Текст книги "На Литовской земле (СИ)"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 39 страниц)

– Гетман не возьмёт город, – заявил Острожский. – Пехоты не хватит. Говорят, в первых рядах пошли те, кого я отпустил со службы, но их слишком мало. Дерутся они отчаянно, пытаются доказать свою верность королю, но и этого мало. В городе нет толку от выучки ландскнехтов, а шляхту Станкевич бросил через мост верхами.

И это было большой ошибкой лидера конфедератов. Я знал, что далеко не все пошли за Острожским, когда тот объявил, что приносит присягу мне, как великому князю Литовскому. И теперь хоругви покинувших его офицеров влились в войско Жолкевского, но сами по себе, образовав столь любимую поляками, да и литовцами тоже, конфедерацию. Вроде бы воюют вместе, но как будто бы врозь, сами решают каким приказам гетмана следовать, а каким – нет. Но и денег за свою службу конфедераты не требовали, потому что как только ты получаешь от короля звонкое золотишко или серебро, тут же становишься его солдатом и гетман уже имеет полное право вздёрнуть тебя за невыполнение приказа. Такие вот сложные и совершенно непонятные ни мне, ни тому, что осталось от князя Скопина, принципы воинской службы.

– Это вполне очевидно, – согласился с ним Кшиштоф Радзивилл-Сиротка. – Станкевич стар и думает, что конница, ворвавшись в город, может взять его сходу – на копьё, как он привык. Но времена изменились, и это стоило ему конных хоругвей.

Панцирные казаки лишь на первых порах смогли смять отступающих ландскнехтов, однако те проявили стойкость и закрепились на узких улочках. Там всадникам оказалось не развернуться, а засевшие в домах мушкетёры из тех же наёмничьих баталий почти безнаказанно расстреливали их из окон. Полковник Станкевич быстро понял, что попусту теряет людей и вернулся обратно на берег Немана прикрывать оставшимися ландскнехтами и казаками переправу. А через мост уже браво маршировали новые наёмники и гайдуки из армии Жолкевского.

Бой на улицах закипел с новой силой и жестокостью. Я не видел его, и мог судить лишь по коротким докладам вестовых да звукам, что доносились до нас. Дрались за каждый дом, за каждую улочку и переулок. Любой лабаз на берегу Немана мог встретить слитным залпом засевших внутри мушкетёров или гайдуков. Из любой, самой неказистой халупы-развалюхи могли выскочить казаки или шляхтичи, выпалить из пистолетов и тут же кинуться в сабли. Резались жестоко, не щадили друг друга и не пытались сдаваться в плен, да и бежать часто бывало просто некуда. Только прижаться спиной к стене и постараться подороже продать свою жизнь.

Наверное, что-то такое творилось в Сталинграде, подумалось мне, когда я слушал очередной доклад. Просьбу о помощи от очередного хорунжего я отклонил, даже не удосужившись узнать кто и откуда просит.

– Резервы нам будут нужны, – выдал я привычную фразу. – Держитесь.

Пахолик злобно зыркнул на меня, кажется хотел ещё под ноги сплюнуть, но не решился. Всё же кроме меня тут ещё вполне представительное общество собралось – одних князей три штуки. Поэтому он поспешил вернуться в Гродно, к своему командиру, неся весть, что подкреплений не будет и надо держаться. Как будто они там и без меня не знают, что надо.

В очередной раз я стиснул рукоять палаша. Безумно хотелось как при Клушине кинуть коня в атаку и крушить врага, не думая ни о чём. Но надо стоять тут и ждать очередных докладов, чтобы снова отказать в подкреплении кому-то, кто дерётся сейчас на улицах Гродно, не щадя живота своего. Не нравится мне такая война. Совсем не нравится.

И тут к нам примчался гонец, которого просто никто не ждал. Он был верхом и гнал спотыкавшуюся лошадь, нахлёстывая её плетью и раня бока нечастного животного шпорами. Он едва не свалился с седла, остановленный бдительной охраной. Однако разобравшись, его проводили к нам.

В гонце легко было узнать лисовчика или конного казака из дальних разъездов. Он оказался именно лисовчиком, о чём тут же сообщил нам.

– Конного полка пана Александра Лисовского я, – сиплым, несмотря на выпитые едва ли не залпом полкварты водки, переданные кем-то их наших верных стражей, голосом сообщил он. – Вишневецкий переправился через Неман выше по течению. Он ведёт сюда гусарию и панцирных казаков.

