Текст книги "На Литовской земле (СИ)"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 39 страниц)

И вот тут-то, прямо на выходе из зала, ждала настоящая проверка, которую решил мне устроить Сапега. Ни за что не поверю, что шляхтич со странно знакомым лицом, хотя прежде я его вроде не встречал или просто не помню, когда и где, случайно оказался в дверях одновременно со мной. Он с силой протиснулся следом за Сапегой, ударив меня плечом. Ну прямо как подросток, утверждающий свой авторитет на районе, как говорили в моей постсоветской юности.

Спускать такое оскорбление я не мог, и прямо в дверях схватил его за плечо и повернул к себе лицом.

– Ты, пан, ослеп? – спросил я у него. – Или на ногах из-за водки не держишься?

– А чего ты, пан, вперёд меня лезешь? – нагло дыша мне в лицо алкогольными парами поинтересовался он. – Ежели ты считаешь, что у нас варварство, как у вас в Московии, так это не так. У нас же, в Речи Посполитой, все шляхтичи братья друг другу и равны промеж собой, даже потомки Рюрика или Гедимина.

– Коли хотел пройти вперёд меня, пан, – с нажимом произнёс я, – так сказал бы о том, нечего толкаться, как хам на базаре.

– Слышали⁈ – тут же закричал на весь зал шляхтич со знакомым лицом. – Все слышали, панове⁈

От крика его даже кое-кто из спавших на столе и под столом подняли головы, так что нечего сомневаться, слышали его если не все, то большинство.

– Московитский князь оскорбил меня! – продолжал драть глотку шляхтич. – Прилюдно назвал меня хамом! Такое оскорбление можно смыть только кровью!

– Если ты, пан, – ледяным тоном проговорил я, – на двор меня зовёшь прогуляться, так у меня меч при себе. И ты как вижу при сабле. Так отчего бы двум благородным, – я едва не выдал донам, но вовремя спохватился, – панам не прогуляться на двор и решить вопрос чести?

– Что ж, извольте, – уже тише, но с вызовом ответил шляхтич.

– Стойте! – едва не бегом подскочил к нам Сапега. – Стойте же! Михал Васильевич, Ян, остановитесь! – Он так спешил, что глотал гласные из-за чего имя моё произнёс на польский манер, хотя прежде старался говорить по-русски правильно. – Не нужно крови!

Вот только что-то уж больно поздно вмешался хозяин. Когда слова произнесены и пути назад нет ни для меня ни для шляхтича. Отказаться от дуэли без урона чести ни один из нас уже не мог.

– Лишь кровью можно смыть оскорбление, – с прежним надрывом, но уже не так громко, выпалил шляхтич, – лишь единой кровью. Никак иначе, пан великий канцлер.

– Михал Васильич, – обернулся ко мне Сапега. Сейчас он больше всего напоминал разочарованного деда, увидевшего, что внуки его так выросли, что за сабли берутся во время ссоры, а не кулаки в дело пускают, – да как же вы так-то? Зачем же было оскорблять честь пана Яна Шуйского, он же родич ваш, пускай и весьма дальний.

Вот тут у меня как будто глаза открылись, причём дважды, если так можно выразиться. Сперва память князя Скопина подбросила мне имя Иван Дмитриевич Губка, бежавший вслед за Курбским в Литву, опасаясь гнева Грозного царя. Вот с его-то судя по возрасту внуком я и столкнулся в дверях. Причём столкновение это было у нас не первым. Я узнал это искажённое злобой лицо, хотя в прошлый раз его скрывал гусарский шлем и широким наносником. Это был никто иной, как мой противник на травле перед Клушинской битвой.

Теперь понятна его ненависть ко мне. Ведь не сбеги его дед в Литву, был бы таким же царёвым родичем, а так заделался простым шляхтичем и княжеский титул тут ничего не значит. Может, и не проверка это, а он, Ян Шуйский, решил поквитаться со мной.

– Я его на травле в обоз отправил, – заявил я Сапеге прямо в лицо, – а нынче его, хлопа и скотину, в землю уложу.

