Текст книги "Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов"

Автор книги: Брюс Стерлинг

Соавторы: Гарднер Дозуа,Мэри Розенблюм,Элизабет Бир,Питер Уоттс,Йен Макдональд,Роберт Рид,Джей Лейк,Доминик Грин,Сара Монетт,Адам Робертс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 68 страниц)

Агнет трогает меня за локоть.

– Ох, ты ее укачал. Спасибо тебе большое!

Она обнимает меня за плечи, потом забирает у меня Герду, а я невольно противлюсь и вижу что–то тревожное, растерянное в глазах жены. Потом она коротко встряхивает головой, отгоняя смятение.

Я бы хотел, чтобы меня любили за мужество, а не за доброту. Но лучше так, чем никак, и я понимаю, что никуда не убегу. Мы все уйдем вниз.

На следующий день мы поднимаемся, онемевшие, гонимые сами не знаем чем.

На завтрак у нас китайская кашица с жареной соей, орехами, специями и яйцом. Наш последний день ослепителен. Нас слишком много, всем не уместиться в кабинках канатной дороги. Наш эконом–класс получает умную тележку, которая показывает дорогу и может подвезти багаж или детей. Она скрипит по мосткам от Сентосы, заливая нас бесконечными сведениями для туристов: «Раффлз», независимость с 1965 года, сингапурское чудо, кули, которых завозили как рабов, но которые внесли такой большой вклад в успех страны.

Мостки приводят нас на искусственный островок, занятый грузом, кранами и вагонетками. На главной набережной у бухты теснятся ларьки, торгующие лапшой, рыбой, ножами и сушеными ящерицами. Наш путь – к горе Фрейзер, за деревья. Мартышки преследуют нас, вырывают из рук мешки с бананами, взбираются на тележку, пытаются вскрыть багаж. Рит бросает в них камнями.

Закатные лучи падают сквозь деревья, словно в небе сияет сам Будда. Герда семенит рядом со мной, держась за мою руку. Вдруг она нагибается и поднимает что–то с земли. Это скарабей, панцирь его отливает бирюзовой зеленью, но из него выползают муравьи. Я слушаю их.

– О, Герда, это настоящее сокровище. Сохрани его, о’кей?

Там, куда мы уходим, ничего подобного не будет.

Вот и похожий на железнодорожный вокзал сингапурский терминал, врытый в скальный выступ. Он зияет пастью, заглатывает нас. Бетон смягчен ширмой свисающих ветвей – традиционно и со вкусом, думаю я, пока, коснувшись, не обнаруживаю, что они отлиты из пластика.

Это Сингапур, потому все здесь делается безупречно. «Зарегистрируйтесь! – призывают вывески на десяти языках. – Вдохните воздух роскоши».

Нас приветствуют красивые консьержки в серо–голубой форме. Одна спрашивает:

– Вы – семья Сонн?

Она такая же миленькая, какой будет когда–нибудь Герда, – лицо всех наций, улыбающееся, полное надежды на то, что еще можно сделать что–то хорошее.

– Я здесь для того, чтобы принять вас и позаботиться о вашем удобстве. – Она наклоняется, заглядывает в глаза Герде, но что–то в них заставляет ее запнуться, улыбка гаснет.

Краска с губ женщины, как бывает в кошмарах, вдруг расползается вверх, по всему лицу, словно Герда ранила, порезала ее.

Теперь глаза консьержки печальны. Она вручает Герде пакетик с нарисованным клоуном и цветной воздушный шарик. Герда держит подарки вверх ногами и морщится.

У консьержки для всех детей есть подарки, чтобы занять их, пока родители стоят в очереди. Содержимое отвечает возрасту и полу. Рит всегда относит себя к гикам – это шутка, но он получает пакет для гиков. Сотрудники терминала проанализировали его одежду и бренды. Я размышляю над странным совпадением: отец дал мальчику мое имя, только он – Рит, а я – Чаннарит. Он никогда не зовет меня отцом. Агнет обращается ко мне «Чанна» – изредка.

Красавица консьержка берет у нас бумаги и говорит, что сама сделает все, что нужно. Наша тележка прощается и скрипит за ней, на проверку багажа. Я рад, что она уехала. Меня раздражал ее приглушенный счастливый голосок. И ее мордочка игрушечного кролика.

