Текст книги "На Литовской земле (СИ)"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 39 страниц)

Глава 21
Rex minoris, dux maioris

Курфюрст Бранденбургский Иоганн Сигизмунд, регент Пруссии, вёл свои войска к литовской границе. Он и в самом деле задумывался над тем, чтобы стремительным наскоком взять Жмудское воеводство, непосредственно граничившее с Пруссией. Захватив его, он получит куда более сильные позиции на переговорах с великим князем литовским, кто бы им ни стал. Курфюрст был удивлён, что заговорщики приложили немалые усилия, чтобы устроить элекционный сейм, дабы утвердить кандидатуру великого князя. И это несмотря на то, что фактически власть почти над всей Литвой и без того принадлежала им. Эти глупцы пошли на соблюдение всех смехотворных формальностей, лишь бы придать своей власти хотя бы тень легитимности, и потеряли время. Ведь лишённая правителя Литва не могла сопротивляться врагу по-настоящему. Никакого сбора ополчения, никакого выдвижения регулярных сил. Да и о какой регулярной армии можно говорить, когда власть захвачена кучкой заговорщиков под формальным предводительством, смешно сказать, московитского князя.

Настоящего сопротивления, такого, что приведёт сражению, курфюрст в Жмуди не ожидал. Вот только вместо регулярной войны он вполне может получить там войну партизанскую, самую неприятную и жестокую. Народ в Жемайтском старостве суровый, воспитанный в постоянных пограничных стычках с ливонцами. За медный грош они свою землю никому не уступят, станут ожесточённо сопротивляться даже если курфюрст примется занимать эти земли именем короля Сигизмунда. А значит, ни о какой сильной позиции на переговорах и речи быть не может. Придётся поумерить аппетиты и остановиться на границе, ждать литовскую армию. Для битвы или переговоров, пока неясно. Стоит поразмыслить над этим, благо время позволяет.

Курфюрст обладал достаточно сильной армией, которая могла угрожать не одной только Жмуди, но и всей Литве. На собственные деньги и полученные по королевской грамоте от прусских оберратов средства он набрал лучших солдат, каких можно было найти в крайне ограниченные сроки. Больше всего у него было пехоты, отборных, крепких ландскнехтов, пикинеров и мушкетёров, закалённых в аду не прекращавшихся в Европе религиозных войн. Были и несколько кавалерийских полков, в основном рейтар, и один кирасирский, его собственный, гвардейский. Вот только справиться они смогли бы только с литовской конницей, а дойди дело до войны с Польшей – им придётся очень и очень туго. Особенно если король пустит в дело знаменитых крылатых гусар. Имелись и пушки из собственного арсенала курфюрста, но лишь лёгкие, полевые. Тяжёлых, подходящих для взятия городов, он тащить с собой не стал. Не было у Иоганна Сигизмунда никакого желания брать литовские города. Если сами ключи не выносят, пускай о них у короля польского голова болит.

Именно поэтому отменная армия курфюрста остановилась на границе, прямо на берегу Немана. Когда командовавший ею генерал Оттенгартен подошёл справиться у курфюрста, что значит эта остановка, тот ответил ему, что нынче же отправит нескольких гонцов в Варшаву, чтобы узнать у короля польского, как сюзерена Пруссии, какие действия необходимо предпринять их армии.

– Не забывайте, генерал, – добавил Иоганн Сигизмунд, – мы не вольны в своих действиях на территории Речи Посполитой, потому что со времён падения ливонского ордена, несчастная наша Пруссия и моё курфюршество находится в незавидном качестве ленников польского короля. Он отдал приказ подготовить войско и двигаться к границе Великого княжества Литовского, но не более того. Самочинно перейдя эту границу, мы можем невольно стать не просто врагами нашего сюзерена, но и предателями в его глазах.

– Король польский слаб, – заметил генерал, – и, как мне кажется, он станет тянуть с решением. Да и пока гонцы доедут в Варшаву, пока вернутся обратно, время будет упущено. Литовцы приведут сюда свои войска, и нам придётся прорываться вперёд с боем.

