Текст книги "На Литовской земле (СИ)"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц)

* * *

Как выяснилось уже после боя всех спас командир конных аркебузиров. Пётр Леонард Мелешко-Мелешкевич командовал у Острожского панцирной хоругвью, однако показал такой талант к стрельбе из аркебузы с седла, что его тут же поставили руководить аркебузирами. Как и все панцирники Мелешко-Мелешкевич был из худородной шляхты, кому всем семейством собирали деньги на коня, а справу подчас приходилось доставать из дедовских сундуков. Однако Мелешко быстро проявил себя умелым офицером и очень скоро уже сам собирал таких же как он малоземельных шляхтичей по листу пшиповедну. Не растерялся он и когда на панцирников, прикрывавших его конных аркебузиров, ударили гусары Вишневецкого.

– Всем назад! – закричал он, вскидывая руку с недозаряженой аркебузой. – Трубач, сигнал все за мной!

И опережая разбитых панцирников конные аркебузиры убрались с линии атаки гусар в полном порядке. Пройдя по широкому кругу, Мелешко-Мелешкевич остановил своих людей, пропуская мимо отступающих как раз без порядка панцирников. До них ему дела не было. Сейчас у него появился шанс спасти всех, и он его упускать не намерен.

Мелешко-Мелешкевич сумел сохранить порядок среди своих аркебузиров и остановил хоругвь в двух десятках конских шагов он дерущихся в окружении гусар, которых возглавлял молодой Ян Ежи Радзивилл.

– Аркебузы заряжай! – приказал он, и сам взялся перезаряжать оружие, ссыпав прежде затравочный порох с полки. Слишком уж сильно махал он своей аркебузой, тот мог и просыпаться сам, а значит в нужный момент оружие даст осечку. Конечно, аркебуза его и так подводила через два выстрела на третий, но увеличивать шанс осечки хорунжий не хотел. – Шагом, – когда все закончили заряжать оружие и вахмистры доложили Мелешко, отдал следующий приказ он, – вперёд.

Хоругвь прошла шагов буквально десяток шагов, отделявший её от баталии, где дрались и умирали гусары Радзивилла, где рубился насмерть сам провозглашённый Острожским великий князь Литовский.

– Аркебузы к плечу! – скомандовал Мелешко. – Все разом… Огня!

Выстроившиеся двумя шеренгами конные аркебузиры дали слитный залп прямо в тыл окружившим гусар Радзивилла гусарам Вишневецкого. С идеального расстояния, не опасаясь попасть в кого-то из своих. И залп этот стал спасением для гибнущей кавалерии мятежников. Десятки пуль выбивали из сёдел ничего не подозревающих гусар хоругви Вишневецкого. Самые неудачливые валились под ноги коням. Те же, чьи доспехи выдерживали попадание аркебузной пули, мешкали, не понимая, что происходит, и почти всегда это заканчивалось для них плачевно.

– Перезаряжай! – надсаживая голос, закричал Мелешко.

Надо успеть дать второй залп, покуда враг не опомнился, а после – дай бог коням ноги! Но без второго залпа он своих людей не уведёт. И его конные аркебузиры не подвели – прежде чем враг понял, откуда и кто по нему стреляет, все вахмистры доложили, что аркебузы заряжены.

– Все разом! – радуясь выучке своих людей, выкрикнул команду Мелешко. – Огня!

Снова две шеренги дали слитный залп, какого не ожидаешь от конников, обыкновенно палящих вразнобой. Снова десятки пуль прошлись свинцовой метлой по гусарам Вишневецкого. И на сей раз те не собирались оставлять врага безнаказанным.

Без команды от основной баталии отделился клин гусар. Всадники бросили своих аргамаков, до того плясавших на пятачке, в галоп, занеся для удара окровавленные концежи. Мало кто из них не успел уже схлестнуться с литовскими гусарами и не обагрил своё оружие вражьей кровью. Вот только принимать их удар Мелешко-Мелешкевич не собирался, отлично понимая, не выдержат его конные аркебузиры натиска даже уставших после жестокой рубки гусар.