Мы ждем.

Другие консьержки движутся вдоль разгороженной бархатными канатами очереди, предлагая с тележек воду, зеленый чай, питахайю и шардоне. Сколько бы мы ни заплатили, все мы, по большому счету, досье в процессе обработки. Мое упавшее сердце подсказывает, что Агнет вышла за меня, чтобы попасть сюда. Ей нужно было оплатить билет.

Никто нам не лжет, даже мы сами. Это больше, чем ложь; это похоже на миграцию животных, нас захватило что–то, чего мы сами в себе не понимаем и никогда прежде не сознавали.

Вдруг мое сердце твердо говорит: пришельцев нет.

Пришельцы – всего лишь предлог. Мы хотим что–то сделать, как хотели строить небоскребы. Это нового рода мечта, нового рода горе, обратившееся внутрь, но это не моя мечта, и я не думаю, что это мечта Герды. Она слишком сильно стискивает мою руку, и я знаю, что ей известно то, чего не выскажешь словами.

– Агнет, – говорю я, – вы с мальчиками идите. Я не могу. Не хочу.

На ее лице мгновенно возникает ярость.

– Я так и знала. Мужчины всегда так поступают.

– Я не привык быть мужчиной.

– Это все равно. – Она выхватывает у меня Герду, которая снова начинает плакать. Слишком часто ее увозили, слишком внезапно, слишком решительно. – Я знала, что будет какой–нибудь ужас.

Агнет гневно смотрит на меня, как будто на незнакомца, как будто впервые видит. Нежно привлекает Герду к себе, укрывая от меня.

– Дети уходят со мной. Все дети. Если ты хочешь, чтобы тебя взорвали пришельцы…

– Пришельцев нет.

Может быть, она меня не слышит.

– Все бумаги у меня. – Она имеет в виду документы, которые удостоверяют наши личности, дают нам право войти в собственную дверь и доступ к банковскому счету. В руках у нее всего лишь билетики с голограммой. Она нервно, отрывисто поправляется: – Все бумаги у них. Герда – моя дочь, они отдадут предпочтение мне.

Она уже думает о судебном разбирательстве, и она, конечно, права.

– Нет пришельцев, – повторяю я. – Нет причин уходить.

На этот раз она понимает. Слышно, как люди вокруг выдыхают. Толстый тамил, который, может быть, устал взрывать других людей, говорит:

– Что же, вы думаете, все правительства нам лгут? Просто вы перетрусили.

Агнет смотрит только на меня.

– Давай. Уходи, если хочешь!

В ее лице ни любви, ни терпения.

– Людям понадобились пришельцы, и они в них поверили. Но я не верю.

Герда плачет без единого звука. Ее лицо спокойно, но я никогда не видел, чтобы из глаз лилось столько воды: она льется, густая, как суп из ласточкиных гнезд. Агнет скрестила руки у нее на груди и целует девочку в лоб. Она что же, думает, я собираюсь украсть Герду? Консьержка вдруг, тихонько приговаривая, опускается на колени. В одной руке у нее розовый металлический мишка, который шипит, незаметно делая Герде укол.

– Ну вот, все прекрасно! – Консьержка смотрит на меня с ненавистью. Она возвращает Агнет зарегистрированное уведомление, светящееся и благоухающее. Но удостоверения личности остаются у них – чтобы мы никуда не делись.

– Спасибо, – говорит ей Агнет и выпячивает подбородок в мою сторону.

Тамил зло улыбается.

– Видали идиота? Напугал малышку.

– Дурак не может взглянуть правде в глаза, – говорит кучка объединенных в сеть малайцев дружным хором.

Мне хочется вернуться в лес, как Тарзану, но это другое желание, другой сон.

– Почему вы не даете уйти нам, остальным, если даже сами не хотите? – говорит мультиполый с широкой остекленевшей усмешкой. Что же это, он–она думает, я могу им помешать? Мне видится, что он–она отыгрывается за целую жизнь в пренебрежении. Его–ее вмешательство, пусть запоздалое, трусливое и глупое, вызывает одобрительный ропот, чего он–она и добивается.

