Текст книги "На Литовской земле (СИ)"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 39 страниц)

Ловко, ничего не скажешь. И ни к единому слову не придерёшься. Хоть вроде и показал себя с самой лучшей стороны, однако никакой агитации в его длинном ответе не было.

– Видите, панове, – обратился ко мне и ко всем сразу Станислав Кишка, – князь Адам жертвует кровью ради земли. Надо будет, он с оружием в руках выступит против родича своего Константина Вишневецкого, ибо Литва ему родней. Но пойдёт ли князь Михаил Скопин-Шуйский, – сделал он акцент на второй части моей фамилии, – против московского царя, ежели с его стороны угроза случится?

Я решил, что стоит воспользоваться возможностью и обратился к Сапеге.

– Дозволено ли будет мне самому ответить на этот вопрос? – спросил я у канцлера. – Он обращён, скорее, ко мне. Равно, как и прошлый вопрос пана Станислава, обращён был напрямую к князю Адаму.

– Если пан Станислав не возражает, – политично выразился Сапега, перекладывая ответственность на старосту жемайтского.

Выбор перед тем стоял сложный. Конечно же, ему не хотелось давать мне слова. Все уже слышали как я полемизировал с Петром Пацем и оценили это по достоинству. Больше меня не принимали за тупоголового варвара-московита, который лишь на поле боя может себя проявить, в политике же, как говорится, дуб дубом. Однако Станислав Кишка, также будучи политиком не глупым, понимал, если он не даст мне ответить, тем самым изменит предпочтения многих из не определившихся кому отдать свой голос депутатов и особенно шляхтичей. Ведь последние рьяно отстаивали собственные права и привилегии и уж точно не дали бы рты позатыкать,особенно после того как дозволено было высказаться оппоненту. И то, что я не был шляхтичем, а князем московским, ничуть эту ситуацию не меняло.

– Вопрос мой был скорее rhetoricus,[8] – кивнул Станислав Кишка, – однако если князь Михаил желает ответить на него, то у меня возражений нет.

Выставил-таки меня невеждой. Ловко. Однако возможность взять слово всё равно важнее.

– Михаил Васильич, – напомнил мне без нужды Сапега, – помните, что ответ ваш должен быть по существу и без агитации, иначе вы будете лишены права голоса до окончания сейма.

Я кивнул в ответ, подтверждая, что понимаю его.

– Вы, пан Станислав, сперва говорите, кровь не водица, – обратился я к старосте жемайтскому, – и я полностью с вами согласен. Я не рождён на литовской земле, как и князь Адам, ведь теперь его владения часть коронных земель. Однако у себя на Родине за спасение родной земли я не получил никакой награды, лишь новую службу на чужбине. Ничего не роднит меня с московским царём более, – и тут я ничуть не кривил душой, хотя вряд ли многие в большом зале виленской ратуши поверили мне, – ибо Родине я более не надобен. Посему Литва заменит её, ведь иная мачеха бывает ласковей родной матери, особенно если та от ребёнка отворачивается. И коли пойдёт на нас войною московский царь Василий, то не дрогнет у меня рука, и встану я супротив него, как великий князь Литовский. Ибо нет во мне более ни капли родственной любви к дядюшке.

– А коли не он войска отправит? – тут же спросил Станислав Кишка.

– Тогда и вовсе душа моя покойна будет, – пожал плечами я.

Надеюсь своими словами я сумел убедить хоть кого-то. Да и агитации в них найти нельзя было, хоть по букве разбери. Станислав Кишка и пытаться не стал, заранее понимая, что дело это гиблое, и лишь потери ему и всем сторонникам князя Адама принесёт.

