Текст книги "Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов"

Автор книги: Брюс Стерлинг

Соавторы: Гарднер Дозуа,Мэри Розенблюм,Элизабет Бир,Питер Уоттс,Йен Макдональд,Роберт Рид,Джей Лейк,Доминик Грин,Сара Монетт,Адам Робертс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 68 страниц)

– Но могла ли она лгать мне? Насчет своих чувств?

Он пожал плечами:

– Откуда нам знать?

Коди уставилась на него.

– Книги, – произнесла она, силясь вспомнить то, что читала когда–то. – Там говорится, что любовь – это контур обратной связи, верно?

– В рамках индивидуальной пластичности мозга, да.

– Значит, это обоюдно. Я не могу любить кого–то, если он не любит меня. Если это любовь.

Он бросил на нее странный взгляд.

– Взаимосвязь не подтверждается данными.

Ричард помолчал и добавил уже мягче:

– Мы не знаем.

«Жалость, – поняла она. – Он жалеет меня». Она ощутила, как внутри впервые шевельнулось нечто, запрятанное столь глубоко, что она даже не могла подыскать этому определения.

– Что ты со мной сделал? Что еще ты сделал со мной?

– С тобой? Для тебя.

– Ты заставил меня испытать некие чувства к женщине, которая трахается за деньги. Которая помешана на деньгах.

– Как и ты, если хорошенько подумать. То же самое.

– Я – нет.

– Вот как, ты что, сделала это из любви к науке?

Коди сменила тактику.

– Сюзанна знает?

– Утром я лечу в Атланту.

– Ее звуковые файлы у тебя с собой?

– Конечно.

– Дай мне послушать их.

– Это неэтично.

Неэтично.

– По–моему, ты чудовище, – сказала она, но без гнева.

– Значит, я нашел странный способ продемонстрировать это, ты не находишь? В обмен на несколько щекотливых экспериментальных сеансов, о которых ты даже не помнишь, я дал тебе контракт, подружку и целую ночь развлечений.

Она уставилась на него.

– Ты ждешь от меня благодарностей…

– Ты только посмотри вокруг. Посмотри. Голые стены. Рыбка, господи прости.

– Вон отсюда.

– О, продолжай…

– Вон.

– Завтра это все будет уже в прошлом.

– Богом клянусь, если ты немедленно не уйдешь, я набью тебе морду.

Ее голос звучал на удивление спокойно. Был ли это шок, или же так себя ведут влюбленные, или что–то в этом роде? Она понятия не имела.

– И можешь положить эти бумаги обратно. Они мои, это мои личные мысли. Оставь их прямо там, на столе. И флешку тоже.

Он вытащил флешку, положил ее поверх бумаг, убрал ноутбук и встал. Она открыла перед ним дверь.

Он был уже на выходе, когда она сказала:

– Ричард. Ты не можешь рассказать все это Сюзанне.

– Нет?

– Это слишком большой удар.

– Ты, похоже, очень неплохо с ним справляешься.

– Я, по крайней мере, уже знала тебя. Или думала, что знаю. Для нее ты будешь совершенным незнакомцем. Ты просто не можешь. Это… бесчеловечно. А она такая юная.

– Юная? Не смеши меня. Ты рядом с ней просто ребенок.

Он ушел.

Куки танцевала. Она не хотела думать о телефонных звонках. Не хотела думать ни о чем. Блин.

Но это были деньги.

Прожектора жгли, но кондиционеры гнали холод. Она покрылась гусиной кожей.

– Эй, милашка, пошли со мной в заднюю комнату, – позвал усатый клиент в скверном галстуке. Он был пьян.

Она знала этот тип людей. Начнет распускать руки, попытается лапать ее, а когда она позовет Дэнни, сдуется и откажется платить.

– Ну конечно, – произнесла она своим особым, самым шелковым голоском. – Посмотрим, водится ли у тебя зелень.

И приглашающе свела руками груди. Он засунул между них купюру.

– На пятерку много не купишь, малыш.

– Да за пятерку я куплю тебя, кукла, – заявил он, красуясь перед дружками.

Один из них хихикнул. Мерзкий звук для мужчины, подумала Куки.

– За пятерку я куплю тебя пять раз!

– Долго сочинял, дорогуша?

– Какого хрена? – Он был сбит с толку.

