Текст книги "На Литовской земле (СИ)"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 39 страниц)

– Мы будем мстить, – принёс он страшную клятву над телами убитых товарищей. – Мы страшно отомстим за вас, паны-братья, – поклялся он. – Кровью ляхи умоются за каждую каплю казацкой крови, пролитой сегодня. Клянусь в том пред ликом Пресвятой Богородицы, и жизнь на то свою положу.

И широко перекрестился, скрепляя страшную клятву.

* * *

В то время, когда казаки готовились штурмовать Збараж, в далёкий Пуцк, к старосте Ян Вейеру, командовавшему ландскнехтами под Смоленском, прибыл гонец с воззванием от короля Сигизмунда.

– Сплотиться, – быстро пробежал его глазами Вейер, – кому дорога Отчизна… общее дело… судьба Речи Посполитой…

Он отпустил гонца, велев слугам накормить его и уложить спать. Малый выбился из сил и едва не свалился с седла, въехав в Пуцк. А ведь проскакать ему пришлось без малого двести пятьдесят миль, меняя лошадей, спать и есть, порой, приходилось прямо в седле.

– Его величество желает, чтобы мы тут же отправились к нему в Варшаву, – сообщил Вейер оберсту фон Зальму, командовавшему всеми ландскнехтами на службе старосты пуцкого. – А ведь он не может не знать о хищничестве курфюрста, который уже захватил Вармию и теперь точит когти на всё Поморье.

– Логично, – высказался фон Зальм, – вы должны отправить его величеству ответ, что до поры не можете выступить с войском ему на помощь, потому что это будет означать захват Поморья курфюрстом Иоганном Сигизмундом, что неприемлемо для короля Польского.

– Да плевать ему сейчас на всё Поморье, – отмахнулся Вейер. – Под ним трон шатается, он короны лишиться может. Отправлю гонца, а в ответ получу, что все земли, неправедно отнятые у Короны Польской, будут обязательно возвращены обратно. А чьей, спрашивается, кровью? Кто будет возвращать их? Воевать с курфюрстом? Сперва польём нашей кровушкой Мазовию, а уж после станем лить её в Поморье. Да ведь только прознают бургомистры Эльблонга, Гданьска, Мальборка, Торуни о том, что я увожу людей, как только я потребую, как пишет король, половину солдат гарнизона этих городов, они даже не станут сопротивляться курфюрсту. Откроют ворота да тут же постараются выторговать себе торговые привилегии побольше, нежели раньше было.

– И что вы предлагаете делать? – поинтересовался оберст фон Зальм. – Людей у нас меньше, чем в армии курфюрста, и хотя ваши солдаты такие же профессиональные вояки, за каждого из них я готов поручиться, – ещё бы не был готов, ведь он и привёл большую часть, и уж точно всех гауптманов с их наёмными ротами, – однако у курфюрста людей попросту больше. В открытом сражении нам его не победить, даже если заманим в ловушку. В самом лучшем случае, если такое выражение тут уместно, мы сможем организовать ему пиррову победу.

Увы, и хотел бы староста пуцкий поспорить с оберстом, да смысла не было. Кругом прав оказался фон Зальм. Несмотря на то, что разведка докладывала о том, что курфюрст передал мятежникам несколько полков ландскнехтов и даже вроде бы пару рейтарских, армия у него всё равно была куда больше той, что сумел бы собрать Вейер, даже полностью обескровив городские гарнизоны Поморья.

– Генеральную баталию мы курфюрсту давать не будем, – кивнул он, – устроим ему тотальную войну по всему Поморью. Подпалим землю у него под ногами. Отправь по несколько рот из самых надёжных солдат в гарнизоны Эльблонга, Гданьска, Мальборка, Тчева и Фромборка, пусть усилят их, это придаст тамошним бургомистрам уверенности. Капитанам же вели прислушиваться к настроению в городах и сообщать обо всём подозрительном в Пуцк. Если поймут, что магистраты с бургомистрами хотят сговориться с курфюрстом и открыть ворота перед ним, пусть немедленно берут власть в свои руки, арестовывают каштелянов и принимают командование над гарнизонами.