Вот так за сплошными дебатами, спорами, приведением аргументов и контраргументов прошёл целый день. Я с удивлением понял, что солнце давно за полдень перевалило, когда кинул взгляд в окно после ответа на реплику Станислава Кишки. А после не успел оглянуться, как и потемнело в зале. Слуги незаметными тенями скользнули по ней, расставляя свечи в больших подсвечниках. Темнота ничуть не охладила пыла спорщиков. Магнаты, сидевшие в креслах, выступали один за другим, поддерживали наш мятеж и высказывались либо за одного, либо за другого кандидата. Сапега давил авторитетом, но ему противостоял столь же уважаемый староста жемайтский. Радзивиллы, Януш и Кшиштоф-Сиротка, стояли стеной, но и сторонников Вишневецкого разбить на фракции не удавалось. Ходкевич напоминал о моих военных заслугах, ему отвечали, что и у князя Адама они есть, пускай и не столь громкие, зато куда больше. Напоминали, что одерживал он эти победы без шведских экспедиционных корпусов, да исключительно своими силами. Наёмников же если и привлекал, то на свой кошт содержал их.

Воистину, если уж кто-то может заговорить любой вопрос, так это польские, ну или литовские, в нашем случае, магнаты. Никто не желал, чтобы разговор обошёлся без его ценного мнения, каждый норовил вставить свои пять копеек, часто перебивая выступавшего. И не раз Сапеге приходилось призывать к порядку и даже грозить лишением права слова. Лишь раз он и в самом деле претворил её в жизнь, запретив высказываться подстаросте Черкасскому и Белоцерковскому, князю Янушу Курцевичу. За то, что тот, несмотря на несколько предупреждений, постоянно перебивал наших сторонников, не давая им и слова сказать.

– Ещё одно слово от вас, князь Януш, – веско произнёс Сапега, – и вас выведут из зала.

– Veto, – тут же воскликнул князь Курцевич, – не имеете вы права ни лишать меня права слова, ни выводить из зала.

Видимо, так было задумано нашими противниками с самого начала. Стратегия поведения у них имелась, и это в неё вполне укладывалось. Теперь же прозвучало заветное слово veto, которое могло оборвать любые дебаты на сеймике или большом элекционном сейме, таком как наш.

– Liberum veto[9] никогда не было правилом литовского вального сейма, – возразил ему Сапега, – потому и на нынешнем Вселитовском великом элекционном сейме правило сие применяться не будет.

– Это попрание наших прав и шляхетских свобод! – тут же воскликнул князь Курцевич. – Лишь единогласно должно принимать самые важные решения.

– В Речи Посполитой, – не полез, конечно же, за словом в карман Сапега, – и видите куда это привело её. На сейме нынешнем нашем решение будет принято простым большинством голосов. И praecedens[10] тому уже был, когда Пётр Пац cum familia[11] покинул сейм, не пожелав принять решения большинства депутатов. Таким образом, можно считать, что принцип единогласия на нашем сейме применяться не будет. А потому, – напомнил Курцевичу Сапега, – ежели вы, пан Януш, снова нарушите порядок нашего собрания, то будете немедленно удалены из залы. Ныне же и до окончания сейма вы лишаетесь права голоса.

Так красиво подвёл всё Сапега, что если и были контраргументы у наших противников, то применить их они не решились. А может приберегли для лучшего случая, кто ж их знает.

Заседание затянулось почти до полуночи, и когда часы на виленской ратуше пробили полночь, Сапега поднялся и объявил о закрытии заседания.

– На сегодня мы закончим, – веско произнёс он, – и завтра в полдень соберёмся снова, чтобы главный вопрос, поставленный перед сеймом, решить.

Магнаты принялись подниматься со своих кресел, шляхтичи потянулись прочь с верхней галереи. Все уже порядком утомились от речей и витийства депутатов, и были только рады покинуть ратушу.

Я отчаянно хотел отдохнуть, однако понимал: хорошо, если этой ночью мне удастся перехватить хотя бы пару часов сна. Сейм – та же война. А сон на войне – непозволительная роскошь.

[1] Здесь, нецелесообразно (лат.)

