Текст книги "На Литовской земле (СИ)"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 39 страниц)

* * *

Николай Пац, епископ Жемайтский, вернулся-таки в Дрогичин. По той же самой переправе, наведённой военными инженерами для пеших полков. Он проехал по ней первым, в своём же возке, но на сей раз окружали его не ландскнехты, а спешившиеся шляхтичи из отряда Лазаря Кмитича. Увидев побоище на переправе, магистрат и бургомистр Дрогичина сильно струхнули, решив, что войско мятежников уже на обоих берегах Буга, и более того, на город прямо сейчас спустят дикие татарские орды. О том, что липки ничуть не хуже крымчаков, когда дело доходит на резни и грабежа, в Дрогичине все отлично знали. Поэтому стоило только появиться на горизонте первым разъездам нашей армии, как из города уже поспешили гонцы с предложением о сдаче.

Я впервые брал город причём по всем правилам. Тот же Дорогобуж мне сдался без боя, но был настолько разорён, что ни у кого внутри его стен не было сил на все церемонии. Теперь же мы с гетманом Ходкевичем и князем Янушем Радзивиллом нарядились в лучшее, сели на взнузданных золочённой уздой коней, нацепили украшенные драгоценными камнями сабли (мне, само собой, Зенбулатов принёс дядюшкин подарок). Надели на головы отороченные соболем шапки, несмотря на летнюю жару. Вместе с сильным отрядом, куда входили гусары, пятигорцы и липки, мы подъехали под стены Дрогичина. Там нас уже ждала встречающая делегация. Одетые так же богато, как и мы, они стояли на земле, с картинно опущенными головами, ждали нашего решения. Я мог бы отдать приказ взять город «на копьё», разорив его и был бы в своём праве, однако делать этого не спешил. До Люблина, как объяснил мне князь Януш, Дрогичин был литовским городом, но по результатам сейма перешёл в коронные земли, а значит теперь вновь должен стать литовским. Так зачем же грабить своих же будущих подданных, тем более что они сами вынесли мне ключи от города в деревянном ларце, обитом по углам золотом.

– Один Дрогичин в Литве есть, – произнёс я, – но два всегда лучше. Я возвращаю вам, панове, ключи, управляйте городом от моего имени, потому что Дрогичин на Подляшье снова становится литовским.

Вряд ли это сильно обрадовало бургомистра и чиновником городского магистрата, однако вид нашей армии, вставшей лагерем недалеко от стен, заставил их держать своё мнение при себе.

– Как быть с гарнизоном? – спросил у меня бургомистр. – Мы арестовали каштеляна и заперли солдат в казармах. Да они, правду сказать, не сильно рвались на стены.

– Кто захочет перейти ко мне на службу, – ответил я, – и принесёт присягу – может оставаться в городе. Остальные вольны покинуть его с оружием и знамёнами, коли уходят целыми ротами. Только пушки останутся в Дрогичине. За попытку вывезти их я буду карать.

О том, что на том берегу, они станут законной добычей Кмитича и липков, я напоминать не стал. Ни к чему лишний раз давить, и так все всё отлично понимают.

Гарнизон пришлось укрепить парой полков лановой пехоты, что не сильно обрадовало меня. Под Варшавой будет нужен каждый солдат, однако и оставлять в Дрогичине лишь принесших мне только что присягу солдат, было слишком опасно.

Кроме этого я встретился с пленённым епископом Жемайтским. Его пришлось выкупать за приличную сумму у липкинских уланов, ведь епископ был их законной добычей. Однако я раскошелился, чтобы заполучить себе родного брата главы всего семейства Пацев.

Я встретился с ним в ратуше, где князь Януш обсуждал с бургомистром, магистратами и новым дрогичинским каштеляном сколько и чего поставит для армии город. Я на той встрече находился в основном для представительности, чтобы городские чиновники видели отношение к ним новых властей. Торг вёл даже не сам князь Януш, он до такого никогда не опустился бы, этим занимались его экономы, один из которых, скорее всего, был иудеем, однако на это никто не обращал внимания. Они долго спорили с чиновниками, торговались за каждый гарнец зерна, охапку соломы и подковный гвоздь. И всё же, как мне кажется, нам удалось получить даже больше того, на что рассчитывали.

