Текст книги "Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов"

Автор книги: Брюс Стерлинг

Соавторы: Гарднер Дозуа,Мэри Розенблюм,Элизабет Бир,Питер Уоттс,Йен Макдональд,Роберт Рид,Джей Лейк,Доминик Грин,Сара Монетт,Адам Робертс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 68 страниц)

– Добрый вечер, джентльмены. Генерал Шлехт убит.

Мы с Моралесом смотрели друг на друга, «озаренные страшной догадкой», как сказал поэт. Каждый думал: «Гребаный ты придурок, сделал – и мне не сказал?»

Мы все еще стояли, разинув рты, когда Делатур добавила:

– Не думаю, что эта утрата вызовет бурное сожаление, но к тому, что на борту присутствует убийца, необходимо отнестись серьезно. Лейтенант Кон, нам нужен действующий офицер Сил Безопасности – не возьмете ли на себя эту обязанность? Лейтенант Моралес примет командование вашим взводом, как и своим собственным. Лейтенант Кон, ваше первое задание – расследовать смерть генерала Шлехта.

Обрати внимание, она не стала ждать моего согласия с новым назначением и обязанностями. Когда дело касается чего–то принципиально важного для военных, например пренебрежения пожеланиями подчиненных, коль скоро им отдан приказ, Космическая Служба и Служба Безопасности действуют примерно одинаково.

Что касается меня, то я глубоко вздохнул и отчаянно попытался вспомнить, что я узнал на двух–трех лекциях по криминалистике, которые прослушал, и сказал – надеюсь, достаточно спокойно и уверенно:

– Покажите мне тело.

Она провела всех в изогнутый коридор, заканчивающийся дверью в кают-компанию. «Состав преступления» лежал лицом вниз, полностью одетый, в нескольких метрах от дверей своего бывшего кабинета. Кос, как верный пес из сентиментальных историй, сгорбился над телом, беспомощный и потерянный.

Я постучал его по плечу, и он молча отодвинулся. Видимых повреждений на теле нашего бывшего командира не было, разве что из носа и рта натекла приличная лужа крови. Она местами свернулась, значит, труп был не совсем свежий. Я потянул его за руку – она еще гнулась, но, судя по частично открывшемуся лицу, окоченение уже началось. Определить хронологию событий было трудно – разные тела ведут себя по–разному, а внутри корабля было прохладно – температура поддерживалась на уровне десяти градусов.

Я позвал Моралеса, и мы вместе перевернули тело. Широкая грудь, увешанная медалями, была мокрой от крови. Военный врач, доктор Ганнетт, отлепил рубашку, промокнул горстью бумажных полотенец и показал нам аккуратную дырочку в грудине.

Генерала застрелили из мелкокалиберного оружия, скажем, четырехмиллиметрового – не армейского образца. Пуля не смогла пройти насквозь, что объясняло отсутствие широкой раны в спине. Она взорвалась внутри, разнеся в клочья жизненно важные органы и аорту. После того как он упал, поток крови вышел через самые большие отверстия и хлынул в пищевод и дыхательное горло.

– Ну, думаю, необходима судебная экспертиза, – сказал Ганнетт, крупный мужчина угрюмого вида. – Хотя причина смерти вполне очевидна.

Он вздохнул, возможно, жалея, что не удастся попрактиковать вскрытие на более интересном трупе.

Я начал задавать вопросы. Вежливо – все, кроме Коса, были для меня «сэр» или «мэм». Кто нашел тело? Естественно, Кос. Он спал в своей каюте рядом с обширными покоями генерала, когда его разбудил жуткий вопль. Поскольку больше никто ничего не слышал, я решил, что подсознание карлика таким образом предупредило его, что случилось нечто ужасное.

В одних трусах Кос заковылял в коридор и наткнулся на тело. Он не позвал на помощь, а впал в ярость, заламывал руки, стонал и бегал, как цыпленок, которому отрубили голову, оставляя маленькие кровавые следы по всей палубе. Через какое–то время он вернулся, надеясь обнаружить хоть какие–то признаки жизни, но генерал был безнадежно мертв.