Я словно режу под корень собственное сердце, но оставить Герду не могу. Не могу оставить ее одну здесь, внизу. Нельзя, чтобы ее второй раз бросили. Они ее усыпили, оглушили наркотиком, мир плывет вокруг нее, мутные глаза съехались к переносице, но мне все же чудится – она ищет меня взглядом. Мы с нею на уровне пения крови в жилах понимаем друг друга.

Я склоняю голову.

– Значит, остаешься, – говорит Агнет, и лицо ее меняется: в нем удовлетворение, разочарование, гнев, триумф, презрение.

– Ради Герды – да.

Лицо Агнет застывает камнем. Может быть, она желала признания в любви после этой сцены? Герда обмякла и тяжело оседает на пол.

– Может, ей повезло, – говорю я. – Может, инъекция ее убила.

Толпа будто ждала, чем бы возмутиться.

– Вы слышите, что он говорит?

– Каков идиот!

– Псих!

– Эй, леди, вам нужен муж получше этого!

– Он и вправду сказал, что малышке хорошо бы умереть? Вы слышали?

– Да, он сказал, что девочке лучше умереть.

– Эй, ты, Пол Пот, вали из очереди. Мы здесь бежим от геноцида и не желаем брать его с собой.

Я не ввязываюсь в перепалку, спокойно отвечаю:

– Вряд ли мы знаем, что делаем.

Агнет сжимает билеты и сертификат на проход. Не выпуская Герду, пытается обнять двух младших мальчиков. На губах у Герды пузырьки слюны. Дверь лифта расходится во всю стену. Агнет шагает вперед, волоча за собой Герду.

– Давай я хоть понесу ее, – говорю я. Агнет меня не слышит. Я тащусь за ней. Кто–то толкает меня в бок. Я не обращаю внимания.

Итак, я ухожу вниз.

Они забирают удостоверения личности и оставляют у себя. Это мера безопасности, чтобы удержать внизу как можно большую часть человечества. Я сознаю, что мы никогда не увидим солнца. Ни закатных кучевых облаков, ни бликов на море, ни стайки сардин, плывущей серебристой вуалью в прозрачной воде. Ни птиц, которые могут запеть, а могут и улететь, ни бурой травы, ни пыльных полевых цветов у дороги. Гром не поразит неак та, в полночь не будет песнопений, и запаха жареной рыбы, и риса на полу храма.

Я сын Камбу. Кампучиец.

Я втискиваюсь в лифт.

– Эй, босс! – зовет кто–то. Звуж голоса раздражает меня раньше, чем я узнаю человека. Ах, да, и еще усики этого самодовольного типа. Он работал у меня в отеле. Мой казнокрад. Он явно доволен, рад меня видеть. – Разве это не чудо? Погодите, вы еще не видели!

– Да, чудо, – бормочу я.

– Слушайте, – перебивает кто–то моего воришку, – этого парня ничем нельзя обрадовать.

– Он славный, – возражает тот. – Я у него работал. Верно, босс?

Бандит достался мне по наследству от моего начальника. Он украл у меня деньги на билет и сбежал… когда же? Да, два года назад. Эти люди могут считать его дружелюбным, но я ручаюсь, у него все еще при себе ворованные пистолеты, так, на всякий случай.

– Рад вас видеть, – лгу я. Понимаю, что спорить с множеством противников бесполезно.

Я чем–то насмешил его, и он показывает зубы в серебряной сетке. Мне становится стыдно, что оставшийся безнаказанным вор – теперь мой единственный друг, Агнет, которая знает эту историю, фыркнув, отворачивается.

– Надо было искать мужа с человеческими генами, – бормочет она.

Никогда, никогда не вступайте в чужие сны. Лифт зеркальный, и в нем играют световые голограммы, словно мы стоим в бесконечном кристалле, блистающем на пути к слепящим небесам. В пляшущих огнях возникают названия брендов. «Гуччи». «Армани». «Сони». «Ямамото». «Хьюго Босс».

А над нами, ясные до конца и от начала, – звезды. Лифт идет вниз.

Эти звезды дорого нам обошлись. Все лица вокруг меня дружно обращаются вверх.

Целая нация обанкротилась в попытке добраться туда, к звезде–карлику и планете из ледяного метана. «Аризона» аннигилировала, когда материя наконец встретилась с антиматерией во время попытки создать двигатель. Тяжелый частично собранный корпус все еще вращается на орбите и рано или поздно упадет. Сапиенсы, оставшиеся позади, на нулевом уровне, возможно, примут его за комету.

