Текст книги "На Литовской земле (СИ)"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 39 страниц)

Глава 12
Самый страшный бой

Армия наша недолго простояла под стенами Вильно. Нечего нам было здесь делать после прибытия Острожского. Реагировать на провокацию князя король должен стремительно, а значит, когда мы беседовали с Острожским, польские войска уже начали свой марш от Варшавы к литовской границе. Встретиться с врагом решили под стенами Гродно – оставить нам одну из королевских резиденций Жолкевский просто не имел права. Да и без этого Гродно оставался слишком сильным городом, который должен стать опорой для всех действий карательной армии гетмана в Литве. А что нас идут именно карать, ни у кого не было ни малейших сомнений. И первые же новости подтвердили это.

– Шляхту приводят к присяге, – сообщил мне на первом военном совете, собранном в местечке Ораны, гетман Ходкевич. Сапега остался в Вильно, занимаясь государственными делами, как и родственник гетмана виленский каштелян Иероним. Радзивиллы же, все трое, как и Острожский с Ходкевичем, отправились с армией. – Теперь уже только королю польскому. Попутно всюду, где проходит армия Жолкевского, оглашают универсал. – Он подал мне его текст. – Его прибивают на ворота каждой церкви в деревнях и местечках, через которые идёт армия. В Белостоке его огласили на всех площадях, куда согнали всё население кроме не ходячих стариков и баб с грудными детьми. Остальных тащили волоком и грозили плетьми.

Уверен, что плети в ход пускали по поводу и без, хотя упоминать об этом Ходкевич не стал – и так понятно.

Я пробежал глазами королевский универсал и многое в нём показалось мне знакомым. Обо всём – или почти обо всём – этом я уже слышал от Потоцкого, когда мы беседовали с ним по дороге в Вильно.

– Разве не таков был проект первой унии, – поинтересовался я для порядка у остальных, – какой предлагали литовской магнатерии в Люблине?

– Именно он, – кивнул Януш Радзивилл, – воспользовавшись нашим мятежом Жигимонт решил окончательно решить вопрос с литовской государственностью. Теперь все в Литве знают за что будут воевать.

Этот универсал превращал мятеж литовской магнатерии в полноценную гражданскую войну. Сигизмунд совершил большую ошибку, выпустив его. Он показал, что воюет теперь против всей Литвы, запретив само упоминание Великое княжество и со своей стороны разорвав Люблинскую унию. Теперь Речи Посполитой больше не существовало – и король Сигизмунд в своей попытке сделать Польшу единой признал это. Тем лучше для нас. Князь Януш прав на все сто – теперь все колеблющиеся магнаты и простые шляхтичи наглядно могут увидеть за что и против чего они станут воевать. Не за Радзвиллов, Сапегу, Острожского или, вообще, чужака, вроде меня, с весьма сомнительными правами на титул великого князя Литовского, но за само право быть литовцем, а не непонятно кем из Новой Польши.

– Это уже привлекает на нашу сторону людей, – кивнул Ходкевич. – Маршалок надворный, Пётр Веселовский, идёт к нам на встречу из-под Белостока. Он покинул город со всеми своими войсками и отправил гонца в Гродно с вестью о том, что движется на соединение с нами. И он не одинок.

– А кто же остался прикрывать Белосток? – тут же спросил Острожский.

– Никого, – пожал плечами Ходкевич.

– Он просто оставил город Жолкевскому, – вспылил Острожской. – А ведь мог бы задержать его, пускай ненадолго, но смог бы.

– У Жолкевского нашими стараниями земля под ногами горит, – заметил Ходкевич. – Вы знаете, что Лисовского теперь едва не как святого чтут по всему пути польской армии. А кметы, завидев фуражиров, падают на колени и просят Богоматерь, чтобы пришёл Александр-избавитель. Так они теперь зовут Лисовского и всех его парней скопом.