Потом Кос почувствовал приближение Зайца. Испугавшись теперь уже за свою шкуру, он помчался обратно в каюту и спрятался под койкой. Только когда его внутренняя система тревожного оповещения успокоилась, он рискнул снова выглянуть, разбудил доктора и привел его к телу. Суматоха продолжилась – доктор послал его к пилоту, пилот – к навигатору, а затем разбудили остальных офицеров в порядке старшинства. Выглядело как приготовления к обеду. Разумеется, мы с Моралесом узнали последними. Тем временем Кос, внезапно заметив, что он почти голый и весь в крови, вымыл ноги и оделся.

Подытоживая ситуацию с непринужденной любезностью, которой всегда славился, я сказал всем:

– Вы, народ, самое отборное сборище анатомически правильных задниц, какое я встречал за последнее время.

Нет, конечно, вслух я этого не сказал. Только подумал. Вместо этого я выразил сожаление, что все так печально обернулось, и попросил врача заняться телом и провести все необходимые лабораторные исследования, какие еще возможны, с учетом потери времени и состояния места преступления – зря, конечно, тут так натоптали. Я послал Моралеса за О’Рурком, нашим самым старшим и зловредным сержантом, и велел привести шестерых вооруженных охранников по его выбору, чтобы окружить это место и начать поиски оружия – ну, не то чтобы я надеялся, что его и правда найдут.

К этому моменту стало заметно, что все испытывают облегчение. Они были избавлены от Шлехта, Делатур приняла командование, и в итоге за экспедицию отвечала Космическая Служба, как, собственно, и полагалось, А что до нас, двоих салаг в серой форме, мы занялись единственным, на что годится Служба Безопасности, – расследованием преступления. В общем, всем полегчало – они ошибочно решили, что грязную работу сделает кто–то специально подготовленный, то есть я. И потом, «Жуков» должен был войти в Пузырь буквально через двенадцать часов, и у всех было полно своих забот.

Все разошлись – кто в постель, кто на мостик. Тем временем я отвел Коса в кабинет командующего, усадил в удобное генеральское кресло и спокойно попросил рассказать мне, кто убийца. Ну, если поблизости имеется телепат, отчего бы не использовать его?

Парень был на грани истерики, так что, прежде чем хоть что–то выяснить, пришлось отыскать Шлехтов запас бренди – ничего такой запас, литров двадцать рассовано по шкафам и буфетам, что пролило новый свет на специфическое поведение генерала – и заставить Коса проглотить пятизвездочного на дне стакана. Он закашлялся, и я похлопал его по спине.

– А теперь давай–ка, дружок, расскажи мне, кто убил генерала.

Я бы ничуть не удивился, если бы он назвал кого угодно из присутствующих на борту, включая меня – в конце концов, я же замышлял убийство, и он знал об этом. Но он посмотрел на меня с тоской и спросил:

– Разве это не очевидно?

Ну не мог же я ударить человечка ростом всего–то с мою ногу? Я сдержался и сказал:

– Мне – нет.

– В общем, смотри, – сказал он ворчливо, – когда я нашел генерала, он все еще истекал кровью. Значит, его только что застрелили. Я разбудил остальных, и они правда просыпались, клянусь – я чувствовал, как их сознание выходит из сонного тумана. Значит, они не замешаны. Но, когда я прятался от Зайца, я уловил его мысли. Тао великий, жуть какая! Никаких слов, только эмоции – волны ярости и радости, какой–то ужасный экстаз, как у хищника, который только что растерзал жертву!

– Значит, это сделал Заяц.

– Да.

– Заяц, которого мы не можем найти.

– Да.

– Ты его видел? В смысле, экстрасенсорно.

– Нет. Если и был внешний образ, его закрыло то, что шло изнутри. Все, что я мог уловить, – это его чувства.

Думаю, он все еще был слишком расстроен, чтобы читать мои мысли, потому что если бы мог, то услышал бы, как я думаю: «Нет никакого Зайца. Я знаю, потому что сам искал его. С другой стороны. Кос нашел тело. Он вполне может справиться с мелкокалиберным оружием, и у него было время припрятать оружие, потому что он долго не будил команду. А когда он описывал настроение Зайца после убийства, получилось так ярко – не потому ли, что на самом деле это были его собственные эмоции?»