Но попытка построить этот самодостаточный звездный корабль подсказала нам замену.

На земной стороне вы, выходя за дверь, видите летящих птиц. Едва сядет солнце и кусты расцветут светляками, вы разглядите силуэты летучих мышей. В жаркий полдень гудят отяжелевшие от пыльцы пчелы, и, клянусь, даже рыбы умеют летать. Но между звездами не летает ничего, кроме энергии. Хотите обратиться в энергию, как «Аризона»?

Поэтому мы уходим вниз. А не вверх.

– Первое, что вы увидите, – главный вестибюль. Он развеет вашу клаустрофобию, – вещает мой казнокрад. – Это самое большое открытое пространство в Сингапурской зоне. Оно, как вы убедитесь, действительно чертовски велико.

Путешественники одобрительно хихикают. Я гадаю, не подают ли отчасти веселье через динамики.

Бедная Герда, она второй раз проснется в ином, новом мире. Боюсь, она этого не вынесет. Стены лифта поворачиваются вокруг оси, отражая новые осколки света, и мы выходим.

Десять этажей брендов по кругу – полированный мрамор полов, кондиционеры, бормочущие тележки, зверушки–роботы – «они не гадят», – детишки в новейших надувных башмаках.

– Что вы об этом думаете? – пристает ко мне сеть малайцев. И одним движением поворачивает ко мне все головы, даже головы женщин в скромных платках.

– Думаю, это похоже на Куала–Лумпур дождливым вечером.

Коридоры торгового центра тоже уходят в бесконечность – занимайтесь покупками до самой Альфы Центавра. Конечно, это иллюзия, как в павильоне зеркал.

Очень приличная техника, она обманывает глаз на добрых тридцать секунд. Чтобы обманываться дольше, надо хотеть обмануться. В конце коридора, протянувшегося к чему–то вовне, виден единственный огонек, далекий и чистый.

Мы переделали мир.

Агнет выглядит совсем измученной.

– Я хочу пить, где здесь бар?

Мне тоже нужно уйти, подальше от людей, которые знают, что для моей жены я больше ничего не стою.

Наша маленькая тележка разыскивает нас, восторженно окликает по именам и дает советы. Здесь, в торговом центре «Рамли», на десятом уровне главной башни, мы можем выбирать из бара «Инфинити», клуба «Маллака» («Разделите удовольствие с Моэмом!»), «Британской Индии», обзорной вышки Куала–Лумпура…

Агнет выбирает «Приморский» – не знаю, по доброте или в насмешку.

Я вхожу в бар с высокими потолками, и на минуту сердце вспыхивает надеждой. Здесь море, острова, мосты, паруса, чайки и пляшущие солнечные блики. Дымки в баре имитируют морской туман, и сахарный воздух поднимает настроение. На другом конце бара – что–то похожее на гигантский рыжий шар (на самом деле это половинка шара, вторая – просто отражение). Люди раскинулись на песке с названиями брендов («Гарантированно сметается и испаряется!»). Расположенное в пятидесяти метрах над головой виртуальное зеркало удваивает расстояния, так что, подняв глаза, вы видите себя на высоте ста метров, как бы в полете. Сеть малайцев поспешно выкладывает своими коллективными телами слово «ДОМА». Мы пьем мартини. Герда все спит, и я опасаюсь, что она не проснется.

– Так, – говорит Агнет, и ее тон вдруг падет и становится сравнительно мирным. – Извини за то, что там произошло. Нам обоим было тяжело. Я тоже сомневалась. В смысле, стоит ли сюда уходить.

Она накрывает мою руку своей.

– Я всегда буду тебе благодарна, – говорит она и не лжет. Я играю ее пальцем. Кажется, я купил ее верность.

– Спасибо, – говорю я и понимаю, что она потеряла мою.

Она пытается вернуть любовь, сжимая мою руку.

– Я знаю, ты сюда не хотел. Знаю, что это ради нас.

Даже мальчики чувствуют, что как сильно все изменилось. Сампул и Тарум молча разглядывают нас круглыми карими глазами. Не так ли было с их папой номер один?

