Текст книги "На Литовской земле (СИ)"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 39 страниц)

– Этих неприятных сюрпризов, – тут же подхватил Жолкевский, – удалось бы избежать вовсе или же существенно нивелировать их, если бы враг не узнал об атаке с тыла так рано, как он узнал.

Ещё один гвоздь в крышку гроба военной карьеры Вишневецкого. Гетман коронный вчистую переиграл князя перед королём. Теперь что бы ни сказал дальше Вишневецкий это звучало бы ещё более жалко, а потому он предпочёл промолчать.

– Булавы ваши, паны гетманы, принимаю, – после долгой паузы выдал король. – Есть у меня более достойный человек на должность гетмана коронного. Вам же, пан Жолкевский, надобно здоровье поправить в своём имении, оно сильно подорвано поражениями, нанесёнными вам московитским князем. Ну а вас, князь, ждёт воеводство русское, – обратился король к Вишневецкому. – Если приведёте достаточно людей оттуда для новой кампании против литовских мятежников, то быть может булава польного гетмана к вам вернётся. И на сей раз хоругви должны быть достаточно хороши, чтобы справиться с литовцами.

Сигизмунд жестом отпустил обоих и бывшие гетманы, которым оставалось только зубами скрипеть, покинули комнату для совещаний.

* * *

Главным преимуществом русской армии были стрельцы. Лучшей регулярной стрелковой пехоты не было почти ни у кого из соседей Русского царства. Конечно, они куда уверенней чувствовали себя в гуляй-городе или хотя бы на засеке нежели в поле, защищённые одними лишь гишпанскими рогатками. И всё же ни у поляков ни у литовцев и близко ничего похожего не было. Конечно, всегда можно было нанять гайдуков, которых вместе с гусарами привёз в Польшу Стефан Баторий. И даже обученные по гайдуцкому образцу полки были в коронной армии, как и хоругви у некоторых видных магнатов, не призиравших пехоту, как все поляки. Можно было нанять тех же черкасов с Сечи или из городовых полков, те, кто не попал в реестр, активно шли на службу к кому угодно. И всё равно им не сравниться даже с городовыми стрельцами, а уж про приказы московских я и вовсе молчу. Наследственная служба на одном месте, когда отец твой был стрельцом, а дед ещё при Иване Васильиче Грозном, только сыне Василия Тёмного, в пищальниках[1] ходил, накладывает определённые обязательства, хотя бы не посрамить памяти славных предков. Ну а наёмному человеку всё едино, он сегодня может с тобой быть, а завтра из лагеря уйти, как черкасы под Смоленском.

Такой опоры в Литве я был лишён, и ощутил это очень остро почти сразу после возвращения в Вильно. С этим надо было что-то делать, однако я ума не мог приложить, что именно. Пришлось обращаться за помощью к Ходкевичу с Янушем Радзивиллом да ещё к памяти князя Скопина. В пищальники шли обедневшие дворяне, которые со своей земли не могли выставить даже коня и доспеха, а вот на пускай и дорогую, но куда дешевле справы поместного всадника пищаль их доходов вполне хватало. Поэтому войском они были пускай и организованным, однако как и дворян сотенной службы их распускали после военной кампании, им ведь за своим малым хозяйством приглядывать нужно, чтобы совсем уж не оскудело, так что даже с пищалью в бой пойти стыдно станет. Казённых же выставляли посадские и городские жители от трёх или пяти дворов в зависимости от того, насколько велик город, и те самые дети боярские из оскудевших ставились над ними сотниками. Вот только нерегулярность сбора вела к слабой подготовке пищальников или огненных стрельцов, как их ещё тогда называли. Окончательно распустили их в Грозном царе, когда перед походом на Казань пять десятков новгородских пищальников пришли к нему с челобитьем, а он отказался принять их. Дворяне попытался вытолкать пищальников взашей, но те пустили в дело свои пищали да ослопы,[2] но против луков и сабель дворян долго не продержались и вынуждены были с позором отступить. С тех пор никаких пищальников не собирали для похода, а царь повелел начать верстать людей в стрелецкий приказ. И всё же опыт пищальников вполне мог нам пригодиться сейчас, когда меры приходится принимать воистину экстренные.