Николай Пац держался с достоинством, кажется, даже ожидал, что я попрошу у него благословения. Но не тут то было. Я вместо того, чтобы прикладываться к его перстню, который пришлось выкупать у липков отдельно, разрешил ему садиться и сам сел в удобное кресло.

– Я теперь ваш пленник? – поинтересовался у меня первым делом Николай Пац.

– Вы были и остаётесь епископом Жемайтским, – пожал плечами я. – Вы недостойным образом покинули свою паству, последовав за войском брата. Поступок лично мне не очень понятный.

– Я опасался за самую жизнь свою, – ответил Николай Пац, – ибо мы, Пацы, выступили frons unita[1] противу вашего гнусного мятежа и proditiones[2] Речи Посполитой, которое вы затеяли в Вильно.

– Зря, – покачал головой я. – Я не склонен мстить врагам своим. И отвечая на ваш вопрос более детально, скажу, что вы отправитесь в Жемайтию в Россиены, где вы бросили свою епископскую кафедру и вернётесь к отправлению обязанностей.

– Вы же понимаете, что каждое воскресенье я стану читать проповеди против вас и вашей власти? – пускай формально это и был вопрос, но никаких вопросительных нот в голосе Николая Паца я не услышал.

– Сколько вашему преосвященству угодно, – кивнул я. – Однако не рассчитывайте на паству, вы ведь знаете какой народ живёт в Жмуди, могут и взбунтоваться. Они ведь знают о том, что король Жигимонт в случае победы окончательного упразднит Литву, разделит её земли на староства и сделает из неё Новую Польшу. Манифест об этом уже давно оглашён по всем церквям Литвы. Поэтому на вашем месте, ваше преосвященство, я был бы осторожен в словах, когда станете хулить меня и превозносить прежние порядки. Они уже никогда не вернутся.

– И в том ваша вина, – напустился на меня епископ. – Вы предатель и еретик! Сбили с пути честных людей и теперь тащите их за собой прямиком в пекло! А теперь ещё угрозами сыплете, будто змей из уст своих исторгаете на меня.

– Позвольте, – возразил я. – Подданым короля Жигимонта никогда не был, и потому предать его не могу. Да и не еретик я, ведь не из кальвинистов или лютеран, православный я. – Тут я широко перекрестился, что заставило епископа поморщиться. – Какой же я еретик. И вовсе не угрожаю я вам, вы и без того мой пленник, могу делать с вами, что пожелаю. Могу ведь и какой-нибудь монастырь отправить, с особенно строгим уставом, где вы проведёте остаток дней. Или вовсе прикажу удавить вас, а после сообщу, что не выдержали вы тягот военной жизни, простудились во время купания в Буге да и померли.

– Вашей лжи никто не поверит! – воскликнул с отменным пафосом епископ.

– Может и так, – кивнул я, – но вам-то что до этого, коли вы уже апостолу Петру будете доказывать достойны ли вы войти во врата рая.

Тут епископ сник, понимая, что с этаким аргументом не поспоришь. Времена такие, что если уж угодил в плен к врагу, жизни можно лишиться очень легко. Тем более, что здоровье и правда пошаливает, а купание в реке, полной трупов людей и лошадей, ему точно на пользу не пошло.

– Я ведь всё понимаю, – заявил Николай Пац. – Я нужен вам как заложник, чтобы вывести из войны моего брата Петра. Теперь ведь ему веры не будет, коли вы в любой момент можете прислать к нему человека с требованием ударить по коронной армии. И ценой отказа станет моя голова.

– А он согласится? – поинтересовался не без интереса я.

Честно говоря, несмотря на неприятный душок этой затеи, я подумывал именно так и поступить. Да и князь Януш Радзивилл на это весьма прозрачно намекал. Однако я не спешил с решением. Всё же до такой подлости опускаться не хотелось бы без крайней нужды. Но ведь она вполне может возникнуть. И я рад был, что епископ Жемайтский первый сам заговорил об этом.