– Я говорю, мозг у тебя, должно быть, еще меньше, чем твой член, а тот, в свой черед, даже меньше твоего бумажника, сказала бы я, да только сомневаюсь, что такое может быть.

Она выдернула бумажку из его пальцев, засунула ее под джи–стринг и удалилась. В раздевалке она оглядела себя в зеркале. Двадцать четыре – слишком много для этого. Определенно. Она понятия не имела, который час. Она просунула голову в дверь.

– Дэнни!

– Да, куколка.

– Сколько времени?

Придется когда–нибудь завести себе часы. Хорошие дорогие часы.

– Десять минут, – сообщил Дэнни.

– Какого?

– Одиннадцатого.

На Западном побережье на три часа меньше. Она разложила свой ночной улов, пересчитала его, минуту подумала, отложила две сотни купюрами по пять долларов и по одному. Снова высунула голову за дверь.

– Дэнни!

– Я тут, куколка.

– Я ухожу.

– Тебе нехорошо? – Он неспешно протопал по коридору и, тяжело дыша, остановился возле двери.

– Нехорошо от всего этого.

– Мистер Перголетти говорит…

– Передай мистеру Перголетти, чтобы шел подальше. Я ухожу. Серьезно. – Она передала ему пачку банкнот. – Теперь присматривай за девочками. И всего тебе наилучшего.

– Нашла что–нибудь более подходящее?

– Скажем так, посмотрим.

В холодильнике у Коди стояла бутылка пива. Она открыла ее, аккуратно перелила в стакан, пристально глядя на бежевую пену. Стакан: она никогда не пила пива из стакана. Она вылила пиво в раковину. Она уже не представляла, что в этой жизни реально, но была твердо уверена, что от алкоголя станет еще хуже.

Вместо этого она заварила зеленый чай и уселась у окна. Солнце нависло над заливом. Что видит из своей комнаты Сюзанна? Зажила ли ее лодыжка? Противозачаточные таблетки, боже правый. И – о, этот аромат ее кожи.

Она теряет рассудок.

Она не знала, кого ненавидит больше: Ричарда, сделавшего это предложение, или себя, принявшую его. Или Сюзанну. Сюзанна сделала это ради денег.

Или, может… Но – противозачаточные таблетки?

А что, если Сюзанна почувствовала… чем бы это ни было? Стало ли оно от этого реальностью? Все это лишь эксперимент, все было запланировано. Подделка. Но у нее не было ощущения подделки. Ей хотелось обнимать Сюзанну, целовать ее лодыжку, защищать ее от целого мира. От всех Ричардов мира.

Она схватилась за телефонную трубку, в десятый раз вспомнив, что у нее нет ни адреса, ни номера телефона. Она позвонила в справочное, где ей сообщили, что в списках жителей города и пригородов Атланты Сюзанна Херрера не числится. Это Коди не удивило, удивило лишь то, насколько мало это для нее значит.

Она набрала номер «Золотого Ключа». Ответил мужчина, назвавшийся Перголетти.

– Куки? Она ушла. Они всегда уходят.

Загремела музыка. Все внутренности Коди завибрировали в такт, вспоминая.

– …номера нет. Эй, вас интересует работа?

Коди осторожно положила трубку. Отхлебнула чай. Снова взялась за телефон и позвонила Ричарду.

В кофейне был вечер открытого микрофона. Ричард сидел на диване в задней комнате, как можно дальше от музыки. Две чашки на столе. Одна из них полная.

– Ты знал, что я позвоню.

– Знал.

– Это ты тоже запрограммировал?

– Я ничего не программировал. Я заранее подготовил тебя – и только насчет секса. – Он похлопал по дивану. – Присаживайся, пока не упала.

Она села. Зажмурилась.

– Дай мне ее номер телефона.

– Не могу. Она меня надула. Я позвонил ей в клуб, но она прервала разговор.

Он выглядел расстроенным.

– Что ей известно?

– Я говорил быстро. Не знаю, как много она услышала. Но я сказал, что она не получит оставшиеся деньги, пока мы не доведем дело до конца.

Певец в другом зале пел о любви и разбитых сердцах. Песня была ужасной, но Коди все равно хотелось от нее плакать.

– Как долго это длится?

– Любовь? Не знаю. Я избегал ее, насколько было возможно.

– Что мне делать?

Ричард взялся за чехол для ноутбука.

– Я кое–что запланировал на этот случай.