– Вот теперь понятно, – совершенно спокойно кивнул Острожский, – отчего гетман продолжает связывать нас боем, а не отступил от города, как стоило бы.

[1]«Земляная пушка» – это камнеметный фугас, который использовали как вынужденную меру при нехватке артиллерийских орудий и больших запасах взрывчатых веществ. Конструкция: в твёрдом грунте по направлению к цели выкапывали под углом большую яму цилиндрической формы. На дне ямы делали небольшое углубление меньшего диаметра, которое играло роль пороховой камеры. Стенки ямы и камеры обкладывали досками, скреплёнными между собой верёвками и обручами. В камеру засыпали порох, накрывали деревянным щитом. От камеры протягивали наружу длинный фитиль. На щит клали гранаты и разных размеров камни общей массой до 375 кг

[2]Серпентин (змеевик) – S-образная деталь фитильного замка мушкета, которая в примитивном варианте выполняла функции курка и спускового рычага

* * *

Вишневецкий вёл всадников прямо на расположившихся неподалёку от стен Гродно бунтовщиков. Стоит отдать им должное – глупцами мятежники не были, и конницу на узкие улочки не погнали. Да и странно было бы ожидать подобной ошибки от гетмана Ходкевича и о московитском князе, на которого магнаты нацепили великокняжескую корону, Вишневецкий знал не понаслышке. Под стенами монастыря схизматиков, который так и не смог взять прославленный Ян Пётр Сапега, он столкнулся с этим выскочкой и едва тогда ноги унёс. Теперь же появился шанс поквитаться с московским сопляком и заодно спросить с него за все унижения, которым подверг его в плену старший родич князя, нынешний царь Василий.

Переправиться удалось легко и быстро. Вишневецкий рискнул и не прогадал. Конные черкасы разведали для него путь по льду через Неман и заодно пограбили деревню Гожу, что стояла на правом берегу. Чья она и присягнули местные королю польскому черкасам было наплевать. По приказу Вишневецкого они согнали кметов, заставив тех настелить по льду гать из брёвен и хвороста, по которой перевели боевых коней и прошли гусары. Панцирные казаки прошли на ездовых меринах прямо по льду, тот был достаточно прочным для этого. Это гусары без нужды никогда бы не стали так рисковать даже сидя в сёдлах не боевых коней, а панцирники вполне, они не могли позволить себе гусарской спеси. И родом похудее да и от денег, что платит король, зависят куда сильнее гусар.

И вот теперь конное войско польного гетмана оказалось в тылу мятежников, что практически обеспечивало коронной армии победу. Как ни крути, а несмотря на все поражения, Жолкевский оставалась отменным воякой, и своё дело знал крепко. Вишневецкому теперь осталось лишь ударить по ничего не ожидающим мятежникам да пожать все причитающиеся ему как победителю лавры. Никто уже и не вспомнит о плане, если правильно подать случившееся в Варшаве. А поражения Жолкевского сильно пригасили его звезду, тем более и король его не особо любит. Ну а раз чья-то звезда закатывается, то на её место должна взойти новая, и отчего бы ей не стать Вишневецкому. Князь Константин Константинович считал себя более чем достойным булавы не польного, но великого гетмана коронного.

Дело за малым, разгромить бунтовщиков ударом кавалерии с тыла. Казалось бы, ничего сложного. Ведь конница у поляков намного лучше, что панцирная, что особенно гусария. Ведь о литовских гусарах в коронной армии гуляли шуточки, будто они кто приходит на службу с целой толпой слуг, а кто, наоборот, в дрянном доспехе времён короля Стефана, в каком ещё отец или дед его под Псков ходили, да с кривым копьём, да на единственном коне, на какого польский гусар и глянуть бы не захотел. Виданое ли дело, гусару в бой идти верхом на мерине!

Нет, польный гетман был уверен, что победа уже у него в кармане и примерял в мыслях по руке булаву Жолкевского. Да русское воеводство, как думал он тогда, было уже его. Король не пожалеет отдать его Вишневецкому, ведь сразу ясно, что тот сумеет не только удержать эти неспокойные земли, но и приведёт оттуда в коронную армия для похода на Москву, которым несмотря ни на что грезит Сигизмунд, достаточно серьёзные войска.