– Слушаюсь, – кивнул оберст и отправился к себе составлять приказы и выбирать капитанов, которых разошлёт по городским гарнизонам.

Проводив его, Вейер вызвал секретаря и велел ему записывать за собой. Говорил быстро, но внятно, так что молодой ксёндз успевал покрывать лист бумаги вполне разборчивой скорописью.

– Переписать королевское воззвание, – диктовал Вейер, – и огласить его в церквях по всем городам Поморья, а также разослать по местечкам, чтобы и там ксендзы зачитывали по воскресеньям. К тексту королевского воззвания добавить приказ о сборе посполитого рушения. Местом сбора шляхетского ополчения назначить Пуцк. По завершении сбора объявить конфедерацию, – он минуту подумал над названием, а оно очень важно, и решительно заявил, – Поморскую. Сформировать хоругви и назначить хорунжих. Первый приказ конфедератам будет атаковать войско предателя курфюрста Иоганна Сигизмунда Бранденбургского где только можно. Бить его всеми силами всюду, где увидят, уничтожать разъезды, убивать фуражиров. Подпалить у него под ногами саму поморскую землю, дабы шагу по ней ни один его солдат ступить не смог бы, не опалив ног.

Ксёндз закончил и поспешил переписывать начисто, повинуясь повелительному жесту старосты. Вейер же без сил опустился в кресло и снова поглядел на королевское воззвание, а после убрал его подальше, с глаз долой. Он не мог сейчас привести войска к Варшаве на помощь его величеству, у него здесь своя война.

И вот теперь уже армии курфюрста пришлось узнать на себе все прелести малой войны. Шляхетское ополчение удалось собрать достаточно быстро, все знали, что в бой им не идти, а нападать на фуражиров и грабить обозы – это ж чистый прибыток. Ради такого даже самый ленивый за саблю возьмётся. Вот только далеко было ополченцам, собранным в бору по сосенке и не обученным воевать друг с другом до лисовчиков и тем более до татар. Поэтому едва начавшись, малая война обернулась первыми поражениями для поляков. С фуражирами ездили рейтарские команды, и нападать на них теперь было себе дороже. Попробуй налети, когда тебя встретят залпом из пистолетов, а после ударят в палаши. Быть может, поляки и конный народ, потомки сарматов, да только железный порядок, заведённый у наёмников курфюрста, бил этот козырь и бил прежестоко. Обломав зубы о фуражиров и не разжившись ничем особо, ополченцы всё чаще стали поглядывать в сторону родных городов и местечек.

Новости эти, вкупе с тревожными сообщениями о настроениях среди шляхтичей, приводили Вейера в бешенство, вот только поделать он ничего не мог. Денег у старосты пуцкого едва хватало, чтобы собственные наёмные полки содержать. О том, чтобы взять где-то ещё ландскнехтов, кроме солдат оберста фон Зальма, и речи не шло. Городские магистраты, несмотря ни на какие королевские воззвания, не спешили открывать казну и выделять ещё денег на наём и содержание новых солдат. С ними приходилось за каждый грош, направленный на ремонт городских укреплений и пополнение порохового запаса, спорить до хрипоты и грозить всеми карами, какие только мог придумать Ян Вейер. Вот на юго-востоке, где враг близко, и враг такой, что жжёт, убивает, грабит и насилует, куда проще добиться денег у жадных купцов и городских чиновников. Там все боятся казаков, московитов, татар, многие своими глазами видели, что бывает, когда они приходят. Здесь же воевать придётся с таким же немцем, как и многие из чиновников, а судьба Вармии показала, что с ним вполне можно договориться.

– Малая война не удалась, – сокрушённо заметил Вейер в разговоре с оберстом фон Зальмом. – Придётся воевать с курфюрстом по-настоящему, покуда ополченцы по домам не разошлись.

– Но нас всё же слишком мало для генерального сражения, – напомнил со всей педантичностью, которой славился, фон Зальм.

– Мы не выйдем против курфюрста в поле, – ответил Вейер. – Будем сбивать с осады.