– Все разом! – скомандовал он, отпуская аркебузу и та повисла на коротком панталере,[1] никуда не денется. – Назад! Галопом!

И две шеренги всадников развернули коней и кинули их в галоп, уходя от спешащих отомстить за павших товарищей и расквитаться за собственную растерянность гусар.

Но их было кому встретить. Навстречу отступавшим безо всякого порядка панцирным казакам вылетел на коне князь Януш Радзивилл с небольшой свитой драбантов.

– Стоять! – громовым голосом прокричал он, вскинув над головой руки. – Там гибнут ваши товарищи! – Он указал на поле боя. – Там решается судьба Отчизны! А вы бежите, как трусы! Вперёд! – выкрикнул он ещё громче, хотя казалось это просто невозможно. – Кто последует нынче за мной, тот смоет позор с себя кровью! Вперёд!

И он дал своему аргамаку шпоры, бросая его прямо на несущихся на него панцирников. Драбанты последовали за ним с обнажёнными палашами. Личным примером князю удалось увлечь за собой большую часть отступавших панцирников. Они промчались мимо вовремя расступившихся конных аркебузиров Мелешко-Мелешкевича, и ударили прямо навстречу преследовавшим их гусарам. Схватка была жестокой, но короткой. Гусар было слишком мало, чтобы принять удар, и пускай они дорого продали свои жизни, надолго задержать атаку Радзивилла не смогли. А следом набравшие скорость и поверившие в свою звезду панцирные казаки врезались в главную баталию.

[1]Панталер, бандальер (от нем. Band – «лента, тесьма») – перевязь через плечо, предназначенная для крепления аркебузы, позднее штуцера, карабина, мушкетона (тромблона) или лядунки (патронной сумки), являлась элементом снаряжения изготавливалась из кожи и имела крепления (зацепы, крюки) для огнестрельного оружия и коробки (лядунка) для боеприпасов

* * *

Не только Мелешко-Мелешкевич отличился в тот день, но и дубоголовый командир рейтар, могучий Лонгин Козиглова герба Зервикаптур. Его рейтары в упорной и жестокой схватке сумели смять и рассеять панцирных казаков Вишневецкого, когда ему навстречу устремились всадники посполитого рушения, он принял удар и вступил с ними в бой. Его рейтары были вымотаны долгой рубкой с панцирными казаками, однако у их командира не возникло в голове и мысли отступить. Он только приказал всем перезарядить пистолеты и они все разом дали залп по несущимся навстречу всадникам шляхетского ополчения. А после залпа с упор, снова ударили в палаши. Уставшие рейтары несмотря ни на что смогли сдержать натиск шляхтичей посполитого рушения. Снова закипела жестокая рубка, вот только теперь куда больше рейтар валилось на землю под ударами вражеских сабель.

Но не только у Вишневецкого были собраны ополченцы из окрестной шляхты. Волонтёры шли и к мятежникам, считая, что за ними в Литве сила и они ещё получат свою долю трофеев, на которую и рассчитывали. Вот они-то и ударили по ополченцам Вишневецкого, поддержав рейтар. Лишённые кавалерийского порыва, завязшие в рубке с рейтарами Козигловы ополченцы Вишневецкого не выдержали. Короткое сражение на фланге шло не больше пары минут, и всадники коронного посполитого рушения бросились прочь с поля боя, давая литовским ополченцам и уцелевшим рейтарам пространство для манёвра.

Иной командир мог бы и пожалеть своих людей, дать им передышку, но только не Лонгин Козиглова. Он тут же велел трубачам играть общий сбор, а после повёл свои хоругви в тыл к гусарам Вишневецкого. Литовские ополченцы последовали за ним.

И вот уже переменчивая военная Фортуна отвернулась от польного гетмана. Казалось, битва выиграна, враг окружён и его остаётся только добить. Но теперь уже самому Вишневецкому пришлось драться в окружении. Фанатиком князь не был, и знал, когда нужно спасаться. Снова попадать в плен, ему совсем не хотелось. Когда всё обернулось против него, Вишневецкий пришпорил своего аргамака, и вместе с ближней охраной вырвался из боя. Его никто не преследовал, слишком уж мало сил осталось у литовцев.