Он достал маленькую белую картонную коробочку, открыл ее и вытряхнул что–то себе на ладонь. Серый пластиковый ингалятор.

– Что это такое?

– Аналог вазопрессина, созданный, чтобы блокировать рецепторы окситоцина в прилегающих ядрах. Так сказать, антидот.

Они оба уставились на ингалятор.

– Проверено на полевках, – сказал он. – На самках полевок.

Полевки.

– Ты говорил, оно противное на вкус.

– Я пользовался им. На всякий случай. Предпочитаю секс без проблем. И у меня было много секса, но я ни разу не влюблялся. – Он приподнял брови. – Так что он должен помочь.

Гипотеза слоновьего свистка. Эй, Боб, для чего этот свисток? Знаешь, Фред, он отгоняет слонов. Не будь идиотом, Боб, нет здесь никаких слонов. Так это, Фред, благодаря моему свистку.

– Коди.

Он изо всех сил старался выглядеть искренним.

– Мне очень, очень жаль. Я и не думал, что это сработает, причем вот так. Но я правда думаю, что антидот может помочь.

Его лицо вновь стало обычным. Он взял ингалятор.

– Но прежде чем дать его тебе, я должен попросить об одолжении.

Она уставилась на него.

– Когда это я успела что–то задолжать тебе?

– Не мне, науке. Еще один скан, а потом другой – когда ты примешь антидот.

– Возможно, я его не приму. Дай мне номер.

– Любовь – разновидность безумия, ты же знаешь.

– Номер.

В соседнем зале продолжали скверно петь.

– А, ладно. В память о прежних временах.

Ричард вытащил из сумки папку, а из папки – листок. Он толкнул его через стол к ней, а поверх него бросил ингалятор. Она оттолкнула ингалятор, взяла листок. Написано от руки. Почерк Сюзанны.

– Любовь – это просто биохимическое помешательство, – сказал он, – рассчитанное на то, чтобы заставить нас сделать прыжок во тьму, довериться абсолютному незнакомцу. Это нерационально.

Коди ничего не ответила.

– Она наколола нас.

– Она наколола тебя, – сказала Коди. – В меня она, быть может, влюбилась.

Но ингалятор она взяла.

Коди села к окну с телефоном и анкетой, заполненной Сюзанной. Снова и снова набирала она различные комбинации цифр, записанных Сюзанной, выслушивая от автоответчика: «Операция не может быть выполнена». Снова и снова, прикасаясь к анкете кончиком среднего пальца, она на ощупь чувствовала вдавленный след, оставленный сильным почерком Сюзанны. Сильный почерк, сильные руки, сильный рот.

Она не думала о сером ингаляторе в белой коробочке, которую убрала в холодильник – чтобы подольше оставался годным, просто на всякий случай.

Некоторое время спустя она перестала названивать и просто ждала.

Когда в 11:46 ее телефон засветился, она знала, кто это, – еще до того, как увидела на экране код района 404.

– Ты чувствуешь это? – спросила Сюзанна.

– Да.

И Коди не солгала. Чем бы это ни было, откуда бы ни возникло, оно было тут, несмываемое, как чернила. Ей хотелось сказать: «Я не знаю, реально ли это, я не знаю, хорошо ли это». Ей хотелось спросить: «Был ли у тебя секс за деньги с кем–нибудь до меня?» и «Имеет ли это значение?» Ей хотелось знать: «Любила ли ты кого–нибудь прежде?» и «Откуда ты это знаешь?»

Ей хотелось задать вопрос: «Это больно?»

Пробираясь сквозь толпу в аэропорту, Коди выискивала знакомое лицо, чувствуя, как сердце гулко бухает всякий раз, когда ей кажется, что она видит его. Паника или любовь? Она не знала. Она не знала ничего, кроме того, что у нее болит горло.

Кто–то толкнул ее сумкой, и, когда, подняв глаза, она увидела этот затылок, эти гладкие каштановые волосы, такие знакомые после всего лишь одной ночи, все ее кровеносные сосуды будто разом расширились, каждая клеточка рванулась вперед.

Она не шелохнулась. Это был он, самый последний миг. Она еще могла позволить толпе пронести ее мимо и увести отсюда в ночь. Уйти. Вернуться домой. Достать из холодильника ингалятор.