– Какого города? – тут же поинтересовался фон Зальм, хотя сам, будучи опытным военным, уже знал ответ.

– Мальборк, конечно же, – постучал Вейер пальцем по карте. – Отправьте туда ещё несколько рот ландскнехтов и переведите в город те роты, что стоят сейчас в Гданьске и Тчеве. Не взяв Мальборка, курфюрст не двинется дальше. В Мальборке решится судьба всего Поморья и Королевской Пруссии.

Оберст отправился выполнять приказ, а Вейер всё глядел на небольшой значок в виде замка на карте, обозначавший Мальборк. Смотрел так долго и пристально, будто дыру прожечь хотел.

* * *

Полковник Александр Юзеф Лисовский долго и пристально всматривался в лицо бывшего ротмистра своего Станислава Чаплинского. Тот также изучал полковника, не опуская головы и не отводя взгляда.

– Слава моя тебе не по плечу пришлась, Стась, – мрачно бросил Лисовский. – Маловат ты для такой епанчи. Зависть заела, поди, решил стать Лисовским для короля?

– Может, и зависть, – пожал плечами Чаплинский, оправдываться перед полковником он не хотел.

Долго и методично вылавливал Лисовский фальшивых лисовчиков по всей Литве. И слава его, как недавнего избавителя от грабивших всё на пути следования армии Вишневецкого с Жолкевским фуражиров, сыграла ему на руку. Вот уж никто бы не подумал, что при виде его кметы да и бедные шляхтичи-сермяжники, что пашут на полях вместе со своими крестьянами, будут в ноги валиться и не милость вымаливать, но хвалу Деве Марии возносить. Они с радостью указывали на фальшивых лисовчиков. Частенько, когда отряды Чаплинского останавливались в деревнях, на хуторах или в застянках, оттуда мчался к настоящим мальчишка на резвом коне, и поддельных успевали накрыть, что называется, тепленькими, ещё в постелях, не успевших не то, что на коней сесть, но даже за саблю взяться. Их вешали и сажали на колья без жалости, показывая, что бывает с теми, кто выдаёт себя за солдат Александра Юзефа Лисовского лёгкого конного полка.

И вот теперь с одной из последних ватаг удалось прихватить и самого лидера фальшивых лисовчиков, которым оказался бывший ротмистр Станислав Чаплинский. Не повезло ему, как многим из его людей, пасть в бою от сабли или пистолетного выстрела. Хоть и рубился отчаянно, а попал в плен живым, и теперь вёл последнюю свою беседу с бывшим командиром, глядя, как для него и ещё пары неудачников, оказавшихся в руках Лисовского, уже вострят колы.

– Гляди, гляди, – усмехнулся Лисовский. – Вот она, смерть твоя. Посажу на кол, да ещё и руки над головой подпалю. – Для этого уже сложена была кучкой, пропитанная густым маслом, чтобы горела подольше, солома. – Все запомнят смерть твою, Стась.

– Кому на роду написано на колу умереть, – пожал плечами с отменным равнодушием Чаплинский, – тому бояться смерти такой нечего.

– Поглядим, как ты на колу запоёшь, – мрачно бросил ему Лисовский.

– На колу все одинаково поют, – отмахнулся Чаплинский. – Скольких мы с тобой, пан Александр, на кол насадили, а все одну и ту же песню пели. Вот и мой черёд пришёл горло драть. А ты не думал, когда твой?

– В свой черёд, – усмехнулся, правда, совсем невесело, Лисовский и велел своим людям содрать с Чаплинского сапоги и штаны да волочь его к колу.

И вправду кричал он точно так же, как все те, кого по приказу Лисовского на кол сажали. Ничуть не тише.