Да уж, каким бы ни был негодяем Александр Юзеф Лисовский, однако своё дело он знал очень хорошо. Ему не было нужды грабить местных, с них и взять-то нечего, по крайней мере такого, что пригодилось бы его лёгким отрядам. А вот фуражиров армии Жолкевского оказалось очень даже прибыльно щипать. Из фуражирских подвод лисовчики брали лишь немного провианта и фуража, всё, что можно унести в перемётных сумах, да прихватывали у убитых коней получше, уж точно не крестьянских кляч. Остальное же, вместе с телегами крестьяне очень быстро возвращали себе да ещё и прирастали кое-чем, ведь взять с убитых фуражиров лисовчики могли далеко не и всё, а многое им вовсе не нужно было. Вот так и превращаются в героев те при чьём упоминании ещё недавно плевались. Правда, вряд ли сам Лисовский и его лисовчики изменились в лучшую сторону, просто оказавшись в таких обстоятельствах, они просто не могли вести себя иначе.

– Поэтому, – продолжил Ходкевич, – Жолкевский не мог надолго садиться в осаду под Белостоком. Он бы оставил там сильный отряд, чтобы удержать Веселовского в городе, а сам двинулся бы дальше к Гродно. Так что я считаю, Веселовский поступил верно, теперь наша армия приросла ещё и его людьми, Жолкевский же потерял-таки пару дней под Белостоком, разбираясь в ситуации.

– Может оно и так, – пробормотал больше себе под нос Острожский, – да только город, если тебе его доверили, надо удерживать, а не бежать из него прежде чем враг на горизонте появится.

Однако развивать мысль не стал. У нас и без этого было достаточно пищи для размышлений и обсуждений, чтобы продолжать жевать уже прошедшее, чего никак изменить мы не можем.

– Веселовскому надо отправить гонца, – заявил я, – чтобы останавливался в Гродно. Мимо этого города армия Жолкевского не пройдёт, а потому именно там и следует дать ему бой.

– Запереться в городе и попытаться отразить осаду? – поинтересовался Ходкевич. – Жолкевского будет кусать со всех сторон Лисовский, так что долгой осады его войско не выдержит.

– Так войны не выигрывают, – покачал головой я. – Конечно, заманчиво пересидеть осаду, чтобы Жолкевский с позором убрался прочь из Литвы. Не побеждённый на поле боя, но не имеющий возможности продолжать войну. Но пересидим ли мы его? Гродно не готов к осаде, сейчас там просто нет возможности запастись всем необходимым для такой армии, как наша. А ведь она ещё и прирастает волонтёрами и магнатскими хоругвями. Сколько нас сядет в Гродно? – Пока на этот вопрос не было ответа. – Голод и скученность сгубят многих и после уже у нас не будет возможности собрать столько народу, чтобы и самим продолжать войну. Жигимонт пришлёт из Польши новую армию, с другим гетманом, а поверят ли нам снова? Пойдут ли за нами? Ни вы, ни я, никто не знает – и не надо, чтобы узнавал. Нужно не дать Жолкевскому переправиться через Неман и встретить всеми силами на правом берегу.

– Он не так глуп, чтобы тащиться всей армией через мост, – покачал головой Ходкевич. – Ему нужно войти в Гродно, как можно скорее, и он будет гнать армию изо всех сил. Как и мы. Завтра и мы, и Жолкевский будет под городом.

– Но его отделяет от Гродно Неман, – заметил Острожский, – а нас – нет.

– Тем больше у него причин подгонять армию, – кивнул Ходкевич.

– Вы считаете, – поинтересовался я, – что Жолкевский уже сейчас может пытаться занять Гродно? И тогда уже нам придётся его осаждать.

– Именно, – кивнул Ходкевич. – Стена у Гродно только с севера и востока, а со стороны Немана её нет, что облегчает переправу Жолкевскому. Поэтому Веселовскому следует оборонять город до нашего подхода, иначе уже нам, как верно сказал князь, придётся осаждать его. Либо драться прямо на улицах. А это самый страшный бой.