Это было бы разумно. Но Коди, висевшая вниз головой на балконе девятого этажа, Коди, не задумываясь, рискнувшая в Атланте контрактом, эта Коди подумала: «А, пошло оно все…» – и шагнула вперед.

Ты не знаешь. Ты никогда не знаешь.

ДЖЕФФ РАЙМАН
ЗАПЕРТЫЕ

Уроженец Канады, Джеф Райман в настоящее время живет в Англии. Свой первый рассказ он продал в 1976 году в «New Worlds», но тот не был напечатан вплоть до 1984 года, когда автор привлек серьезное внимание, опубликовав в «Interzone» блистательную повесть «Непокоренная страна» («The Unconquered Country»). Это произведение – одна из лучших повестей десятилетия – оказало заметное влияние на современную научную фантастику, сразу же поставив Раймана в ряд лучших писателей поколения и принеся ему Британскую премию научной фантастики и Всемирную премию фэнтези. Позже повесть вышла отдельной книгой под названием «Непокоренная страна. История жизни» («Unconquered Country: A Life History»). С тех пор Райман, по высоким меркам жанра, писал немного, но весьма достойно. Его рассказы часто появлялись в «The Magazine of Fantasy and Science Fiction», а роман «Детский сад: Низкая комедия» («The Child Garden: A Low Comedy») был отмечен как престижной премией Артура Кларка, так и премией Джона Кэмпбелла; чуть позже роман «Воздух» («Air») тоже получил премию Артура Кларка. В числе других романов Раймана можно назвать «Воин, жизнь приносящий» («The Warrior Who Canied Life»), высоко оцененный критиками мейнстримовский «Было» («Was»), «Пришествие Энкиду» («Coming of Enkidu»), «Последняя песнь короля» («The King’s Last Song»), «Похоть» («Lust») и ставший классикой андерграунда культовый «253» – интерактивный гипертекстовый роман, который изначально выкладывался на сайте автора ryman.com. Позже, будучи изданным в виде книги, «253» принес своему создателю премию Филипа Дика. Четыре повести писателя составили сборник «Непокоренные страны» («Unconquered Countries»). Райман также выступил в качестве составителя антологии «Когда все изменилось» («When it Changed»).

На этих страницах он расскажет вам завораживающую историю развитого животного в странном мире будущего, где герой пытается заботиться о приемной человеческой семье и сталкивается при этом с трудным выбором.

Я видел этот сон в Сиануквиле, в городе новых казино и узких полосок пляжа, нагретых солнцем кустов с похожими на одуванчики цветами, стен, лежащих в руинах даже теперь, после девяти лет мира, и ворот, ведущих в никуда.

Во сне я нашел себе жену. Красивую, светловолосую, усталую от забот. Она не привыкла к тому, что серьезные мужчины могут знакомиться на пляже с благими намерениями. Зовут ее Агнет, и говорит она с датским акцентом. У нее четверо детей азиатской расы.

Их отец учился в Европе, женился на Агнет и потом ушел, что в этом мире можно понимать по–разному. Сама Агнет была сиротой и других родных, кроме семьи мужа–камбоджийца, не имела. Потому она и приехала в Пномпень, где узнала, что этим родственникам не нужна чужая женщина и лишние рты.

Я уже познакомился с детьми. Младшую зовут Герда, она не говорит на кхмерском. Девочка крошечная, как трехлетка, в цветастом розовом платье, вся увешанная игрушечными драгоценностями. Она только смотрит, как играют ее братья. Ее вырвали из знакомой обстановки и забросили в этот странный жаркий мир, где люди говорят непонятно, а еда обжигает рот.

Я встаю на колени, пытаюсь поздороваться, сперва по–немецки, потом по–английски. Привет, Герти, привет, маленькая. Привет. Она не отзывается ни на каком языке и сидит, как будто ее опоили снотворным.

Мне становится так грустно, что я поднимаю ее на руки, и она вдруг прячет лицо у меня на плече. Так и засыпает, пока я качаюсь в гамаке и тихонько объясняюсь с ее матерью. Я не женат, сказал я Агнет. У меня здесь казино.

Настоящие люди не жестоки, просто бесстрашны. Если вы – человек, вы говорите правду, а если кто–то ведет себя как мартышка, его можно наказать. На кривой дорожке надо быть прямым. Я продавал оружие своему боссу и покупал полицейских, поэтому он мне доверился, и я много лет заведовал его охраной. Он ушел одним из первых, а свою долю казино продал мне. Теперь я вместо него сижу за чернолаковым столиком с генералами и партнерами–тайцами. У меня «Лексус» и хороший доход. Я поднялся и стал человеком во всех отношениях, кроме одного. Теперь мне нужна семья.