– Думаете, Михаил Васильич, – покачал головой Ходкевич, выслушав меня, – казаков да гайдуков нам не хватит?

– Не хватит, пан Ян Кароль, – кивнул я. – Слишком мало их да и выучки общей у тех же гайдуков непросто нет. Казаки-то хоть своими кошами воевать привыкли, знают друг друга в лицо, да и командиры многие по Сечи или иной службе знакомы, гайдуки же – совсем иное дело.

Казаки шли к нам на служу весьма охотно, особенно когда по предложению Сапеги мы открыт литовский реестр, и за счёт них пополнялись ряды нашей огнестрельной пехоты. Не самой стойкой, не самой дисциплинированной, однако уж какая есть, альтернативой им были только гайдуки надворных хоругвей. Посылать людей в Венгрию или Семиградье[3] за настоящими гайдуками было слишком долго, даже если король Матияш или вассал Османской империи князь Габор Батори, племянник того самого Стефана Батория, что сидел на польском престоле, дадут нам гайдуков, то пока будут идти переговоры, а после к нам двинется это самое возможное подкрепление, здесь, в Литве, всё уже будет решено – так или иначе. Чем мы точно не располагали, так это временем. Поэтому из надворных хоругвей всех магнатов, что перешли на нашу сторону собрали два больших гайдуцких полка, во главе которых поставили Яна Тышкевича, который пару лет до того прозябал на должности подскарбия надворного, ходя в подчинении у поддержавшего нас и принесшего мне присягу подскарбия великого литовского Иеронима Воловича. С немолодым уже казначеем, который был обласкан королём, имел долгую беседу Сапега, которому удалось убедить Воловича принять нашу сторону и отказаться от должности королевского секретаря. Взамен я подтвердил все привилегии Воловича в том числе и освобождение его имения и всей собственности в Гродно от налогов. Ян Тышкевич же, как и все достаточно богатые шляхтичи, сперва грезил гусарией, однако набрать даже по выданному мной листу пшиповедну достаточно людей не смог, приведя вместо этого самую многочисленную хоругвь гайдуков. И тут же был назначен командиром обоих гайдуцких полков с правом назначать офицеров по своему разумению.

– Тышкевич докладывал, что гайдуки весьма разные по боевым качествам и дисциплине, – продолжил я. – Одни – настоящие солдаты, другие же сразу видно, только в надворных хоругвях и служили, боевого опыта нет вовсе. Он сейчас пытается выковать из них единое целое, но получится ли…

Тут я мог только развести руками. Этого не знали ни я, ни Ходкевич, ни сам Тышкевич. Потому что ответ на этот вопрос даст только настоящий бой. Однако предполагать лучше худшее, чтобы потом не разочароваться. Это меня научила ещё прошлая жизнь, да и опыт князя Скопина говорил о том же.

– Допустим в Пруссии можно купить достаточно замков для пищалей, – кивнул Ходкевич.

– А можно и в Москве, – предложил я. – У нас их делают ничуть не хуже чем в Пруссии и запасы в стрелецком приказе всегда есть. Если теперь между Литвой и Русским царством мир, то отчего бы моему дядюшке не помочь нам такой мелочью, как пара сотен или побольше пищальных замков. Он с охотой продаст их нам, особенно если прежде как следует подмазать князя Дмитрия, царёва брата.

Мне до сих пор неприятно было вспоминать этого человека, который, насколько я знал, каким-то чудом оставался жив. Сперва вроде заболел и едва в монахи не постригся, однако вместо него в монастырь вдруг ушла Екатерина Григорьевна, супруга его, дочь Малюты Скуратова, а после князь пошёл на поправку и вскоре вновь занял место при царе. Вот уж воистину непотопляемый человек, даже ядом его извести не удалось.

– Доносят, – осторожно заметил Сапега, – что князь Дмитрий настроен весьма скептически по отношению к вам лично и к нашему общему делу, и постоянно шепчет в ухо царю Василию, чтобы никакой поддержки нам не оказывал.