Страшнее уличного боя, где непонятно порой, кто перед тобой – друг или враг, наверное, нет ничего. Ни в семнадцатом столетии, ни в двадцатом и двадцать первом, хотя судить об этом я мог чисто теоретически, ведь и у князя Скопина, и у меня не было такого опыта. Мы оба знали об уличном бое лишь по рассказам старших товарищей. Князь слышал о нём от дворян и детей боярских, состоявших на службе у будущего царя Василия, ветеранов Ливонских войн. Я же беседовал на полигоне с теми, кто успел пройти кошмар того, что называют специальной военной операцией, отчего-то не желая именовать войной. Наверное, семнадцатый век при всей его жестокости намного честней двадцать первого, когда самые жуткие вещи стало принято прятать за обыденными вроде бы словами, вроде хлопок или взрывные устройства или выравнивание линии фронта. В то время, куда я угодил, всё называли своими именами, хотя страшно всем было точно также, как и в благополучном двадцать первом столетии.

– Нужно не допустить этого, – решительно заявил я. – Мы ближе к Гродно, и будем там уже завтра, а значит, Жолкевскому придётся гнать свои войска всю ночь напролёт, чтобы попытаться опередить нас.

– Или рискнуть, как при Клушине, – заметил Острожский. – Взять с собой одних гусар и панцирников, и ударить по Гродно. Мост через Неман достаточно широк, чтобы по нему проехали четверо гусар плотным строем. А надворные хоругви и приватные войска Веселовского могут и не выдержать удара.

– В городе от гусар и даже панцирных казаков мало толку, – возразил я. – Пехота на улицах легко справится с ними.

– Это если не ударить внезапно, – пояснил свою мысль Острожский, – а тогда воцарится настоящий хаос, в котором гусары и панцирники будут рубить пехоту и горожан с одинаковой лёгкостью.

– При Клушине Жолкевскому не сопутствовала военная удача, – заявил Януш Радзивилл.

Не знай я, что гетман ударит тем утром, наверное, удача была бы на стороне более опытного Жолкевского. Но сейчас-то у меня таких преимуществ нет, и историю я плохо знаю, да и давно она пошла совсем не так, как должна была, как мне кажется.

– Именно что удача, – поправил князя Ходкевич. – Его гусары едва не проскочили московский лагерь и лишь с первыми лучами солнца поняли ошибку.

– Гродно не воинский лагерь, – усмехнулся Радзивилл, – его не проскочишь и в ночной тьме.

– Остаётся полагаться на Веселовского, – подытожил я, – и самим поспешать. Но людей без толку гнать нет смысла. Главное, чтобы Веселовский удержал стену до нашего подхода, а там уж если придётся, будем драться на улицах Гродно. Ведь городской бой страшен одинаково для обеих сторон, не так ли, панове?

Тут все согласились со мной, однако, уверен, все, да и я тоже, что греха таить, не особо горели желанием ввязываться в бой на улицах города.

* * *

На полпути от Белостока к Гродно, Жолкевский уже ясно понимал – к городу ему вовремя не успеть. Армия слишком растянута. Вокруг словно стая волков шастают лисовчики, вынуждая отправлять с фуражирами сильные отряды панцирной кавалерии. Тут уже не до требований волонтёров, теперь это стало вопросом выживания всей армии. Запасы, взятые в Белостоке стремительно таяла, а войско двигалось к Гродно со скоростью пешехода, причём пешехода хромого и страдающего подагрой.

Об этом и заявил гетману Вишневецкий спустя полдня после того, как армия, наконец, вышла из Белостока.

– Верхом я бы уже давно в Соколке был, – проговорил гарцующий на своём отменном коне Вишневецкий, – а оттуда рукой подать до Гродно. Но насколько я знаю, в Соколку даже наши передовые отряды ещё не вошли.

– Почти вся кавалерия кроме гусар, – напомнил ему Жолкевский, – рассеяна по окрестностям, сопровождает фуражиров. Иначе нам с вами пришлось бы выкапывать коренья из-под снега. Остальные же в дальних дозорах, без них нам тоже нельзя двигаться по литовской земле. Пан Александр, – он имел в виду, конечно же, Лисовского, – вполне может налететь на те самые передовые отряды пехоты и порубить их в капусту, зная, что кавалерия наша вовремя на выручку не поспеет.