– А для чего нашим солдатами пики, мушкеты и пушки? – пожал плечами курфюрст. – Мы пришли сюда воевать, так какая разница, когда начнётся война?

– Есть разница, ваша светлость, – решил-таки настоять генерал, – в том, воевать ли с подготовившейся армией или же идти вглубь страны, не готовой к войне.

– И оставить в тылу жмудинов? – покачал головой Иоганн Сигизмунд. – Вы слабо представляете себе народ, живущий по ту сторону границы, генерал. До королевского приказа и глашатаев, что станут в каждой церкви кричать о том, кто мы такие и зачем идём, ни о каком тыле здесь и мечтать не приходится. Они примутся нападать на наши разъезды, а фуражирские команды станут пропадать в здешних лесах. В итоге мы останемся без провианта и фуража, без нормальной разведки. Прямо как Жолкевский с Вишневецким, когда атаковали Литву прошлой зимой. Вы ведь уже знаете результат.

Никаких вопросительных интонаций в последней его фразе не было и близко. Генерал Оттенгартен ознакомился с ходом и результатом проигранной коронным войском кампании против литовских мятежников.

– Мы подождём новостей из Варшавы, – закончил курфюрст, – к тому времени дороги окончательно просохнут, так что двигаться по ним будет намного проще, нежели тащиться по грязи.

Генерал кивнул и не стал дальше спорить с ним. Он мог бы сказать, что по подсыхающим дорогам двигаться удобнее будет и литовской армии им навстречу. Однако Оттенгартен был достаточно умён, чтобы видеть: курфюрст принял решение и отступать от него не собирается, какие бы аргументы ему ни приводили. Так что смысла дальше сотрясать воздух нет.

Дождались они, конечно, литовскую армию, которая сильно опередила гонцов из Варшавы. Полки конницы первыми подошли к месту, где встал лагерем курфюрст, однако быстро откатились назад. Вскоре милях в пяти от лагеря курфюрстовой армии начал расти второй, литовский, укреплённый стан. Конные разъезды то и дело встречали друг друга, при этом лёгкие всадники обеих армий лишь поглядывали друг на друга без приязни, однако сближаться отряды не спешили, и до стычек ни разу не дошло.

А спустя три дня после прибытия последних полков в литовский стан к лагерю курфюрстовой армии подъехала группа парламентёров. Возглавлял их офицер в литовском наряде, при нём драбант, одетый, конечно же, гайдуком, нёс белый флаг переговоров на длинном древке, а рядом скакал рослый трубач. Они остановились вне досягаемости пушек, которые Оттенгартен на всякий случай велел выкатить на окружавшие лагерь валы, и по сигналу офицера трубач выдул звонкие ноты.

– Впустить их, – велел курфюрст.

Именно этого он и ждал, к этому готовился. Теперь оставалось только принять окончательное решение. Поддержит ли он мятеж или же выступит на стороне сюзерена, польского короля. Оба варианта сулили определённые выгоды и несли свои риски. И какой же предпочтительней, Иоганн Сигизмунд пока не мог себе сказать. А ведь определиться нужно будет в самом скором времени.

* * *

Поход литовской армии к прусской границе ничем не отличался от того, что я пережил недавно, когда русская армия шла к Смоленску. Долгие переходы, тряска в седле, десятки, если не больше, забытых вещей и не сделанных дел, которые приходилось доделывать буквально на ходу. И текущие проблемы наваливались с каждым пройденным днём и оставленной за спиной верстой всё сильнее.

И всё же в походе я чувствовал себя куда уверенней, нежели в Вильно или даже в Москве. Мир интриг, разговоров и предательства не был мне близок. Конечно, ни интриги, ни предательства никуда не девались и в армии, однако здесь всё было как-то честнее что ли. Все на виду, в спину ударить куда сложнее, чем в городе.