Скептически, тоже мне. Да он просто ненавидит меня, и боится теперь до дрожи в коленках. Ведь если мы здесь победим, то ещё неизвестно как после всё обернётся. Я же могу и на Москву пойти «со литовские люди», как пишут в хрониках, а воевать сейчас царю попросту нечем, во многом, кстати, стараниями того же князя Дмитрия.

– И всё же к царю Василию нужно отправить людей, – решил настоять я. – Ведь он первым решил заключить мир с Литвою, но не с Короной польской, а значит и поддержать нас в войне с Жигимонтом вполне может.

– Если только не побоится нашего усиления, – возразил Януш Радзивилл. – Ведь многие века не Польша, но Литва была врагом Москвы, и теперь там считают нас первыми врагами, отделяя от поляков.

– Не испробовав этого, не узнаем, – пожал плечами я. – И к тому же скажу, я хорошо знаю князя Дмитрия, он падок на подарки что твой крымский хан. Если подмазать его как следуют да подольститься, он может и позабыть о благе Русского государства ради собственного.

– Я поищу подходящих людей для визита в Москву, – кивнул Сапега.

– Гетман, – когда с этим вопросом было покончено, обратился я к Ходкевичу, – вы обещали мне людей из Гродно, которые могут зажечь владения Вишневецких.

– Они здесь, – кивнул тот, – и ждут лишь разрешений войти.

– Ну так предъявите их мне, – разрешил я.

Расторопные слуги убрались выполнять моё распоряжение, конечно же, не Ходкевичу же самому за этими людьми ходить, кем бы они ни были. И когда открылись двери, я почувствовал себя персонажем гоголевских «Вечеров на хуторе близ Диканьки», потому что в комнату, где я беседовал с высшими литовскими сановниками, вошла натурально делегация запорожских казаков. Шикарные одежды самого разного вида, где турецкие шальвары соседствуют с рубахой из тонкого льна, а поверх них накинут шитый золотом кунтуш, туго перетянутый широким шарфом из лучшего китайского шёлка. Конечно же, у всех пояса оттягивали сабли в украшенных золотом, серебром, а у предводителя и драгоценными камнями ножнах. На пальцах красовались перстни, тоже кое у кого с крупными каменьями. Старший же важно поглаживал заткнутую за шарф булаву. Самое же забавное, все они как один были удивительно пузаты. Не дородны телом, как говорят на Москве, признавая человека достойного, а именно пузаты, как будто каждый себе под кунтуш по арбузу зачем-то запихнул.

– Вот же пузыряне, – усмехнулся стоявший рядом с моим креслом фельдкапитан ландскнехтов, командовавший всей наёмной пехотой в нашем войске.

Я глянул на него, стараясь не сильно вертеть головой – неприлично это для великого князя. Был он довольно молод, черноволос, невысок ростом, зато, как выяснилось, боек на язык. Заметив мой интерес, он сделал вид, что смотрит прямо перед собой словно на плацу и его вообще ничего не интересует, кроме воображаемой точки, в которую он уставился.

Казаки же тем временем подошли на положенное расстояние и остановились перед моим тронным креслом. Первыми заговорить не решились, ждали, когда я сам обращусь к ним. Долго мурыжить потенциальных союзников, которые могут быть весьма полезны всему нашему делу, я не стал. Однако и обратился первым делом не к ним, но к Ходкевичу.

– Представьте мне ваших людей, пан гетман, – кивнул я на казаков.

– Они сами за себя слово сказать могут, – ответил Ходкевич, – и поверьте мне, Михаил Васильич, их стоит послушать.

– И кто же вы такие, – поинтересовался я у казаков, – что сам великий гетман литовский говорит, что стоит вас выслушать?

– Мы казаки вольные, – выступил вперёд невысокого роста чернявый казак с усами-щёточкой и прямо-таки выдающимися ушами, – Петра Сагайдачного, противу всякого закона и обычая лишённого гетманской булавы, люди. Как лишился благодетель наш, Пётр Кононович, булавы, вынуждены были мы покинуть Малопольшу, чтобы голов своих не лишиться. Это Петру Кононовичу ничего, он человек большой, а о нас бы не забыли да головы посрубали да на пики насадили.