Правда, мотивы неясны. Я был не в состоянии придумать ни одной убедительной причины, по которой он мог убить Шлехта. Но кто знал, какие оскорбления ему приходилось терпеть – или, если на то пошло, физические издевательства? У меня не было достаточного повода арестовать его, но, чтобы питать очень серьезные подозрения, повод был.

На курсах криминалистики я научился быть очень, очень любезным со всеми, на кого падает мое подозрение, – это их обезоруживает, понимаешь? И вот я похлопал Коса по плечу, посоветовал ему дойти до медпункта и принять успокоительное – и записал его первым номером в мысленный список подозреваемых. Ниже значились все присутствующие на борту, кроме Хесуса и меня. Я исключил себя лишь потому, что знал – убил не я, а Моралеса – потому, что он спал на верхней койке и не смог бы покинуть каюту незаметно.

Значит, девятнадцать офицеров и семьдесят рядовых. Любой из них мог действовать в одиночку и почти в любом сочетании – заодно. Я как раз думал об этом, когда показался сержант О’Рурк. Он был мужик здоровый, с таким тяжелым торсом, что немного наклонялся вперед при ходьбе, его маленькие серые глазки сияли умом, а сейчас они недоброжелательно косились в сторону Коса, которого он часто называл «эта гребаная зверушка чертова Шлехта».

– Думал, вам будет интересно, ле–е–е-тенант, – пророкотал он. – Вот, нашел у Гнома, было приклеено воском к ножке его койки.

Он протянул кулачище размером с окорок, поросший с тыльной стороны рыжеватой шерстью, и уронил мне в ладонь хрустальный шарик, внутри которого была модель молекулы ДНК.

Мы посмотрели друг на друга, потом на эту штуковину. Потом опять друг на друга. Именно в тот момент я впервые подумал, что на борт «Жукова» мог пробраться член культа, чтобы помочь спасению других сектантов в космосе, и, как говорят французы, это дало мне пищу для размышлений.

Я только начинал привыкать к мысли, что на борту присутствует верующий, или даже не один, как прохладный механический голос выдал распоряжение, чтобы все, кроме пилота и навигатора, вернулись в свои каюты и пристегнули ремни. Я отдал священное изображение сержанту.

– И что с этим, по–вашему, делать? – спросил я.

Он ухмыльнулся, демонстрируя золотые зубы.

– Идти и пристегнуться, сэр.

Он снова нырнул в каюту Коса, чтобы вернуть хрустальный шарик на место. Нет смысла без нужды тревожить моего подозреваемого номер один.

Я впервые попал в Пузырь, и, честно говоря, было страшновато. Я уже пристегнулся к койке, когда явился запыхавшийся Моралес и забрался наверх.

Мы лежали и ждали. Он начал жаловаться:

– Вот именно поэтому я не пошел в Космическую Службу, хотя им достаются все сливки, а Безопасности – все дерьмо. Я не хотел покидать старую знакомую вселенную, понимаешь? Кому угодно будет достаточно одной вселенной.

– Я с тобой, дружище. Приехали, что уж.

Это было все равно что оказаться на вершине стометровой горки в парке аттракционов, разве что в уши не орала горстка впавших в истерику посетителей. Было то же самое чувство, что мои внутренние органы отстали и никак не могут догнать тело, а воздух покинул легкие и унесся ловить мой последний ужин.

Свет лампы на потолке преломился, словно под лучом прошла призма. У меня было странное ощущение, что все вокруг сразу покраснело, позеленело, посинело, пожелтело, приобрело какие–то немыслимые оттенки: зелено–красные, черно–лиловые. Потом все успокоилось, мои кишки скользнули обратно в брюшную полость, воздух наполнил легкие, а цвета вернулись к более или менее нормальному диапазону волн. В то же время все вокруг замерло.

