произнес:

– Пошел в задницу.

От первого удара удалось уклониться, зато второй разбил ему бровь. Белл попытался ударить локтем, не попал, оба потеряли равновесие, Коул вцепился в противника, и в результате они упали и покатились, сцепившись, по грязному полу. Коулу удалось взять верх – он придавил ноги Белла и прошипел:

– А я ведь предупреждал. – На Белла обрушился град ударов, прекратившийся, лишь когда подбежавший Гарланд его оттащил.

С этого момента они дрались вдвоем против одного, но Белл не испытал по этому поводу никаких угрызений совести.