– Верно есть за что вас по кольям рассадить, – усмехнулся я.

– Грешны, княже, – тут же приложил он руку к сердцу, – много грешны пред Господом и в том нам на том свете ответ держать. Однако ж вере православной не изменяли и потому, несмотря на грехи наши тяжкие, на спасенье есть у нас надежда.

А ведь как красиво поёт казак. Даже не представился как следует, не спорит со мной, но на каждую фразу мою отвечает так, как ему заблагорассудится, а вовсе не так, как ждёшь от него. И ведь подводит так, словно о том и речь шла, о чём он говорит, а вовсе не о том, что говорю я.

– Хоть имена свои назовёте, черкасы? – поинтересовался я.

Надеюсь, на этот вопрос я получу прямой ответ, – мне известных усилий стоило не произнести этого вслух.

– Я зовусь Шелободом, – снова поклонился предводитель казаков. – Евгением Шелободом, княже. В товариществе нашем я за кошевого атамана, так решили на круге.

Представившись сам, он принялся представлять остальных.

– Это хорунжий наш, – указал кошевой на самого худого из казаков, человека с лицом скорее добрым, какого у черкаса, живущего саблей, как-то не ожидаешь увидеть, – Петро Поздняков. Носит в бою хоругвь нашего коша с образом Богородицы.

Следующий был немолодой уже, но весьма высокого роста казак с седыми волосами, которых на голове осталось не очень-то много и лицом малость плосковатым, что выдавало примесь татарской крови, но небольшую.

– Виктор Сапожников, – представил его Шелобод, – войсковой есаул нашего коша, десница моя во всех делах.

Последним кошевой представил самого старшего среди них. Он казался ниже ростом из-за коренастой фигуры и широких плеч, совиные глаза его глядели с отменным равнодушием, а лицо украшали длинные висячие усы, к слову ни у кого таких больше не было. Мне показалось, что именно он был из всей ватаги – или коша, как звали себя сами черкасы – самым опасным, потому что за этим показным равнодушием и вечной усталостью крылся разум быстрый и жестокий, как у филина, на которого этот черкас очень сильно походил.

– Олег Арапов, – кивнул в его сторону Шелобод, – обозный наш. Прежде сам кошевым был и на кругу завсегда уважением пользовался, да сам решил, что пора на покой, покуда ещё в седле сидит ровно, да рука саблю держит крепко.

Он выпрямился, поддёрнул полы кунтуша и обратился ко мне:

– Весь кош мой готов служить тебе, княже, как и где велишь.

И замолчал, ожидая моего ответа. Затягивать с ним я не собирался.

– Есть для вас дело на родной стороне, – заявил я. – В Киевском и Русском воеводстве да на землях князей Вишневецких и Збаражских. Поднимайте старшину и простых казаков на борьбу с ляхами, за вольности казацкие. Нынче Жигимонт Польский слаб, примером тому Литва, нет у него достаточно войск, чтобы ещё и туда послать. А коли с Сечи да с Русского воеводства да из Киевского не получит он ни человека, коли там загорится также ярко, как на литовской земле, то будет всему народу православному, что под игом ляшским прозябает, воля и земля без панов и магнатов.

Мои слова заставили его задуматься. Даже шутовское выражение, которое, казалось, намертво прилипло к лицу кошевого атамана, быстро сошло. Он нервно гладил пальцами булаву, заткнутую за широкий китайского шёлка, расписанный драконами, шарф, которым опоясался.

– То не мне делать, княже, – наконец выдал Шелобод, – с тем мы лишь к Петру Кононовичу прийти можем. Лишь ему, выбранному поперёк ляшской воли, гетманом обеих сторон Днепра и всего войска запорожского, да лишённому булавы по указу короля Жигимонта, такое под силу. Волю твою, княже, мы до него донесём, но коли не встанет Петр Кононович против ляха, то не обессудь. Большее не в наших силах, мы люди скромные, – не удержался и ввернул-таки под конец полушутливым тоном кошевой.