Полная, абсолютная тишина. Машины заглохли. Генератор темной энергии, который организовал нам этот скачок, затих. Мы превратились в баллистический снаряд, летящий по инерции – никакой вибрации во всем огромном корабле. Мы путешествовали на какой–то невообразимой скорости относительно родной вселенной через пространство, в котором скорости не существует, потому что двигаться можно лишь относительно чего–то, а в Пузыре больше ничего нет. Короче, мы стояли неподвижно и одновременно мчались, наверное, в десять раз быстрее света.

Попробуй себе представить такое. Я не могу.

Я почти не пострадал – разве что кровь носом пошла. Она стекала по лицу, реагируя на псевдогравитацию. Но, наверное, гравитацию на миг отключали – несколько капель, отплывших от меня идеальными алыми сферами, внезапно сплющились и шлепнулись на палубу.

Я услышал, как Хесус со стоном сел. Дал ему понять, что со мной стряслось, и он протянул мне лед, завернутый в полотенце, чтобы приложить к носу. Ожидая, пока кровотечение остановится, я начал прокручивать в голове улики и в какой–то момент пробубнил:

– 3-знашь, Фефуф, я фуф потумал…

– С ума сойти. И что?

Я еще подождал, потом отложил измазанное кровью полотенце и сказал:

– Про Зайца. Есть лишь два места на «Жукове», которые мы не обыскивали.

Он подумал немножко и сказал:

– Каюта генерала и…

Понимаешь, великие умы работают сходным образом. Где и скрываться Большому 3, если не в каюте генерала, ныне пустующей? Он легко мог проскользнуть туда, пока Кос прятался у себя.

– Давай начнем оттуда. Если ничего не найдем, посмотрим то, другое место.

На случай, если Заяц таки затаился под кроватью старого ублюдка с малокалиберным в руке, Моралес позвал Чулалонгкорна – которого мы оба называли просто Чу – низенького кривоногого парня с обсидиановыми глазами и смертоносными ногами и руками каратиста. Мы выбрали оружие в арсенале и принялись обшаривать покои генерала буквально по кубическому сантиметру.

Мы весьма много узнали о нашем прежнем командире, во всяком случае, больше, чем я хотел бы знать. Кроме бренди, который мы все поглощали в изрядном количестве, мы нашли целую коллекцию мемокубов. По большей части они содержали официальные документы и мирно пылились в коробках, но один не был покрыт пылью – он был вставлен в большой планшет генерала. На нем было написано «Военные упражнения», и я его включил – ну, просто так.

Я бы не сказал, что это было порно. Не доброе старое порно – друг одиноких, утешитель престарелых, радость страдающих. Назвать утехи генерала порнографией – это все равно что назвать ночь в застенках инквизиции обычным делом. Это было то, о чем я слыхал прежде, но ни разу не видел – сцены настоящих пыток, настоящих изнасилований, в том числе и детей. Все это, разумеется, в цвете и в четырех измерениях – включая время. Вот так вот расслаблялся Шлехт.

Мы стояли, ошарашенно пялясь, минут десять, пока не стало понятно, что один особенно неприятный эпизод с девочкой лет тринадцати вот–вот закончится сценой реального убийства на камеру. И тут мы единогласно решили – пора выключать. Чу сказал: «Я всегда знал, что он говнюк, но…» Он унес куб в уборную и спустил его в унитаз.

Мы продолжили поиски – и нашли еще кое–что, совсем неожиданное. Древнюю печатную книгу под подушкой у генерала, причем зачитанную, со стихами христианского мистика Иоанна Креста[41]41
  Иоанн Крест – реальное историческое лицо (XVI век).


[Закрыть]. В одном стихотворении, помеченном звездочкой, стигматизированный святой жаждал воссоединения со Христом и оплакивал свою неспособность умереть. «Я умираю оттого, что умереть не в силах» – я запомнил эти слова.

Ну, понять смысл было нетрудно. Самый невозможный тип на борту стремился избавиться от пороков, взбираясь по Лестнице Любви – причем, сдается мне, не дотянулся и до нижней ступеньки. Неудивительно, что он жил в состоянии пьяной ярости. Он был сам себе тюрьмой и не мог выбраться.

Итак, мы знали о двух сектантах. Сколько их еще на борту «Жукова»? Я размышлял над этой неразрешимой загадкой, когда Моралес заметил, что обыск окончен.