Старший, Рит, презрительно фыркает. Ему нужно возненавидеть нас, чтобы вылететь из гнезда.

У меня так саднит сердце, что я не могу говорить.

– Что ты будешь делать? – спрашивает она. Вопрос звушит потерянно, и она пытается сменить тон на легкомысленный. – Есть идеи?

– Открою казино, – говорю я, чувствуя себя мертвым.

– О, Чанна, какая мысль! Чудесно, просто великолепно!

– Не правда ли? Всем этим людям нечего делать.

Нужно же им приносить куда–то порошок. Я смотрю на море.

Рит закатывает глаза. Где для него выход отсюда? Я не знаю. Вижу, что ему тоже придется уничтожить свое наследство. Что он будет делать: бурить скалу? Нырять в лаву? Или из чистого протеста снова поднимется на землю?

Действие наркотика кончается, и Герда просыпается, но взгляд у нее спокойный, она с интересом рассматривает столик и еду. Затем девочка выходит наружу, в торговый центр, и вдруг взвизгивает от смеха и бежит к перилам. Она указывает на светящуюся желтую вывеску с черными ушками и произносит: «Дисней!» Она все бренды называет вслух, как имена старых друзей.

Я ошибался. Герда здесь дома.

Я вижу себя, блуждающего по шепчущим мраморным полам, словно призрак, слушающий голос того, что умерло.

Мы уходим в наш номер. Он очень похож на проклятое казино, только здесь за стеной нет лодок, впихивающих вам в руки наживку, нет песка, обжигающего ноги. Камбоджи больше нет – для нас.

Агнет вне себя от восторга.

– Какое тебе хочется окно?

Я прошу центр Пномпеня. Лес острых серых небоскребов до горизонта. Под дождем, прошу я.

– Нельзя ли что–нибудь повеселее?

– Конечно. Как насчет тюрьмы Туол Сленг?

Я знаю, что не нужен ей. Я знаю, как сделать ей больно. Я ухожу погулять.

На куполе наверху туманность Конская Голова. Сияющая, дивная, смертоносная, через нее тридцать лет пути на скорости света.

Я захожу в аптеку. Аптекарь похож на шарлатана из рекламного объявления. Я спрашиваю:

– Нет ли… нет ли отсюда выхода?

– Можно подняться на Землю без документов. Такие попадают в лачуги на Сентосе. Но вы ведь не того хотите?

Я только качаю головой. Мы словно отредактированы так, чтобы ничего подозрительного не прозвучало. Он дает мне крошечный белый пакетик с синей надписью.

Мгновенно и безболезненно, как у незадачливых клиентов в моем казино.

– Не здесь, – предупреждает он меня. – Унесите куда–нибудь, например в общественный туалет.

Ужас – пакетик не запечатан. Я его трогал, порошок мог остаться у меня на руках, смахнуть где попало нельзя – вдруг дети лизнут?

Тогда я понимаю, что не хочу умирать. Я просто хочу домой и всегда буду хотеть. Я – сын Камбу, кампучиец.

– А, – говорит аптекарь с довольным видом, – знаете, Будда учил смиряться.

– Почему же мы не смирились с Землей? – спрашиваю я.

Аптекарь пожимает плечами, обтянутыми белым халатом.

– Нам всегда хочется чего–то другого.

Мы всегда должны двигаться дальше, и, если не можем покинуть дом, он сводит нас с ума. Запертые, обезумевшие, мы затеваем что–то новое.

До настоящего человека мне еще одна ступень. Я вспоминаю своего дядю: как только его дети и дети его брата подросли, он покинул нас, чтобы стать монахом. Так завершалось создание человека в былые времена.

Я стою, и рядом со мной – миска для заслуг перед храмом. На мне оранжевое одеяние, как и на других. Рит, как ни странно, присоединился ко мне. Он воображает, что бунтует. Люди Шри–Ланки, Лаоса, Бирмы и моей родины дают нам еду для своих умерших. Мы благословляем ее и поем на пали:

 
Все компоненты мира воистину преходящи.
В их природе возникать и разрушаться.
Возникнув, они перестают быть.
Остановить этот процесс – блаженство.
Незваный он пришел сюда,
Без позволения он уходит отсюда.
Как он пришел, так и уходит.
Откуда же может быть скорбь?
 