– Изловлю его, – посулил Вишневецкий, – на кол посажу! Этот негодяй спутал нам все карты.

– Лисовский может быть каким угодно негодяем, – согласился с ним Жолкевский, – и место его, безусловно, на колу. Однако и командир он отменный – этого у него, увы, не отнять.

– И как вы планируете брать Гродно? – поинтересовался Вишневецкий, решив сменить тему. Прежняя была слишком уж неприятной.

– Раз мы не успеваем, – поделился с ним Жолкевский, – то следует превратить Гродно в ловушку для мятежников. Для начала я сяду в правильную осаду, примусь палить по городу из пушек через Неман и осторожно, силами всё же тех же острожских конфедератов начну штурмовать мост.

– Но так Веселовский сумеет удержать город, – резонно возразил Вишневецкий. – Какая уж тут ловушка? Долгой осады нашему войску просто не выдержать. Мы и так основательно обобрали округу, а если сядем под городом, так придётся рассылать фуражирские команды всё дальше и дальше. И вряд ли подлец Лисовский нам это позволит.

– Вы совершенно правы, князь, – согласился с ним Жолкевский. – Ловушка будет заключаться не в этом. Я предлагаю вам взять все гусарские хоругви, что имеются в нашем распоряжении, подкрепить их панцирниками и конными черкасами да шляхетским ополчением и переправиться через Неман ниже по течению, где-нибудь под Гожей. Когда же войско мятежников подойдёт к Гродно и завяжется бой, вы ударите по ним с севера, захлопнув ловушку.

– Мятежники окажутся между гусарским молотом, – потёр подбородок Вишневецкий, – и наковальней, которой послужит сам Гродно. Вы всё же великий полководец и заслуживаете свою славу, пан Станислав.

Жолкевский молча принял похвалу князя. Отвечать тому, кого считаешь хуже себя, было бы слишком лицемерно. А уж кем-кем, но лицемером гетман точно не был.

– Этот манёвр, – произнёс он, – позволит нам одним ударом покончить с мятежом. Вся Отчизна будет смотреть на вас, князь, помните об этом.

Вишневецкому не очень понравилось, что гетман напомнил ему лишний раз об ответственности, что ложится на его плечи. Сам он, побывавший в московском плену, слишком хорошо знал цену ошибки, чтобы заноситься. Спесь с него московиты сбили, но это пошло магнату только на пользу. Он стал более рассудительным полководцем и теперь уже не бросался как в омут с головой в любую авантюру, которая казалась ему перспективной. Вроде сопровождения первого самозванца или войны за второго. Обе они обошлись ему слишком дорого, а ведь он мог и с жизнью расстаться, что в Москве во время бунта, что после во время неудачной осады Троице-Сергиевого монастыря.

– Я не подведу Отчизну, пан Станислав, – заверил князь Жолкевского, и в голосе его звучали едва заметные, но всё же отчётливые нотки издевательской иронии. Гетман предпочёл их попросту не заметить.

Как ни медленно двигалась армия Жолкевского, однако вскоре передовые отряды её заняли гродненское левобережье и тут же принялись окапываться. Выбранцы привычно взялись за заступы и лопаты, ломая неподатливую мёрзлую землю, готовя позиции для дальнобойных пушек, которые ещё тащились в обозе. Вот тут-то Пётр Веселовский сумел впервые удивить Жолкевского.

С другого берега по закапывающимся в мёрзлую землю выбранцам ударили пушки. Занявший город Веселовский первым делом велел снять со стен большую часть орудий и перетащил их на берег Немана, укрыв среди домов. И как только на левом берегу начались работы, открыл огонь.

– Веселовский – глупец, – выдал своё веское суждение молодой Станислав Конецпольский. Он командовал небольшим отрядом гусар, которых гетман оставил при себе для представительности. И теперь, находясь рядом с командиром, позволял своей досаде давать выход в виде подобных заявлений. – Зачем тратить порох и ядра на каких-то выбранцов? Мы же можем нагнать новых прямо из левобережного посада. Их тут полно.