Армия двигалась не быстро, тем не менее спустя день передовые части её уже миновали Кейданы, город, принадлежавший Радзивиллам, а на следующее утро уже были в Россиенах. Оттуда до расположившейся лагерем на границе прусской армии оставалось чуть больше полусотни вёрст. Один хороший дневной переход, и мы окажемся на месте. Вот только что нас там ждёт, пока нельзя сказать точно. Битва с курфюрстом или же переговоры. Хотя, наверное, даже если он предал нас, без диалога точно не обойдётся. Атаковать врага сходу я не собирался, а потому надо будет соблюсти весь подобающий протокол. Но при этом порох, как говорится, нужно держать сухим. И быть готовыми к сражению в любой момент.

В Россиенах, одном из самых больших городов Жмуди, к нам присоединились войска генерального старосты Жемайтского. Станислав Кишка не стал уводить свои полки в Польшу, двинул их к границе. Вот только стало ли у нас больше друзей или врагов, я не знал. И всё же насчёт друзей сильно сомневался. Тем более, что пан Станислав, пускай и прибыл ко мне с полковниками на военный совет, который мы собрали в Россиенах, однако держался почти высокомерно. Он всем своим видом давал понять, что не считает меня настоящим великим князем и остаётся с нами лишь потому, что таково решение сейма. И не забывал это подчеркнуть, к месту, но чаще, конечно, не к месту.

– Нам стоит двинуть вперёд кавалерию, – заявил он первым делом. – В ней у нас преимущество перед курфюрстом, и им стоит воспользоваться. Нужно ударить по нему, рассеять и погнать прочь, чтобы дорогу забыл в литовские земли.

– Он пока ещё не переступил границу, – напомнил ему Ходкевич, на правах великого гетмана литовского, получившего булаву уже из моих рук, командовавшего армией, – и нападать на него будет actus aggressionis[1] против Пруссии. Пускай герцогство, как и владения курфюрста, данник Польши, однако просто так нападать на него мы не имеем права.

Латинские выражения снова вернулись в речь магнатов, хотя ими не так густо сыпали, как в первое время. Война заставляла позабыть кое о каких договорённостях. Мне кажется, такие люди, как Ходкевич по-настоящему живут лишь во время войны, потому что лишь тогда могут в полной мере раскрыться их многочисленные таланты. Не хотелось признаваться себе в этом, но, наверное, и я, нынешний, не тот, кто жил в двадцать первом веке, был таким же. Остатки личности князя Скопина желали постоянного действия, войны, скачки, рубки, а вовсе не сидения в Вильно покуда соберётся сейм, на котором магнаты решат кому же быть великим князем. Он хотел воевать с поляками, пускай бы и вместе с литвой. Как говорится, хоть бы и с чёртом, лишь бы против ляха. И я разделял его желание. Однако теперь, когда война вроде началась, шла она как-то странно, и странность эта была совсем не по душе ни мне, ни тому, что осталось от прежнего князя Скопина.

– Лёгкой коннице, – заявил я, – стоит пройти вперёд и разведать позицию курфюрстовой армии. Заодно поймём, хотя бы в общих чертах, его намерения. Если он атакует разъезды, значит, перед нами враг, и мы имеем полное право атаковать его. Если же займёт выжидательную позицию, то и мы встанем напротив него станом, окопаемся, а после начнём переговоры.

– О чём вы думаете с курфюрстом переговоры вести? – тут же заинтересовался Станислав Кишка.

– Хотя бы и об условиях, на которых станем воевать, – пожал плечами я. – Разве не так ведётся война здесь, в цивилизованных государствах, пан генеральный староста? Это ведь с татарами, да с нами, московитами, можно сразу за саблю хвататься. А с пруссаками сперва переговорить следует. Или я не прав?

Станислав Кишка засопел раздражённо, однако возразить на ехидную реплику мою ему было нечего, и он предпочёл промолчать.

Разъезды вернулись, когда армия наша подходила к Таурогам, откуда оставалось меньше дневного перехода до прусской границы и того места, где встал лагерем курфюрст. Командовавший нашей лёгкой кавалерией лихой всадник Лазарь Кмитич, великий стражник литовский, доложил, что никаких попыток нападения на наши разъезды всадники курфюрста не предпринимали.