– Для Петра Речь Посполитая на первом месте всегда, – решительно ответил мне Николай Пац. – Он пожертвует родной кровью ради отчизны.

Но так ли это на самом деле – вот вопрос. И ещё один не менее важный: даже если это и так, поверит ли в это король Жигимонт и Оссолинский, в чьём войске командует гусарией Пётр Пац.

– Вы отправитесь в Россиены завтра же, – заверил я епископа перед тем как оставить его, – в удобной карете и с подобающим вашему сану эскортом.

Новость о том, что Николай Пац, епископ Жемайтский у меня в руках, должна как можно скорее достигнуть Варшавы.

[1] Единым фронтом (лат.)

[2] Предательства (лат.)

* * *

Новость о пленении и отправке обратно в Жмудь Николая Паца пришла в Варшаву едва ли не раньше, чем в армию Оссолинского, где родной брат Николая Пётр Пац, глава всего этого семейства, командовал гусарией. Узнав об этом на утреннем докладе, его величество обратился к епископу Гембицкому.

– По всей видимости, ваше преосвященство, – сказал король, – заботится о болезном епископе Жемайтском вам не придётся. Как вы считаете, долго ли он проживёт в Россиенах?

– Если станет послушной марионеткой мятежников, – ответил королевский секретарь, – то скорее всего умрёт своей смертью. Однако, даже если воспротивится, вряд ли будет казнён. Даже бунтовщики не поднимут руку на особу духовного сана. Скорее всего, он либо сам мирно скончается от своих хворей, которые не первый год донимают его, либо ему помогут в этом, но осторожно, так чтобы никто ничего не понял.

– И всё же пока епископ Жемайтский в руках мятежников, – заметил его величество, – брату его более доверять нельзя. Кого он станет ценить выше – отчизну или родную кровь?

– Не приведи Господь, – король, епископ и все, присутствовавшие в королевском кабинете осенили себя крестным знамением, – оказаться перед таким выбором. Я уверен в Петре Паце, как в себе самом, однако не могу сказать, что выбрал бы, окажись я на него месте. Наверное, здесь и сейчас сказал бы с уверенностью, что выбрал бы отчизну, вот только и сам себе не слишком верю, в чём не стыжусь признаться вашему величеству.

Красиво завернул, оценил Сигизмунд. Ведь и не обвинил напрямую, но показал своё отношение более чем красноречиво.

– Отзовите Петра Паца и остальных родичей епископа Жемайтского из армии Оссолинского, – распорядился король. – Пускай оставят свои хоругви под началом верных людей, лучше всего назначить их самому Оссолинскому, а после немедленно едут в Варшаву.

В два часа пополудни к Седльцу, куда из-под Дрогичина отступила армия Оссолинского, помчались гонцы в письменным приказом короля к самому воеводе подляшскому и всем Пацам, что служили в его войске.

Ян Ежи Оссолинский, воевода подляшский и королевский региментарий[1] был человеком честным и солдатом исправным, несмотря на то, что службу нёс чаще при дворе, нежели в военном лагере. Получив письма из Варшавы, не только от короля, но и от всесильного королевского секретаря епископа Гембицкого, он сразу же вызвал к себе на квартиру Петра Паца. Остальных Пацев, поразмыслив, звать не стал, решив обсудить все вопросы непосредственно с главой семейства.

– До нас доходили вести о разгроме ваших пеших хоругвей на переправе через Буг под Дрогичином, – напрямик заявил Оссолинский. – Однако новостей о брате вашем, Николае, епископе Жемайтском, у нас не было, и вот они.

Воевода подляшский протянул Петру Пацу письмо его величества, адресованное не только Оссолинскому, но и самому главе семейства Пацев. Пётр быстро пробежал глазами строчки уверенного секретарского почерка, после перечитал внимательней. До того, чтобы проверять королевский автограф и печати, конечно, не опустился. Он верил своему командиру и знал, что тот не стал бы так низко поступать с ним. Ведь доверил же Оссолинский ему командование не кем-нибудь, а гусарами – самой могучей силой в войске региментария. Вот только недолго ему оставалось командовать, это опытный политик Пётр Пац понимал отлично.

