Текст книги "На Литовской земле (СИ)"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 39 страниц)

Унтера, командовавшие пехотой, были людьми действительно со стальными яйцами. Они не терялись в этом кровавом пороховом кошмаре, и продолжали командовать, заставляя выбранцов следовать примеру более опытных наёмных мушкетёров, переданных мне курфюрстом. Пришло время им сыграть свою роль.

Унтера орали команды, помогали самым нерасторопным, ставя их в общий строй. Позади шеренг опытных наёмников выбранцы с пищалями, которых сумели собрать после отступления, спешно заряжали их, готовясь дать ещё один залп. Но пока дело за немецкими мушкетёрами. И они отработали, что называется, на все деньги. Каждый потраченный на них курфюрстом медяк отработали, ничего не скажешь. За пушечным залпом, поддержанным пищальниками, выстрелили шеренги наёмных мушкетёров. Словно здоровенный кусок грубой дерюги рванули со всей силы, от души.

Даже там, где стояли мы с князем и гетманом, окружённые пахоликами, готовыми в любой момент сорваться с поручением, стало тяжеловато дышать от пороховой гари. Что же творилось сейчас на валах и в шанцах, куда несмотря на самый настоящий расстрел продолжали наступать коронные наёмники, такие же немцы, как те, кто сейчас оборонял их, представлять не хотелось.

Благодаря жесточайшей муштре выбранцы не слишком уступили наёмникам, когда дошло до перестроения, и по команде дали ещё один залп. Прямо в лица лезущим на валы врагам. Успевшие перезарядить свои пищали затинщики ждали пушкарей, чтобы снова выстрелить вместе с ними. Это усилит сокрушительную мощь общего залпа. Выбранцы же тем временем снова перестраивались, вперёд выходили ландскнехты с уже готовыми к стрельбе мушкетами.

Третий залп оказался самым сильным. Пушки, затинные пищали и мушкеты – смертоносное трио войны семнадцатого столетья пропели в унисон. Картечь и тяжёлые пули просто смели забравшихся на валы и лезущих в шанцы коронных ландскнехтов. Сколько их полегло в единый миг – бог весть. Но именно это сломило врага. Приступ захлебнулся, и вражеская пехота покатилась прочь от валов. Почти без порядка. Иные сбивались в кучки, отступали плечом к плечу, спиной вперёд, но куда больше было таких, кто бросал оружие и спешил покинуть поле боя до следующего залпа. А уж он-то не заставил себя ждать.

Воодушевлённые победой выбранцы под громкие крики и отборную ругань унтеров забрались на валы и пальнули в спину отступавшим ландскнехтам. Туда же выкатили лёгкие полевые орудия, с такими легко и пара человек управится, и пушкари принялись стрелять по сохранившим порядок кучкам вражеской пехоты. Они, понятное дело, отступали куда медленнее бегущих и мишень представляли собой почти идеальную. Тут даже не слишком опытные пушкари попадали не со второго-третьего, так с пятого раза.

Король на удивление остался спокоен. Александр Ходкевич ожидал от него чего угодно, но только не ледяного спокойствия. Его величество опустил зрительную трубу и сам отдал команду.

– Открыть огонь по валам и шанцам из всех орудий, – сказал он.

Ходкевич, быть может, и хотел бы возразить, но не стал. Много что мог сказать королю гетман польный, хотя бы и то, что наёмники после такого разорвут договор с его величеством, а пешие казаки, пускай из конфедератских хоругвей попросту разбегутся. После того, как по ним откроют огонь из пушек, все дружно позабудут по присяге на верность королю, которую давали, подписывая договор или вступая в хоругвь «народного авторамента».[1] За верность королю, тот платит собственной верностью, а какая уж тут верность, когда по тебе из пушек палят. Вот только понимал Ходкевич, несмотря на всё внешнее ледяное спокойствие, внутри его величество просто кипит от злости. И ему нужен лишь повод, чтобы сорвать её на ком бы то ни было.