– Без приязни глядели, – сообщил он, – так и зыркали из-под своих шлемов, да только дальше взглядов дело не дошло. Даже за сабли и пистолеты не хватались, когда видели нас. Знать приказ им дан: не трогать нас, покуда сами не полезем.Я так думаю.

Это косвенно подтверждало тот факт, что курфюрст остаётся верен своим словам и достигнутым между нами договорённостям. Однако этого было явно недостаточно для того, чтобы верить ему. Мало ли, быть может, он хочет заставить нас расслабиться, а после ударит всей силой.

– Стан у него крепок, – продолжал доклад Кмитич, – сразу видно, построен по-заграничному. У нас так копать шанцы мало кто знает как. Пушки торчат отовсюду. Курфюрст подготовился к встрече.

Я выразительно глянул на присутствовавшего на докладе Станислава Кишку. Тот предпочёл сделать вид, что не заметил моего взгляда. В свете того, что сообщил Кмитич, его идея с быстрым нападением на армию курфюрста выглядела уже не столь блестяще, даже скорее глупо.

– Как мыслите, пан стражник, – спросил я у Кмитича, – смогли бы мы взять его стан?

– Только ежели пушки тяжёлые притащить, – пожал плечами тот. – Взять в осаду, обложить со всех сторон, потому как у нас полное преимущество в коннице, а после дождаться тяжёлых пушек, чтобы снести валы и разбить батареи. Вот тогда можно и штурмовать.

– Прямо как крепость настоящую, – покачал головой я.

– Так ведь там, ваша светлость, и вправду крепость самая настоящая, – напомнил мне Кмитич. – Таких у нас строить не умеют, сразу видать прусские инжене́ра её сработали.

Свой стан мы принялись возводить в прямой видимости врага. Лагерь курфюрста и вправду производил впечатление. Я вглядывался в него через окуляры зрительной трубы, преподнесённой в дар уже не помню кем. Это и вправду была настоящая крепость, построенная, наверное, по всем правилам современной военной науки. Кмитич ни единым словом не приукрасил её. Действительно, взять такую можно только с тяжёлыми пушками.

– Отправляйте пана Козиглову, – велел я, когда наш лагерь, выглядевший куда менее внушительно, был готов, и значит пора начинать переговоры.

На роль парламентёра, который станет договариваться насчёт переговоров, дубоголового пана Козиглову выбрали не случайно. С ним спорить бесполезно, раз уж ему в голову вбили то о чём говорить, на что соглашаться, а на что, ни в коем случае, нет. Да и подкупить или переманить на свою сторону Козиглову было не под силу никому, слишком уж этот шляхтич упрям и скромен, несмотря на то, что довольно богат.

Я проводил его взглядом, пока он во главе небольшого отряда, вместе со знаменосцем, несущим белый флаг переговоров, и трубачом размеренной рысью ехал к лагерю курфюрста.

[1] Актом агрессии (лат.)

* * *

Иоганн Сигизмунд оценил по достоинству главу небольшого посольства литовцев. Был он высок, необычайно крепок телом и прямо-таки непроходимо туп. А от тупости своей ещё и упрям, что твой баран. На все предложения, сделанные ему полковником фон Иреном, он твердил явно заученные фразы и соглашался лишь на то, что было ему сказано.

Курфюрст оценил отличный ход великого князя литовского. Прислать не опытного дипломата, который станет торговаться за уступки, но дубоголового вояку, который знает лишь «от и до» и не сделает и шагу за пределы, поставленные ему тем же великим князем. Ход красивый, пускай он и оставил их в дураках, придётся с этим смириться. Но уж на переговорах с самим московским выскочкой Иоганн Сигизмунд отыграется по полной.

Он уже определил для себя линию поведения и решил получить от этой войны максимум. Не только независимость, но и земель прихватить. И в этом ему должен оказать помощь как раз великий князь. Пускай делом доказывает свои союзнические предложения, прежде чем он, Иоганн Сигизмунд, примет их и сделает для него хоть что-нибудь в ответ.