– Очень жаль, что брат мой угодил в руки к мятежникам, – заявил он. – Понимаю, что веры мне теперь нет, и готов покинуть войско вместе с остальными своими родичами.

– К вам, пан Пётр, – решил подсластить горькую пилюлю Оссолинский, – у меня претензий нет и быть не может. Вы показали себя справным солдатом и верным сыном Речи Посполитой. Но когда выбор становится между родной кровью и отчизной. Не приведи, Господи, – они с Петром одновременно перекрестились, – оказаться перед таким выбором. Его величество отзывает вас с родными в Варшаву. Уверен, поблизости от него вы сумеете доказать свою верность короне хотя бы словом, если не делом.

– Я nullae querelae,[2] – кивнул ему Пётр Пац, – и понимаю отлично и вас, и его величество. Дайте мне три дня на устройство дел и передачу командования, и мы покинем Седльце, чтобы предстать перед его величеством.

С этими словами он удалился, а Оссолинский велел подать ему вина. Он хотел сперва угостить и Петра Паца, однако разговор вышел такой стремительный, что как-то повода не нашлось. Зато теперь королевскому региментарию отчаянно захотелось выпить и отказывать себе в этом он не стал.

[1] Региментарий (лат. regimentum, пол. regimentarz) – в Речи Посполитой XVII—XVIII веков заместитель гетмана или назначенный королём или сеймом командующий отдельной группы войск, который выполняет поставленные перед ним задания и руководит войсками в то время, когда гетман по каким-то причинам не может выполнять свои функции. В XVII столетии региментарием также называли руководителя посполитого рушения, как правило каштеляна или воеводу.

Региментарий генеральный – командующий войсками Конфедерации

[2] Не в претензии (лат.)

* * *

Курфюрст бранденбургский Иоганн Сигизмунд поднял стальной кубок с вином, приветствуя генерала Оттенгартена. Тот не был великим любителем вина, с солдатской юности предпочитая напитки попроще, однако отказываться, конечно же, не стал. Выпил с курфюрстом, хотя, скорее, лишь смочил в вине губы. Осада Маринебурга, который прежде был столицей Тевтонского ордена, затягивалась, однако сегодня им удалось добиться известных успехов. Что, собственно говоря, и приветствовал курфюрст, приказав после утреннего доклада генерала, подать вина.

– Значит, нам удалось наконец пробить несколько брешей в стенах среднего замка, – проговорил курфюрст, ставя на стол стальной кубок. Он отказался от стекла и золота с позолотой в пользу стали и олова, давая всем понять, что является сейчас таким же солдатом как остальные. – Когда вы планируете начать штурм?

Это был не самый простой вопрос, и прежде чем ответить на него генерал крепко задумался. Положение курфюрстова войска, несмотря на триумфальное казалось бы шествие сперва по Вармии, которую теперь именовали не иначе как Эрмландом, а после по Поморью, которое курфюрст ещё не решил как называть, было не таким уж прочным. Конечно, то, что Эльблонг сдался без боя, а гарнизон его удалось разоружить – сильно упрочило позиции курфюрста в Поморье. Вопреки советам генерала Иоганн Сигизмунд не пошёл дальше балтийским берегом к богатому Данцигу, который поляки называли Гданьском, чтобы заполучить ещё и его, а оттуда двинуть на Пуцк, чтобы разгромить Яна Вейера, чьи земли лежали у него на пути. Вместо этого курфюрст велел поворачивать на юг, к Мариенбургу, переименованной в Мальборк прежней столице Тевтонского ордена.

– Если мы возьмём Мариенбург, – уверял генерала Иоганн Сигизмунд, – то и все остальные здешние города падут к нашим ногам. Оставлять в тылу Эльблонг, конечно, нельзя было, но Данциг и Путциг, – так он называл переименованный поляками в Пуцк город, где старостой был Ян Вейер, командовавший теперь конфедерацией, действующей против курфюрста, – лежат дальше, оттуда нам угрозы пока нет.