[2] Великим князем свободной Литвы (лат.)

[3] Здесь, регламент (лат.)

[4] Короля польского (лат.)

[5] Железной рукой (лат.)

[6] Муж битвы (лат.)

[7] Агитации (лат.)

[8] Риторическим (лат.)

[9] «Свободное вето» (лат. Liberum veto) – принцип парламентского устройства в Речи Посполитой, который позволял любому депутату сейма прекратить обсуждение вопроса в сейме и работу сейма вообще, выступив против. «Единогласие» было принято как обязательное в 1589 году

[10] Предшествующий (лат.), здесь: прецедент

[11] С семейством (лат.)

Глава 20
Vivat Magnus dux Lithuaniae!

Я едва успел вернуться на Московский двор, как ко мне на поздний ужин заявились оба Радзивилла, Януш и Кшиштоф-Сиротка, а следом за ними и Острожский с Сапегой поспешили. Мы сели за стол, благо я, подозревая о подобном визите, заранее предупредил через Зенбулатова своих кухарей, чтобы готовили побольше. Будут гости и весьма голодные.

– День прошёл хорошо, – резюмировал Сапега, когда мы отдали должное моему угощению, и на столе остались лишь кубки с гретым пивом. Никогда в прежней жизни не стал бы пить пиво подогретым, да ещё и со сметаной. Сейчас же напиток казался мне очень вкусным, и пил я его с удовольствием, особенно холодными весенними ночами, которые не так уж сильно от зимних-то и отличались. – Можно сказать, этот день остался за нами.

– Но сколько их впереди? – поинтересовался я. – Ведь каждый такой день приближает к победе короля Жигимонта, а вот нас, наоборот, ведёт в поражению.

Войска, конечно же, готовили и тренировали к грядущей войне. Теперь её уж точно не избежать. Это понимали все, даже Пётр Пац с семейством, несмотря на свой демарш. Они уже покинули Вильно вместе с довольно большой шляхетской хоругвью, которую привели с собой на сейм. Исключительно из солидности ради, стоит думать. Теперь Пацы, скорее всего, присоединятся к Жигимонту, когда его армия снова войдёт в пределы Великого княжества, или хуже того, затаятся и станут ждать удобного времени для удара в спину, что вернее всего.

– Дней немного, – заметил князь Сиротка, – потому как из Пруссии, до которой от моих земель довольно близко, вести идут те, что нам надобны. Курфюрст собрал войско и двинул его через Королевскую Пруссию[1] к нашей границе, так что, если не желаем мы получить войну на два фронта, выступить армия должна до конца недели, иначе курфюрст займёт Жмудь.

– Если Иоганн Сигизмунд предал нас, – заметил я, – то его польский тёзка обязательно этим воспользуется и ударит нам в спину. Пускай даже по непросохшим дорогам поведёт армию. Ему хватит одних только кавалерийских хоругвей, которыми так славится Польша, и волонтёров, чтобы утроить ад по всей литовской земле.

Не так тут много городов, для взятия которых потребны пушки, да и обойти их можно запросто. Главное пройтись огнём и мечом, утверждая свою власть по округе, по шляхетским землям, усадьбам и застянкам, и без того пострадавшим сперва от Жолкевского с Вишневецким, а теперь страдающим от нападений фальшивых лисовчиков. К слову, полковник Лисовский, получив письмо, заявил, что вернётся в Литву и станет бороться с ними всеми средствами, как он привык, и покончит в кратчайшие сроки. Вот только партизанская война такая может длиться очень долго, а значит мы остались без одного из самых эффективных орудий против польской армии. Без регулярных наскоков на отставшие отряды, обозы и фуражиров. Именно того, что во многом помогло нам отбить первое вторжение.