Я понимал, что требовать чего-либо от черкасов не могу вовсе. Даже то, что они отправятся в коронные земли с моим поручением, уже большой риск, за такое всех их без лишних разбирательств на колья насадят. Однако если им или тому самому Петру Сагайдачному, лишившемуся булавы после Смоленска гетману, удастся поднять настоящее восстание, вроде того, что устроил (или устроит, а может и не устроит уже) Богдан Хмельницкий, для нас это станет просто неоценимой поддержкой. Занявшееся с нескольких углов здание, что прежде звалось Речью Посполитой, король Сигизмунд погасить уже вряд ли сумеет.

Тут в голову, как когда-то строчки «Бородино» перед Московским побоищем, в голову влез совершенно неуместный отрывок из «Двенадцать» Блока. «Мы на горе всем буржуям, мировой пожар раздуем. Мировой пожар в крови – Господи, благослови!».

[1]Пищальники – пехота Русского государства конца XV – первой половины XVI веков, обслуживающая и использующая пищали – артиллерийские орудия и ручное огнестрельное оружие. Начиная с 1510 года, упоминания о пищальниках, как о людях, вооружённых огнестрельным оружием и участвующих в боевых действиях, становятся регулярными. В историографии существует разная трактовка термина «пищальники». Так, Н. М. Карамзин и ряд других историков считали, что пищальники – первоначальное название стрельцов. Однако, как в настоящее время считает большинство историков, пищальники первой половины XVI века были отдельной формой пехоты, полностью вытесненной или поглощённой стрельцами вскоре после их появления в 1550 году. Следует отметить, что термин «пищальники» также может использоваться для обозначения любых воинов, вооружённых пищалями или аналогичным оружием

[2] Ослоп – русское название деревянной палицы или дубины

[3] Трансильвания, или Семиградье, Эрдей, Ардял (лат. Transsilvania «Залесье», рум. Transilvania, рум. Ardeal, нем. Siebenbürgen («Семиградье»), венг. Erdély, укр. Семигород) – историческая область на северо-западе Румынии

Глава 15
Преинтереснейшая история

Снова принять Вишневецкого король решил лишь после долгих консультаций с епископом Гембицким. Сперва Сигизмунд наотрез отказывался встречаться с князем, которого своей волей отправил в воеводство Русское, чтобы он там войско для нового похода на Литву готовил. Однако королевский секретарь был царедворец опытный и знал, что и как говорить его величеству, чтобы изменить его мнение. После трёх таких консультаций, каждая длилась существенно больше часа, Сигизмунд уступил и принял бывшего гетмана польного.

– Вы уже привели мне армию? – первым делом поинтересовался король, когда Вишневецкий разогнулся после глубокого поклона.

– Можно сказать и так, ваше величество, – загадочным тоном ответил тот. – В прошлый раз, когда вы изволили принять меня и Жолкевского, – князь намеренно не стал называть его гетманом, – я не успел ничего поведать вашему величеству прежде чем вы велели нам обоим покинуть комнату для совещаний.

– И что же такого вы желали поведать? – заинтересовался король.

– Это весьма интересная и длительная история, – сообщил Вишневецкий, – участником которой стал и ваш покорный слуга.

– Принесите стол и вина, – велел король

Он любил истории и слушать их желал в приятной для себя обстановке.

Начал князь Вишневецкий с того, что рассказал, как к нему в походный шатёр, во время долгого отступления коронной армии, вошёл командир разведчиков поручик Збигнев Ломницкий.