– Зайца здесь нет, – сказал Хесус. – Где то второе место, где мы еще не смотрели?

Я сказал:

– Придется опять будить этого, как его, командующего артиллерией. Если мы не можем спать, то и он не сможет. Мы вежливо попросим его принести ключи, в том числе и те, которыми открывается лифт до Полярного Круга. Потом…

– Ты изредка подбрасываешь неплохие идеи, Кон, – признал Моралес. – Я тебя понимаю. Мы не смотрели в тех пустых стартовых шахтах, верно?

Командующий артиллерией был седой морщинистый человек, майор Янеско (буква J в его имени, в отличие от твоего и от имени твоего отца, произносилась как «й»).

Мы застали его в мешковатой серой пижаме, и он выглядел совершенно несчастным из–за третьей побудки – после вызванных убийством и входом в Пузырь. Мы подождали, пока он оденется.

– Кто сказал, что этот проклятый Заяц существует?

– Шлехт придавал этому большое значение.

– Шлехт мертв.

– Вот это, – заметил я, – может оказаться хорошей причиной считать, что он был прав.

– Это карлик, – сказал Янеско. – Как же иначе? Он единственный не спал. Какого хрена вы не арестуете его, вместо того чтобы будить меня?

– Сэр, я готов арестовать Коса в течение пяти минут после того, как мы убедимся, что на борту нет Зайца.

Он расчесал свои редкие волосы с раздражающей тщательностью, прополоскал рот и наконец повел нас, все еще ворча, по коридору к запертой трубе, содержащей в себе лифт. Он сунул два пальца в распознаватель, и вспышка яркого света считала отпечатки. Затем он вложил туда плоскую ленту электронного ключа, и изогнутая дверь отступила, после чего мы втроем втиснулись в небольшой цилиндр, быстро наполнившийся запахом полоскалки для рта.

Когда мы вышли, на Полярном Круге мигали тусклые огоньки. Полярный – подходящее название: там было, наверное, градусов двадцать мороза. Наше дыхание превращалось в пар, потом в крошечные кристаллики льда, которые посыпались на палубу, когда мы принялись за работу. За исключением одного служебного входа, генератор пучков частиц был заключен в сплошную цилиндрическую оболочку из стали, и Янеско открыл для меня дверь. Внутри было даже еще холоднее, но я быстро осмотрел оружие, внешне напоминающее проектор в планетарии. Там никто не прятался.

Потом – стартовые шахты. Ты, наверное, помнишь, что их было двадцать, но использовались лишь четыре. Это были большие цилиндры из сверхпрочной стали, больше двух метров в диаметре. Мы пошли, точнее, заковыляли вдоль Полярного Круга на ногах, уже почти превратившихся в ледышки. Как и у генератора, у каждой шахты был пульт управления, и Янеско – который перестал ругаться, потому что, надо полагать, в этом леднике замерзали даже самые горячие слова, – открыл их один за другим. Все, кроме двадцатого. Одного из пустых. Разумеется, подозрительная шахта не могла быть под номером один, верно?

– Должно быть, какая–то жидкость затекла туда и склеила прокладки, – пробурчал Янеско.

Это был подход с позиции здравого смысла, но на борту «Жукова» здравый смысл не работал, и я сказал Моралесу:

– Заряжай.

Когда мы подогнали с помощью пульта управления два снаряда, я прошептал:

– Раз, два, три!

А потом мы хором заорали:

– ОТКРЫВАЙ! ОТКРЫВАЙ!

Нет ответа. Я все больше замерзал и хотел выяснить, не накрыли ли мы Зайца, как можно скорее, просто чтобы выбраться из этого несчастного Полярного Круга. Возможно, именно поэтому я принял совершенно дурацкое решение.

– Сэр, полагаю, шахты закрыты с внешней стороны?

– Естественно.

– Тогда, – рявкнул я, – открывайте двадцатую!

Я вообще–то рассчитывал, что угроза заставит Зайца показаться, при условии что он в принципе существует и что дверь не просто примерзла. Но ничего не произошло, тишина стояла гробовая.