Тут Оттенгартен был с ним категорически не согласен и высказался по этому поводу, однако окрылённый мыслью завладеть столицей Тевтонского ордена курфюрст никаких доводов слушать не желал и проявил в этом вопросе упрямство, какое ему обыкновенно не было свойственно, когда доходило до сугубо военных вопросов. Обыкновенно он признавал опыт генерала и принимал его решения, но не в этот раз.

И вот теперь уже которую неделю вся армия осаждала Мариенбургский замок – выстроенную из красного кирпича крепкую цитадель, окружённую кольцом шанцев и редутов, где Ежи Костка, воевода мальборкский, командовавший обороной цитадели, поставил все пушки, какие только успел свезти со всей округи. Говорят, кое у кого даже силой отнимал, в чём генерал Оттенгартен ничуть не сомневался. Здешние зажиточные шляхтичи не особо хотели расставаться с пушками из личных арсеналов.

Артиллерийская дуэль продлилась несколько недель, прежде чем канонирам Оттенгартена удалось подавить вражеские пушки, а после подтащить поближе тяжёлые орудия, которые обрушили свои ядра на старые, но ещё прочные кирпичные стены среднего замка. Как только в них появились первые проломы, можно было и в самом деле устраивать штурм, вот только отправлять солдат в бреши генерал не спешил, и тому были весьма серьёзные резоны.

– Ваше высочество, – именовать курфюрста величеством Оттенгартен не стал, зачем опускаться до тупой лести, это для лизоблюдов, он же боевой генерал и всегда был честен с Иоганном Сигизмундом, за что тот его и ценил, – у нас в тылу вся армия Яна Вейера и войска его конфедерации, которые он готов обрушить на нас, как только мы пойдём на приступ. Для того, чтобы сражаться на два фронта, у нас недостаточно сил, а посылать под стены Мариенбургской цитадели слишком мало солдат я просто не имею права. У нас и так мало людей, чтобы отправлять их на верную смерть.

Сам по себе приказ отправить солдат на верную погибель генерал Оттенгартена никогда не смущал, но это должно иметь цель. Без цели же это простая трата ресурса, а солдат генерал давно уже считал таким же ресурсом, как коней, порох или орудия. Только восполнялся он несколько сложнее, потому что требовал известной подготовки, чтобы не стать банальным пушечным мясом, не годным ни на что, кроме как гибнуть, прикрывая более опытных солдат. И тратить его без цели было слишком глупо и расточительно, чего курфюрст себе позволить не мог, о чём Оттенгартен ему прямо сейчас более чем прозрачно намекнул.

– Что если устроить фальшивый штурм? – предложил курфюрст. – Ударить для вида, и тут же отвести войска, как только Вейер решит ударить по нам?

– Ян Вейер искушённый воин, – покачал головой Оттенгартен, – и не станет кидаться на наш лагерь после первых признаков штурма. Он подождёт, пока мы втянемся и лишь после этого нанесёт удар. Только тогда у него есть шансы победить нас.

И тут снова появлялась проблема того, что на стены Мариенбурга пришлось бы отправить слишком много солдат. Терять их Оттенгартен не мог себе позволить.

– Тогда стоит продолжить обстрел стен среднего замка из тяжёлых орудий, – заявил курфюрст, – чем больше брешей мы в них наделаем, тем проще будет взять. Пороху и ядер у нас достаточно.

Пока всего и в самом деле было в достатке, вот только армия Вейера отрезала войско курфюрста от Эльблонга. Идти к самому городу, принесшему присягу курфюрсту, Вейер не стал. Этак можно бесконечно брать податливые города, готовые вынести ключи всякому, кто придёт под их стены с достаточно сильным войском. Однако отрезав курфюрста от Эльблонга, Вейер перерезал ему все коммуникации в Поморье, и теперь пополнить запасы армии Иоганна Сигизмунда было попросту негде. Фуражирские команды обоих войск разъезжали по всей округе, часто сталкиваясь друг с другом в жестоких схватках, однако взять в окрестностях Мариенбурга было особо нечего. Потому что прежде, ещё до начала осады, едва ли не всю округу вымели подчистую фуражиры Ежи Костки, воеводы мальборкского, свозившие все припасы и угонявшие скот в замок.