В город и дальше, покинув обширный посад, подались далеко не всего обитатели гродненского левобережья. Многие предпочли остаться – всё же не враг идёт, а свои, выкажи им уважение, отдай, что велено, и живи себе дальше. Какая разница кто править будет – король в Варшаве или князь в Вильно, здесь жить надо, а паны пускай себе дерутся.

– Отнюдь, Стась, – покачал головой Жолкевский. – Веселовский воюет по новому, он не просто тратит ядра и порох. Не выбранцы его цель – их и правда не жалко. Он пристреливается к нашим будущим батареям, что даст ему преимущество в грядущей артиллерийской дуэли.

Гетман жестом подозвал одного из пахоликов.

– Собирайте всех в посаде, – велел Жолкевский. – Надо будет плетьми гоните на работы. Завтра утром пушки должны стоять на своём месте и стрелять по врагу. Надлежащим образом укреплённые.

Пахолик кивнул и умчался выполнять приказ. Вскоре работа на берегу закипела с новой силой, несмотря на залпы пушек с другого берега Немана.

Зимние дни коротки и вскоре Веселовский прекратил обстрел. В сумерках он и правда тратил бы порох и ядра впустую. Работы же продолжились при свете факелов, костры Жолкевский разводить запретил – враг вполне мог начать палить по ним. Костёр куда лучшая мишень нежели цепочка огоньков, навести орудия на которые может, наверное, только гений артиллерии. А таких гетману ещё видать не приходилось.

Следующим утром заговорила артиллерия уже с обоих берегов. Конечно, у канониров Веселовского было преимущество – они успели пристреляться по позициям врага, вот только пушек в коронном войске оказалась немного больше, что свело это преимущество на нет довольно скоро.

– Надо устроить приступ всеми силами, – решительно заявил Конецпольский. – Через мост и по льду. Зря вы, пан гетман, гусар отправили с Вишневецким, они бы прошли через Неман по льду и взяли город ещё до полудня.

Почти все орудия на другом берегу были подавлены и замолчали, вот только опытный Жолкевский не сомневался, что парочка исправных у Веселовского найдётся. Тому ведь не нужно выигрывать сражение, а только задержать коронную армию на левом берегу до подхода войска мятежников. Как только бунтовщики войдут в Гродно, положение Жолкевского, а особенно переправившегося на правый берег со всей кавалерией Вишневецкого окажется весьма скользким. Придётся штурмовать всерьёз, действительно, гнать пехоту по льду, чего Жолкевскому очень бы не хотелось. Хотя бы потому, что лёд очень просто разбить выстрелами из не самых крупных орудий прямо под ногами наступающих. А это приведёт к таким потерям, что после Жолкевскому только пулю в лоб пускать. Возвращаться в Варшаву с таким позором он бы не стал ни за что.

– Это правый берег, Стась, – ответил гетман Конецпольскому. Сын гетмана, ровесник самого Конецпольского, Ян сопровождал отца в этом походе, но Жолкевский отправил его с Вишневецким, чтобы иметь своего человека среди гусар польного гетмана. Поэтому все поучения, достававшиеся обыкновенно Яну, теперь пришлись на Конецпольского. – Не гляди что зима, лезть на него будет тяжело. А у Веселовского было достаточно времени, чтобы земляных орудий[1] там натыкать. К тому же то, что его пушки молчат, ещё не значит, что их удалось разбить. Когда надо они заговорят снова, а по льду достаточно сделать пару залпов, и всё наступление захлебнётся, причём в прямом смысле.

– Но тогда что вы собираетесь предпринять? – спросил Конецпольский, который по молодости лет и лихости даже не думал обо всём, сказанном Жолкевским, и был немало обескуражен спокойным тоном, которым гетман излагал, в общем-то, очевидные вещи. Можно сказать, прописные истины войны.

– Начну атаку по всем правилам, – пожал плечами Жолкевский. – Через мост. У меня как раз есть те, кто готов быть на острие.