Мой как выяснилось дальний-предальний родич прямо тут же саблю из ножен потянул, но я даже не дёрнулся. Пускай попробует напасть, его свои на в капусту порубят за то, что поднял сталь на безоружного, а если же Сапега пожелает наказать как следует, то и повесить может. Всё же пан Лев меня к себе пригласил, значит, за мою безопасность он отвечает и если кто-то в его доме так нагло попирает законы гостеприимства, ответственность за всё несёт именно хозяин. А значит смерть Яна Шуйского не будет лёгкой и почётной, но жестокой и позорной, вроде верёвки или кола.

– Пройдём, пан, на двор, – вбросив саблю в ножны, постарался как можно спокойней произнести Ян. Получилось, правда, так себе.

– Пройдём, – кивнул я и первым направился к выходу, едва не толкнув его плечом.

Я шагал быстро, однако Сапега вполне поспевал за мной, подстроившись под мой широкий шаг.

– Всё же прошу вас, Михал Васильич, давайте обойдёмся без крови, – говорил он на ходу, ничуть не запыхавшись, хотя был старше меня и вряд ли привычен к быстрым маршам. – Для чего эта ссора на пустом месте?

– Сперва меня толкают плечом, – ответил я, – а после бросают вызов. Господь свидетель, я не хотел крови, но пан Ян жаждет её, так пусть же она прольётся.

Я остановился, Сапега, как будто почувствовал, что я собираюсь сделать это и тоже замер. А вот шагавший следом раздражённый Ян Шуйский едва не налетел на меня снова.

– Однако я приму его извинения, – заявил я так громко, чтобы услышали все, – и тогда разойдёмся миром. Крови я не хочу, и призываю Господа Исуса Христа и Деву-Богородицу в свидетели правдивости моих слов.

– При всём моём уважении к вам, пан Сапега, – кивнул хозяину Ян Шуйский, – я не могу снести оскорблений, нанесённых мне и уж тем более не намерен извиняться. Ведь видит Господь, за мной вины нет. И обиду, нанесённую мне, лишь кровь смоет!

Сапега обернулся ко мне как будто всем видом своим показывая, что сделал всё, что мог, чтобы не дать пролиться крови.

Вот тут-то я понял – это настоящая проверка. Вся эта история с моим дальним родичем подстроена Сапегой. Ведь Ян Шуйский ехал с нами до самой Рудни, а то и до Витебска, и лишь где-то там покинул отряд. Если он так ненавидит меня, ничто не мешало ему устроить ссору раньше. Как он оказался в Гольшанском замке, бог весть, однако великий канцлер литовский явно знал, как использовать людей по назначению, и затеял всю эту игру с поединком. Это даже не проверка, Сапега пытается схарчить меня без соли, как предсказывал Потоцкий. Значит, надо делом доказать свою несъедобность.

Мы вышли в просторный внутренний двор замка. Несмотря на снег, который и правда пошёл во второй половине дня, здесь всё было расчищено, как будто специально подготовлено к поединку. Только скамеек для зрителей не хватало.

– Где становиться будем? – спросил я у Яна Шуйского.

– А хоть бы и здесь, – топнул он ногой. – Мне всё равно, где убивать тебя.

Я встал напротив него. Ян Шуйский снял пояс саблей и передал кому-то из подбежавших слуг, принялся разматывать широкий кушак, чтобы скинуть с себя мешающий движению кунтуш. Ко мне подскочил Зенбулатов, сидевший на пиру на почётном месте правда за дальним столом, и принялся снимать с меня пояс с палашом, а после помог избавиться от кушака и опашня. В одной рубахе было холодно, сейчас по моим прикидкам пятый час утра, самый холодный в сутках. Ну да ничего, скоро согреюсь.

Я принял у Зенбулатова ножны с палашом – дядюшкиным подарком. Что ж, вот при каких обстоятельствах доведётся мне впервые его в дело пустить. Прежде я вынимал его из ножен лишь из чистого любопытства, но осмотрел внимательно. Несмотря на богатое украшение оружием палаш был отнюдь не парадным. И сбалансирован отлично, делался явно под мой рост и мою руку, да и клинок отличный персидской работы, такой не поведёт. Конечно, я бы предпочёл саблю – она легче и фехтовать ею удобнее, или же более привычный мне кавалерийский палаш, взятый как трофей ещё при Клушине, однако посылать за оружием кого-то из дворян поздно. Раз уж нацепил царёв подарок, так надо драться им.