Но кем не был Вишневецкий, так это трусом. Он не стал покидать поле боя и сумел собрать всех, кто пережил его. И с этими силами отправился обратно на другой берег Немана, к Жолкевскому. С тяжкой вестью о своём поражении и том, что замысел великого гетмана коронного провалился с оглушительным треском. Теперь оставалось придумать как обелить себя и очернить перед королём Жолкевского, чтобы если не сохранить булаву польного гетмана, так хотя бы не потерять ничего. Князь Константин Вишневецкий не был трусом, но и дураком не был, и старался думать наперёд.

* * *

Я даже не сразу понял, что изменилось. Мы с Кшиштофом Радзивиллом и несущим потери отрядом ближней охраны рубились в самом центре, нам было не до того, чтобы головой крутить. Тут бы себя уберечь да врага достать – ни о чём другом уже и не думаешь. И вот вдруг напор врага ослабевает, коронные гусары уже реже набрасываются на нас и я даже успел глянуть по сторонам. Ничего особо не понял, да и тут же пришлось с новым врагом рубиться, отбивая тяжелеющим с каждым взмахом палашом, выпады длинного вражеского концежа. Но я сумел каким-то чудом сбить его в сторону и достал ляха по плечу. Затупившийся давно клинок палаша не прорубил наплечник, однако удар мой был настолько силён, что гусар покачнулся в седле, его скособочило, а выпрямиться он не успел. Его угостил ударом клевца на длинном древке кто-то из ближних гусар Радзивилла.

Были и ещё враги, их удары оставляли следы на прочных доспехах, что подарили мне Радзивиллы. Чужие клинки изорвали в клочья леопардовую шкуру, которую я носил поверх них. Гусар же теперь – без этого шика никак нельзя. Но я рубился отчаянно, понимал, в плен мне сдаваться нельзя, а значит надо драться за свою жизнь. До последнего вздоха, до последнего удара, а лучше всего до последнего ляха.

И вот когда уже не было сил поднять руку для нового удара или защиты, когда аргамак мой спотыкался всё чаще, когда боль от многих небольших ран уже не давала покоя, бой закончился. Я опустил палаш и тот повис на темляке. Сил снова поднять его уже не осталось, даже если бы от этого зависела самая жизнь моя.

Но тут ко мне подъехали сразу двое Радзивиллов, братья Кшиштоф и Януш. Оба в посечённых доспехах, оба улыбаются и протягивают руки для дружеского объятия.

– Победили, князь Михал, – первым сообщил мне Януш. – Наша взяла.

Услышав их, я едва с седла не свалился от изнеможения. Сил не осталось совсем.

Глава 13
Придет серенький волчок

Длинной колонной, словно дракон растянулась армия гетмана Жолкевского по литовским дорогам. Вот только дракон этот был слаб, едва ноги волочил и почти не мог отбиваться длинными когтями своими от наскакивающих со всех сторон волков. А уж волки-то нашлись сразу. К лисовчикам, кто уже и без того активно портили жизнь польскому войску, присоединились десятки волонтёров из недавно приведённой к присяге литовской шляхты. Уж тут-то они припомнили полякам все чинимые насилия и грабежи, все унижения, которым их подвергали порой прямо на пороге родного дома, на глазах у семьи и, что куда хуже, у холопов. Все, кто был в силах, садились на коней, брали в руки сабли и подчас ведя за собой отряд из собственных кметов, а то и вооружённых холопов, шли громить фуражиров и разъезды коронного войска. Если прежде земля горела под ногами у поляков, то теперь они натурально шагали по раскалённой лаве, извергнувшейся из жерла вулкана. И вулкан этот и не думал засыпать, выдавая всё новые и новые потоки лавы.