Взревели пушки, обрушив на валы и шанцы настоящий ливень свинца. Сразу им ответили орудия мятежников. Началась перестрелка, как в самом начале дня. Столь же бесполезная, потому что тяжёлых пушек не было ни с одной ни с другой стороны, а из лёгких повредить валам и шанцам можно лишь про большой удаче.

Но хуже всего для коронного войска было то, что никто больше не следил за флангом, где ещё недавно татары угодили в ловушку со стальными рогульками. По самой бровке его, там где почти не было тех самых рогулек, одинаково страшных в не особо примятой траве и людям, и коням, двигались колонной в одного всадника шириной мятежные литовские конные хоругви. И возглавляли их вовсе не гусары, тех пока держали в резерве. Нет, впереди шли те, кого даже в самой Польше звали лёгкой гусарией, одетые в панцири, вооружённые татарскими луками, щитами, саблями и пиками, которые были немного короче и легче гусарских, либо рогатинами. Это были уроженцы Кавказских гор и предгорий. Пятигорцы. Давние союзники Литвы пришли на помощь поднявшему мятеж княжеству.

[1] Авторамент или Ауторамент (пол. Autorament, от лат. Auctoramentum – оплата фехтовальная) – вид найма войска в Речи Посполитой. В народный авторамент, то есть войска местной военной традиции, набирали по принципу товариществ. Завербованный товарищ приводил с собой почёт (почт, похолков, пахоликов), коней и челядь. Тактической единицей была хоругвь, которой командовал ротмистр и поручик, а товарищи выполняли роль подофицеров. Вооружение и одежда должно было отвечать требованиям, содержащимся в рекрутских письмах. В народный авторамент входили – гусария, панцерные, казацкая кавалерия, лисовчики, польские рейтары и драгуны, литовские татары и пятигорцы, польские, литовские и венгерские гайдуки и выбранцы.

* * *

Когда они появились под Вильно, причём сразу несколькими хоругвями, заняв серьёзный угол Заречья, нам едва не пришлось поднимать по тревоге всех людей каштеляна Иеронима Ходкевича. А с ними ещё пару надворных хоругвей Радзивиллов и Острожского – самых боеспособных в нашем войске. Однако вскоре выяснилось, что это не панцирные казаки, невесть как появившиеся в литовской столице, но пятигорцы, откликнувшиеся на наш призыв.

Они были не сильно лучше татар, говорили на своём наречии, и судя по всему не одном. Потому что зачастую пятигорцы и сами не понимали друг друга и искали среди своих того, кто помог бы им объясниться. Лишь военачальники и знать их умели говорить на понятном мне языке. Они и прибыли ко мне на Московский двор, дело было незадолго до сейма, когда я ещё не перебрался в княжеский дворец.

– Мы принесли присягу великому князю литовскому, – проговорил, конечно, с акцентом, но вполне разборчиво их предводитель, князь Куденет Тамбиев. – Жигимонт отверг этот титул и мы не откликнулись на его зов. Мы пришли к тебе, потому что пятигорцы всегда были союзниками Литвы. Литвы – не Польши!

Я принял их, накормил и одарил: саблями, луками, конями, чтобы все военачальники, прибывшие ко мне на Московский двор, ушли довольные. И вот теперь пятигорцы обрушились прямо на фланг окончательно расстроенной коронной пехоты.

* * *

Король Сигизмунд, можно сказать, спас наёмников, приказав стрелять изо всех пушек по валам и шанцам. Он не оставил нам шанса вывести свою пехоту в поле, чтобы окончательно добить врага, не дав ему собраться для нового удара. Но на это я не особо и рассчитывал, потому и приказал пятигорцам атаковать. Лишь эти непревзойдённые всадники, которые лучше всех в литовском, да и в коронном войске умели чувствовать своих коней, смогли провести их по самому краю густо засеянной железными рогульками ровной земли. Собрались для атаки и без команды обрушились на фланг коронной армии. С гиканьем и залихватским свистом.