– Ещё раз, – встал между нами Сапега, – ради милосердия Богородицы, Девы Марии, призываю вас примириться и не лить крови в моём доме.

– Я приму извинения пана Яна Шуйского, – повторил я, – и забудем об этом.

– Невозможно, – ответил тот, швыряя на спину ножны поданной ему слугой сабли. – Отойдите же, пан Сапега, дайте место рыцарям. В позицию, пан, в позицию, ежели не трусите!

– Извольте, – кивнул я.

Как только Сапега отошёл на безопасное расстояние, Ян Шуйский ринулся в атаку.

Он полностью воспользовался преимуществом своей лёгкой сабли. Рубил стремительно, наотмашь, целил точно, старался прикончить меня как можно скорее. И как можно эффектней. Чего у поляков не отнять, так это страсти к позёрству, вечной игре на публику. Особенно, когда она столь благодарная, как в этот раз. За каждым движением нашим следили десятки глаз возбуждённых вином и скорой кровью шляхтичей. Дам на пиру у Сапеги не было – только представители воинского сословия разной степени богатства и знатности. И они вполне могли оценить наш поединок.

Дальний родич мой атаковал и атаковал, здраво рассуждая, что долго махать тяжеленным палашом не сможет даже такой силач как я. Вот только не знал он, что я-то учился не только конной рубке, но и пешему фехтованию у Делагарди и Кристера Сомме, стараясь уделять этому делу хотя бы немного времени на походе, а после беря уроки у командира наёмных рейтар Пьера Делавиля, который с отменной ловкостью обращался с тяжёлым кавалерийским палашом, обучив меня многим премудростям фехтования этим с виду неудобным оружием. И вот они мне пригодились.

Ян пытался обойти меня, наскакивал с разных сторон, рубил то быстрее, то наоборот, как можно шире, почти наотмашь. Но всякий раз встречал клинок моего палаша, о который вдребезги разбивались все его атаки. Я почти не отвечал ему, лишь иногда вскидывал клинок, не давая подобраться слишком близко или делал быстрый укол, почти не двигая корпусом и ногами, как учил Делавиль. Всякий раз это заставало Яна Шуйского врасплох и только отменная реакция опытного фехтовальщика помогала не насадиться на мой клинок.

Противник быстро понял, что с наскока меня не взять. Начал фехтовать академичней, вспоминая приёмы и уловки, которым учили его самого. На пару мгновений, что растянулись для меня на минуты, мы замерли на месте. Работали только наши руки. Мы бешено рубились, пластая клинками перед собой. Сталь звенела о сталь, во все стороны летели снопы искр, хорошо видимые в тусклых лучах рассветного солнца. Но тут я одолел Шуйского, заставил его отступить, разорвать дистанцию. Раз, другой, третий проскрежетали клинки палаша и сабли друг по другу. Ян вынужден был отскочить, чтобы быстрый угол не пропорол ему грудь. Ринулся в атаку, снова отступил, едва не нарвавшись на вскинутый для защиты палаш. Бросился в сторону, тут же вновь атаковал, и вновь был отбит.

– Что за шавка у тебя на дворе пляшет вокруг меня, пан Сапега? – спросил я хозяина замка. – Кто пустил сюда шелудивого кобеля? Наплясывает вокруг меня как на собачьей свадьбе.

Я намеренно оскорблял Яна Шуйского, и не только потому, что как внук предателя и перебежчика был он мне до глубины души противен. Такому родичу не место на Божьем свете, а потому мой долг избавить мир от него. Была и сугубо практическая причина. Ещё немного и он начнёт одолевать меня. Всё же царёв подарок – это не довольно лёгкая «баторовка»,[3] долго им и в самом деле не намашешься. Значит, надо вывести противника из себя, заставить его атаковать и совершить ошибку. И уж ошибку ту я не упущу – воспользуюсь по полной.