– Войско ослепло и оглохло, пан гетман, – доложил Жолкевскому Юрий Ганский, командовавший разведкой в армии. – Я не могу отправлять своих людей на верную смерть. Всякий разъезд или отряд разведки повергается нападению, и не понять чьему, лисовчиков ли или же местной шляхты. Но результат, пан гетман, всегда один.

Какой именно Жолкевский знал и так, продолжать Ганскому не требовалось.

– Мы идём по враждебной земле, – заявил Вишневецкий, когда командир разведки ушёл из их шатра, – и должны продолжать слать вперёд отряды разведчиков. Войско не должно продвигаться вслепую.

Вишневецкого покоробило то, что Ганский обращался только к Жолкевскому, именуя его гетманом, как будто самого князя тут не было вовсе. Хотя никто его булавы польного гетмана не лишил. Однако поражение в конной схватке с литовскими мятежниками уронило авторитет Вишневецкого ниже некуда. Теперь к нему прислушивались только офицеры из набранных им хоругвей и наёмных полков пехоты. Коронные, к которым относился и Ганский, предпочитали как будто вовсе не замечать польного гетмана.

Это было практически прямым оскорблением, однако драться с каждым офицером коронных хоругвей Вишневецкий конечно же не мог. Потому и не предлагал никому прогуляться на двор, чтобы не заполучить себе целую толпу кровных врагов. И это в том случае, если он сумеет выйти из поединка победителем. Решение мудрое, однако на авторитете польного гетмана сказывалось не лучшим образом.

– Ганский больше своих людей на смерть не поведёт, – пожал плечами Жолкевский.

Он устал. Чертовски, до изнеможения устал. Весь этот зимний поход был полной глупостью. Надо было ждать весны, когда просохнут дороги, набрать побольше войск и с ними идти на мятежников. Да, и те набрали бы силу, вот только варясь в собственном соку мятеж мог и сам собой закончиться. Передрались бы его лидеры, лишённые явного врага, каким показал себя король Сигизмунд. Теперь же, когда коронная армия прошлась по литовской земле, силой приводя её к покорности, но потерпела неудачу, вся Литва сплотится вокруг заговорщиков, и хуже того, кое-кто на землях не так уж и давно отторгнутых от Великого княжества, может вспомнить, что частью Короны Польской эти самые земли стали можно сказать вчера, и присоединиться к мятежу. Тот же Острожский подал им отличный пример.

Но об этом теперь пусть у его величества голова болит, самому гетману войско бы вывести из Литвы, сохранив то, что у него осталось. А осталось с одной стороны вроде бы и немало, с другой же явно недостаточно, чтобы продолжать войну. Тем более что на правый берег Немана переправиться коронная армия так и не смогла. Как только прибыл гонец от Вишневецкого с вестью о поражении, Жолкевский тут же велел играть сигнал к отступлению, спасая пехоту, что дралась на улицах Гродно. Спасти удалось немногих. Ландскнехты организовано отступили к мосту и удерживали его, пока переправлялись остальные, вот только спасать они готовы лишь своих соотечественников. До поляков наёмникам не было никакого дела. Сильнее всего пострадали конные хоругви конфедератов. На улицах Гродно сложил седую голову полковник Станкевич, и командование конфедерацией принял на себя Оскерко, вот только подчиняться ему желали далеко не все – не было у него авторитета заслуженного ветерана Станкевича. Поэтому и воевать стали кто во что горазд. Юзефовича, говорят, вообще свои же наёмники и зарезали, когда он велел пропустить через мост казаков Гошица вперёд их мушкетёров. Казаки даже свару затеяли, однако очередная атака насевших мятежников прекратила её. Отступив, ландскнехты подожгли за собой мост, и последние отступающие вынуждены были бежать уже через натуральный пожар. Однако это остановило и атаку мятежников. Те едва не бросили на левый берег последние резервы конницы, какими ещё располагали. Их было немного, однако и они вполне могли превратить поражение коронной армии в форменный разгром.

И вот теперь остатки её шагали через разорённую литовскую землю, где под каждым кустом сидел враг, готовый всадить стрелу или пулю в спину фуражиру или разведчику. И это в лучшем случае. В худшем же ждала засада, из которой живым не выбирался никто.