Вот только черкасы не стали говорить польному гетману, что в деревеньке Гожа, куда они ворвались по льду, их встретил небольшой отряд лисовчиков. Те тоже были не прочь поживиться за счёт кметов да потискать девиц, хотя и без обычного для них насилия. Так, ежели та сама не прочь будет за бусы там или ещё какую безделку до каких кметки зело падки. Рубка вышла короткой, но жестокой. Лисовчики даже на коней заскочить не успели, когда по льду промчалась неполная черкасская хоругвь. Их рубили с седла, жестоко, без пощады, зная уже с кем имеют дело. И лишь один сумел вырваться. Подскочив прямо под казачью саблю, он сунул казаку заряженный пистолет под рёбра и выстрелил в упор. Когда же убитый черкас обмяк, лисовчик выдернул его из седла и сам вскочил на его место. В ольстрах у казака была пара заряженных пистолетов, и бегущий лисовчик выпалил из обоих по очереди, сразив одного из преследователей. Кинув коня в галоп, не щадя бедное животное, нахлёстывая его плетью и терзая бока шпорами, лисовчик сумел оторваться от черкасов. Да те и не рискнули далеко отходить от деревни, а ну как нарвёшься на отряд посильнее, и тогда плакала переправа. А этот пускай бежит, теперь уже с ним ничего не поделаешь. Но и докладывать гетману о том, что одному из лисовчиков удалось бежать, черкасский хорунжий не стал – зачем нарываться лишний раз. Пан гетман польный славен был отнюдь не кротким нравом. Может бы с досады и булавой приголубить, а голова-то не казённая, своя, зачем её подставлять под гетманский гнев. Пускай и вполне заслуженный.

Так и вышло, что Вишневецкий не знал о том, что его появление в тылу не станет для врага неожиданностью. И более того мятежники уже готовятся принять его удар и даже нанести ответный. Собственной, собранной в кулак, кавалерией.

* * *

В первый ряд гусарской хоругви я не полез. Нечего мне там делать. Обращаться с копьём так же ловко, как гусары, я просто не умел. И мышечная память тут никак помочь не могла, потому что не было её. Давно уже не сражаются у нас таким манером, предпочитая стрелять из лука, а после бить в сабли. Не было нужды Русскому царству в кованых ратях, главным врагом надолго стали степняки, за которыми с копьём не набегаешься. Первые же два ряда выстроившейся хоругви держали в руках длинные пики. Возглавить атаку должен Ян Ежи Радзивилл, старший сын князя Сиротки, а вот корпулентный Кшиштоф-младший, уступивший мне один из своих гусарских доспехов, находился рядом со мной, хотя душой наверное и он рвался в первый ряд. Однако наказ от старшего брата и дядюшки был строгий, приглядывать за мной и не дать выбить меня из седла, и ослушаться их Кшиштоф не посмел бы. Слишком велик авторитет двух старших представителей рода.

Вообще, меня конечно же не хотели пускать в бой. Однако я сумел отстоять своё право драться с врагом лично, несмотря на все возражения Радзивиллов и Ходкевича. А вот князь Острожский до последнего молчал, и в самом конце неожиданно поддержал меня.

– Всё вы верно говорите, панове, – кивнул седой головой князь, – да только надобно нам показать отличие литовской армии от польской. Жолкевский пускай с холма командует, нам же всем следует самим драться.

– Вам-то куда, Иван Константинович, – рассмеялся Януш Радзивилл. – Прошли наши годы, поздно нам самим в драку кидаться. Надо молодым, вроде Яна Ежи да Кшиштофа дорогу уступать. Им славу ратную в копьём да концежом стяжать.

– А я ведь моложе Кшиштофа, – решительно заявил я, – на десять лет, а Яна Ежи старше лишь на два года. Нельзя мне торчать здесь, когда нам к тыл готовится ударить вражеская конница. Моё место на поле брани.

– Шальная пуля, – принялся перечислять князь Сиротка, – сабельный удар, вражье копьё. Всё это может оборвать вашу жизнь, Михаил Васильич, а без вас нашему делу придётся туго.

Конечно, без компромиссной фигуры, которая устраивает всех, вы быстро перессоритесь, вельможные паны, и конец всему мятежу. Тут же может начаться соревнование, кто скорее в Варшаву с повинной головой примчится. Но разума понимать это, хватает у всех, потому меня так страстно отговаривают от решения идти в бой самому.

– Конь переступит неудачно, – пожал плечами я, – и я вывалюсь из седла и сверну себе шею. Если Господь, – я широко по православному перекрестился, – не попустит, выйду живым из боя. А нет, так на всё воля Его.

Против Господа у магнатов аргументов на нашлось, однако ко мне приставили Кшиштофа Радзивилла с тем самым наказом беречь меня как зеницу ока.