Они стреляли из луков на скаку, кое-кто выхватывал пистолеты, чтобы пальнуть прямо в чьё-нибудь лицо – иначе вряд ли попадёшь. Но важнее всего сейчас были их копья. Не такие длинные и тяжёлые, как у гусар, однако для того, что нужно было проделать сейчас, именно такие подходили идеально. Пятигорцы-копейщики врезались в отступающих наёмников, не давая тем снова сбиваться в тесные группки, чтобы вместе дать отбой. Ландскнехты-пикинеры давно побросали свои пики: бежать с ней неудобно, и теперь отбиваться могли так же как мушкетёры тяжёлыми пехотными шпагами. Не лучшее оружие против одетого в стальной панцирь и вооружённого копьём пятигорца.

– Перенести огонь, – велел король, однако прежде чем пахолик отправился к пушкарям, чтобы передать его, в уздечку его коня вцепился стальной хваткой гетман Александр Ходкевич.

– Ваше величество, – вежливо, почти с мольбой в голосе произнёс он, – не делайте этого. Вы погубите солдат.

– Бежавших с поля боя трусов, – решительно возразил ему Сигизмунд, однако на приказе настаивать не стал.

– Солдат, которые обошлись казне очень дорого, – заявил Ходкевич. – Сейчас их избивают пятигорцы, но вы можете спасти их. Расстреляете из пушек, и лишитесь всех наёмников, что ещё готовы были бы пойти к вам на службу. Пойдёт слух, что вы расстреливаете солдат, чтобы не платить им, а как оно было на самом деле, никого волновать не будет. Ваше величество, отдайте приказ атаковать гусарам или панцирным казакам. Они справятся с пятигорцами и спасут наёмников.

– Пусть так, – кивнул король, не желавший принимать возражений Ходкевича. Однако как человек умный, король понимал, раз гетман польный просит его так страстно, значит, он прав. – Отдавайте приказ панцирным казакам и шляхетскому ополчению. Пускай эти предатели узнают цену своей измены.

Ходкевич только кивнул пахоликам, и те помчались к конным хоругвям панцирных казаков и шляхтичей.

Коронные конные хоругви ударили прямо через бегущую пехоту. Кому из ландскнехтов не повезло, того стоптали, иных плетьми побивали, чтоб под ногами у коней не путались. И как только началась схватка, что-то понять, глядя на неё с того расстояния, на котором стоял король со свитой, стало решительно невозможно. Вооружены и те и другие были примерно одинаково и оставалось только гадать, как они отличают своего от чужого в безумии конной схватки. Сверкали сабельные клинки, били копья, изредка то тут, то там показывалось облачко порохового дыма. Кто-то успевал буквально чудом перезарядиться или же приберегал оружие для верного выстрела в упор. Такого, что вполне может жизнь спасти.

Закрутилась безумная карусель конной рукопашной, и кто кого – понять было решительно невозможно.

– Места мало, – посетовал Ян Потоцкий. – Некуда гусарами ударить. А так бы давно уже рассеяли всех этих пятигорцев.

Братья Потоцкие вместе с молодым Станиславом, конечно же, находились при короле. Они привели свои хоругви конницы и пехоты, существенно пополнившие коронное войско, поэтому Яну Потоцкому его величество поручил командовать гусарами. Вот только, как справедливо заметил он сам, места для таранной атаки гусарии здесь не было. Московитский князь умело выбрал поле боя, ничего не скажешь.

И самое неприятное, что сюрпризы, которые он подготовил для коронного войска, ещё не закончились.