– Однако войска ему навстречу выслать следует, – покачал головой Януш Радзивилл, – а сделать это может только великий князь и никто другой. Потому что даже если курфюрст предал нас, переговоры всё равно будут. И вести он их станет лишь с великим князем. Даже вы, Михаил Васильич, без великокняжеской короны для него несоразмерная фигура. Пускай князь как и мы, из Радзивиллов. Но он всё же на ступеньку, но выше, ибо правит собственным уделом и является пускай rex minoris, но dux magnus.[2]

– Готовьтесь к выступлению, князь Януш, – заявил я, – и вы, пан Ян Кароль, тоже. Вы люди военные и с самым большим опытом, вам и вести армию.

– А кто останется в Вильно? – тут же спросил Ходкевич.

– Гарнизон под командованием вашего родственника, – ответил я, – и надворные хоругви тех магнатов, кто поддержит мою кандидатуру на выборах.

Все были согласны со мной, что с бесконечной говорильней сейма пора кончать и срочно брать всё в свои руки. Что там говорил Острожский: какова будет воля магнатов, таково будет и решение сейма? Так богатейшие и сильнейшие магнаты стояли сейчас за восстание. И за меня, как великого князя Литовского.

– Есть вести не только из Королевской Пруссии, – заметил Сапега, – но и из земель Вишневецких. Казаки вышли с Сечи и идут по Руси, разоряя всё на своём пути. К ним присоединяются реестровые полки и толпы черни, которые черкасская старшина без зазрения совести бросает в бой в первых рядах, чтобы сохранить своих людей.

– Раз эти вести добрались до вас, Лев Иваныч, – кивнул я, – значит, и Адам Вишневецкий их получил, и задерживаться на сейме дальше он не сможет.

– Князь Адам, уверен, уже знает обо всём, – ответил Сапега, – и слуги его уже собирают сундуки в дорогу. Он отбудет завтра же утром, потому что литовская корона, конечно же, к нему не попадёт, а вот земли его прямо сейчас разоряют казацкие отряды.

С уходом главного конкурента, пускай и не реального, но всё же способного затянуть сейм, у нас появились все шансы закончить с сеймом буквально завтра. Военная угроза курфюрста и отъезд Вишневецкого, который тем самым выбывал из предвыборной гонки, делали дальнейшие дебаты попросту бессмысленными.

– В таком случае, панове, – подвёл я вместо Сапеги итог нашему собранию, – давайте же поспим сегодня, сколько получится, а завтра со свежими силами отправимся в ратушу и завершим сейм.

Никто возражать не стал, ведь все понимали, как бы ни были мы сейчас оптимистически настроены, завтра нам всем предстоит ещё один бой. И победа в нём окажется весьма непростой. Желающие возразить нам всегда найдутся. Потому и нужно сейчас отдохнуть как следует и подготовиться к завтрашнему дню, что бы он нам ни принёс.

[1] Королевская Пруссия (лат. Prussia Regalis; пол. Prusy Królewskie, Prusy Polskie) – провинция Польского королевства с 1466 года (с 1569 года Речи Посполитой). Королевская Пруссия включала Померелию, Кульмскую землю (Кульмерландию, Kulmerland), Помезанию – Мальборкское воеводство (Мариенбург), Гданьск (Данциг), Торунь (Торн) и Эльблонг (Эльбинг). Королевскую Пруссию необходимо отличать от Герцогства Пруссия: королевская Пруссия была частью Польши, а герцогство Пруссия находилось в вассальной зависимости от Польши как польский лен

[2] Король (здесь в значении самостоятельный правитель) малый, но герцог (князь) великий

* * *

Заседание сейма Сапега начал с чёрных вестей. Поднявшись со своего места, он оглядел большой зал виленской ратуши. Часы как раз били полдень, и после последнего удара, канцлер глухим произнёс:

– Чёрные вести сообщу я вам, панове, прежде чем начнём мы заседание сейма, – начал он. – На литовскую землю через Королевскую Пруссию идёт курфюрст Иоганн Сигизмунд Бранденбургский со своим войском отборных наёмников. Посему ввиду отрытой военной угрозы Великому княжеству, на правах канцлера великого литовского, я настаиваю на том, чтобы выборы Magnus Dux Lithuaniae были совершены нынче же. Без промедления.