Сперва князь хотел вовсе выгнать его, потому что время было позднее, и всё, чего хотел Вишневецкий – это лечь спать. Долгий марш по раскисающим дорогам дорого давался войску, и гетман польный смертельно устал раздавать распоряжения многочисленным пахоликам, которых гонял вдоль по всей длинной колонны растянувшейся армии – из авангарда к обозу и обратно. А от докладов, что сыпались на него отовсюду, пухли уши и голова. Однако князь был достаточно разумным человеком, чтобы выслушать отвратительно бодрого, после целого дня в седле, Ломницкого. Тот как будто только что из будуара варшавской красотки вышел, а не с коня слез, только запаха духов не хватает. Одежда в порядке, лишь сапоги в грязи, да и те не сильно, в лице ни следа бледности и усталости.

Вот они преимущества молодости, – подумал про себя Вишневецкий, чьи юные годы давно остались в прошлом.

– Что у вас, поручик? – усталым голосом поинтересовался князь, желая тут же отбить у Ломницкого всякое желание лезть к нему.

– Имею смелость предложить вам, князь, операцию, – заявил в ответ Ломницкий, как будто не заметивший княжеского тона, – которая может результатом своим иметь гибель либо, что ещё лучше, пленение главы разбойных лисовчиков либо кого-нибудь из его ближнего круга.

Слова поручика заинтересовали Вишневецкого, и он решил, что отдых может и подождать. Как оказалось, не прогадал.

– Замысел поручика оказался весьма рискован, – рассказывал королю Вишневецкий, сидя в удобном кресле перед столом, таким же как у самого Сигизмунда, на котором стояло вино и тарелка с лёгкими закусками, на случай если у князя пересохнет в горле. Опальный или нет, он оставался великим магнатом, и заставлять его рассказывать стоя Сигизмунд не стал бы: слишком велик урон княжеской чести. – Однако выгоду сулил, действительно, великую, а что мне самому пришлось головой рискнуть, то не беда. Я человек военный, мне это не впервой.

Выслушав Ломницкого, князь молчал потом очень долго. Непривычно долго. Хотя и не был он человеком порывистым, давно уже в силу возраста привык сперва обдумывать всё, прежде чем говорить что-то или тем более предпринимать. Но всё равно задумался Вишневецкий надолго, прежде чем кивнуть.

– Обо всём надобно и Жолкевскому рассказать, – выдал он первым делом.

Может и не хотелось Вишневецкому посвящать в планы ещё и коронного гетмана, однако выбора не было. Тот должен быть в курсе, ведь замысел поручика не просто дерзкий, он ещё и опасен чрезвычайно, да ещё рисковать головой в нём должен никто иной, как сам гетман польный.

– Если я попадусь лисовчикам, – добавил Вишневецкий, – смертью мне это не грозит. Однако золота на выкуп Лисовский или тот прихвостень его, которому я могу достаться, захочет столько, что семье ни за что не выплатить.

Но хуже всего было оказаться снова в плену у московита, родича их царя, который и царём-то зваться права не имеет. А откажись Адам с Михаилом платить выкуп, его и вовсе могут в Москву отправить. Сидит же там до сих пор Ян Пётр Сапега, несмотря на то, что старший родич его в мятежники подался. Могут и обменять на канцлерского родича. Такие мысли бродили с голове гетмана польного, однако решения своего менять он не собирался.

– Конечно же, – сделав глоток вина, говорил Вишневецкий королю, – Жолкевский принялся отговаривать меня, считал весь замысел мальчишеством и авантюрой.

– И был прав, – вставил веское слово Сигизмунд. – Мне и самому недавно доводилось под саблями стоять, едва лично за оружие не взялся. Лишь кавалеру Новодворскому удалось меня тогда, под Смоленском, удержать, но руки лезущим к нам московитам мы вместе рубили! – блеснул король, и Вишневецкий, отлично знавший, как дело было, поднял бокал с рейнским, салютуя отваге короля, которой тогда не было и в помине. Но кому какое дело до правды. – И скажу вам, как человек, имеющий военный опыт, лично военачальнику незачем головой рисковать да шею под вражеские сабли подставлять.

– То же ответил мне и Жолкевский, – позволил себе усмехнуться князь, – однако мне было, что ему возразить.