– Алла! Алла! – раздался знакомый всем в Диком поле и его окрестностях боевой клич. Липки, как все татары, буквально росли вместе со своими конями, для них пройти по бровке шириной в лошадиный круп – раз плюнуть, они и не такое вытворяют. Их спустили с поводка, словно свору диких псов, отдали приказ: «Рвать!», а они и рады стараться. Под зычные выкрики: «Алла! Алла!» и волчий вой, липки охватили с флангов пехоту и рубившихся с пятигорцами панцирных казаков вместе со шляхетским ополчением, и бешенная рубка завертелась с новой силой. Вот только теперь перевес в ней уже точно был на стороне мятежников.

– Шлите людей к Кантемиру, – тут же обернулся к Александру Ходкевичу король, как только услышал знакомые крики. – Пускай решит вопрос с этими предателями!

Ходкевич в этот раз сам не поехал. Опытный военачальник, он понимал, что татары служат лишь для отвода глаз, настоящий удар московитский князь ещё не нанёс. И каков он будет – пока непонятно, однако реагировать на него придётся быстро, а сделать это, находясь среди татар мурзы Кантемира гетман не сумеет.

– Пан Ян, – обратился он к Потоцкому, – ступайте к татарскому мурзе, пускай выполнит приказ короля. – И уже тише, так чтобы слышал лишь одни Потоцкий, добавил: – И пускай гусары ваши сидят в сёдлах. Что-то мне подсказывает – они очень скоро нам понадобятся.

Потоцкий не слишком любил татар, его земли находились близко от Дикого поля, и с ними он был знаком с юности и не понаслышке. Однако отказывать гетману польному не стал. Да и татары Кантемира, хотя и пострадали от рогулек и выстрелов литовских выбранцов, всё ещё представляли собой серьёзную силу.

– Мы напоим свои сабли их кровью! – пообещал сам мурза, который горел гневом и желанием оправдаться перед самим собой за позор бегства от жалких выбранцов.

Татары не заставили себя ждать. В третий раз над полем боя разнёсся их клич: «Алла! Алла!». Чамбулы Кан-Тимура ударили на липков, но те выдержали, и грандиозная кавалерийская рубка продолжилась. Достигнуть в ней решающего перевеса пока не удавалось ни одной стороне. Гибли люди, с криками падали кони. Ломались пятигорские копья, татарские булавы мозжили вражьи головы, сабли скрежетали по панцирям, звенели о шлемы, но куда чаще их клинки находили живую плоть и пускали кровь. Грандиозная, безумная конная схватка, из которой, казалось, живым не выйти никому. Люди и кони сталкивались, убивали друг друга, валили наземь, и всё лишь для того, чтоб спустя краткий миг схватиться снова. А потом и ещё раз, и ещё, и ещё… И так, пока смерть не настигнет тебя самого. Сабельным клинком, наконечником копья, булавой с ослиной челюстью или же редким пистолетным выстрелом прямо в лицо, от которого спасенья нет.

По весеннему времени пыли почти не было, и легко можно рассмотреть что там творится. Потому его величество не отрывался от зрительной трубы, наслаждаясь зрелищем конной рубки.

– Всё же сарматы, – проговорил он, не опуская трубу, – сарматы вы, никак иначе. Не в пешем строю, но только верхом победы добываете!

Сигизмунд верил, что победа будет за коронным войском. Верил всем сердцем. И вера его имела под собой веские основания. Коронные всадники и впрямь начали теснить мятежников прямо к опасно ровному куску земли, засеянному «чесноком».

– Сейчас, – приговаривал король. – Вот сейчас московитский мальчишка угодит в собственную западню. Он уже однажды недооценил польскую кавалерию, и теперь повторяет ошибку.

Вот только гетман польный Александр Ходкевич не был согласен с королём, хотя и помалкивал. Московитский князь не производил впечатление человека, который повторяет собственные ошибки. Потому и сидели в сёдлах гусары, готовые по первому же приказу ринуться в атаку.

И очень скоро возникла надобность именно в этом приказе.