Пахолик, отправленный в лагерь конфедератов, уже спешил обратно в сопровождении седого, как лунь полковника Станкевича и хорунжего Оскерко, командовавшего панцирными казаками. Оба конфедерата поклонились гетману, Станкевич даже по обыкновению своему приложил руку к сердцу.

– Благодарить меня не стоит, панове, – решительно заявил Жолкевский, опережая седого полковника, – ибо велю я вам, господа конфедераты, идти на приступ по мосту. Узнать, чем враг его перекрыл и какие силы потребны, чтобы взять его. Идти, как и в прошлый раз, в пешем строю.

Оскерко, бывалый кавалерист, которому только скромный достаток не позволял уйти в гусары, скривился. Он предпочитал конную рубку и сейчас бы лучше носился по округе вместе с фуражирами, нежели штурмовал город пешим. Однако противиться авторитету Станкевича, признанного всеми лидера конфедерации, он не мог, Станкевич же во всём слушался гетмана, желая своим послушанием и рвением хотя бы отчасти искупить тяжкий грех предательства князя Острожского, легший и на их плечи.

– Острожская конфедерация не подведёт тебя, пан гетман, – заверил Станкевич Жолкевского и они с Оскерко отправились обратно к своих людям.

Но в тот день Оскерко не довелось повести своих панцирных казаков пешим строем через мост. Станкевич был человек бывалый и знал, кого и куда отправлять в бой, а с годами разум его ничуть не помутился и оставался столь же остёр, как в годы давно минувшей юности седого полковника.

– Гошиц, Юзефович, – подозвал Станкевич хорунжих, командовавших в конфедерации пехотой. У Гошица были в подчинении казаки, у Юзефовича, набранные на свой кошт прусские ландскнехты, – берите своих людей и отправляйтесь на мост. Твои ландскнехты со своими пиками и алебардами, – обратился полковник к Юзефовичу, – сумеют продавить врага, а как только окажетесь в Гродно, твои казаки, Гошиц, рассыплются по берегу и откроют огонь из пищалей. А там и мы с Оскерко подоспеем конно. Покажем пану гетману и предателю Веселовскому, чего стоят острожские конфедераты.

Гошиц с Юзефовичем не горели энтузиазмом, однако раз уж пошли против князя-предателя, придётся расплачиваться за его тяжкий грех. Оба понимали это, когда швыряли булавы под помост, на котором стоял Острожский, и знали, что за предательство их благодетеля расплачиваться именно им.

– Если мы сможем войти в город, смяв оборону Веселовского, – продолжил Станкевич, – клеймо предательства, легшее на наши души, истает будто последний снег под весенним солнцем. И мы снова станем братьями всем в коронной армии.

Не очень верили в это остальные офицеры, покинувшие Дубенский замок. Несмотря на возраст, Станкевич так и не стал прожжёнными циником, наверное, поэтому на коленях умолял князя Острожского отказаться от его замысла. Станкевич действительно верил в то, что говорил, во многом благодаря этому и став лидером конфедератов, несмотря на высокое положение при дворе предателя. Но как бы то ни было, веришь или нет, но раз они объединились в конфедерацию, надо выполнять приказ. Не гетмана, но лидера конфедератов Станкевича, таков принцип любого воинского объединения в Речи Посполитой.

Гошиц с Юзефовичем кивнули старому полковнику и отправились к своим людям. И уже полчаса спустя ландскнехты Юзефовича ровными шеренгами двинулись к мосту. С флангов их прикрывали казаки Гошица, втянувшиеся под крышу моста следом за несокрушимой прусской пехотой. Опустив пики, выставив вперёд алебарды, плотным строем шагали ландскнехты по мосту. Ближе к правому берегу Немана их ждали наёмники Веселовского. Точно такая же прусская пехота. Вот только впереди строя пикинеров стояли всего-то две жиденькие шеренги мушкетёров. Оружие своё они уложили на подсошники, уперев те в дерево мостового настила, а на серпентинах[2] мушкетов у всех уже тлели фитили.