Янеско побрел к пульту управления и произнес какой–то современный эквивалент заклинания «сезам, откройся». Внутри пульта был нагревательный элемент, и, когда крышка открылась, он остался рядом, грея руки, словно у печки морозной ночью. Потом он наклонился вперед и забормотал код, а маленький круглый монитор замигал в ответ.

– Открывать? – спросил он у меня.

– Пожалуйста, сэр.

Я не был готов к воплю. Вообще–то я уже решил, что Янеско прав и шахта в самом деле пуста, что Зайца выдумал Кос, чтобы снять с себя ответственность за намеченное убийство Шлехта. И тут из шахты донесся этот жуткий вой, переходящий в тонкий слабый вскрик. Потом снова стало тихо.

Мы переглянулись. Пару секунд не было видно облачков пара – видимо, мы даже дышать перестали. В тишине я осознал, что только что раскрыл свое первое дело – ценой жизни единственного человека, который мог рассказать нам о причинах убийства, того самого Зайца.

– Ну, – пробормотал я, когда мы снова втиснулись в лифт, – Коса я арестовывать не буду.

И мы отправились спать.

Смехотворное завершение самой волнительной ночи в моей жизни, но я устал, Хесус устал, Янеско устал. Шлехт умолк навсегда, и Заяц больше не будет палить из своего пистолетика. Больше делать было ровно нечего.

Думаю, мы все спали долго, очень долго – я-то уж, во всяком случае, точно.

На исходе следующего утра я доложил полковнику Делатур о событиях минувшей ночи, потом присоединился к другим офицерам за завтраком. Рядовые уже поели, и мы дали им увольнительную на день – работы для них и правда не было, и вскоре на палубе уже весело гремели кости.

После пятой чашки кофе мой мозг наконец заработал, и я спросил полковника Делатур:

– Мэм, насколько холодно снаружи? В смысле, абсолютный ноль в Пузыре – еще более абсолютный, чем наш?

Она сказала, что нет. Некоторые моменты одинаковы в нашей вселенной и в этой – третий закон Ньютона, например, столь презираемый генералом. Или вот абсолютный ноль по шкале Кельвина.

– Только, – добавила она, – достичь его в Пузыре проще, потому что здесь нет субатомных частиц, упорно продолжающих гармонические колебания, как бы ни было холодно. Обшивка корпуса существенно теплее, градусов двадцать по Кельвину. А что?

– С вашего позволения. Мне очень нужно увидеть, что осталось от Зайца.

Зачем? Я и сам толком не знал. Я сомневался, что труп скажет мне хоть что–нибудь. Лабораторные исследования, очевидно, невозможны. И все же… Мне просто нужно было посмотреть. Ты же знаешь, любопытство сгубило кошку, а в данном случае едва не убило лейтенанта. Полковник Делатур смотрела на меня не то озадаченно, не то даже сочувственно.

– Ваша смерть его не вернет, сами знаете, – сказала она тихо. – Вы его не убивали. Он мог сдаться.

– Я не собираюсь умирать, – заверил я ее. – Рискнуть – да.

Она кивнула мне и даже чуть улыбнулась. Возможно, ей нравились рисковые.

– Поскольку «Жуков» – это единственное обладающее гравитацией тело в обозримых окрестностях, он, видимо, полетит за нами, – задумчиво сказала она. – Может, будет вращаться вокруг нас, как маленькая мертвая луна.

Моралесу стало не по себе, когда я передал ему этот диалог.

– Это так охрененно странно! – проворчал он.

Тем не менее он храбро вызвался сделать первый выход в космос в Пузыре. Разумеется, я сказал «нет». Это – мое шоу и мое приключение. Я знал, что, если обогреватель в моем скафандре замерзнет, я превращусь в очередной кусок мусора, вращающийся вокруг «Жукова», но был слишком молод, чтобы поверить, что такое и впрямь может со мной случиться. Знаешь, героизм – это очень часто обыкновенная дурость.