* * *

Впервые мне довелось воевать на чужой земле. Идти через границу, на врага, понимая, что впереди нас не ждут с распростёртыми объятиями. Совсем не так шло моё войско к Смоленску по разорённой ляхами стране, где люди боялись любого встреченного вооружённого человека. Совсем не так двигалось оно через Литву, где нас встречали как спасителей, избавителей от королевской кары. Никто не желал перестать быть литовцем или литвином, никому не хотелось превращаться в жителя некой Новой Польши, такой же провинции как Малая и Великая Польша, забывать свои корни, свой язык, терять саму память о Литве. Теперь же мы впервые ступили на вражескую и откровенно враждебную нам землю, где шляхтичи прятались по застянкам, не пуская туда наших фуражиров, и потому приходилось отнимать у них провиант и фураж. В такие рейды отправляли липков, уже вкусивших ляшской крови и не желавших теперь останавливаться.

Несмотря на потери, их как будто даже больше стало, многие устремлялись к нам, прознав о том, что нам сопутствует удача, в надежде на то, что если они присоединятся к мятежу, могут нажить кое-чего и даже немало. На плохоньких лошадёнках, с деревянными палицами, в латанных-перелатанных халатах и армяках, которые не могли защитить даже от стрелы, они стекались под наши знамёна в поисках поживы. И я давал им шанс заполучить её. Они носились рейдами вокруг войска, словно жестокие волчьи стаи, сталкивались с такими же лёгкими отрядами, спешно собираемого посполитого рушения и местной шляхтой, из тех, что идти под Варшаву на помощь королю не захотели, но и просто так пропускать нас через свои земли не спешили. С ними липки справлялись довольно легко, ведь они умели драться верхом ничуть не хуже поляков, пускай те и считали себя прирождёнными наездниками и потомками сарматов, однако кое-как собранные отряды местных ополченцев почти всегда проигрывали давно уже воюющим вместе чамбулам липков. Куда большую угрозу несли крымцы, которыми как выяснилось вскоре после битвы под Белостоком командовал никто иной как Кан-Темир-мурза, отметившийся в Нарской битве, где он едва не взял с наскока польский лагерь. Тогда ему это не удалось, а теперь по воле хана он воевал за поляков. Чамбулы их жестоко рубились с липками. И те, и другие считали друг друга предателями всего на свете, недостойными жить, а потому всегда дрались насмерть с какой-то прямо-таки звериной жестокостью, не давая и не прося пощады. Проигравшие схватку чамбулы вырезали под корень, а тех, кому не повезло попасть к ним в плен, убивали с какой-то нечеловечески изощрённой жестокостью.

– Басурмане, – усмехнулся только Ходкевич, когда нам в очередной раз доложили о зверски вырезанном татарском чамбуле. – Жестокость у них какая-то волчья, люди так не поступают.

Я вспомнил, как недавно вернувшийся с докладом о том, что фальшивые лисовчики уничтожены, полковник Александр Юзеф Лисовский расписывал, как они казнили командовавшего ими некоего Станислава Чаплинского, что прежде служил ротмистром в лисовчиках. На фоне пыток, которым подвергали перед смертью пленных липки с татарами это, конечно, меркло. Однако я подумал, что услышав доклад Лисовского можно невольно задуматься: человек ли перед тобой, или, быть может, в сказках о волках-оборотнях говорится настоящая правда. Только это не человек, что волком становится, а волк, который на двух ногах ходит и говорит человеческим языком.

Вернувшиеся, наконец, лисовчики стали хорошим подспорьем липкам. Потому что никого из набранных в Литве солдат из шляхты нельзя было отправить в откровенно грабительские рейды. Таким славились исключительно лисовчики, которым никто бы руки не подал. Сами паны не желали подобными грехами душу отягощать. Липков же, несмотря на пополнение, хватало далеко не всегда и уж точно не всюду.

И всё же, медленно, но верно, словно сказочный дракон, наше войско тянулось по польским дорогам от границы, мы перешли её близ Бреста Литовского, на Варшаву. К самому грандиозному сражению, в котором мне приходилось участвовать. И мне снова было страшно. Просто чудовищно страшно.

После битвы под Москвой мне казалось, никогда не будет страха перед сражением. Ни под Гродно, когда мы спешили на выручку Веселовскому, ни в Белостоке, когда я заставил врага сражаться на подготовленной позиции, не было и тени былого страха. Казалось, я попрощался с ним навсегда. Но не тут-то было! Как только мы перешли границу, и армия, растянувшись по дорогам начала марш к Варшаве для генеральной баталии, которая должна решить исход всей войны, страх вернулся, вонзив в душу ледяные когти свои с новой силой.