– Pfanne offnen! – раздалась команда, и два ряда мушкетёров одновременно открыли полки с затравочным порохом. – Schiest!

Серпентины опустили тлеющие фитили в затравочный порох, и спустя короткое мгновение мушкеты плюнули в наступающих ландскнехтов свинцовой смертью.

Много дурного говорят в последние годы о ландскнехтах, мол, не те они стали, совсем не те. Лучше всего копать могут, а вот воевать – уже нет. И много горькой правды в этих словах. Но Юзефович набрал себе на свой кошт роты стойких наёмных солдат, помнивших славу победителей при Бикока, Павии и взятие Рима. Они прошли через свинцовый ветер, и ударили по изготовившимся к обороне таким же наёмникам, только служившим Веселовскому. Мушкетёры успели убраться за строй пикинеров, однако первыми ударили алебарды. Тяжёлые топоры их обрушивались на головы и плечи врага. Самые ловкие из алебардщиков умелыми движениями запутывали вражескими пики, отводя в сторону две-три, а кое-кто при удаче сразу пяток, открывая своим товарищам противника. И тут только успевай колоть своей пикой – в грудь, в лицо, в горло. Быстрым ударом, сразу же возвращая оружие обратно.

Бой на мосту, где люди зажаты со всех сторон, страшен и жесток. Раненные не могут покинуть баталию, мёртвые и те часто остаются стоять, стиснутые товарищами. И два строя отчаянно давят друг на друга. Подкованные каблуки сапог и туфлей скрежещут по настилу. И ни одна из сторон не может взять верх над другой.

Унтера орут, надсаживая глотки, но помогает это мало. Тут уже не бой, тут столкновение двух масс пехоты, когда от команд, угроз и подбадривания никакого толку нет. Как будто два тысячеруких, тысяченогих великана ворочаются, пытаясь вытолкать друг друга из пещеры. Они равны силой и массой, потому и застряли, не могут справиться друг с другом.

То ли у кого-то треснула под ногой доска настила. То ли просто сил не хватило. То ли ещё что. Одному Богу известно, как это обыкновенно и бывает в битвах. Но настал переломный момент. Обороняющиеся дрогнули и подались назад. Ландскнехты Юзефовича нашли в себе силы под крики давно сорвавших голоса унтеров надавить ещё раз. И строй обороняющихся посыпался. Они принялись оправдывать самые дурные слова, что говорят о ландскнехтах. Не удержав строя, начали разбегаться. Пускай унтера и попытались навести порядок, кого-то даже прикончили – не помогло. Баталия отступила от моста в полном беспорядке. А мимо наступающих ландскнехтов Юзефовича уже бежали казаки Гошица. Рассыпавшись по берегу Немана, они принялись палить в спину отходящим наёмникам Веселовского. Те огрызались из мушкетов, но не имея возможности дать нормальный слитный залп предпочитали отступать вместе с расстроенной пикинерской баталией.

Как только достаточно широкий участок берега был отбит у врага, Юзефович с Гошицем подали условный сигнал, и по деревянному настилу моста застучали подкованные копыта конных хоругвей Оскерко, Мирского и самого Станкевича. Старый полковник сам сел в седло, облачившись в броню, как в былые времена, и повёл в атаку панцирных казаков.

[1]«Земляная пушка» – это камнеметный фугас, который использовали как вынужденную меру при нехватке артиллерийских орудий и больших запасах взрывчатых веществ. Конструкция: в твёрдом грунте по направлению к цели выкапывали под углом большую яму цилиндрической формы. На дне ямы делали небольшое углубление меньшего диаметра, которое играло роль пороховой камеры. Стенки ямы и камеры обкладывали досками, скреплёнными между собой верёвками и обручами. В камеру засыпали порох, накрывали деревянным щитом. От камеры протягивали наружу длинный фитиль. На щит клали гранаты и разных размеров камни общей массой до 375 кг

[2]Серпентин (змеевик) – S-образная деталь фитильного замка мушкета, которая в примитивном варианте выполняла функции курка и спускового рычага

* * *

Мы не успели подойти к Гродно вовремя. Когда наше войско встало под его стенами, на улицах уже шли ожесточённые бои. А по мосту через Неман шли всё новые и новые подкрепления. Веселовский сделал всё, что мог, однако выстоять против настолько превосходящего его числом вражеского войска, было не в его силах.