И вот я сидел верхом в третьем ряду построения гусар. Впереди занял позицию молодой Ян Ежи, чрезвычайно гордый тем, что ему вести в бой лучшую ударную хоругвь. На правом фланге конной баталии заняли позиции рейтары из надворной хоругви князя Радзивилла-Сиротки под предводительством здоровяка Козигловы. Тот сидел на могучем мерине таких статей, что иначе как тяжеловозом и не назовёшь. Им самое место в первых рядах гусарской хоругви, рейтарам всё же нужна скорость, их жизнь чаще зависит от манёвра, нежели от таранного удара. Однако прямо сейчас ничего менять уже не стоит, тем более что рейтары уважали своего дубоголового командира и готовы были идти за ним хотя бы и на гусар. Левый фланг прикрывали всадники, что должны стать нашим тузом в рукаве. Конных аркебузиров из самых метких шляхтичей посполитого рушения, что явились по нашему зову в Вильно, мы ещё ни разу в дело не пускали. Их обстрел станет пренеприятным сюрпризом даже для гусар. Ведь и самый прочный доспех не остановит пулю из аркебузы, а если она и не пробьёт его сталь, то всаднику внутри него всё равно мало не покажется. Ну а в тылу для прикрытия собрали всех оставшихся всадников литовского шляхетского ополчения. Эти не сильно от нашей поместной конницы отличаются – поставь рядом и не поймёшь где кто. Те же тегиляи, редкие кольчуги да панцири, бумажные, а у кого и обычные шапки вместо шлемов. Да и вооружены так же – сабля да саадак, редко у кого ольстра хотя бы с одним пистолетом при седле. Ну а тех, кто из аркебузы стрелять умеет, да ещё и сама она у него есть, всех скопом поверстали в конные аркебузиры. Там от них куда больше пользы будет.

Врага ещё не было видно, но мы уже выстроились и ждали его. Наверное, то, что наша конная баталия стоит в полном порядка, готовая не просто к отражению вражеского нападения, но и к контратаке, станет первым из череды крайне неприятных для коронных войск сюрпризов. И очень надеюсь, что благодаря им, мы сумеем переломить ход боя. Потому я смотрел на красу и гордость нашей кавалерии – крылатых гусар, и понимал, их слишком мало, чтобы одним своим натиском сломить врага. Да и вооружены они были хуже польских. Лучшие доспехи, конечно, у тех, кто стоит в первом ряду, но таких набралось только на один этот ряд. За ними уже у многих из защиты только нагрудник, а под ним панцирь, а то и вовсе простая кольчуга. Стальные шлемы тоже далеко не у всех и даже в первом рядом с крепкими шишаками, оснащёнными «рачьим хвостом» для защиты шеи или наносником или украшенных стальными крылышками, как у Игоря Петренко в роли Ондрия в фильме «Тарас Бульба», простые венгерские гельметы, как их здесь называли, или капалины, похожие на английскую каску времён Первой Мировой только поля пошире. Второй и дальше ряды красовались меховыми шапками, бумажных, как наша поместная конница литовцы не носили, видимо, считали ниже своего достоинства, а зря. Хотя кое у кого под меховыми шапками скрывались стальные шлемы, которые называют черепниками,[1] он даёт хоть какую-то защиту, хотя от хорошего удара палашом или тем же чеканом-наджаком вряд ли спасёт. Мы с Кшиштофом Радзивиллом в третьем ряду смотрелись странно в наших отличных доспехах, какими мало кто из гусар первого ряда похвастаться может.

И вот враг появился. Конница поляков шла неспешно, некуда им торопиться. Скорость наберут прямо перед ударом, как это было при Клушине, под Смоленском и в Коломенском. В центре несколько гусарских хоругвей, и даже с такого расстояния видно, насколько лучше они вооружены, насколько лучше у них кони, насколько лучше выучка. Они шли плотным строем, колено к колену, подняв копья, готовые к атаке по первой команде. Фланги прикрывали панцирные казаки, ну а с тылу, как у нас, скакали всадники шляхетского ополчения. Впереди же неслись разъезды татар и конных казаков, опережавшие вражеское войско. Они-то сразу донесли, что мы готовы к бою, и потому, как только татары с казаками повернули назад, Ян Ежи Радзивилл махнул наджаком, которым пользовался вместо гетманской булавы, и вся наша конная баталия двинулась вперёд. Навстречу врагу.