Гетман коронный глядел на Вишневецкого словно на неразумного мальчишку. Наверное, он сейчас и чувствовал себя родителем этакого непутёвого отпрыска, который решил ввязаться в немыслимую авантюру, например, в Новый свет уплыть, чтобы там сколотить состояние. Однако князь Вишневецкий романтичным мальчишкой не был, и поэтому замысел, им предложенный, очень сильно смущал Жолкевского.

– Вы же не юноша, князь, – намеренно подчеркнул разницу между ними гетман, – вы, в первую очередь, гетман польный коронного войска, и не имеете права подставлять свою шею под сабли лисовчиков.

– Когда требуется, – решительно отмёл его довод Вишневецкий, – и я, и вы сами шли в первых рядах в атаку гусарии. А уж там-то погибнуть шансов поболе будет, нежели играя наживку в западне.

С этим было не поспорить. И года не прошло с тех пор, как Жолкевский сам повёл в атаку гусар под Клушиным, и потерпел, к слову, там поражение. А ведь тогда ему грозили пули московских стрельцов, а это уж точно похуже будет, нежели засада на лисовчиков.

– Да и если всё пройдет согласно нашему замыслу, – добавил Вишневецкий, – то никого риска для меня лично и не будет вовсе.

– Когда всё шло согласно замыслу, – невесело усмехнулся Жолкевский, и князь согласился с ним, правда, ничего говорить не стал. – А если лисовчики раскусят ваш замысел и не попадутся в эту западню?

– Тогда отстану на пару дней, – пожал плечами Вишневецкий, – а после нагоню обоз в сопровождении людей Ломницкого. Отряд будет достаточно сильным, чтобы на него кто-либо покусился.

Скрепя сердце, Жолкевский не стал запрещать князю его авантюру. Оно может и к добру, если убьют его или, к примеру, в плен возьмут, так перед королём за поражение легче оправдаться будет. Сам-то Вишневецкий в этом случае ни слова в свою защиту сказать не сможет, как и опровергнуть великого гетмана хоть в самой малости.

* * *

Ротмистр полка лёгкой кавалерии Александра Юзефа Лисовского пан Станислав Чаплинский, шляхтич герба Дрогослав, был первостатейным мерзавцем, но отличным воином и рубакой, каких поискать. За то и ценил его сам Лисовский, правда, не спеша приближать столь опасного человека, слишком уж хорошо видел амбиции Чаплинского и способность того по головам пройтись к цели. Уж свою-то голову Лисовский ценил и подставлять её Чаплинскому не собирался.

А вот сам Чаплинский – не очень, по крайней мере, так думал поручик Ян Валентин Рогавский, услышав от командира, что тот не видит для себя опасности.

– Так ведь это западня, пан Станислав! – воскликнул Рогавский. – Нас будет ждать там сильный отряд, которого нам не победить. Об этом Ломницком, что водит теперь разведчиков коронных, много слов идёт. Он не только славный рубака, но и ловкий командир, и не станет подставляться под наши сабли.

– Даже если это и западня, Валентин, – отмахнулся Чаплинский, – то наживкой в ней сам гетман польный и войсковая казна, за которой он ехал. Даже если в тех сундуках золота нет, подумай, сколько нам отвалят за Вишневецкого его родичи. Ты же своими глазами видел князя, да и пара твоих людей узнала его.

Если бы не это, Рогавский, наверное, и не стал бы говорить ничего ротмистру, однако шила в мешке не утаишь, Вишневецкого узнали бывшие казаки, что прежде жили на его землях. А уж эти-то какие с них клятвы не бери, растреплют всем всё за чаркой водки. Их из черкасов-то погнали поди за пьянку, на Сечи с этим строго, а вот у лисовчиков пей сколько влезет, лишь бы в седле сидеть мог да саблей махать.

– Надобно в таком разе, пан Станислав, ещё с парой отрядов снестись и вместе ударить, – настаивал Рогавский, понимая, что ротмистра уже не переубедить, так хотя бы подстраховаться стоит.