* * *

В лагере мятежников запели трубы, забили барабаны. Да так громко, что слышно было даже сквозь грохот конной схватки, всё ещё кипевшей на фланге. Король тут же обернулся туда, и увидел, как из шанцев, через валы идёт масса пехоты. И это были вовсе не выбранцы. С отменной слаженностью шагали одетые в заграничные колеты ландскнехты и разноплемённые наёмники надворных хоругвей мятежных магнатов. Московский князь вытащил из рукава и разыграл ещё один козырь. И был это уж точно козырной туз.

– Проклятье! – выпалил Ходкевич. – Да это прусские ландскнехты! Ваше величество, посмотрите на знамёна. Это наёмники курфюрста, не иначе.

Вряд ли без ведома курфюрста Бранденбургского, регента Пруссии, к мятежникам на службу пошли бы наёмники. Тем более что сам ленник Речи Посполитой набирал войско, чтобы ударить по Литве, и тут вдруг такой поворот.

– Курфюрст предал нас, – мрачно заявил король. – Переметнулся на сторону мятежников, открыто принял их сторону. Эти люди там, – он махнул рукой на поле боя, которое медленно, но верно, словно отлично смазанная и отлаженная машина занимали наёмные полки, – вызов нашей власти над Пруссией и Бранденбургом. Пан гетман, – обратился к Ходкевичу король, – велите атаковать гусарам. Пан Ян, – теперь уже Потоцкому, – пришёл час вашей славы. Покарайте этих изменников.

Ян Потоцкий, хотя и немолод давно уже, и прошёл тяжкий, бесславный Московский поход, а всё равно рад был тряхнуть стариной, и сам, вместе с братом повёл в атаку гусарские хоругви.

– Я соберу пехоту, – успел сказать ему перед тем, как Потоцкий отправился к гусарам, гетман, – всех, кого смогу. Они поддержат вашу атаку.

– Благодарю, пан гетман, – кивнул тот, однако в душе был уверен, поддержка его гусарам не понадобится. Кто сможет остановить их?

Сотни лучших всадников Европы, если не всего мира, двинулись в атаку на ровные квадраты вражеской пехоты. Ландскнехты не дрогнули при их появлении на поле боя. Подчиняясь командам офицеров и унтеров, они продолжали мерно шагать. У мушкетёров горели огоньки на фитилях, лишь прикажи – и тут же сотни мушкетов плюнут во врага свинцом. Расчёты катили лёгкие пушки прямо между ротами пикинеров, чтобы выдвинуть их на позиции, быстро зарядить и пальнуть прямо по скачущим всадникам. Даже лёгонькое полуфунтовое ядро может натворить много бед в плотном строю конницы. А гусары скачут колено к колену, между всадниками негде ладонь просунуть. Они ударят как единое целое, общей массой людей и коней. И выдержать их таранный удар сможет далеко не всякийполк даже самых опытных наёмников.

Легко обойдя конную рубку, кипевшую на фланге, гусарские хоругви по команде перешли на галоп. Опустились длинные, украшенные флажками пики, сверкнули на солнце клинки концежей. Перья загудели, пугая неопытных, ещё ни разу не ведавших гусарской атаки, солдат. Вот только таких среди наёмников не нашлось.

Если гусарский натиск был диким порывом, скачкой сотен коней, то ему противостояла настоящая военная машина. Всё в пехотном строю делалось по команде. Стоило гусарам пустить коней в галоп, как тут же пешие полки остановились, однако никто не спешил упирать пики в землю, выставляя их под углом, так что наконечник оказывался почти напротив конской груди. Перед пикинерами с флангов бегом выбежали мушкетёры, стремительно выстроившись в три шеренги. Унтерам, казалось, даже командовать не было нужды. Все и без их команд знали, что им надо делать.

Залп! И полетели на землю гусары, сражённые тяжёлыми мушкетными пулями. Валятся через голову кони, роняя всадников. Однако строй настолько плотный, что потери почти незаметны, да и не так уж много гусар гибнет. На раны же ни люди, ни скакуны не обращают внимания. Мушкетёры первой шеренги поспешили убраться прочь, уступая товарищам.