Напротив Сиануквиля вся бухта заполнена островками. На этих островках, недоступных ворам, поблескивают крыши: большие люди живут в Сорайя–чик среди минаретов, ветряков и солнечных батарей. Между островками переброшены белые подвесные мостики. Вдали на них видны велосипедисты.

Время сменяется на после свадьбы. Дети теперь мои. Мы качаемся в тени пальмовой крыши. Двое мальчиков играют на груде старых резиновых шин. У придурковато улыбающегося лопоухого Тарума ноги достаточно длинные, чтобы прыгать по ним, попадая ступнями в отверстия. Его брат Сампул не сдается, карабкается поверху. Старший, Рит, спокойно сидит в гамаке, заткнув уши наушниками и притворяясь, что с нами не знаком.

Герда дергает меня за руку: «Отпусти». Я ставлю ее на землю. Вырвавшись из мира речи и взрослых, она лезет на пухлые черные баранки, скатывается по ним боком. Она сосредоточена, не смеется.

Ее мать в соломенной шляпе и темных очках слабо улыбается.

Мы с Гердой бродим по воде. Островки перекрывают бухту, так что волны, докатывающиеся до берега, ростом с ребенка и теплые, ласковые. Герда держится за мою руку и рассматривает их в мрачном молчании.

У берега стоит старый авиалайнер. Крылья срезаны и аккуратно положены рядом. Я веду туда ребятишек, и мальчишки с визгом забегают внутрь. Мы с Гердой снаружи рассматриваем домик духа лайнера. Какой–то остряк приделал святилищу маленькие белые крылышки.

Окрестные холмы еще сохранили свои леса, и кучевые облака нависают над ними стиснутыми кулаками, в которых зажат дождь.

Вечером гремит гром.

Я выглядываю из высокого окна и вижу в темноте зарницы. Мы занимаем целый этаж отеля при моем казино. У каждого мальчика свой номер. В трех комнатах, выходящих на фасад, есть балконы, и на них хватает места для диванов и столиков. Мы вешаем для колибри трубочки с розовой сахарной водой. Утром в комнатных цветах гудят пчелы, а шарики из зерен приманивают птицу Сарику, которая поет самые сладкие песни.

В эти последние дни игроки безумствуют: китайцы, тайцы, малайцы и корейцы играют в основном в баккара, хотя кое–кто предпочитает «одноруких бандитов».

За столиками моего казино изящные молодые женщины, красивые молодые мужчины и представители пары других полов сидят, выпрямившись, в готовности принять ставку, настороженные и пугливые, как кролики, особенно когда их стол пуст. Они платят процент от выигрыша. Кое–кто спит с клиентами, но они хорошие дети – не забывают посылать домой деньги. «Делай добро и получишь добро», – говаривали у нас в Камбодже. Теперь чаще говорят: «Тви акро мин лэй» – «Делай плохо, получишь деньги».

У меня в казино все честно. Колесики без подвоха. На вывесках – запрет на оружие. Ни животных, ни подростков не пускают. Невинных следует защищать. Сигареты и порошок запрещены – последние два запрета изображаются черепом со скрещенными костями.

У нас есть охрана, но порошок не выявляется никакими сканерами, поэтому кое–кто из клиентов приходит сюда умирать. Чаще всего на выходных. Мы находим обмякшие за столиками тела.

Думаю, некоторым кажется, что хорошо уйти под кайфом. Особенно впечатлительным китайцам. Для них игра – театр: позы крутых парней, танец сигареты, выразительное движение брови. Выигрываешь, улыбаешься, делаешь последний глоток курвуазье, а потом одна понюшка – и ты навсегда уходишь вниз. Для них это еще один способ победить и получить все. Для меня – лишние хлопоты с уборкой и лишний повод не пускать детей.

Наверху мы кончаем ужин и слушаем шум прибоя.

– Папа, – спрашивает меня Сампул, и это слово отзывается у меня в сердце, – почему мы все уезжаем?

– Из–за вторжения.