Прежде я всегда воевал от обороны. Даже под Смоленском, когда моя армия сбивала Жигимонта с осады, я занимал позиции и вынуждал ляхов атаковать их. Теперь же предстоит совершенно иная битва. Нам придётся выбивать с поля хорошо подготовившегося, возможно нарывшего шанцев и редутов, врага. Собравшего все силы, какие только он смог получить отовсюду, откуда только возможно. Я читал воззвание Жигимонта, и если поверить, что он его автор, то можно только поразиться силе, которую король вложил в каждое слово. Король польский отлично понимал, чем лично ему грозит поражение в битве под Варшавой, а значит и во всей войне с Литвой, и всеми силами старался привести под свои знамёна как можно больше великих магнатов, которые обеспечат его армией, по крайней мере не уступающей силой литовской, а скорее всего превосходящей. И тут нам оставалось лишь надеяться на то, что Сагайдачный с курфюрстом Иоганном Сигизмундом постараются достаточно, чтобы не допустить прибытия войск из Поморья и украинных воеводств. Или хотя бы на то, что оттуда король получит их куда меньше, нежели рассчитывал.

* * *

Его величество лично изучал донесения разведки вместе польным гетманом коронным Александром Ходкевичем. Булаву великого гетмана он ему так и не дал, пообещав её вручить после победы над мятежниками.

– Я вручу её вам, пан Александр, – доверительным тоном заверил его король, – только в Вильно. В Варшаве её отдавать не слишком удобно, не находите?

Шутка была так себе и ни король ни гетман даже не усмехнулись.

– Мы получаем куда меньше подкреплений, нежели я рассчитывал, – говорил гетману король, закончив изучение докладов. – Вы говорите мне, пан Александр, что народ поднимается, но я этого не вижу.

Его величество швырнул на стол последний доклад и кипа бумаг рассыпалась по столу, многие листы полетели на пол. Тут же выскочили ксендзы, младшие секретари, помощники епископа Гембицкого и принялись собирать листы, складывая их в аккуратные стопки на королевском столе. Аккуратность эта так злила его величество, что он с особым наслаждением швырял новые бумаги, чтобы нарушать этот порядок.

– Ваше величество, – возразил ему гетман, – народ и шляхта за вас, и к Варшаве идут войска как магнатские, в том числе из Литвы, так и конфедераты, решившие, что станут воевать за своего короля без платы и ни под чьими знамёнами. Даже простые шляхтичи из застянков идут пешком, имея с собой лишь саблю, и только у одного из пяти есть хоть какой-то конь. Идут, чтобы встать на защиту столицы и своего короля.

– Но их мало, пан гетман! – снова вспылил король, рассыпав бумаги, и с интересом наблюдая за тем, как суетятся под столом молодые ксендзы-секретари. – Слишком мало, пан гетман, чтобы с уверенностью говорить о победе. Проклятый московит ведёт громадное войско, к нему примкнули почти все литовские магнаты, кроме разве что Пацев, о которых вы говорили, но они одни остались верны мне. Лишь одна семья в Литве осталась верна мне, даже Вишневецкие прислали на тот фарс, что называли мятежники сеймом, одного из своих.

– Пацы тоже были там, ваше величество, – напомнил королю епископ Гембицкий. – Поэтому на вашем месте я бы не доверял им до конца. Они вполне могут повернуть оружие против вас, ваше величество, когда настанет решительный момент.

– Я уже внял совету гетмана, – отмахнулся король, – и оставил Пацев с их войсками в Подляшье, велев подчиняться Оссолинскому. Они первыми примут удар мятежного войска, и станет ясно, на чьей они стороне. Не стоит напоминать мне о них при любом удобном случае.