Спровоцированный моей хулой Ян Шуйский снова ринулся в безумную атаку. Сабля в его руках прямо заплясала, стремительно и зло сверкая в первых лучах тусклого зимнего рассвета. И я не стал парировать или уходить его атаки. Вместо этого ударил навстречу столь же стремительно и зло. Думал отбить клинок вражьей сабли как можно дальше в сторону, а после достать обратным движением. Но вместо этого тяжёлый клинок моего палаша попросту перерубил вражеский, и в руке у Яна Шуйского осталась едва ли треть. Клинок моего палаша продолжил движение, я рефлекторно подался следом за ним, переводя встречный замах в полноценный выпад. Клинок буквально вскрыл грудную клетку Яна Шуйского. Мой противник замер с обломком сабли в руке. Я же снова рефлекторным движением выдернул палаш. На мокрую от пота рубаху и шальвары Яна Шуйского хлынула кровь. В открывшейся ране отвратительно белели перерубленные рёбра.

Всё же царственный дядюшка мой расщедрился на добрый клинок. И тот сослужил мне славную службу.

– Унесите его, – тут же распорядился без лишней суеты Сапега, – и за ксендзом пошлите. Врач ему уже не нужен.

Слуги подхватили упавшего на снег Яна Шуйского, внука предателя и перебежчика Ивана Губки, расплатившегося сполна за грех своего предка. Подскочивший Зенбулатов набросил мне на плечи опашень, как раз вовремя, адреналин схлынул и я начинал мёрзнуть. Свалиться с воспалением лёгких мне совершенно не хотелось. Я отдал верному татарину окровавленный палаш, тот передал его дальше и кто-то из дворян принялся чистить клинок снегом, чтобы стереть кровь, прежде чем прятать в ножны. Потом всё равно придётся очищать сталь от ржавчины, но всё равно кровь убрать лучше как можно скорее.

– Идёмте в тепло, Михал Васильич, – подошёл ко мне Сапега. – Вы ещё разгорячены схваткой, так и до инфлюэнцы недалеко.

– Подхватить её я бы не хотел, – кивнул я и последовал за хозяином замка.

– Сперва вам лучше вернуться в ваши покои, – говорил на ходу Сапега, – а как отдохнёте, я бы хотел поговорить с вами, Михаил Васильич, in confidentia.

Поразительно быстро успокоившийся Сапега снова правильно произносил моё имя, не теряя «и» на польский манер.

– Обязательно, Лев Иваныч, – кивнул я, стараясь сохранить ясность ума, несмотря на навалившуюся на плечи многопудовым камнем усталость. – Я должен вручить вам письма моего государя, а сделать это лучше без лишних свидетелей.

Сапега обернулся ко мне, окинул уже откровенно оценивающим взглядом. Выходит, не ведал великий канцлер литовский, что я немецким свободно владею благодаря Делагарди. А этот язык в семнадцатом веке не так уж далеко от латыни ушёл. Сложную сентенцию, быть может, и не пойму, но и простенькой фразочкой меня не удивить.

– Конечно, – закивал Сапега, – но прежде всех дел и писем отдых, Михаил Васильич, я настаиваю.

Я и не думал сопротивляться.

Проспал я в общей сложности, наверное, почти сутки. Сказалась усталость от долгой дороги, обильное возлияние, завершившееся дуэлью. Почти не помню как добрался до своих комнат, кажется, раздевали меня уже слуги, сам я справиться с собственным опашнем и прочей одеждой оказался не в состоянии. Схлынувший адреналин как будто стал катализатором для алкоголя в крови, и меня натуральным образом развезло. Почти как после царского пира по случаю освобождения Москвы от угрозы короля Сигизмунда и всего того, что на том пиру случилось.

[1] Искаж. татарск. сихерче – колдун

[2] Князь Витовт был трижды крещён: первый раз в 1382 году по католическому обряду под именем Виганд, второй раз в 1384 году по православному обряду под именем Александр и третий раз в 1386 году по католическому обряду также под именем Александр

[3]«Баторовка» – общее название сабель, на клинке которых – гравированные или травлёные изображения Стефана Батория, связанные с ним надписи. В данном случае польско-венгерская сабля. Длина клинка составляла 77—88 см, вес сабли – около 0,9 кг, с ножнами – 1,6 кг

Глава 5
Завтрак в логове Лиса

Проснулся я удивительно отдохнувшим. Правда, подойдя к окну был немного удивлён, потому что солнце едва-едва осветило внутренний двор Гольшанского замка, куда это самое окно выходило. Как будто я и не спал вовсе. Но сонная одурь прошла быстро, и я понял как долго проспал.