И вот спустя пару дней после визита литовских переговорщиков, между лагерями поставили самый большой шатёр, какой нашёлся в обоих армиях. К нему прибыли делегации с обеих сторон, возглавляемые пока ещё не правителями, но гетманом Ходкевичем и Станиславом Кишкой от литовцев. И генералами Оттенгартеном и графом Вальдеком, командовавшим дивизией в армии курфюрста, с прусской стороны. Они должны были провести прелиминарии, договориться о протоколе, чтобы уже после этого, встретились и правители государств, лично явившиеся на поле брани.

Организовать встречу условились в полдень следующего дня. Именовать друг друга князья должны будут не иначе как братьями, все переговоры станут вести на немецком языке, который понимают оба. И главное, в свите у обоих не должно быть более одного десятка рейтар. А в самом шатре, кроме великого князя с курфюрстом, сможет присутствовать лишь один человек от каждого из них. Ходкевич от литовцев, а граф Вальдек от пруссаков. Все эти условия были одобрены обеими сторонами, о чём был подписан протокол, составленный в двух экземплярах на двух языках, заверенный всеми четырьмя переговорщиками. После, когда великий князь с курфюрстом ознакомились и поставили на обоих протоколах свои подписи, они отослали по экземпляру в лагерь уже не противника, но ещё не союзника. Потому что ни о какой войне, после настолько серьёзной подготовки к переговорам, речи быть уже не могло.

И тут же, насчёт этого, курфюрсту попытался попенять генерал Оттенгартен.

– Ваша светлость, – заявил он, – мы ведь шли сюда на помощь сюзерену, чтобы подавить мятеж, а вы затеваете переговоры с мятежниками. Разве это приемлемо?

– Отчего же нет? – пожал плечами Иоганн Сигизмунд. – Мой польский тёзка потерял Литву. Вы же видите, они уже и сейм провели по всем правилам и даже великого князя себе выбрали. Теперь это уже не мятежники, но правители независимого государства, которое не воюет с Пруссией. Отчего же я должен нападать на них?

– Быть может, оттого, что Сигизмунд Польский, – напомнил ему генерал, – наш сюзерен. А воевать с врагом сюзерена обязанность всякого доброго вассала.

– Эпоха рыцарей давно прошла, – отмахнулся курфюрст, – да и двести лет назад уже вассал французского короля, герцог бургундский, воевал против него вместе с англичанами. А после, герцог Гиз и вовсе выгнал своего сюзерена из Парижа. Я же не собираюсь понимать руку на священную особу, – тут же заверил он генерала, который был несколько старомоден в своих суждениях, в то время как на поле боя просто незаменим: лучшего командующего армией курфюрст себе представить не мог, – однако и воевать с его врагами не стану. Пускай король польский сам разбирается с мятежной Литвой. Наши интересы распространяются несколько западнее.

– Ваша светлость, – глаза генерала округлились, он понял, о чём говорит курфюрст, и это, похоже, в голове у него не укладывалось, – вы же не собираетесь… – Он даже договорить не смог, дыхание перехватило.

– Мне до смерти надоело просить разрешения въехать в Кёнигсберг, – ответил ему Иоганн Сигизмунд Бранденбургский, – у какого-то польского королька. И то всё лишь потому, что последний магистр крестоносцев решил, что его земля пропадёт без такого сильного сюзерена. Он был слаб тогда, но теперь слабы поляки, и мы должны вернуть себе немецкие земли. Они называют Данциг Гданьском, Торн – Торунью, Эльбинг – Эльблонгом, а Мальборк – Мариенбургом. Но хуже всего то, что поляки меж собой даже Кёнигсберг стали звать Кралевцом. – Курфюрст едва не сплюнул, выговаривая последнее слово. – Вы понимаете меня, генерал Оттенгартен. Им мало было ополячить таких же славян, как они сами, я про литву и русских, так они решили и за нас взяться. Желаете, чтобы дети ваши носили кунтуш и говорили по-польски, позабыв немецкий язык, генерал? И быть может, благодаря иезуитам, ещё и католиками стали?