– Ваш Ганский, пан гетман, – передразнил манеру командира разведчиков Вишневецкий, – трусливая собака, а не офицер раз боится выйти на разведку.

Жолкевский хотел было заметить, что в лицо Ганскому князь говорить это не стал. Тут бы уж точно без сабель не обошлось. Однако и самому Жолкевскому не хотелось провоцировать конфликты в едва на куски не распадающемся войске, и потому он вместо резкой отповеди задал простой вопрос:

– А у вас, князь, есть альтернатива? – поинтересовался гетман.

– Представьте себе, пан гетман, есть, – ответил Вишневецкий. – И что самое забавное даже герба они с Ганским одного.

– Давайте его сюда, – кивнул Жолкевский, желавший увидеть этого героя.

Вишневецкий тут же отправил за своим офицером слугу, и спустя меньше чем четверть часа тот вошёл в гетманский шатёр.

– Не великан ты, пан, – усмехнулся, глянув на него, Жолкевский, – совсем не великан.

– Так и не надо быть лёгкому всаднику великаном, – пожал плечами тот, ничуть гетмана не стесняясь. – Лёгкой кавалерийской хоругви поручик Збигнев Ломницкий, – щёлкнув каблуками, представился он. – Честь имею.

– А кроме чести много ли у тебя за душой? – в прежнем ироническом тоне продолжал расспрашивать его Жолкевский.

– Родовое село Ступицы за нами, а боле ничего нет, – пожал плечами Ломницкий, – кроме сабли да коня.

– Истинно лисовчик, – рассмеялся гетман, чем вызвал гнев невысокого поручика.

– А вот с этими господами я ничего общего иметь не желаю, – довольно резко высказался он. – Быть может, хоругвь, где я служу и ходит в загоны,[1] на то мы и лёгкая кавалерия, но негодяями никого из моих людей назвать нельзя, за то поручусь головой.

– Тем лучше, – кивнул Жолкевский, поняв, что с иронией в отношении невысокого, но предельного серьёзного молодого поручика переборщил, – ибо князь рекомендует вас, пан Збигнев, как лучшего командира разведки. И мне нужно, чтобы вы повели вперёд ваших людей, став глазами нашего войска. А в этом деле вы уж точно столкнётесь с загонами лисовчиков и иных негодяев-мятежников.

– Прошу честь, – хлопнул себя кулаком по груди Ломницкий, живо напомнив менее порывистого, но склонного к подобным жестам покойного полковника Станкевича.

– Если не будет хватать людей, – добавил Жолкевский, – ступайте к конфедератам и берите из хоругвей Оскерко и Мирского. Панцирных казаков у них осталось маловато, но для разъездов должно хватить.

Ломницкий снова кивнул и с разрешения гетмана покинул шатёр.

– Думаете, он справится с конфедератами? – с сомнением в голосе спросил Вишневецкий. – Они же все старше его лет на десять, а кто и побольше.

– У этого молодого рыцаря есть potentia, – покачал головой Жолкевский, умевший разглядеть в людях главное, что в не малой степени поспособствовало его карьере. – Он сумеет сладить с конфедератами не хуже покойного Станкевича и, поверьте, князь, скоро станет их лидером. Этот Ломницкий давно перерос чин поручика, ему и до полковничьей булавы недалеко, а уж хорунжим я бы его сделал хоть сейчас.

– Но если конфедераты или часть их станут обычной хоругвью, – заметил Вишневецкий, – им платить придётся.

– Раз хорунжий из ваших людей, – пожал плечами Жолкевский, – то платить вам, пан гетман польный.

Жолкевский не раз намеренно подчёркивал чин Вишневецкого, намекая, что недолго тому гетманскую булаву носить. Вот только и сам Жолкевский своей возможно в Варшаве лишится, и это понимали оба гетмана разбитого коронного войска.