Обошлись без военного совета – все и так понимали, что нужно делать. В этом, пожалуй, явное преимущество литовской, да и польской тоже, армии перед московской. Из-за того, что каждый тут сам себе пан, полковники да и хорунжие тоже действуют более самостоятельно, не оглядываясь на воевод, не дожидаясь приказов. Первыми в город вошли шотландцы Якоба Рамсея, который повёл их вперёд не дожидаясь приказов. За ними последовали многие спешившиеся волонтёры из числа безземельной и дробной шляхты. Своими саблями и пистолетами они решили добыть себе славу и кое-какие материальные блага. Рисковать головой им было не впервой. А на узких улочках Гродно им будет сражаться куда сподручней чем тем же шотландцам или ландскнехтам.

Сам я как и остальные воеводы в город соваться не спешил. Нечего нам там делать. Поэтому прямо во время боёв мы вынуждены были довольствоваться обрывками информации, почти не зная, что творится на улицах города в полуверсте от нас. Лагерь разбивать не стали, все сидели в сёдлах, ожидая чего угодно. Обоз ещё только подтягивался, да и кавалерию не стали отправлять в город, где от неё будет немного толку. Сейчас на улицах Гродно воевали пешие волонтёры да несколько наёмных рот ландскнехтов и шотландских стрелков, что содержали на свой кошт магнаты. И драка там шла нешуточная.

Я мог видеть только её последствия. Кое-где вспыхивали подожжённые непонятно кем дома, пламя, несмотря на холодную и сырую февральскую погоду так и норовило перекинуться на соседние, и тушить его не спешили. Лишь когда сражающиеся покидали улицу, где порой вовсю уже полыхала пара домов, местные жители рисковали выбираться из тех щелей, куда забивались, и принимались тушить горящие здания. До нас долетали только отголоски сражения – чаще всего слитные залпы мушкетёрских шеренг, да лишь изредка самые громкие крики, какие доносил порывистый ветер. Немногим чаще прибегали с вестовые от полковников и хорунжих, что дрались сейчас в городе, с докладом и как правило просьбой о подкреплении.

– Как будто мы всё же тесним врага, – произнёс после очередного такого доклада Ходкевич. – Мы можем вводить в Гродно солдат где хотим, Жолкевский же ограничен мостом. А это очень узкий ручей, которому не сравниться с нашей полноводной рекой. Пускай у него больше людей, но из-за моста, это преимущество мало значительно.

– Надо давить и прорываться к этому чёртову мосту, – заявил вполне очевидное Острожский. – Займём его снова, и Жолкевскому останется только отступить. Нет у него сил для нового штурма. Тем более когда Гродно будет защищать вся наша армия, а не жалкая кучка надворных и наёмных войск Веселовского.

Сам маршалок надворный, Пётр Веселовский, стоит отдать ему должное, до сих пор сражался на улицах Гродно. Он слал к нам вестовых с докладами и просьбами подкреплений, оставаясь при этом в самой гуще боя. И я ему отчаянно завидовал. Вот так сидеть верхом и ждать, имея весьма скудное представление о том, что вообще происходит в жалкой полуверсте от себя, хуже того, не имея возможности командовать сражением, очень тяжко. Рука сама собой сжимается на эфесе привычного длинного палаша (царёв подарок остался в обозе – на войне мне клушинский трофей привычней) да так, что пальцы немеют. Но ничего не поделаешь, сейчас мне остаётся лишь ждать и слушать доклады. Да ещё иногда отвечать вестовым в духе старинного фильма «Кутузов», мол, другие подкреплений не просят, сами держатся, вот и вам надо также. Не было у нас пеших резервов, а кавалерию гнать в город – форменное самоубийство. Что понимал и Жолкевский, тоже не спешивший вести через мост свои конные хоругви.