Тут все замолчали и молчали долго. Многие из депутатов то и дело бросали взгляды на пустующее кресло князя Адама Вишневецкого. Тот и в самом деле не явился на заседание сейма, и более того, никаких вестей от него не было.

– Невозможно проводить выборы, – высказался-таки староста жемайтский, – в отсутствии одного из заявленных кандидатов.

– В сложившихся circumstantiae,[1] – ответил ему Сапега, – когда война уже на пороге Великого княжества, тайный и скорый отъезд князя Вишневецкого следует трактовать не иначе как actus sabotagii[2] с целью затянуть выборы великого князя. Допустить подобное мы не в праве, потому что сейчас решается судьба Великого княжества. Лишь Magnus Dux имеет право отправить войско навстречу курфюрсту, а покуда его нет, то руки у великого гетмана литовского связаны.

Что бы мы ни решали на своих собраниях заговорщиков, на сейме без латыни было не обойтись. Литовская шляхта в знании этого древнего языка давно уже поднаторела, чтобы не отставать от польской, и теперь все старались козырнуть словцом-другим в беседе. А уж когда доходило до официальных речей, вроде обращения Сапеги к депутатам, так и вовсе обойтись без латыни никак не получалось. Что самое интересное, популярными цитатами из классиков ни поляки, ни перенявшие от них любовь к латыни литовские шляхтичи не сыпали – это было дурным тоном. Заучить пару десятков фраз и вставлять их в речь даже к месту, считалось признаком того, что латыни ты на самом деле не знаешь, потому пользуешься готовыми выражениями древних, а не сам строишь фразы.

– И тем не менее отъезд князя Адама Вишневецкого не снимает его кандидатуру с выборов великого князя, – упрямо гнул теперь уже в другую сторону Станислав Кишка. – Он заявил о своих претензиях на великокняжеский стол и был в них поддержан, поэтому даже если в его отсутствие suffragium[3] провести, он должен в нём пускай бы заочно участвовать.

В общем-то ничего удивительного, тут даже женятся порой заочно, как первый самозванец на Марине Мнишек, что уж говорить о голосовании.

– Это право князя Вишневецкого, – не стал спорить Сапега, – и ваше, как того, кто поддержал его как кандидата на литовский престол. Однако suffragium следует провести как можно скорее без дальнейших дебатов, ибо они только отдаляют момент начала военных действий против курфюрста, который является явным aggressor[4], и остановить его следует как можно скорее. Есть ли возражения по этому вопросу?

Все предпочли промолчать. Вчерашняя история с отменой liberum veto, о котором напомнил Сапега, была ещё памятна, и никто не спешил воспользоваться отменённым правом, равно как и спорить с канцлером подобно князю Курцевичу.

– Тогда по традиции, – заявил Сапега, – прошу встать тех депутатов, кто голосует за князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского.

Тут у меня сердце в пятки и ушло. Если не удастся набрать большинства среди могущественных магнатов, то будет объявлено общее голосование, и процедура затянется надолго. Несколько недель мы точно потеряем, а что в это время будет делать курфюрст, на верность которого нашим договорённостям я не слишком надеялся, у меня не было ни малейшего представления. Он ведь и в самом деле может Жмудь занять, а после начать торговаться уже на этих позициях. Такого поражения в первые же дни правления мне точно не простят. В том, что меня выберут великим князем никто не сомневался, важно было сделать это как можно скорее, не теряя времени на всеобщие выборы, в которых принимает участие вся шляхта, съехавшаяся в Вильно. Вот почему я с замиранием сердца следил за тем, как медленно, со всем достоинством, поднимаются на ноги депутаты.