Так вот, пару часов спустя меня засунули в агрегат, назвать который скафандром язык не поворачивается. Вообще–то это был стальной бочонок, в котором я сидел, скрестив ноги, и смотрел на мир через полуцилиндрический экран монитора, управляя конечностями – можно было выпустить до четырех рук и четырех ног – посредством джойстика, установленного на миниатюрном подобии клавиатуры органа. Я провел не то три, не то четыре дня, практикуясь с этой штуковиной на Полярном Круге, стукаясь об стенки и обшивку лучевой пушки и безуспешно пытаясь маневрировать.

Потом настало время выхода.

Меня выпихнули в люк – и, надо сказать, в тот момент я был не то что испуган – я был охвачен ужасом. Однажды, в детстве, когда мы всей семьей отправились на каникулы на южный край Великой Американской пустыни, мы спускались в огромную пещеру. Это было популярное у туристов место, причем на протяжении нескольких столетий, отлично освещенное, с дурацкими названиями вроде «Замок Аладдина» или «Моря Европы» и так далее. И когда мы оказались действительно глубоко, гид выключил свет. Это была моя первая встреча с абсолютной темнотой, у меня пересохло в горле, ладони вспотели, и я подумал, что вот так, наверное, выглядит смерть.

Все это вспомнилось мне, когда четыре механических ноги встали на корпус корабля, а внешняя створка люка захлопнулась позади. Вот оно. Унесет ли меня прочь от корабля? Есть ли там что–то, похожее на притяжение? Гравитация? Там вообще хоть что–нибудь есть?

Однако же я по–прежнему был прикреплен к кораблю, и через несколько секунд мне стало легче – хотя, может статься, просто потому, что было уже поздно что–то менять. Затем включилась внешняя подсветка, и я вспомнил, что надо зажечь фонарик на одной из многочисленных металлических конечностей. Сначала я решил, что он не работает, потому что не увидел луча, но потом заметил кружок света там, где фотоны отскакивали от обшивки. И еще от чего-то – от цилиндра раза в два больше, чем внутренние шахты. Я понятия не имел, что это такое, разве что внешняя обшивка ССС, потому что он был слишком велик, чтобы разместить его внутри.

Словно какой–то неуклюжий металлический паук, я полз по изгибу ледяного корпуса «Жукова». Хотя обогреватель набирал обороты, воздух внутри становился все холоднее и холоднее. Я уловил топот железных ног, с тревогой осознав, что это единственный звук, единственное тепло и единственное движение – мое движение относительно корабля – да вообще единственное, что есть в этой треклятой пустой вселенной.

И тут зашевелилось что–то еще.

Оно поднималось над выгнутым горизонтом носа корабля, бесконечно медленно, но все же заметно, как минутная стрелка старинных часов. Поднималось, пока не отразило призрачное пятно света, прямо как луна, о которой говорила полковник Делатур. Но это была не луна, а какой–то бесформенный ком. Он напомнил мне хрупкий пепел, остающийся после сожжения бумажного документа – сохраняются даже черные буквы на коричневом фоне, но все это рассыпается в прах от малейшего дуновения. Прошло, наверно, с полминуты, пока я сообразил, что ком состоит из курток и одеял, в которые Заяц завернулся, чтобы выжить в холоде Полярного Круга. Я навел на него фонарь и увидел окоченевшее фарфоровое лицо, маленькое и белое.

Я ненадолго забыл о холоде, пробивающем броню и искусственный подогрев, и потрясенно охнул, потому что Заяц оказался девушкой с тонким прекрасным лицом. Она промерзла так глубоко, что ткани не успели взорваться при катастрофическом снижении давления, сопровождавшем ее падение в пустоту. И я узнал ее.

Я протянул механическую руку и коснулся ее – и лицо рассыпалось хрустальной пылью. Потом узел, в который было замотано тело, тоже распался, и вереница обрывков медленно–медленно уплыла тонкой кометой изо льда и праха за пределы поля зрения в абсолютную тьму.

Из скафандра меня вытаскивали три человека. Я не мог шевелить ногами и неделю пролежал в изоляторе – после выхода в космос у меня на пальцах, бедрах и заднице появились бледные восковые пятна обморожения.

В каком–то смысле мне повезло – я действительно нуждался в передышке, а не только в лечении, надо было привести в порядок нервы. Иногда будущие герои переоценивают собственную крутизну. Я вот свою переоценил весьма заметно.