Залп! Теперь дистанция куда ближе, и жертв больше. Падают из сёдел гусары, трещат длинные копья, ломаются красивые крылья, закреплённые на задней луке седла, а когда и прямо на кирасе. Валятся сражённые пулями кони, крича почти по-человечески, ведь у боли один голос. Но хоругви несутся вперёд, плотным, колено к колену, строем. И кажется ничто в мире не способно остановить их чудовищный натиск. Мушкетёры сразу после залпа бегут прочь, чтобы успела отстреляться и третья шеренга.

Залп! Почти в упор. Кажется, ещё мгновение, и мушкетёров последней шеренги нанижут на гусарские копья. Однако они успевают выстрелить. Пули пробивают прочные доспехи – на таком расстоянии ничто не спасёт от доброй унции[1] свинца. Кони, получившие ранение, взвиваются на дыбы, и далеко не все всадники справляются с ними. Иные летят под ноги, успевая лишь помолиться. Пережить падение и схватку вряд ли кому-то из них будет суждено.

Дав залп, мушкетёры валятся ничком на землю, сбежать у них шансов уже нет. Но прямо над их головами тут же вырастает настоящий частокол длинных пик. Их острия направлены в грудь и морду лошадям, и даже направляемые железной рукой опытных наездников, скакуны далеко не всегда кидаются на строй пикинеров.

Гусары наносят-таки свой знаменитый таранный удар. Трещат пехотные пики и гусарские копья, без жалости разят концежи. Однако все пехотные полки выдерживают первый, самый страшный натиск польских гусар. Гусарские копья были по большей части сломаны, многие из пикинеров первых шеренг пали от них, не спасли даже доспехи – от тяжёлого наконечникам не спасёт и самая прочная кираса. Но погибших быстро заменили, и строй сомкнулся, не давая гусарам прорваться. В ход пошли длинные концежи, которыми так удобно орудовать с седла. Гусары доставали ими пикинеров, те могли лишь молиться, потому что бросить пику, значит, развалить всё построение, а это верная гибель для всех. Вот и стояли под ударами концежей прусские и прочие пешие наёмники, опытные ветераны, на чьих телах можно прочесть целую летопись сражений, изображённых шрамами от колотых, резаных, рубленых и стреляных ран. Они умели держать строй, и сейчас показали своё умение.

Запели рожки, и гусарские хоругви подались назад. Не сумев сломить первым натиском вражескую пехоту, Потоцкий приказал отъехать на сотню шагов для нового удара. Можно было бы и вернуться в лагерь за новыми копьями, да время дорого. Король такого промедления явно не одобрит. Придётся сразу бить в концежи.

– Гусария, – проехал он перед строем хоругвей, – враг отбил наш первый натиск, но это ничего не значит. Покажите этим топтунам, чего они стоят против нас! Вперёд! – Он указал на перестраивающихся и готовящихся принять новый удар наёмников булавой. – Стопчите их! Вперёд, гусария!

– Виват, пан Ян Потоцкий! – первым подхватил молодой Станислав, родич Яна и Якуба. – Re vera, стопчем их!

И снова сотни всадников ринулись в атаку. Вот только на сей раз противник встретил их куда серьёзней. Между пехотных полков катились лёгкие орудия, пока гусары отступали, собирались и готовились к новому натиску, их выкатили вперёд. Несколько десятков заряженных, готовых к залпу лёгких пушек. На картечь размениваться не стали, против закованных в сталь всадников она не так уж хороша: лучше палить ядрами – они уж точно верная смерть что гусару, что его коню. Мушкетёры спешно выстроились в три шеренги, но теперь в последней стояли где по четверо, а где по десятку солдат с чугунными шарами и фитилями в руках.