Мы добиваемся, чего хотим. Мы – наш вид – всегда получаем то, что хотим, верно? Так или иначе.

ДЖЕЙМС ВАН ПЕЛТ
УТЕШЕНИЕ

Рассказы Джеймса ван Пелта публиковались в «Sei Fiction», «Asimov’s Science Fiction», «Analog», «Realms of Fantasy», «The Third Alternative», «Weird Tales», «Tale–bones», «Alfred Hitchcock’s Mystery Magazine», «Pulphouse», «Altair», «Transversions», «Adventures in Sword & Sorcery», «On Spec», «Future Orbits» и других изданиях. Первой книгой писателя стал сборник «Бродяги и попрошайки» («Strangers and Beggars»). Вслед за ним он выпустил свой первый роман – «Лето апокалипсиса» («Summer of the Apocalypse»), Затем вышел еще один сборник – «„Радиоволшебники“ и другие рассказы» («The Radio Magicians and Other Stories»). Джеймс ван Пелт проживает с семьей в Гранд–Джанкшен, штат Колорадо, где преподает английский язык в старших классах и колледже.

Эта история о человеке, лютой зимой из–за снегопада оказавшемся взаперти в генераторной будке над старой шахтой. Он должен не только пытаться выжить, но и всеми силами поддерживать работу электричества и вентиляции, несмотря на вызовы, которые бросает ему природа. Много веков спустя его мужество и решимость подают пример молодой женщине на корабле–колонии, совершающем долгое межзвездное путешествие.

Видеостена не протянула и двух циклов сна. Когда Меган впервые проснулась (через сотню лет после начала четырехтысячелетнего путешествия к Зета Ретикула), она махнула рукой в сторону сенсора, и перед ней появился пейзаж Хрустальной реки. Листья ясеня трепетали от легкого ветерка, которого она не чувствовала. Сама река пересекала экран, появляясь меж деревьев, прыгая по камням, смеясь и шипя в громкоговорители, прежде чем иссякнуть у самого пола внизу картинки. На правом берегу на сером граните стояла генераторная будка, оставшаяся от шахты девятнадцатого века. Высокий желоб для воды спускался от домика по скалистому берегу в заводь. Девушка сделала снимок во время последнего похода, перед началом подготовки к полету. В комнате каждого члена команды был дисплей, но лишь у нее он все время показывал одну и ту же картину. Меган присоединялась к команде на двухнедельный рабочий период, затем возвращалась в кровать для долгого сна.

Но когда она проснулась во второй раз, через двести лет после того, как корабль покинул земную орбиту, лист металла оставался тусклым и пустым. Меган сидела на краю койки, опустошенная, зная, что свинцовые конечности – результат столетнего сна, но предпочитая думать, будто это вызвано печалью. Горы нет. Реки нет. Деревянной будки, стоящей под ясенем, – нет. Она вызвала Тига, командира расчета.

Пока тот не пришел, Меган достала из–под кровати коробку, в которой хранила сувенир с Земли – шахтерский подсвечник, с острием на конце, медной ручкой и железным кольцом для свечи. Она нашла его в яме у генераторной будки после того, как сделала снимок. Подсвечник был приятно тяжелым и сбалансированным. Девушка счистила ржавчину, и металл засиял, но на некогда гладкой поверхности остались рытвины. Меган нравилось ощущать пальцами его шероховатости.

Проверив соединения, Тиг сказал:

– Эта экспедиция от начала и до конца – эксперимент. – Он открыл бокс с панелью ручного управления дисплеем, которая располагалась внизу стены. – Единственный способ выяснить, как время воздействует на технику, – наблюдать за ней в течение долгого времени, чем мы, собственно, и занимаемся. – Тиг захлопнул крышку. – По–настоящему важно на протяжении всего пути поддерживать функционирование лишь систем жизнеобеспечения, навигации и силовых установок. Ты обеспечиваешь бесперебойную работу гидропоники. Я чиню технику. Команда обслуживает электростанцию. Раз в двадцать пять лет просыпается одна из четырех команд, но у нас нет времени на починку предметов роскоши вроде твоей видеостены. Мы – своего рода сторожа. – Он провел рукой по тусклой поверхности. – Корабль уже старый, а путь еще очень, очень неблизкий.