Первыми встали, конечно же, оба князя Радзивилла, затем Острожский, после Ходкевич. Сапега как канцлер был выбран маршалком сейма и в голосовании участия не принимал. Так велела ему присяга, которую он давал принимая маршалковский жезл. По окончании сейма он подпишет избирательный диплом, которым будет утверждён в должности великий князь литовский. Вся эта бюрократия была заимствована, конечно же, у поляков, однако как и с латынью, уже настолько крепко вошла в литовскую жизнь, что без неё многие в самой Литве не признали бы меня великим князем. Лишь поэтому мы устроили всю историю с элекционным сеймом.

Станислав Кишка, конечно, даже не шевельнулся в своём кресле, как и его молодой сын Януш, тоже депутат. Не поднялся и князь Курцевич, лишённый права голоса. А вот другие магнаты вставали со своих мест. Пётр Браницкий, каштелян бецкий, Лазарь Кмитич, великий стражник литовский,[5] Гераклиуш Биллевич, подкоморий упитский,[6] не самые родовитые, но всё же магнаты, имеющие кое-какие заслуги перед Литвой. Но главное, за ними стояла масса неродовитой шляхты, однодворцев, застянковых и прочих мелкопоместных шляхтичей, которым тянуть лямку войны с Польшей. Их поддержка была нам особенно важна сейчас.

Каждого поднимавшегося депутата встречали свист и крики с галереи, на которую набилось, как мне показалось, ещё больше шляхтичей. Это представлялось мне едва ли возможным вчера, а вот поди ж ты.

Когда все, кто хотел проголосовать за меня, встали и остались стоять, Сапега быстро пересчитал их и дал знак секретарю внести имена депутатов в протокол сейма. Уже сейчас понятно было, что я победил, однако процедуру следовало довести до конца. Все это понимали, в том числе и депутаты, что остались сидеть на своих местах. Сколько из них перейдёт на сторону Жигимонта в грядущей войне, остаётся только гадать.

– Теперь же прошу подняться тех, кто голосует за кандидатуру князя Адама Вишневецкого, – произнёс Сапега.

Наши сторонники сели в кресла и поднялись на ноги оппоненты. Их было заметно меньше, и галерея встретила их гробовым молчанием. Данью уважения проигравшим. Их имена были занесены в протокол, после чего они также опустились в кресла.

– По результатам голосования депутатов, – подвёл Сапега очевидный итог, – великим князем литовским избран Михаил Васильевич Скопин-Шуйский. – И набравши в лёгкие побольше воздуха выпалил: – Vivat Mikhail Vasilyevich Skopin-Shuisky, Magnus dux Lithuaniae!

Галерея разразилась настоящим громом голосов. Понять, кто поддерживает, а кто хулит было решительно невозможно. Да и не было мне до этого дела. Формальность соблюдена, и глашатаи перед виленской ратушей очень скоро примутся провозглашать то же, что Сапега. Я не получил шапку Мономаха, зато умудрился стать великим князем литовским. Сам до конца ещё не понимаю, если честно, как это произошло. Зато я отлично понимал другое: именно сейчас война начнётся всерьёз.

[1] Обстоятельствах (лат.)

[2] Акт саботажа (лат.)

[3] Голосование (лат.)

[4] Агрессором (лат.)

[5] Стражник великий литовский – должностное лицо в Великом княжестве Литовском. Появилось в XVI веке. Его обязанностью было наблюдение за безопасностью границ с Московским государством

[6] Подкоморский суд (лат. judicium suc camerarium, пол. sąd роdkomorski) – судебно-арбитражный орган в Великом княжестве Литовском в XVI-XVIII веках[1]. Рассматривал дела о земельных спорах. Подкоморский суд был создан в 1565 году в каждом повете. Функции суда регулировались второй и третьей редакциями Статутов Великого княжества Литовского. Суд состоял из одного должностного лица – подкомория (лат. succamerarius), назначавшего себе помощников – одного-двух коморников и писаря