Полковник Делатур часто навещала меня. Она избегала банальных вопросов типа «как самочувствие», которые старшие офицеры склонны задавать раненым подчиненным. Мы говорили о разном. Сначала я был склонен считать ее Мафусаилом женского пола, потому что ей было за сорок. Но именно поэтому я смог говорить с ней о таких вещах, которые, скорее всего, не стал бы обсуждать с ровесницей. Особенно о чувстве вины из–за смерти Зайца. Это фарфоровое лицо преследовало меня во сне.

– Значит, вы видели ее раньше, – удивилась она. – Quel miracle[42]42
  Поразительно (фр.).


[Закрыть].

– Да. На мемокубе в каюте генерала. А потом я увидел ее снова, среди пустоты, на несколько лет старше, но вполне узнаваемую, я коснулся ее, и она обратилась в прах и ледяные кристаллы и уплыла. То, что осталось, – все еще вращается вокруг корабля.

Она покачала головой и рассеянно взяла меня за руку обеими ладонями – возможно, потому что та дрожала.

– Знаете, – сказала она очень тихо, – Космическая Служба поддерживает много старых флотских традиций. Мы – как будет по–английски faire des sottises[43]43
  Делать глупости (фр.).


[Закрыть]? – мы повторяем всякие глупости касательно формы, «свистать всех наверх» и так далее. А еще мы придерживаемся некоторых старинных флотских суеверий – например, про везучие и невезучие корабли. Я уже начинаю думать, что «Жуков» – невезучий, после всего, что случилось.

Я лежал на койке, в дурацкой хлопковой пижаме, обмороженные пальцы были заключены в эластопластиковые трубки. В какой–то момент, уже не помню, когда именно, мы решили называть друг друга Роберт – она произносила «Робер» – и Мари, по крайней мере, без свидетелей.

Мари сидела на стуле рядом с койкой, так близко, что я мог уловить слабый неопределенный аромат, совершенно точно не типичный для офицеров Космической Службы. Уже довольно давно рядом со мной не было женщины, подчиненные женского пола не в счет, ведь к ним мне было строжайше запрещено прикасаться. С учетом непроизвольных реакций, имевших место ниже пояса, я был рад, что эти части моего тела прикрывала простыня.

Но я все еще не был готов попытать счастья со старшим по званию офицером. Вообще–то мне нужно было задать вопрос, который будил меня каждую ночь ровно в половину третьего, когда в полумраке стерильное окружение казалось особенно мертвым и унылым. Я спросил Мари, не может ли она объяснить, почему Заяц не отозвалась, когда мы колотили в дверь, особенно когда стало понятно, что шахту сейчас откроют и она окажется в открытом космосе.

– Ну, могу сказать, что я думаю об этом.

– S’il vous plaît[44]44
  Пожалуйста (фр.).


[Закрыть], – сказал я – это была единственная фраза по–французски, которую я знал.

– Думаю, она сделала то, ради чего пробралась на борт. Когда ты ее впервые увидел, она была совсем юной?

Я прокашлялся.

– Ужасно юной.

– Тогда, наверное, она была малолетней проституткой. C’est abominable[45]45
  Это ужасно (фр.).


[Закрыть], но такое случается. Так вот, она выследила генерала, который был одним из ее клиентов, возможно, даже первым клиентом, тем, что заплатил дополнительно за радость дефлорации. Когда она убила его, ее задача была выполнена, и она хотела умереть. Вот почему ты не должен винить себя. Знаешь, когда кто–то хочет умереть, это что–то совсем личное. Если человек решился, его никто не остановит – и, возможно, останавливать не надо и пытаться.

Я обдумывал сказанное.

– Тебе надо согреться.

Она встала и принялась снимать китель.

– Разумеется, нам нужно соблюдать осторожность, – добавила она.

– А если кто–то войдет?

– О, я поставила у входа сторожевой бот. У командиров есть свои привилегии.

Она улыбнулась, закончила раздеваться, отбросила простыню и легла рядом со мной.

Так началась моя первая связь с мифическим существом, о котором я был наслышан, но до тех пор чисто теоретически, – со Зрелой Женщиной.