– Нам тоже нужно функционировать. Нам, людям.

– Ну да. – Он потер подбородок, глядя на лежащий на ее коленях подсвечник. – Интересная вещь. Ручка отвинчивается?

Меган покрутила ее.

– Похоже, заклинило.

– Можем открыть в мастерской.

Она покачала головой.

Когда Тиг ушел, Меган попыталась вспомнить, как выглядит и звучит река. Пока видеостена работала, она чувствовала ветерок на лице и запах воды, бегущей по камням. Меган представляла даже неровности земли, скользкие мокрые скалы, сладкий аромат встревоженных листьев. Закрыв глаза, девушка попыталась воскресить воспоминание. Разве земля не была немного скользкой из–за гравия? Разве над головой не кружилась ворона? Когда Меган была маленькой, умерла ее мать. Месяц спустя она не могла вспомнить мамино лицо. Лишь покопавшись в альбомах, Меган удалось снова почувствовать, какой та была. Теперь было совсем так же, но вспомнить она не могла Землю. Металлические стены, синтетическое напольное покрытие, постоянный шум вентиляции словно были всегда, а Земля постепенно ускользала в небытие.

Меган положила ладонь на пустую стену. «Всего два года, – подумала она. – Через два года я покину корабль, если на планете в системе Зета Ретикула возможна жизнь». Девушка вздрогнула. Субъективно – всего два года. Большую часть пути Меган проведет в коконе для сна. Если технология сработает, она покинет корабль через четыре тысячи реальных лет.

Однако Тиг был прав, говоря о неопробованной технологии. В экспедиции были одни прототипы. Сможет ли созданный руками человека прибор продолжать функционировать четыре тысячи лет спустя, даже если за ним следят? Египетским пирамидам было четыре с половиной тысячи лет, и они все еще стояли – но это же всего лишь груды камней, а не сложное космическое оборудование. От них вовсе не ожидалось, что четыре с половиной тысячи лет спустя они зайдут на орбиту далекой планеты и к тому же будут поддерживать пригодную для жизни среду во враждебном пространстве.

А люди на борту Единственное испытание технологии, которая будет поддерживать жизнь в человеке на протяжении четырех тысяч лет и сохранит семя и яйцеклетки, продлится четыре тысячи лет. Доктор Арнольд, который знал наизусть медицинские карты всей команды, сказал Меган, что она страдает от тоски по дому. Как и ей и остальным членам экипажа, доктору Арнольду было чуть больше двадцати, но говорил он с достоинством зрелого человека. Меган доверяла ему.

– Присматривайтесь к таким симптомам, как эпизодический или постоянный плач, тошнота, бессонница, сбои менструального цикла, – говорил он, сверяясь с записями. – Разумеется, симптомы эти также могут быть вызваны продолжительным сном. – Его ассистент, доктор Сингх, молча кивала.

– Доктор Арнольд, моя последняя менструация была лет двести назад.

Меган уже ощущала старость. Солнце осталось всего лишь яркой звездой далеко позади, и она казалась себе изношенной, почти несуществующей, ближе к мертвым, чем к живым. «Не могу я отсюда чувствовать притяжение Земли, – думала она. – Не надо было вообще соглашаться лететь. И они должны были понять, что специалисту по гидропонике придется худо вдали от лесов и бескрайних горных лугов. Даже когда мы прилетим, если все пойдет хорошо и планета окажется гостеприимной, пройдут долгие годы, прежде чем мы вырастим земные деревья, под которыми можно будет посидеть. Я больше никогда не увижу ясень. Я не выдержу».

Айзек пододвинул табуретку ближе к маленькой печке. Если сидеть достаточно долго и близко, тепло пробьется сквозь перчатки и рукава пальто. Колени, всего в нескольких дюймах от огня, едва не поджаривались, но спина по–прежнему мерзла. Холод пробирался под капюшон. Он покосился на кучку дров у печи – остатки стола, который он вчера расколотил. Все пожитки лежали на полу хижины: полки он уже сжег. Кроме остатков стола деревянными тут были только коробочка щепы на случай, если огонь погаснет, и табуретка, на которой он сидел. Выпало так много снега, что найти валежник было невозможно. А все деревья в радиусе мили срубили на нужды шахты или обломали нижние ветки для растопки печей. Дрова, которые он жег последние дней десять, пришлось тащить целых четыре мили от местечка вниз по течению. Но это было задолго до того, как начался буран и видимость сократилась до нескольких футов.