Ломницкий взялся за дело энергично, как будто и не было оно совсем уж безнадёжным, как казалось прежнему командиру разведчиков Юрию Ганскому. Самого Ганского хорунжий оставил при себе, не желая ссориться с достойным офицером и настоящим рыцарем, которого уважал.

– Не ваша беда, что Лисовский верх берёт, – откровенно заявлял ему Ломницкий, когда они вместе ездили в патрули. – Вы действуете против него, словно против регулярного войска, как будто со шведскими хакапелитами воюете. Но тактика лисовчиков совсем иная, и с таким врагом вам, пан Ганский, просто негде было столкнуться. Вы же в Малопольше[2] не воевали, не так ли?

– Я родом из Подолии, – возразил Ганский, – но воевал, ваша правда, в основном на западе, с войной восточной мало знаком.

– А Лисовский как раз и перенял этот способ ведения герильи,[3] – махнул рукой, затянутой в перчатку жёлтой кожи Ломницкий. – Так воюют запорожские казаки и прочая чернь во время бунтов, какие не так уж редки в Малопольше. И мы там к ним привыкли, вам же эта тактика в новинку.

– И как же с ним бороться? – поинтересовался Ганский. – Мои люди с ног сбивались, а не могли догнать лисовчиков, те просто вездесущи, словно осы. Нападают роем, их саблей рубить бесполезно, жалят со всех сторон.

– Нужно вывесить кусок пожирнее, чтобы привлёк их, – усмехнулся Ломницкий, – и поймать на него как можно больше ос.

Теперь в фуражирские рейды набирали только охотников из шляхты, которым платили вдовое больше обычного. Вишневецкий, как бы ни был богат, скрипел зубами, когда узнавал, во сколько обойдётся фураж, однако выбора у него не оставалось. Он сам предложил кандидатуру Ломницкого, ему и платить, а потому выдавал расписки, которые охотно купят у шляхтичей пархатые ростовщики, чтобы после предъявить его управляющему в Вишневце. Однако хорошо мотивированные шляхтичи-ополченцы куда лучше исполняли службу, хотя всё равно с ними часто отправляли сильные отряды панцирных казаков. Одним только шляхтичам Жолкевский предпочитал не доверять.

– И что за кусок вы хотите вывесить, чтобы приманить лисовчиков в достаточном количестве? – задал следующий, вполне закономерный вопрос, Ганский.

– Что ж лучше приманит этих ос, – подкрутил короткие усики Ломницкий, – нежели золото. Они, конечно, не пчёлы, но на этакий медок полетят со всей округи.

– Может быть приманка и получше, – заметил Ганский, – правда, для неё придётся переговорить с гетманами. Без их согласия вряд ли что-то получится.

Ломницкому не по душе пришлось, что кто-то предлагает свой план взамен его, однако самодуром поручик не был, и всегда был готов выслушать любого. Знал за собой Ломницкий, что хотя рубака он отчаянный и на саблях с ним мало кто потягаться может, в тактике, увы, слабоват. Прежде ему с разбойными черкасами да татарами воевать доводилось, а там всё просто – настиг да порубал. Ну или удирать приходится, ежели врага слишком много оказалось или же фортуна военная отвернулась, так тоже бывает. Ловушки и засады в окрестностях Дикого поля, где прежде проходила служба Ломницкого, устраивали самые примитивные, а какого бы мнения ни был поручик о лисовчиках, те превосходили татар и разбойных черкасов в организации, и вполне могли на простенькую приманку и не купиться.

Однако выслушав Ганского, Ломницкий только кивнул одобрительно. Ведь план прежнего командира разведчиков лишь дополнял его идею с золотой приманкой, делая наживку куда более жирной. На такую может попасться и сам Лисовский. Дело за малым, переговорить с гетманами и заручиться не только их одобрением. Для исполнения совместного замысла Ломницкого с Ганским требовалось ещё и их самое деятельное участие. Без него волчьей стае, что постоянно кусала бока отступающего дракона коронного войска, клыков не вырвать.