– Долго тут сидеть не можем ни мы, – решительно заявил курфюрст, – ни Вейер. Он вынужден будет атаковать нас рано или поздно.

– Быть может, – ответил ему генерал Оттенгартен, – это самое поздно окажется фатальным для нас, когда войско ослабнет от голода.

– А ведь это отличная мысль, генерал, – прищёлкнул пальцами курфюрст. – Пускай фуражиры распространят новость о том, что в нашей армии царит голод, что солдаты падают от изнеможения, потому что припасов оказалось недостаточно. Тогда Вейер обязательно ударит.

– Это ведь простейшая провокация, – удивился Оттенгартен, – Вейер слишком опытный солдат, чтобы поверить ей.

– Но мы будем и дальше лишь обстреливать средний замок, – ответил ему курфюрст, – не предпринимая никаких штурмов. Это подкрепит распускаемые фуражирами слухи. И в любом случае, генерал, мы ведь ничего не теряем, даже если Вейер не купится на эту провокацию.

* * *

Ян Вейер давно уже не пил вина. Наверное, с тех пор как покинул Пуцк. Не до вина было в этом походе. Армия его пускай и стояла теперь между курфюрстом и Эльбингом, перерезая тем самым ему все коммуникации с занятым без боя городом, натурально дышала на ладан. Положиться староста пуцкий мог только на наёмные полки фон Зальма. Посполитое рушение же как только они прибыли в местность, где взять было толком нечего, тут же начало роптать, несмотря на конфедерацию. Они стояли формально на своей земле, а потому даже силой отбирать провиант и фураж у местных не могли. Да и распискам Вейера никто не верил и не спешил обменивать на них последнее. Ведь после того как тут прошлись фуражиры Ежи Костки, тащившие всё в Мальборк, у окрестных крестьян и вправду осталось последнее. Забери это – и зиму никто не переживёт. Однако войско надо чем-то кормить, поэтому приходилось брать, чаще силой, и в этом люди Вейера ничем не отличались от курфюрстовых, поэтому ненавидели их одинаково. И вилы в спину могли получить и те, и другие.

– Как думаете, – спросил он у фон Зальма, – слухи о голоде в армии курфюрста правда или нас пытаются заманить в ловушку?

– Я считаю, – ответил оберст, – что если мы не атакуем как можно скорее, есть этот голод или же нет, то от нашего войска ничего не останется. Конфедераты готовы сражаться, требуют идти на Эльбинг и покарать предателей. Стоять здесь им уже невмоготу, как они сами говорят. Вы же принимали их депутации буквально два дня назад.

Принимал, конечно, и отлично помнил, как от просьб депутаты посполитого рушения переходили к требованиям. Скоро они, воспользовавшись своим право конфедератов воевать как им вздумается, самочинно двинут к Эльбингу, ведь в тех краях есть чем поживиться. А уж взять у тех, кто принёс присягу курфюрсту, отрекшись от короля польского, это ж самое милое дело.

– Как бы то ни было, – решил Вейер, – вы правы, фон Зальм, нам придётся атаковать. Отправьте людей к конфедератам, сообщите, что завтра мы выступаем к Мальборку, чтобы снять осаду. А после пойдём к Эльбингу, чтобы покарать его за предательство.

Он подумал немного и спросил:

– Ваши люди добрались до Мальборка водой? От них есть хоть какие-то вести?

– Если и добрались, – пожал плечами фон Зальм, – то обратно не вернулись, и мы не знаем, пойдёт ли на вылазку гарнизон одновременно с нашей атакой на тыл курфюрстовой армии.

Ещё и из-за этого медлил с атакой Вейер, понимая, что скоординировав действия с Ежи Косткой, он получит куда большие шансы на успех. Однако никто из тех, кого отправили по Ногату, на берегу которого стоил Мальборк, не вернулся обратно. Быть может, кому-то и посчастливилось пробраться в замок, вот только знать этого Вейер никак не мог. Придётся положиться на военную фортуну и ударить, а там уж как Господь рассудит. Выбора у него не осталось.