До сих пор это был странный, красивый сон, с буддистскими монахами в оранжевых одеяниях, выстроившимися в ряд перед однорукими бандитами. А теперь он превращается в глупое телешоу для подростков, только в моем сне это по–настоящему, я в нем живу. И, когда говорю, ощущаю свое грустное влажное дыхание.

– К нам летят пришельцы, – продолжаю я и целую мальчика. – У них много–много кораблей.

Мы уже видим их на окраине Солнечной системы. Они будут здесь через два года, даже меньше.

Он беспокойно вздыхает.

В этой разоренной стране на две трети радости и на две трети стальной мерзости. Дроби не сходятся, но так уж оно есть.

– Откуда нам знать, что они злые? – надувшись, спрашивает Сампул.

– Так говорят власти, а власти лгать не станут.

В его дыхании появляется лед.

– Наши – станут.

– Но не все же власти, не все вместе.

– Верно. Значит, мы уезжаем?

Он хочет сказать «опять уезжаем». Они покинули Данию, чтобы очутиться здесь, и никому из них не хочется снова покидать привычное место.

– Да, но мы поедем все вместе, о’кей?

Рит ворчит с дивана:

– Это все из–за таких, как ты.

– Я придумал пришельцев? – Я улыбаюсь ему, чтобы дать понять, как глупо то, что он подразумевает.

Он закатывает глаза и, покачав головой, напоминает:

– А комета?

– Ах, да, комета. Про комету я забыл, а комета тоже летит. И еще глобальное потепление и новые болезни.

Рит цокает языком.

– Пришельцы послали комету. Будь у нас космическая программа, мы могли бы встретить их на полпути и дать бой. Или те из людей, что заселили бы Марс, сумели бы выжить.

– Разве пришельцы не могли бы вторгнуться и на Марс?

Голос его затихает, он скрючивается над игрой.

– Если бы мы вышли в космос, стали бы бессмертными.

Мой отец спился и бросил нас, моя мать умерла, я заботился о сестрах. Власти выгнали нас из хижин у реки в безводную местность, чтобы там, где был наш квартал, построить большие отели. Мы выжили. Я никогда не смотрел кино о пришельцах, я никогда не мечтал о выходе в космос. Я мечтал стать человеком.

Я смотрю в окно на камбоджийскую ночь, и свет и пламя пляшут в небесах играющими драконами. Воздух шелестит. Целое богатство обрушивается с неба дождем.

Сампул – младший сын – крутой паренек. Он задирает пятнадцатилетнего Рита, и оба они дразнят разгильдяя Тарма. Но крутой Сампул вдруг сворачивается рядом со мной комочком, словно он задумал вернуться в яйцо.

Горе грома похоже на ярость. Я сижу, слушаю дождь. Рит играет, в его наушниках гремит стереофоническая война.

Все умирает, даже солнца, даже вселенная умирает, чтобы вернуться. Мы уже бессмертны.

Без нас Камбоджа снова станет крестьянской страной. Садики затянет лианами, будут реветь водяные буйволы, на полях зазеленеет рис, а мимо, пыхтя паром, помчатся паровозы. Сампул однажды спросил меня: не поезд ли делает дождь? И если пришельцы существуют, не будут ли они дорожить нашей Землей?

Я, может, и хотел бы остаться, но Агнет твердо решила уйти. Она уже потеряла одного мужа и не хочет потерять второго, а тем более – детей. Так или иначе, все это входило в договор.

Я залезаю в постель рядом с ней.

– Ты к ним очень добр, – говорит она и целует меня в плечо. – Я так и знала. Твой народ добр к детям.

– Ты не сказала, что любишь меня, – отзываюсь я.

– Дай мне время, – говорит она после молчания.

В эту ночь молния бьет в домик духа, укрывающий нашего неак та. Его крошечный золотой шпиль чернеет.

Мы с Гердой утром идем угостить духа бананами. Она, увидев разрушения, выкатывает глаза и начинает выть и рыдать.

Агнет спускается, обнимает и утешает ее и приговаривает по–английски:

– Ох, милый домик сломался.

Агнет никак не понять, какая это катастрофа и какая загадка. Неак та – дух отеля, он принимает или отвергает нас. Если салю небо его поразило – о чем говорит знамение? Что неак та рассердился и покинул нас? Или что боги хотят, чтобы мы ушли, и для того уничтожили нашего покровителя?

Герда в ужасе, я не сомневаюсь, что у нее хоть и бессловесная, но кхмерская душа.