– Оссолинский уже встретился с войском мятежников под Дрогичином на Подляшье, – высказался гетман Александр Ходкевич, – но боя не принял, оставив город. Сейчас он маневрирует и пытается своей кавалерией нанести максимальный ущерб вражеской армии. Однако ему сильно мешают как раз пацевы пешие хоругви, которые он вынужден отправлять в города в ближнем тылу. Оссолинский уже не раз слал гонцов с просьбой избавить его армию от пеших хоругвей и артиллерии, которые вяжут его по рукам и ногам, не давая заниматься тем, что вы ему, ваше величество, поручили.

– Сколько пеших хоругвей привели с собой Пацы? – тут же заинтересовался король. Вняв совету епископа Гембицкого и передав все их войска под начало Оссолинского, он даже спрашивать не стал о численности и составе этих самых войск.

– Два полка наёмников, немцев и шотландцев, – сообщил Александр Ходкевич, знавший обо всём от тех самых гонцов, что слал Оссолинский, – и около трёх тысяч выбранецкой пехоты, собранной в три хоругви под началом верных офицеров из пацевых арендаторов.

– Их ни в коем случае нельзя вести к столице, ваше величество, – снова вмешался епископ Гембицкий. – Сила, быть может, и не велика, однако если они повернут оружие против нас…

– Ваше преосвященство, – позволил себе перебить епископа король, – я не мог прежде заподозрить вас в предвзятом отношении к какому бы то ни было из магнатских родов. И вот вы с упорством, достойным лучшего применения, раз за разом настаиваете на недоверии к Пацам. Да, они были на фарсе, что мятежники назвали сеймом, но там же был и Адам Вишневецкий, который сейчас ведёт войну с взбунтовавшимися казаками и холопами в украинных воеводствах. Он не повернул оружия против Короны, хотя мог бы остаться в Литве и примкнуть к мятежникам. Он вернулся в свои вотчины и воюет вместе с Константином Вишневецким и князьями Збаражскими.

– Потому что земли их преданы огню и мечу восставшей чернью, – настаивал епископ, – и у Вишневецких просто выбора не осталось, кроме как спасать своё имущество. К тому же, как мне стало известно, и о чём я докладывал вашему величеству, Адам Вишневецкий не просто присутствовал на незаконном сборище в Вильно, но и выставлял свою кандидатуру в борьбе за литовский престол. И Пацы поддерживали его!

– Пацы покинули то сборище, – возразил ему Александр Ходкевич, – потому что единственные проголосовали за то, чтобы не рушить Речь Посполитую и немедленно прекратить мятеж. Оставшись в меньшинстве, они покинули то сборище, не желая принимать в нём участия. И вам, ваше преосвященство, об этом должно быть прекрасно известно.

Епископ Гембицкий поджал губы так, что они совсем потерялись в его седых усах и бороде. Гетман фактически обвинил его в манипуляции фактами, и возразить ему было нечего. Он знал, что Пацы были в сговоре с Адамом Вишневецким, однако, по всей видимости, князь предал их, решив претендовать на литовский престол, в чём Пацы, как ярые приверженцы Речи Посполитой, никоим образом его поддержать не могли.

– Пан гетман, – кивнул король Александру Ходкевичу, – сообщите Оссолинскому, что я разрешаю ему отправить в лагерь под Варшавой пешие хоругви Пацев.

– А как быть с ними самими? – поинтересовался гетман. – Пётр Пац со своими панцирными казаками ещё хорошо может послужить Оссолинскому, но вот брат его Николай, лишившийся кафедры епископ Жемайтский, в войске только мешает. Оссолинский пишет, что тот постоянно жалуется на здоровье, в седле долго сидеть не может, требует себе возок.

И тут король понял причину такого предвзятого отношения ко всем Пацам со стороны епископа Гембицкого. Окажись в Варшаве Николай Пац, суффраган[1] виленский и епископ Жемайтский, у самого королевского секретаря окажется слишком серьёзный конкурент, которого даже в свою епархию не отослать, ведь сейчас это мятежные земли, где ему, как сохранившему верность короне, грозит смерть. Конечно же, настраивать короля против одного только Николая Паца епископ Гембицкий не мог, поэтому всеми силами старался не допустить в Варшаву никого из них.