– Это верно, – согласился Чаплинский, хотя в уме прикидывал, что делить будущую прибыль придётся на приличное количество народу и она выходила уже не такой большой. Однако и дураком ротмистр не был, понимал, что без помощи ему не справиться. Одних драбантов у Вишневецкого почти столько же, сколько людей у Чаплинского, а уж в то, что они окажутся скверными рубаками он не верил. Вишневецкий не глупее других и плохих бойцов при себе держать не станет, а уж тем более не поедет с такими сопровождать войсковую казну. – Кто поблизости промышляет? – спросил он у Рогавского.

А у того, конечно, был готов ответ:

– Отряды молодого Мочарского, Русиновского и Клечковского, – выпалил он. – Я могу тут же отправить к ним людей, чтобы вели своих к той деревне.

– Пускай поспешают, – напутствовал его Чаплинский. – Вечно там Вишневецкий сидеть не будет, Буг не может вечно разливаться. Вернётся в русло, и князь поспешит за войском к Венгрову, а там нам его уже не достать, оттуда до Варшавы рукой подать.

Соваться на левый берег Буга никто из лисовчиков и не подумал бы – там уже слишком опасно, можно нарваться не только на арьергардные разъезды коронной армии, но и на частный отряд какого-нибудь местного магната. Те поднимали своих людей и гоняли по округе, как раз чтобы уберечь их от лисовчиков, о которых все были преотлично наслышаны.

* * *

Вишневецкий сделал долгую паузу, потягивая вино. Он хотел подогреть интерес короля к своему рассказу. Повествование выходило очень уж долгим, и король уже начинал скучать. Однако стоило князю прерваться, как Сигизмунд занервничал и успокоился только, когда тот продолжил. И всё же торопить Вишневецкого не стал – не пристало королю проявлять нетерпение в таких делах.

– Я несколько дней просидел в местечке Простыни, – сообщил он, – покуда Буг, который и вправду разбух от дождей так, что переправиться уже не было никакой возможности, не должен был вернуться в привычное русло. Посетил костёлы Святой Троицы и святой Анны, помолился о вашем, ваше величество, здравии и оставил богатый дар. Однако после пришлось прозябать в имении местного шляхтича, который и не знал куда меня девять. Хотел даже охоту затеять, да я запретил. В общем, лисовчики заставили себя ждать.

– Дисциплина им вообще не свойственна, – согласился король, – потому их командир так легко предал нас и переметнулся на сторону мятежников.

О том, что Лисовского с радостью нанял бы и сам, Сигизмунд предпочёл умолчать, да и без его слов Вишневецкий всё сам отлично понимал. Просто некоторые вещи вслух не произносят.

– Однако ожидание и скука моя воздались сторицей, – продолжил Вишневецкий, – потому что лисовчики, пускай и долго ждать их пришлось, явились, что называется, в силах тяжких.

В Простыни они влетели словно вихрь. Несколько десятков коней промчались – только грязь из-под копыт. Диким татарским свистом пугая обывателей, неслись лисовчики к имению пана Суходольского, местного старосты, где гостил уже который день князь Вишневецкий со своим отрядом и войсковой казной. Если кто попадался им на пути, тут же получал плетью, а то и саблей, никого щадить в коронных землях лисовчики не собирались. Не имели они такой привычки.

Городское именьице Суходольских в Простынях было невелико и, конечно, не укреплено. Отсюда далеко до Дикого Поля с его татарами и казаками, до Варшавы-то куда ближе. Порядку давно уж больше в Мазовецком воеводстве. Однако налетевших всадников встретил слитный залп из нескольких десятков мушкетов. Драбанты князя Вишневецкого были готовы к нападению врага. Вылетели из сёдел первые лисовчики, однако лихую атаку их это не остановило. В окна усадьбы, за которыми засели драбанты с мушкетами и аркебузами, полетели стрелы. Иные из лисовчиков обмотали их паклей и теперь поджигали по двое-трое от одного факела прежде чем выстрелить. Крыша усадьбы уже занялась в нескольких местах, однако вряд ли здание могло бы загореться. Ранней весной дожди шли день через день, и всё пропитала влага, так что жить огню оставалось недолго. И всё равно всадники пускали горящие стрелы, чтобы устрашить засевших внутри драбантов.