Оттенгартен перекрестился и ничего не ответил. Перспективы, нарисованные курфюрстом, поразили его до глубины души.

– Вот против чего восстали литовские магнаты, – добавил курфюрст, – вот против чего станем сражаться и мы с вами, генерал Оттенгартен. Вот почему мы повернём на запад, и коли придётся, силой приведём под мою руку ту область, что сейчас называется Королевской Пруссией, соединив мои владения в единый домен. Сбросим польское ярмо и станем сами диктовать им условия. Закончится княжество, и из пепла этой войны восстанет королевство Пруссия.

Оттенгартен был потрясён словами курфюрста, но спорить не стал. Был он человек военный до мозга костей и понимал, что такое приказ. Раз правитель решил порвать с Польшей и стать самостоятельным, он пойдёт за ним. Ведь присягу он давал именно курфюрсту, а не польскому королю. Ну, а коли провалится вся авантюра, так и спрос будет только с правителя, а не с генерала, который только приказу следовал.

* * *

Мы с курфюрстом вошли в шатёр одновременно с разных сторон. Благо тот оказался достаточно велик, а конструкция его позволяла откинуть сразу оба клапана, избавляя нас с Иоганном Сигизмундом от глупой игры с пропусканием друг друга вперёд. С нашей стороны замерли рейтары Козигловы, с той, другой, стояли почти так же одетые прусские кирасиры. Меня сопровождал один только Ходкевич: несмотря на все просьбы и увещевания, Станислав Кишка остался в лагере. Рядом с курфюрстом шагал шикарно разодетый аристократ, которого гетман загодя представил как графа Вальдека. Однако и он, и Ходкевич молчали, они были лишь немыми свидетелями наших переговоров. Сейчас слово за нами, rex minoris, но dux maioris.

– Все наши договорённости, достигнутые на прошлой встрече, остаются в силе, брат мой, – первым делом после приветствий заявил курфюрст. – Я не собираюсь вторгаться в пределы Великого княжества Литовского в обмен на то, что ваши войска не войдут в область, называемую Королевской Пруссией. Там войну с Сигизмундом Польским вести буду я.

– А в той Пруссии, которую вы считаете своей, дорогой брат, – поинтересовался я у него с самым невинным видом, – вы уже достаточно навели порядок, чтобы не беспокоиться за тылы?

– Оберраты и города так испугались ваших побед, – рассмеялся он, – что дали мне денег даже больше, нежели я рассчитывал. Поэтому я нанял почти всех свободных офицеров. Конечно, тех, кто хоть чего-то стоил. И ландскнехтов собрал тоже едва ли не всех, кто готов был пойти воевать прямо сейчас. Как видите, у меня достаточно людей и пушек, чтобы привести в трепет оберратов и городских бургомистров не только в Княжеской Пруссии, но и в королевской.

– В таком случае, – заявил я, – мы должны договориться о поставках оружия. В первую очередь мушкетов и замков к ним из ваших арсеналов. Нам их нужно столько, сколько вы готовы нам предоставить.

О цене я тактично умолчал, недостойное это дело даже для rex minoris торговаться с братом-князем.

– Арсеналы ради вас я, конечно, опустошать не стану, – на удивление честно ответил Иоганн Сигизмунд, – однако, надеюсь, сумею поставить достаточно мушкетов и замков к ним, чтобы закрыть ваши потребности в огнестрельном оружии. Однако мы ушли от главного. Мы ведь не о мушкетах и замках к ним пришли говорить. Не так ли, мой любезный брат?

– Именно, брат мой, – кивнул в ответ я, понимая, что начинается самое сложное.

– Я уже сказал вам, дорогой брат, что намерен заняться Королевской Пруссией, – произнёс курфюрст, – чтобы объединить свои владения и сделать их настоящим королевством Пруссия.

– В этом я вам препятствовать никоим образом не намерен, – ответил я.