– Ваше преосвященство, – обратился король к епископу, – возьмите лишившегося кафедры хворого Николая Паца под свою опеку. Уверен, вы найдёте уютное и спокойное местечко, где бы он мог бы в полном покое поправить пошатнувшееся здоровье.

– Конечно, ваше величество, – прямо-таки просветлел лицом королевский секретарь, – я не оставлю в беде брата по вере.

Успокоив таким образом епископа Гембицкого, его величество перешёл к более тяжёлым новостям. Они шли с юго-востока, из украинных воеводств, где пламя казацкого мятежа и не думало утихать, и с северо-запада, из Поморья, где предатель курфюрст Иоганн Сигизмунд Бранденбургский уже взял Эльблонг, который не продержался против его армии и пары недель, а теперь нацелился на старую столицу Тевтонского ордена, Мальборк.

– От Вишневецких, Збаражских и даже от Замойских мы не получили ни одного человека, – сокрушался его величество. – Понятно, что Вишневецкие со Збаражскими прямо сейчас воюют с казаками, но владения Замойских восстание не затронуло, однако и оттуда никто не спешит на помощь Варшаве.

– Там всем заправляет старый Станислав Тарновский, дед юного Томаша Замойского по матери, – сообщил король епископ Гембицкий, который как королевский секретарь был в курсе подобных вещей, – а он магнат старой закалки, считающий, что в первую очередь надо уберечь свои земли, пускай бы вся Речь Посполитая огнём горит. Пока его владениям и землям Замойских грозит пускай хоть малейшая опасность со стороны казаков и восставшей черни из украинных воеводств, он не двинет ни единого выбранца куда бы то ни было. Даже если враг будет стоять под стенам Варшавы.

– Горе всей Речи Посполитой, – почти с надрывом проговорил король, – когда такие люди заправляют у нас всюду. Когда рвут на куски отчизну, они думают лишь о том, чтобы своё сберечь, а Речь Посполитая пускай себе горит синим пламенем, им и дела нет!

Утерев слёзы, якобы выступившие у него на глазах, он обратился к Ходкевичу:

– А что Жолкевский? – спросил король. – Продолжает строить из себя оскорблённую невинность или придёт на помощь?

– Из Жолквы вестей нет, ваше величество. – Александр Ходкевич не слишком любил когда его величество вспоминал опального бывшего великого гетмана коронного, поэтому всегда ограничивался короткими репликами. – Ходили слухи, что он собирает войска и даже рассылает собственные воззвания к окрестной шляхте, но для войны с казаками, а не для помощи вашему величеству.

– Замирение украинных воеводств уже большая помощь всей Речи Посполитой, – отрезал король. Он уже жалел, что Жолкевского нет рядом, тот, несмотря на поражения, был лучшим военачальником, нежели те, кто сейчас находился при его величестве. – И если он сумеет сделать это, то Замойские и остальные магнаты юго-запада придут на помощь Варшаве.

– Но не будет ли тогда слишком поздно, – мрачно заметил Александр Ходкевич.

– А что Ян Вейер? – король сменил тему со слишком уж мрачной. – Из Поморья есть вести?

– Он прислал гонца, – кивнул Александр Ходкевич, – с сообщением, что будет стараться сбить осаду предателя курфюрста с Мальборка. И если пребудет с ним военная фортуна, то сразу же поспешит на помощь Варшаве. Пока же сделать этого не имеет никакой возможности, покуда поморскую землю топчет нога предателя.

– В этом он ничуть не лучше Тарновского, – горестно вздохнул его величество, – но хотя бы войну ведёт, а не просто сидит в Пуцке, опасаясь за своё староство.

– У Вейера недостаточно сил, чтобы сражаться с курфюрстом, – заметил Александр Ходкевич. – Он вынужден маневрировать и бить по врагу там, где тот не ждёт. Даже нападение на осадный лагерь под Мальборком, по большому счёту, авантюра, но, видимо, ничего иного Вейеру уже не остаётся.