Я тут же кликнул слуг, чтобы несли воду умыться и одежду. Есть хотелось зверски и я послал людей на поварню замка с наказом тащить что дадут, пускай даже холодное, если кухонные печи с утра ещё не растоплены. Отправленные Зенбулатовым люди вернулись с водой и чистой одеждой, а вместо еды принесли приглашение на завтрак от хозяина замка. Точнее явился чопорный слуга Сапеги, первым дело заявивший, что он хоть и в услужении, но шляхтич.

– Пан великий канцлер литовский, – сообщил шляхтич-слуга, – приглашает пана князя к себе малую гостиную на завтрак через четверть часа.

– Передай пану канцлеру мою благодарность, – кивнул в ответ я. – Я буду вовремя.

Шляхтич-слуга ушёл, я же без особой спешки умылся и оделся, прицепив к поясу всё тот же палаш. Я знал, что мои люди очистили его клинок от крови и отдали местному кузнецу, чтобы поправил его после схватки. Как бы ни была хороша сталь, но после такой рубки на лезвии остаются серьёзные следы, от которых не избавиться с помощью одного лишь точильного камня. А оставлять царёв подарок в небрежении уж точно нельзя.

Вот так при параде, как и положено князю, да ещё и из Рюриковичей, заявился я к Сапеге. Да и сам канцлер выглядел ничуть не хуже. Он встретил меня в относительно небольшом комнате, которую тут именовали на заграничный манер гостиной. Посреди неё стоял накрытый к завтраку стол, рядом с ним пара стульев с тонкими гнутыми ножками, какие казалось не то что меня, а и Сапегу-то не выдержат. Великий канцлер литовский хотя габаритами до моих не дотягивал, однако человек был достаточно корпулентный.

– Располагайтесь, Михаил Васильич, – радушно пригласил он меня за стол, – позавтракаем чем Господь послал. Да и развлечёмся беседой, как должно уважаемым и уважающим друг друга господам.

Я первым не без опаски опустился на стул. Конечно, Сапега не шестиклассник, чтобы устраивать подначку с подпиленными ножками, однако мебель в гостиной всё равно казалась мне слишком хрупкой для моих габаритов.

– Отдадим же должное моим кухарям, – предложил Сапега, – потому что они сотворили настоящее чудо. Обычно я завтракаю позже.

– Надеюсь, я не наделал шума и не поднял вас с постели, Лев Иваныч? – поинтересовался я, приступая к еде. Аппетит у меня, надо сказать, был просто волчий.

– Я немолод, – пожал плечами Сапега, тоже принимаясь за еду, – и во сне нуждаюсь меньше вас, молодых. Обыкновенно я читаю в это время, пока не растопят печь на поварне и можно будет отведать горячего. Зимой, как вы сами понимаете, это особенно актуально.

Мы отдали должное труду кухарей Гольшанского замка, которые и в самом деле сотворили чудо. Еда была не такой изысканной как на пиру, однако если всё это они сумели приготовить на открытом огне, не растапливая печи, да ещё и так быстро, то кухари сапегины и в самом деле кудесники.

Когда же остатки трапезы унесли, поставив перед нами тарелки с лёгкими закусками и пару бокалов, куда Сапега лично разлил вино, я понял, что пришло время для разговора. Я ждал и опасался его, готовился почти как к Смоленской битве, понимая, что от исхода этого разговора будет зависеть столь же много, как и от самой жестокой битвы. Да и сеча, пускай и словесная, предстоит весьма тяжёлая. Поблажек мне Сапега не даст, продолжив попытки схарчить меня с костями без соли, как верно высказался не так давно Станислав Потоцкий.

– Вы позволите мне дать вам пару советов относительно того, как вести себя в Вильно? – поинтересовался у меня Сапега, как только слуги покинули гостиную и мы с ним пригубили вино из бокалов.