Агнет смотрит на меня через плечо дочери, и я не понимаю, почему она так рассеянна, пока она не говорит:

– Документы пришли.

Значит, на этой неделе мы отплываем в Сингапур.

Я уже продал казино. Довериться мне некому. Я спускаюсь и отдаю ключи от своего орудия Среангу, который еще хотя бы ненадолго останется на охране.

Этой ночью, после того как дети засыпают, мы с Агнет ужасно ссоримся. Она бросается чем попало, бьет меня; ей кажется, будто я сказал, что хочу их бросить. Не могу добиться, чтобы она выслушала и поняла.

– Неак ma? Неак ma? О чем ты говоришь?

– Я говорю, что думаю: нам надо ехать сушей.

– Нет времени. Дата назначена, все заказано. Чего ты добиваешься? – Ее трясет от страха, рот сведен колечком мышц, шея напряжена.

Приходится мне искать монаха. Я даю ему много денег, чтобы заслужить пунью, и прошу его петь за нас. Еще я прошу его благословить наш багаж и на расстоянии благословить судно, на котором мы отплываем. Я глотаю страх, как кислую слюну. Я заранее заказываю пищу на пчум бен, чтобы он съел ее вместо меня, я хочу накормить моих умерших через посредника. Я смотрю на него. Он улыбается. Он – человек без оружия, без современности, без семьи, которая бы ему помогала. В какую–то минуту я ему завидую.

Я жду катастрофы, я уверен, что потеря нашего неак та предвещает большую беду; я боюсь, что море поглотит судно.

Но я ошибаюсь. Дельфины плывут перед носом корабля, выпрыгивают из воды. Мы тянем за собой трал, ловим рыбу, вытаскиваем тунца, тюрбо, морских змей и черепах. Уверяю вас, летучие рыбы в самом деле летают – взмывают над нашими головами, по ночам проносятся над палубой, как гигантские москиты.

Никого не мучает морская болезнь, бури не случается, плывем мы ровно. Море словно заключило с нами мир. Пусть себе, они для нас потеряны, они уходят.

Мы камбоджийцы. Мы умеем спать в гамаках и разговаривать. Мы перекидываемся шутками, подначками, намеками – порой в стихах, – музицируем, проводим время за картами и ба ангкун, игрой с орехами. Герда тоже играет, и я вижу, как другие дети ей поддаются. Победив, она визжит от радости и тянет руку между планками, чтобы достать завалившийся орех.

Все пассажиры ласковы с детьми и заботятся о них. Мы готовим на плитках, жарим по очереди. На такелаже отдыхают альбатросы. Герда по–прежнему не хочет говорить, поэтому я ночь напролет баюкаю ее, приговаривая: «Кином ч-моа Чаннарит. Оун ч-моа ай?»

«Я твой новый отец».

Однажды ночью что–то большое вздыхает в воде совсем рядом с нами. Сами звезды как будто собираются стайкой рыб, такие далекие и высокие, холодные и чистые. Неудивительно, что мы жадны до них, как жадны до бриллиантов. Если бы могли, мы бы обчистили все рудные жилы вселенной, но вместо этого мы обчистили самих себя.

Мы высаживаемся на Сентосе. Пляж курорта залит морем, но на его склонах разрослись временные консольные домики. Их стены растопыриваются крыльями летучих мышей за пластиковыми мостками, по которым мы идем прямо к холму.

Новейшая промышленность Сингапура.

Мы, живые мертвецы, направляющиеся к могиле, сходим с корабля на понтонный причал. Гладкие мостки опасно раскачиваются под ногами. Мы скользим и хватаемся друг за друга, чтобы не упасть. Среди нас нет пожилых, но все мы идем как старики на негнущихся ногах, ловя равновесие.

Все же у меня легчает на душе: остров еще полон деревьями. Мы уходим по тропе через джунгли, сквозь влажную тишину, к северному берегу, где перед нами встает Город Льва.

Сингапур высится над гаванью. Его гигантская копия Ангкорского храма блестит на солнце клинками кинжалов; его изрезанная береговая линия окаймлена четырьмя сотнями клиперов и белым лесом ветряных турбин. По склонам горы Фрейзер теснятся дома крестьян, выстроенные из дерева и подпертые сваями.