[1]Загон (пол. Zagon wojska) – термин, описывающий метод ведения боя, чаще всего кавалерии, в глубине территории противника. Так назывался набег на чужую территорию с целью захвата добычи, пленных или дезорганизации обороны и отвлечения внимания от действий своих основных сил. Этот термин часто используется в контексте методов ведения боя, применявшихся лисовчиками. Термин «загон» также использовался для обозначения подразделения, осуществляющего деятельность такого типа.

[2]Малопольская провинция (пол. Prowincja małopolska) – административно-территориальная единица (провинция) Королевства Польского и Короны Польской в Речи Посполитой. Всего было три провинции – Великопольская, Малопольская и Литва. Провинция существовала с XIV века. Возникла на основе Малопольского княжества со столицей в Кракове. Провинция объединяла территории Малой Польши, Руси, а также земли Войска Запорожского, Севежского княжества и Спишского комитата. До 1667 года состояла из 11 воеводств. Главный город – Краков, резиденция генерального старосты Малой Польши

[3]Герилья (исп. guerra – «война») – партизанская война в тылу противника

* * *

Пётр Веселовский, несмотря на фамилию, выглядел отнюдь не весело. Он не просто руководил обороной Гродно до нашего подхода, но и во время боя постоянно находился там, где жарче всего, с саблей в руках и с отрядом верных драбантов затыкая дыры буквально собой. В итоге драбанты его полегли все, а сам он получил несколько ранений и теперь не мог подняться с койки, куда его смогли уложить лишь вести об отступлении коронной армии от города.

– Вы славно потрудились ради нашего общего дела, пан Веселовский, – поблагодарил его я.

Первым делом, едва придя в себя и сумев хоть как-то встать на ноги, а после сесть в седло, я отправился проверять войска и город, который нам удалось отстоять. Веселовского по моему приказу разместили в Баториевом замке, уложив в гостевых покоях. Сам я, конечно же, поселился в тех, что занимал сам бывший трансильванский князь, сумевший взобраться на польский престол. Конечно же, первым я отправился именно к Веселовскому, почтив его как героя обороны.

Мне самому собственный визит неприятно напомнил посещение царём Василием моего двора в Москве, когда я прикидывался тяжко больным, чтобы скрыть неготовность нашу к царскому визиту. Но теперь-то передо мной был не мнимый больной да и сам я с трудом держался на ногах.

– Какой награды вы бы хотели за свой подвиг? – поинтересовался я, понимая, что одних лишь слов благодарности будет мало, к ним обязательно нужно добавить нечто материальное и, скорее всего, довольно существенное.

Но теперь пускай сам Веселовский решает что просить. Манипуляция в общем-то простая, но всегда рабочая. Теперь он будет бороться с собственной жадностью и желанием захапать побольше, получив материальную выгоду от подвига, и пониманием, что если запросит слишком много, то прослывёт жадным хапугой, кто сражается не за Отчизну или какие-то идеалы, но лишь ради собственного обогащения. Конечно, так оно и есть на самом деле, идейных борцов против польского ига среди мятежников нет ни наверху ни внизу, однако какие-то рамки приличия все предпочитают соблюдать и делают вид, что сражаются за идеалы, а не только ради наполнения собственного кармана или прирастания землёй и кметами.

– Отдай мне, княже, те земли, что защищал я кровью своей, – голос Веселовского был слаб, однако была ли эта слабость наигранной я не знал, да и не задавался этим вопросом.

– Ты заслужил стать воеводой трокским, – кивнул я, – и Белосток отныне входит это воеводство.