– Добрым советом от старшего пренебрегать грешно, Лев Иваныч, – ответил я. – Тем более хоть мы и воевали по разные стороны, однако о мудрости вашей я наслышан, да и плоды её испробовать мне пришлось, уверен, не единожды.

– Полноте, Михаил Васильевич, – развёл руками Сапега, – так-таки и мудрости. К чему же льстить мне. Да и действия мои к успеху не привели.

– Но в том вашей вины нет, – усмехнулся я. – Победу мы одержали на поле боя, а вы сделали всё, чтобы провести королевскую армию от Смоленска до Коломенского. И всё же вернёмся к вашим советам.

– Не только советам, – заметил Сапега. – но и предупреждениям. К примеру, если у вас с собой письма для меня от вашего царя, не вручайте их покуда вы у меня в гостях. Лучше всего сделать это, когда вы представитесь литовской магнатерии и шляхте в Вильно. Допрежь того, мы можем обращаться лишь как лица сугубо приватные.

– От чего вы ещё хотели бы предостеречь меня? – поинтересовался я, беря бокал и делая маленький глоток вина.

Никогда особо не любил его, однако сейчас надо было не просто сидеть и глядеть на собеседника. Есть мне уже не хотелось, вот и мочил губы в вине, делая вид, что пью.

– От воеводы виленского, Николая Христофора Радзивилла, прозванного Сироткой, – ответил Сапега. – Он хотя и долго противился решениям Люблинского сейма, однако после королю удалось купить его должностями и теперь он скорее поляк нежели литовец.

У меня были письма и к нему, ведь виленский воевода был своего рода наместником короля в Великом княжестве Литовском наравне с гетманом, которому принадлежала военная власть. К тому же, как поведал мне Потоцкий, в отличие от великого гетмана и даже канцлера виленский воевода был сенатором, то есть представлял Литву на сейме, что делало его политический вес весьма и весьма серьёзным.

– У меня есть письма к нему, – не стал отпираться я, – в том числе и те, что должно передать королю польскому. Да и вообще мне не избежать общения с ним, ведь кто кроме воеводы поможет мне и моим людям расположиться в городе.

– О, на этот счёт не беспокойтесь, – махнул рукой Сапега. – Он найдёт вам отличный дом со своим двором, где вы разместите всех своих людей. От прислуги не отказывайтесь, всё равно, кого бы вы ни наняли, все будут наушничать магнатам. Даже если не сразу, так до них доберутся через несколько дней и прикормят.

– И вы в том числе? – поинтересовался я, хитро глянув на Сапегу.

– Конечно, – рассмеялся канцлер, – я же должен быть в курсе того, что происходит у вас на подворье. И если не о чём, так хотя бы с кем вы беседы ведёте.

– И вы так открыто говорите об этом? – удивился я, надо сказать, почти искренне.

– В ином случае вы сочли бы меня либо старым дураком, – спокойно ответил Сапега, – либо циничным лицемером. Прослыть ни тем ни другим я не хочу, потому и откровенен с вами.

– А раз уж вы столь искренни со мной, Лев Иваныч, – продолжил я, – так скажите, для чего пригласили к себе в гости? Это ведь немалый риск для вас. Виленский воевода узнал о моём визите в Гольшанский замок ещё намедни. – Уверен Потоцкий постарается и добьётся встречи с ополячившимся, если верить Сапеге, князем Радзивиллом. – Понятное дело, вам лично, как и мне это ничем серьёзным не грозит, однако на вас станут иметь мнение. В снегопад, который так удачно замёл дорогу к Вильно, никто не поверит ни в самом Вильно, ни тем более в Варшаве.

– До Варшавы эта новость дойдёт, когда переговоры в Вильно уже будут в разгаре, – отмахнулся Сапега. – Ну а что до Радзивилла-Сиротки, от него шила в мешке не утаишь.

– Но вы не ответили на мой вопрос, Лев Иваныч, – усмехнулся я, не давая Сапеге увести разговор в сторону.