Днем прошел дождь. Я боялся бури, но небо расчистилось, стало золотым и лиловым, даже с лучами зеленого. Повсюду, где деревья уступают место соленой траве, словно вышедшие искупаться звезды, загораются светляки. Герда смотрит круглыми глазами. Она улыбается и протягивает к ним руку. Я шепчу ей кхмерское название светляков: ампил ампаяк. Мы забронировали номер под одним из навесов – крыльев летучей мыши. Только безумные богачи могут позволить себе на Сентосе отдельный номер. Даже бутылка воды здесь стоит очень дорого.

Попав внутрь, Агнет оживляется, даже опускается на одну из складных кроватей, разделенных занавесками из одеял. Глаза у жены блестят. Она усаживает Герду и Сампула на колени.

– Там внизу чудесные магазины, – говорит она. – И, Рит, техника – наиновейшая. Большие экраны, миллиарды миллиардов пикселей.

– Никто уже не говорит «пиксели», мам.

В ту ночь Герда начинает плакать. Ее никак не унять. Рыдает и рыдает. Наши друзья по кораблю ворочаются на кроватях и стонут. Две женщины сидят с Агнет, сочувствуют:

– О, бедняжка, она заболела.

Нет, думаю я, у нее разбито сердце. Она корчится и крутится на коленях у Агнет. Я без слов знаю, о чем она плачет.

У Агнет помятое лицо: на судне она не высыпалась.

– Милая, дай я выйду с ней на улицу, – говорю я. – А ты поспи.

Я беру Герду на руки, но она отбивается, как кошка. Ш-ш, ш-ш, ангел мой, ш-ш. Но ее не одурачишь. Она как–то чувствует, что происходит. Я стою, держа ее на руках, глядя на призрак Сингапура, слушая вой турбин над головой и плеск воды в бухте. Я знаю, что Герду не утешить.

Агнет считает наш народ добрым, потому что мы улыбаемся. Но мы умеем быть и жестокими. Отец Герды поступил жестоко, оставив ее, зная, что произойдет после его ухода. Жестоко желать, чтобы по тебе так тосковали.

На северном берегу я и сейчас вижу башни, подсвеченные только биолюминесценцией – леопардовыми пятнами синевы и золотисто–зеленого, остальное теряется в рукотворном тумане, дыму и испарениях.

Небоскребы теперь пустуют, никому не нужные: кто будет лезть пешком на семидесятый этаж? Как странно они выглядят: что толкало нас строить их? Зачем мы тянулись так высоко? Словно хотели сбежать с Земли, оторваться от почвы, создать новый сияющий мир.

Еще есть звезды. Они светят всегда, сейчас они светят так же, как будут светить на палубу звездного корабля, и не станут ближе. И еще есть родившее нас море. И деревья, превращающие солнечный свет в сахар, чтобы питать нас.

Тут в небе над головой повисает гигантская морская звезда. Я в растерянности, чой мае. Что же это может быть? Другие такие же морские звезды переливаются полосами оранжевого, красного, зеленого. За ними строем летят гигантские бабочки, светятся голубым и лиловым. Герда, закашлявшись, умолкает и смотрит вверх.

Кабинки канатной дороги, протянутой от Фрейзера к берегу и дальше, к Сентосе, светятся декоративной биолюминесценцией.

– Ампил ампаяк, – снова говорю я, и Герда хоть на минуту затихает.

Мне не хочется уходить. Хочется остаться здесь.

И тут Герда снова начинает рыдать, как мое сердце.

Как бы она не порвала себе горло. Этот рев не унять. Я качаю ее, баюкаю, целую, но ничто не помогает.

«И ты, Герда, – думаю я. – Ты тоже хочешь остаться, да? Мы с тобой похожи».

На минуту я думаю, что мог бы убежать вместе с Гердой, переплыть пролив, спрятаться в Джохор–Бару, в диких зарослях заброшенных пальмовых плантаций.

Ноу нас теперь не хватит денег даже на еду и воду.

Я стою неподвижно, а ночь шепчет мне свои предложения.

Я не буду таким жестоким, как отец девочки. Я мог бы войти в это теплое море, раскинуться на воде среди рыб и плыть вечно. И тебя взять с собой, Герда.

Мы можем замереть и скрыться под землей.

Я протягиваю Герду на руках, словно предлагаю теплому лону моря. И она наконец засыпает, а я спрашиваю себя: готов ли я на это? Вернуться? С ней вдвоем?