Насколько же проще было до этого раздавать подарки – кому коня, кому гусарский доспех, кому саблю, а кому пару пистолетов в ольстрах. Большим я, как воевода, не располагал, отдавая порой свою часть военной добычи особо отличившимся в бою дворянам или их семьям, как это было с Болшевым после Клушина. Теперь же я распоряжался куда большим, к примеру, целыми воеводствами и городами, передавал из рук в руки и кроил вместе с остальными лидерами литовского мятежа. Взять то же воеводство Трокское, где воеводой был не кто иной как старший брат Яна Кароля Ходкевича – Александр. Он наш мятеж не поддержал, хотя ему и отправили письмо, а когда начался сбор войск, предпочёл распустить свои надворные хоругви и покинуть Литву. А всё потому, что у него с младшим братом был давний конфликт и тяжба из-за отцовского наследства, в которой ни один из братьев не мог взять верха над другим, чему способствовал и король, не желавший чрезмерного усиления одного из видных литовских магнатов. А видными были оба брата, что Ян Кароль, что Александр. Не желали такого усиления великого гетмана и остальные участники нашего заговора, а потому Трокское воеводство на какое-то время осталось без управления. И вот теперь я передал его герою гродненской обороны, чем заслужил его благодарность. Ходкевичу, конечно, это не понравится, однако и спорить гетман не станет, понимая, что решение это не только моё, если что и Радзивиллы сразу против него выступят. Да и прослыть сутяжником, желающим земли у героя, награждённого ими великим князем Литовским, отнять, Ходкевич уж точно не хотел бы.

В таких вот манёврах и вечном лавировании между Сапегой, Радзивиллами и Ходкевичем и проходили мои дни, а порой и ночи.

Конечно же, победу под Гродно, когда коронное войско было, считай, изгнано с литовской земли, отметили роскошным пиром. Всё, что смогли достать по скудному времени конца зимы и что привезли в город пошло на столы, которые просто ломились от яств и напитков. Столы были длинные и сидели за ними не только магнаты, но ближе к концу и офицеры из полунищей шляхты вместе с товарищами, кто вообще сюда подхарчиться пришёл, поэтому чем дальше от почётных мест, тем проще была еда да и напитки тоже. Там никому даже кислого вина не наливали, только водку да стоялый мёд.

У нас же, за княжеским столом, на возвышении откуда мы произносили общие здравицы, шло самое горячее обсуждение, как же быть дальше.

– Лисовского ни в коем случае нельзя отпускать в коронные земли, – настаивал Острожский. – Его люди там не будут разбираться, где прежде была Литва, а где – нет. Если выпустить эту кровавую собаку, то вернуть её обратно будет невозможно.

Тут князь был прав почти во всём. Главное же в том, что спустив лисовчиков с поводка обратно вернуть их мы уже не сможем. Именно поэтому не пожелавших присоединиться к мятежу магнатов, вроде того же Александра Ходкевича или осаждавшего вместе с Жигимонтом Смоленск Кшиштофа Дорогостайского, мы лишь припугнули письмами, где обещали натравить на их земли лисовчиков, делать этого на самом деле никто не собирался. Обоим, кстати, вполне хватило писем, и если Ходкевич отправился в Варшаву, чтобы положить свою булаву к трону Сигизмунда, то Дорогостайский, видимо, войной за полтора года осады Смоленска наелся досыта и уехал за границу поправлять здоровье, пошатнувшееся после ранений, полученных во время той самой осады. Не самый патриотичный поступок, но никто его не осуждал – право отъезда для феодала священно и Дорогостайский своим воспользовался, не пожелав участвовать в гражданской войне. Господь ему судья.

– Надо указать ему и его людям чёткую цель, – возразил я. – К примеру, владения Вишневецких, пускай они прежде и были частью Литвы, однако за грехи князей несёт ответ каждый, кто живёт на их земле. Вот теперь пускай у Вишневецких и родная земля под ногами загорится.

Это была жестокая правда того времени и мне приходилось жить по ней, что особенно сильно чувствовалось теперь, когда я неожиданно вознёсся так высоко. Правда, падать будет очень уж больно, но я об этом старался не думать. Ударить по обширным землям князей Вишневецких, лишить того же Константина, получившего булаву гетмана польного, возможности набирать новых людей для похода на Литву, было верным тактическим ходом. А чего это будет стоить людям, живущим на этих землях, меня интересовать не должно. Они мне не враги, однако и жалеть их не буду, не я решил, что земли эти отойдут Короне Польской и будут отторгнуты от Великого княжества Литовского в Люблине. Из-за этого по ним огнём и мечом пройдутся лисовчики.