– И не отвечу, Михаил Васильич, искренне вам об этом говорю, – ответил Сапега, ничуть не смутившись. Дипломат он был опытный и явно прошёл отменную школу, так что выбить его из колеи неудобным вопросом оказалось попросту невозможно. – Свои мотивы я предпочитаю оставить при себе, как и вас не спрашиваю отчего вы приняли моё предложение. Оно грозит известными неприятностями и вам, примерно такими же, что и мне, собственно говоря.

– Потоцкий, – внезапно, кажется, даже для себя самого, высказался я. – Станислав Потоцкий, которого за страсть к латынскому ещё Реверой кличут. Он прочёл мне ваше письмо, я то латынских букв не понимаю, увы, и так отговаривал ехать к вам в гости, что я понял – надо. Обязательно надо встретиться с вами, Лев Иваныч, прежде чем отправляться в Вильно. Тем более что снег-то всё же пошёл, как по заказу.

– Хорошо, Михаил Васильич, – кивнул Сапега, делая глоток вина и снова наполняя свой бокал из изящного серебряного графина с длинным горлышком. – Очень хорошо, правда. У вас есть задатки неплохого дипломата. В Вильно вас посчитают слишком молодым, кого проще простого обвести вокруг пальца. Вы одержали несколько побед на поле боя, многие уже зовут вас едва ли не Ахиллесом Московским, но в то, что вы на ином поприще сумеете добиться успеха, мало кто верит. Вас постараются обмануть, надавать воз обещаний и отправить обратно в Москву. Вы неугодны и опасны здесь слишком многим.

– Мне ждать новых сюрпризов вроде вчерашнего? – поинтересовался я. – В конце концов всегда найдётся тот, кто владеет саблей лучше меня.

– Не так явно, – покачал головой Сапега. – Ваш родич оказался слишком горяч, он затаил на вас обиду после пленения при Клушине. Вы ведь, верно, не узнали его.

– Отчего же, – пожал плечами я, – узнал. Я травился с ним перед битвой и пленил, ударив саблей по шлему. Тогда я в нём родича не признал, однако вчера вы сами мне его представили, когда пытались прекратить свару.

– Другие не будут столь прямолинейны, – произнёс Сапега, – могут и из-за угла ударить или стрелу пустить или толпой навалиться. Порой, когда паны чуют опасность, в дело идут самые бесчестные методы борьбы.

Уж в этом-то я не сомневался. Память князя подкидывала кое-что из рассказов о политической борьбе среди бояр в Москве, что при Грозном царе, что особенно позже, при сыне его Фёдоре и воссевшем на трон после его смерти Годунове. Сомневаюсь, что методы поляков с литовцами намного чище, особенно когда ставки высоки. Например, как сейчас.

– Со мной достаточно людей, – высказался я. – Но я понимаю, если тот же виленский воевода или кто из магнатов решит взяться за меня всерьёз, то мне придётся туго. Я здесь чужак, за мной никого нет, а Русское царство слабо. Слабее, быть может, Литвы времён Люблинского сейма. Я всё это отлично понимаю. Моему царю нужен мир с Литвой, чтобы король Сигизмунд не смог снова пойти войной на Москву. А ведь он собирает уже войска для нового похода, не так ли?

Ни о чём таком я не знал, когда покидал Москву, однако был уверен, что неугомонный король не остановится ни перед чем, чтобы собрать новое войско и двинуться в поход. Слишком гордым был этот человек, которого я узнал, смею надеяться, достаточно хорошо, хотя ни разу не видел его своими глазами. Он вынужден был бежать из-под самых стен Москвы, поджав хвост, и это удар по его репутации, которого иные короли не переживали. Он уже лишился шведской короны, теперь может и польской лишиться, ведь терпеть битого короля такой гордый народ, как ляхи не станут. А значит, надо успеть зажечь их идеей расплаты за потери и унижения, которым их якобы подвергли, и поскорее направить энергию и злость шляхты на Москву, покуда она не обрушилась на его собственную голову.