Гранаты – оружие известное очень давно, вот только сегодня их едва ли не впервые решили применить в полевом сражении. По совету московского князя, ставшего великим князем Литовским. Прежде гранаты применялись при осаде и обороне крепостей да при абордажах на море, их запасли в превеликом количестве для отражения атак на валы. Однако атаку пехоты удалось отбить и без них, и теперь наёмные пехотинцы должны были отработать в боевых условиях то, что делали пока только на тренировках.

Снова гремят два подряд залпа, валятся, но рвутся вперёд гусары через пушечный и мушкетный огонь. Их натиск не остановить ни пулям, ни ядрам, несмотря на то, что куда больше всадников валится на землю, куда больше коней кричит от боли с переломанными ногами. Гусары рвутся вперёд, словно стая волков, и стальные зубы-концежи хотят отведать вражьей крови, посчитаться за недавний провал, показать немчуре, чего стоят знаменитые на весь мир польские крылатые гусары. Лучшая кавалерия Европы!

Третий залп мушкетёров, ударивший в упор буквально смел с сёдел скакавших в первом ряду. Теперь наёмникам не приходилось опасаться гусарских копий, их у врага не осталось. Но куда хуже оказались взрывы гранат. Чугунные обломки убивали и калечили сразу нескольких человек, кому-то отрывало руки, кто-то вовсе лишался головы. Лошади, получив ранения раскалёнными осколками чугуна, вопили от боли, бились обезумев, и далеко не всегда у наездников получалось справиться со своими скакунами.

Но несмотря на это, снова в ход пошли концежи. Гусары в ярости посылали коней прямо на пики. Концежи наносили страшные удары, от которых далеко не всегда спасали доспехи пехотинцев. И всё больше пикинеров валились на землю. Гусары же рвались и рвались вперёд, буквально промалываясь через густой, ощетинившийся пиками строй.

И уже далеко не такими прочными казались стальные квадраты пикинерских полков. Не было их прежней незыблемости. Ряды и шеренги словно сотрясались в корчах, ходили ходуном. Кажется ещё немного, ещё одно маленькое усилие, и они дрогнут, побегут, ломая строй, и вот тогда-то гусарам будет настоящее раздолье. Знай рази с седла бегущих, закрывающих голову, сдающихся. Никому никакой пощады. Такой приказ отдал им король. И они с удовольствием готовы были его выполнить.

– Вот, пан Александр! – выкрикнул король. – Гусары сказали своё слово!

Александр Ходкевич и сам был рад тому, что гусарские хоругви сумели если не сразу стоптать врага, то уж точно нанести ему тяжкий урон. Сейчас вражеские пехотные полки были на грани поражения. Гусары глубоко врезались в их построение и продолжали теснить обратно к валам. Сейчас бы отправить им на помощь хоть кого-нибудь, но у гетмана польного не было ни единой хоругви в резерве. Все сейчас дрались на поле. Либо в безумной, не затихающей кавалерийской рубке на фланге, либо с вражеской пехотой в центре.

А вот у врага кавалерийский резерв ещё был. И это решило исход битвы.

[1] 1 унция равна 28.3 грамма, вес мушкетной пули в среднем 30,93 грамма

* * *

Через шанцы были перекинуты заранее сбитые из толстых досок настилы, по которым легко могли пройти всадники. Тем более что это были далеко не гусары, хотя и тоже до известной степени одетые в броню. Рейтары и конные аркебузиры под командованием полковника Козигловы быстро вышли по доскам на поле боя и обрушились прямиком на фланг и тыл дравшихся с пехотой гусар.

Потоцкий вовремя заметил их, и даже дал приказ отступать, чтобы перестроиться для отражения новой атаки. Вот только слишком сильный натиск разъярённых потерями гусар сгубил их. Они просто не успевали, а когда и вовсе не имели возможности вырваться из плотных пехотных построений. Потеряв напор, они дрались в окружении, разя вокруг себя концежами, но вырваться им уже не давали. Стаскивали с сёдел и убивали. Одного за другим.