В комнате внизу размеренно работал механизм. Вода текла по рудопромывному желобу и вращала колесо, соединенное с генератором. Кабели бежали вверх по склону горы к компрессорам шахты, выкачивающим затхлый воздух из тоннелей и запускающим буры, но Айзек не знал, там ли шахтеры. Возможно, их тоже завалило в домиках близ забоя или в городке Кристал. Но если они в шахте, компрессоры должны работать.

Он взглянул на окно. Толстый слой изморози покрывал стекло изнутри, и выпало столько снега, что тусклый свет едва проникал в комнату. Окошко в крохотном помещении обслуживания на втором этаже находилось не более чем в пятнадцати футах над землей. Двухнедельный снегопад почти завалил домик. Десять дней назад, когда снабженец закинул мешок вяленого мяса и две краюхи хлеба, он сказал: «Впервые зимують в горах, парень? Будет так холодно, что моча застынет в воздухе, не забрызгав сапог».

Последние три дня Айзеку не удавалось открыть входную дверь. Ее завалило тяжелым снегом. Он потер друг о друга руки в перчатках, пытаясь отогреть их. Скрипели деревья. Что–то громко затрещало над головой. Он посмотрел на мощные балки, поддерживающие крышу. Долго ли они еще выдержат? Сколько снега лежит там, над ним?

Айзек вздохнул, не желая оставлять скромное тепло печки, – пора приниматься за работу. Он проверил, есть ли свечи в кармане пальто, и, освещая себе путь «Липким Томми», спустился в темное помещение, где стоял генератор. Подсвечник представлял собой причудливую конструкцию с медным держателем для спичек и прикрученной крышечкой, защищающей их от сырости и одновременно служащей ручкой. Лестница обледенела, воздух был сырой и холодный. Он воткнул острие «Томми» в дощатую стену, затем осторожно зажег свечу, держа спичку обеими руками; Айзек весь дрожал. Масло для лампы кончилось два дня назад. Колеблющееся пламя свечи осветило воду, падающую из желоба на колесо, медленно вращающееся против часовой стрелки. Айзек расчистил желоб ото льда с помощью стамески и двухфунтового молотка. Если механизм встанет, шахтеры останутся без электричества и вентиляции. Куски льда размером с голову упали на неровный пол и откатились к противоположной стене. Несмотря на холод, Айзек скоро вспотел. Он стянул капюшон и расстегнул верхние пуговицы пальто. Когда Айзек закончит, придется снять пальто, несколько рубашек и сменить промокшее белье, иначе позже он замерзнет и не сможет спать.

Айзек подумал, что работа его чем–то напоминает жизнь в монастыре: и обет молчания, и постоянный труд, чтобы занять руки. Он стал размышлять о Боге и его замысле. Работая в одиночестве, Айзек чувствовал себя как никогда близко к небесам – вдали от людских разговоров и дневной суеты. Он даже отчасти надеялся, что буран не прекратится. Пока погодные условия удерживают его здесь, Айзек может жить, как в монастыре. Ему нравилось, какая у него тут комната. Грубо сколоченная кровать и одеяло, наброшенное на тонкий матрас. Читать он мог при свече. Да, будка генератора напоминала монастырь. Деревянная постройка казалась ему колыбелью чудес, тех, что не случались, когда он был юным послушником. Однако тогда не было так холодно.

Меган медленно очнулась, ей было больно. Четыре цикла назад доктор Арнольд решил, что сильные болеутоляющие, которые использовались для облегчения перехода от состояния, близкого к смерти, к глубокому сну и пробуждению, обладают разрушительным действием. Поэтому на этот раз ее организм не стали накачивать ими. Она лежала в коконе, стараясь не двигаться, локти и колени ныли, лодыжки и запястья – тоже. Болели даже костяшки пальцев. Из каждого глаза к ушам сбежало по слезинке, когда она впервые за сотню лет решила сама сжать кулаки. Каждое движение причиняло боль, даже несмотря на то что механические манипуляторы каждый день разминали ее суставы.