– Наше величество отчаянно бьётся с сенатом за каждый грош, – кивнул Сапега. – Сперва, конечно, ему и в самом деле удалось разжечь контрмосковские настроения, шляхтичи тогда вовсю бряцали саблями и кричали «На Москву! На Москву!». Но когда дело дошло до денег, новых налогов, которые нужно ввести, чтобы набрать людей и платить по листам пшиповедным.[1] Вот тогда уже шляхтичей никто не слушал, потому что шёпот одного магната весит вдесятеро больше самых громких криков сотни бедных шляхтичей.

– И каковы шансы Сигизмунда на победу над сенатом в этом вопросе? – поинтересовался я.

– Не так уж и малы на самом деле, – ответил Сапега. – Война – это не только налоги, но и возможная прибыль, в случае победы, конечно. А обогатиться за чужой счёт магнаты никогда не прочь.

– Но моя страна бедна, – покачал головой я. – Разорена сперва Грозным царём, после голодом и войной. Как будто все казни египетские обрушились на неё. У нас просто нечего брать.

– Земля, – рассмеялся Сапега. – Вот чем богата твоя страна, Михаил Васильич. У нас слишком много шляхтичей, живущих одной саблей, они мечтают о своём клочке земли и паре семей крепостных, чтобы пахать там. Многим этого хватит. Вот за что пойдут они сражаться, когда придёт пора записываться в хоругви.

– Речь Посполитая не так уж мала, – покачал головой я. – Разве здесь не хватит земли для собственной шляхты?

– Она уже поделена между королём, магнатами и наиболее удачливыми из шляхтичей, – возразил Сапега. – Никто не отдаст другому даже пустошь, давно поросшую ковылём, а то и лесом.

Справедливо, перераспределять активы внутри своего государства не хочет ни король ни магнаты. Проще забрать у других, нежели отрывать кусок своего.

– Тогда тем более нам нужно, чтобы Литва не отправилась в этот поход вместе с войском польским, – решительно заявил я.

– Это было возможно до Люблина, Михаил Васильич, – тяжко, но как мне казалось всё же с немалым притворством, вздохнул Сапега. – Теперь же, увы, если король выступит в поход, который будет одобрен сенатом, все мы обязаны будем выставить войска либо оплатить их найм. Люблинский сейм не оставил Литве выбора.

– Выходит, мне сразу поворачивать оглобли? – столь же тяжко, но и столь же притворно, вздохнул я. – До весны надо вернуться в Москву и готовить войско к отражению новой угрозы.

– Пока всё же стоит поехать в Вильно, – возразил Сапега. – Вручить письма, которые при вас. А как там всё обернётся – кто же знает. Homo proponit, sed Deus disponit.[2]

Всё же как ни играл Сапега не то литовца, не то русского, а от привычки к латыни, свойственной полякам, избавиться не сумел.

– Но для чего? – спросил я. – Для простой дани вежливости, слишком опасно, не находите, Лев Иваныч?

– Вам ли бояться опасностей, Михаил Васильич, – несерьёзно-отеческим тоном укорил меня Сапега. – Уж после сражения под стенами Москвы, я ничуть не поверю, что можете испугаться.

– Там всё было ясно и просто, – пожал я плечами, вспомнив Шарапова из незабвенного фильма, книгу Вайнеров я тоже читал, но фильм всё равно запомнился лучше, – враг впереди, рядом товарищи, и наше дело правое. – Кажется это из другого фильма, но не могу припомнить какого именно. – Здесь же… – развёл я руками. – Я ведь как младенец, первые шаги делаю, и если ошибусь мне не синяк на лбу грозит.

– В жизни, – тон Сапеги перестал быть шутливым, – лишь младенец синяками отделаться может, после цена ошибки растёт с каждым днём.

Что ж, тут мне с ним не поспорить. Да и не могу я просто так развернуться и отправиться в обратный путь, даже до Вильно не доехав. И дело не только в том, что найдётся среди моих дворян наушник или просто дурак, который проболтается об этом, и князь Дмитрий, если он жив ещё, да и сам царь обо всём узнают. Шила в мешке не утаишь. Мне совесть не позволяет так поступить, как не позволила и в прошлой жизни сбежать о мобилизации, а после уже в этой спокойно уехать в опалу, раз царь после чудесного спасения не желает больше видеть князя Скопина своим воеводой.

Так что дорога мне прямо в Вильно, а там уж будь что будет.