Многие однако сумели-таки прорваться, даже повернулись к новой опасности. Но слишком поздно. Слитный залп успевших кое-где вернуться на позиции мушкетёров (всё же немцы были отменными солдатами и с их пехотой мало кто мог соревноваться в скорости выполнения команд) и рейтар с конными аркебузирами, стоил жизни многим гусарам. Их порубленные, простреленные уже местами доспехи не выдержали ещё и этого залпа. Однако стоять на месте гусары не стали. Чудом выжившие Потоцкие, Ян с Якубом и молодой Станислав, повели потрёпанные, но всё ещё опасные для врага хоругви в контратаку.

– Ваше величество, – заявил Ходкевич, – вам нужно уходить. Сражение проиграно.

– Что вы мелете, гетман, – обратил на него пылающий взор король. – Мы одерживаем верх всюду. Ещё немного…

– Ещё немного, – осмелился перебить его Александр Ходкевич, – и наши силы закончатся. Я собрал разбежавшуюся пехоту и сейчас двину её на помощь гусарам в центре. Тогда возможно они ещё смогут вырваться из ловушки, но пехоту мы потеряем почти всю. Однако, как вы верно сказали, мы, поляки, потомки сарматов, – сам Ходкевич, как литовец считал себя и свой род потомками древних римлян, однако сейчас это к делу не относилось, – и наша главная сила – это кавалерия. Необходимо спасти её даже ценой всей пехоты, наёмной и выбранецкой, не важно. Сохраним кавалерию, у нас останется войско, которое завтра сможет победить.

– И что вы предлагаете, пан гетман? – осторожно, сдерживая собственный гнев, поинтересовался его величество.

– Бросить в атаку пехоту, – повторил Ходкевич, – и выводить из боя кавалерию. Это касается не только гусар, но и дерущихся на фланге панцирных казаков вместе со шляхетским ополчением.

О татарах он ничего говорить не стал. Отступать с поля они умеют очень хорошо.

– Нам не победить сегодня, – решительно заявил гетман, – но если сохраним войско, сумеем победить завтра, ваше величество.

– Командуйте, пан гетман, – отмахнулся Сигизмунд, и направил коня прочь. За ним поспешила свита слуг и прихлебателей.

Ходкевич же с лёгким сердцем принялся рассылать пахоликов к хоругвям.

* * *

Я опустил зрительную трубу. Смотреть больше не на что. Победа за нами, хотя битва, уверен, продлится ещё несколько часов. Коронное войско не разбито, не разгромлено. Александр Ходкевич, жертвуя пехотой, которую подставил под удар, чтобы прикрыть отступление гусар, вывел из боя лучшую кавалерию. Польские гусары снова подтвердили свою славу и не дали загнать себя в ловушку. Слишком много их вырвалось из строя пикинеров, слишком многие уходили теперь от рейтар и конных аркебузиров, вынужденных отвлекаться на спешно собранную, но дравшуюся отчаянно наёмную пехоту коронного войска. Пятигорцы с татарами на фланге были только рады отступлению вражеских хоругвей. Там бой складывался не в нашу пользу, и если бы не победа в центре, пятигорцев с липками скорее всего вытеснили бы прямо на густо засеянную железными рогульками полосу ровной земли. Там бы им смерть и пришла, чего я допустить никак не мог. Но так или иначе, а союзники были спасены, и вражеская кавалерия спешно покидала поле боя.

Снова заговорили пушки, прикрывая отступление коронного войска. И я отдал приказ нам тоже отступить, чтобы не гробить людей зря под вражескими ядрами. Вскоре врагу ответили наши орудия, заставив большую часть польских пушек замолчать. Так за час до заката над полем боя воцарилась тишина.

Жестокая бойня под Белостоком, стоившая жизней многим и многим, завершилась по сути ничем. И мне это совершенно не нравилось. Не такой победы я ждал, однако тут уж как Господь рассудил. Придётся ещё повоевать с Жигимонтом.