Нам же лучше, чем сильнее ослабнет Польша, а ни о какой Речи Посполитой сейчас и упоминать нет смысла, тем проще нам будет завоевать свободу для Литвы и добиться выгодных условий на грядущих переговорах с Сигизмундом. А чем сильнее будет свежеиспечённый сосед Польши, тем меньше она будет глядеть на восток, в сторону московских земель. Так утешал я себя, думая, что и на литовской земле служу отчизне, пускай и весьма необычным способом.

Новости же из Русского царства приходили одна мрачнее другой. Однако я от них отмахивался, старался не думать о тамошних делах и о том, что царственному дядюшке моему не долго, по всей видимости, носить шапку Мономаха. Если не поляки, как это было в той истории, которую я не переписал и помнил кое-что из учебников шестого или седьмого класса, так шведы до него доберутся. Причём руками московских бояр, которые давно уже у них чешутся сорвать с царя Василия венец и быстренько приморить или же в монахи постричь, чтобы уже и не думал о царстве.

Гнал я от себя и мысли о семье, причём гнал едва ли не сильнее, нежели думы о Родине и её судьбе. Александра ведь уже родить должна, вроде, насколько я понимаю. Ведь скоро год, как я пришёл в себя на смертном одре под пение патриарха Гермогена на каноне соборования. А значит сынишку, я вслед за супругой думал, что обязательно родится сын, мы заделали месяцев десять с лишним назад. Они сейчас под сенью монастыря в Суздале, где вроде бы тихо, и никто туда не лезет. Кому нужна разорённая вотчина Шуйских, где торчит один князь Иван-Пуговка, совершенно отставленный от дел старшими братьями? Но нельзя сейчас думать о маме, Александре и малыше. Никак нельзя. Ведь полезут в голову дурные мысли, что могу их больше и не увидеть. Их могут взять в заложники, чтобы вертеть великим князем Литовским, как флюгером. Нет! Прочь! Никаких мыслей о семье, иначе точно упущу нечто важное в разговоре с курфюрстом, а цена каждого слова сейчас слишком высока. И измеряется она не золотом, но кровью!

– Мне будет довольно вашего слова, брат мой, – кивнул курфюрст. – Однако вы знаете теперь о моих планах, хотелось бы иметь представление о ваших. Хотя бы в общих чертах.

– Литве не нужны чужие земли, – заявил я. Этот ответ мы готовили ещё в лагере во время обсуждения встречи с Иоганном Сигизмундом, – наша задача, в первую голову, принудить короля Сигизмунда Польского к миру на наших условиях. Во-вторых, вернуть те земли, что были отторгнуты у Литвы после позорного сейма в Люблине.

– Но это же затронет интересы весьма серьёзных и богатых людей в Польше, – заметил курфюрст. – Вы уже стали врагами Вишневецких, а это безмерно богатая семья, которая теперь уж точно ополчится на вас. Однако, кроме них есть ещё Потоцкие и сам Жолкевский, пускай тот и в опале. Они все поднимут против вас оружие, даже если им король Сигизмунд не по нраву.

– У меня есть те, кто займёт их на какое-то время, – усмехнулся я.

Конечно же, Иоганн Сигизмунд в курсе того, что мне служит теперь полковник Лисовский, которого я могу спускать, как пса с поводка. Да, сейчас он со своими людьми всё ещё гоняет по лесам фальшивых лисовчиков, однако охота его, как будто, удачна, потому что нападения на фуражирские команды и разъезды по дороге почти не случались. Да и жалоб от однодворцев и застянковой шляхты стало намного меньше. Об этом известил меня оставшийся в Вильно Лев Сапега.

Казаков тоже не стоило сбрасывать со счетов. Они сейчас устраивают в тех землях, что через много лет назовут Украиной, такое, что и подумать страшно. Там война идёт настолько жестокая, что даже бывалые солдаты изумленным шепотом рассказывают о ней друг другу и находятся под впечатлением от этих событий. А уж удивить или ошеломить их очень непросто: они-то привыкли к войне семнадцатого столетия, и души их давно зачерствели. Но, при этом, рассказы о зверствах обеих сторон в войне на землях Вишневецких пронимают даже их.