Его величество упёр локоть в столешницу и опёрся на кулак подбородком. Думал он в тот момент, что вполне может стать последним королём Речи Посполитой. Отовсюду насел на неё враг, казаки, мятежные литовцы, предатель курфюрст, только шведов не хватает. И ведь напали бы, не будь так крепко завязаны на севере Московии, где откусили от неё здоровенный кусок, который никак прожевать не могут. Крымский хан сулит ещё помощь, но пришлёт ли, кто его знает. Король посылал посольство в Бахчисарай с богатыми дарами, хан принимал их и заверял в дружбе и желании помочь, однако, кроме чамбулов Кан-Темира, никого не прислал. Кесарь римский, к нему его величество тоже отправил посольство, едва ли не сразу по возвращении в Варшаву, выражал озабоченность, но не более того. Ни денег ни солдат от него Сигизмунд так и не дождался. Он остался один на один с мятежниками и проклятым московитским князем, который преследовал польского короля, словно злой рок.

Он должен развеять этот рок, и лучше всего сделать это здесь, под стенами Варшавы. Рассеять раз и навсегда, и тогда, верил король, всё начнёт налаживаться. Не само собой, придётся приложить усилия, много усилий, но как только не станет этого московитского князя, мальчишки-выскочки, не проигравшего ещё ни одного сражения, злой рок, нависший над Сигизмундом, а через него и над всей Речью Посполитой, рассеется словно туман по утру. Для этого нужно лишь победить.

[1] Суффраган (лат. Suffraganeus [episcopus]) – епископ епархии, входящей в церковную провинцию, возглавляемую митрополитом в сане архиепископа

* * *

Войско шло берегом Западного Буга, к Дрогичину, что в Подляшье. Отчего-то он носил то же название, что и литовский город, расположенный сильно восточней. Я всё хотел узнать у князя Януша Радзивилла или гетмана Ходкевича, есть ли связь между этими городами, однако как-то не до того бывало и спрашивать я просто забывал. Пока эта водная преграда отделяла нас от врага. Впрочем и на нашем берегу смело действовал против нас воевода подляшский Ян Збигнев Оссолинский, к которому, как доложил Кмитич, примкнули не только татары Кан-Темира-мурзы, но и конные хоругви дубенских конфедератов.

– У него даже гусары есть, – сообщил великий стражник, – правда, всего пара хоругвей и довольно малочисленных, поэтому он держит их в резерве. Пока его по рукам и ногам вяжут пешие хоругви Пацев, которые они привели на помощь королю. Но если Оссолинский найдёт способ избавиться от них, нам придётся туго. Одними пятигорцами и татарами мне с ним будет не справиться, придётся воевать всерьёз.

– Но для чего король навязал ему пешие хоругви? – удивился я. – Без них у Оссолинского была бы одна конница, с которой куда удобнее маневрировать.

– Быть может, он их в Дрогичине Подляшском оставит, а сам на тот берег Буга уйдёт, – предположил Кмитич.

– Это будет очевидной глупостью, – возразил Ходкевич. – Жигимонту под Варшавой понадобится каждый солдат. Сколько пехоты в пеших хоругвях Пацев?

– Два иноземных полка, – доложил Кмитич, – да общим счётом порядка трёх тысяч лановой пехоты.

– Таким гарнизоном не защитить от нас Дрогичина, – покачал головой Ходкевич, – даже задержать нас там не получится. Дрогичин пускай и столица Подляшского воеводства, а город скорее торговый, крепость в нём имеется, но даже без тяжёлых пушек мы сможем взять её за несколько дней.

– Дрогичинские купцы, – высказался князь Януш Радзивилл, – слишком трясутся за свои товары и пойдут на переговоры с нами, если только в городе не встанет сам Оссолинский со всем своим войском.

– Он не встанет там, – покачал головой Ходкевич, и я был с ним полностью согласен, – хотя бы потому, что кони его сожрут весь фураж внутри городских стен за считанные дни. Нам даже штурмовать не придётся, только подождать с недельку-другую, и Оссолинский уйдёт, оставив город нам. Однако я уверен, он не станет оборонять столицу своего воеводства. На том берегу Буга, покуда мы будем двигаться к Варшаве, он сможет причинить нам немало хлопот.