– Желаете разорить тот край руками казаков и черни, – понимающе кивнул курфюрст, – а после придёте на дымящиеся развалины, как освободитель и добрый повелитель. Весьма умный план, вот только исполнители могут слишком легко выйти из-под контроля, и удержать их будет не в ваших силах.

– Эти земли ближе к коронным, – философски пожал плечами я, – дальше на их пути будут Замостье, Белз, Санок, Краков, наконец. Казаки пойдут в тот тучный край, а не в Литву, где им до самого Слуцка взять будет толком нечего.

– Разумно, – признал курфюрст. – Вы вообще весьма разумный человек, дорогой брат мой. И где же вы намерены встретить коронное войско?

– Теперь под Белостоком, – честно ответил я.

Из этого мы не делали секрета. Инженеры, нанятые Петром Веселовским, уже вовсю готовили город к осаде, превращая будущее поле боя в неприступную крепость. В первую очередь, они всю округу перерыли, выкопав как можно больше шанцев, чтобы поставить там пушки и затинщиков. Кавалерии, которой так славна была коронная армия, оставили очень мало места. Так, чтобы не было возможности нормально развернуться. Заставить врага воевать по своим правилам, и там, где ты выбрал – это едва ли не половина победы. И всё же загадывать не стоило. Коронное войско ещё способно преподнести не один крайне неприятный сюрприз. Я позабыл об этом в битве под Москвой и едва не лишился не только войска, но и головы, вырвавшись из боя с большим трудом.

– Мы не отдадим полякам больше ни пяди литовской земли, – продолжил я. – Дальше Белостока мы их не пустим.

– А после? – поинтересовался курфюрст. – Если вам удастся победить Сигизмунда, каковы ваши дальнейшие планы?

– Принуждение к миру, – повторил я. – Мы заставим его отказаться от решений Люблинского сейма и положим конец Речи Посполитой.

– Для этого, возможно, придётся Варшаву брать, – не без иронии заметил Иоганн Сигизмунд.

– Для этого у нас мало тяжёлых пушек, – признал я. – Однако если вы, дорогой брат, поделитесь ими, шансы взять её у нас появится. Конечно, если до этого дойдёт дело.

– Если дойдёт, – уклончиво ответил тот, – тогда и обсудим. Пока об этом говорить рано, как мне кажется, дорогой брат. Тем более, что мне и самому, быть может, придётся раскалывать такие орешки, как Данциг или Мальборк, а без тяжёлых пушек сделать это будет просто невозможно.

Я согласился с ним, однако про себя отметил, что просить пушки у курфюрста бесполезно. Дальше поставок мушкетов и замков к ним его союзнический долг вряд ли распространится. Но и это немало для литовской армии. И всё же, кроме оружия нам нужны люди, и я напомнил об этом курфюрсту.

– Нам не хватает толковой пехоты, брат мой, – сказал я. – Та, что есть, по большей части выбранцы, – я назвал их по-немецки Milizen – ополченцы, хотя с языка едва не сорвалось Volkssturm, вряд ли уместное в семнадцатом столетии, – их обучили приёмам работы с пикой, однако они вряд ли выстоят даже против лёгкой польской конницы, не говоря уж о панцирных казаках или гусарах.

– Гусары сомнут их в одну минуту, – согласился курфюрст, – если ваши ополченцы не разбегутся раньше.

– Верно, – признал горькую правду я. Самообман последнее, что может позволить себе правитель, даже rex minoris. – Поэтому мне и нужны несколько полков ландскнехтов, а к ним ещё бы сотню ветеранов-унтеров, которых я смог бы назначить в выбранецкие полки для укрепления дисциплины и боевого духа.

– У меня на счету каждый солдат, – завёл песню Иоганн Сигизмунд, – поэтому больше двух полков и двадцати унтеров выделить вам не смогу. Война в Королевской Пруссии для меня грозит обернуться цепью осад, а конница, как известно, на стены не лазит.