Пустив коня шагом, я снова ощутил ставший уже почти привычным дискомфорт. Конечно, доспех корпулентного Кшиштофа Радзивилла подогнали мне по фигуре ещё в Вильно и сидел он идеально, но я (а точнее князь Скопин) не привык носить кирасу, он куда уверенней чувствовал себя в панцире или тяжёлом юшмане. Однако тут никуда не денешься, надо соответствовать. Внешний вид, несмотря на отказ от всего польского, должен быть таким, какого ожидают от великого князя, а потому пришлось ещё перед выступлением из Вильно рядиться в натурального гусара. Даже пару крыльев к седлу приторочил, куда деваться. В таком виде гарцевал я перед войсками, когда они выходили из Вильно, в таком же, сейчас пойду в бой.

А ещё, как всегда от нервного напряжения, страшно зачесались усы, и я расправил их подсмотренным у Кшиштофа движением. Ни я сам, ни князь Скопин никогда ни усов ни бороды не носили, однако сейчас пришлось. О чём мне тактично сообщил Лев Сапега через пару дней после прибытия Острожского, когда стало ясно, война не просто неизбежна, она уже началась.

– Михал Васильич, – видимо, обсуждать такие вещи, как растительность на лице, было не в правилах хорошего тона, и потому канцлер волновался и терял одну букву из моего имени, называя на польский манер, – вам бы усы отрастить. Для солидности.

– Я и у себя-то без них и без бороды обхожусь, – пожал тогда плечами я. – Оно только говорится, что со скоблёным рылом ходить не след, а мне так привычней.

Я провёл пальцами по свежевыбритому подбородку.

– В Московии оно, конечно, может и так, – кивнул Сапега, стараясь говорить как можно деликатней, однако, как видно, в таком вопросе даже его талант опытного дипломата пасовал, – но у нас, в Литве, пан без усов воспринимается или как мальчишка, которому ещё рано бриться, чего о вас не скажешь, или как… – Тут он сделал паузу, а после и вовсе ушёл в сторону. – Вы только за палаш не хватайтесь, Михал Васильич, ибо то, о чём скажу я, есть мерзость, но, увы, она проникла и к нам, в Литву… – Он снова сделал паузу, и хотя я уже подозревал о чём пойдёт речь, однако пальцы тогда сами собой сжались на рукояти палаша. – Так вот, либо юнец безусым может быть, либо содомит. О вас в Варшаве уже ходят хулительные листки, а по приказу короля или епископа Гембицкого, не иначе, пущен слух о том, отчего вы бреетесь. Я понимаю, что это мерзость, – повторил он, видя, как я побледнел, – однако без усов настоящему шляхтичу никак не обойтись.

Наверное, настолько сильно я разозлился лишь при встрече с Лисовским, но как и в тот раз, ничего поделать не мог. Пришлось соответствовать. Тем более что усы отросли у меня просто шикарные, многим природным поляками на зависть. И глядя на себя иногда, я то и дело думал про себя: ну прямо Будённый, Семён Михалыч, да и только. И подкручивал усы посмотренным у Кшиштофа Радзивилла-младшего движением. Одно только раздражает, как начинаю волноваться, усы тут же принимаются жутко чесаться, вот как перед атакой.

А две конных баталии тем временем неспешно шли навстречу друг другу. До сшибки оставались считанные минуты.

Я почти не слышал команд, выполнял их вместе с остальными. Пришпорил коня, посылая его размашистой рысью. Вынул из ножен палаш, привычным движением положив длинный клинок на плечо. Я снова вооружился клушинским трофеем – длинным и тяжёлым, удобным в конной рубке. Царёв подарок в Вильно остался, нечего его на эту войну таскать, так я решил. Не было со мной рядом и верного Зенбулатова с отрядом дворян, не обучены они гусарскому бою, а главное доспехов для такого боя на всех не нашлось бы. Поэтому крещённый татарин, сверкая очами и натурально скрипя зубами, оставил меня на попечение Кшиштофа Радзивилла, а сам с остальными присоединился к шляхетскому ополчению. Там они будут уместней всего.

Рысь сменил галоп. Я кольнул бока коня шпорами, но в этом не было особой нужды. Отлично выученный скакун прибавил шагу вместе с остальными. Теперь только понял я, что такое нестись в атаку в плотном строю. Совсем не то, что привычным мне рассыпным, когда каждый сам за себя и между всадниками порой ещё одного поставить можно. Здесь движется слитная масса конских тел и всадников, готовых нанести страшный встречный копейный удар.

Я порадовался, что не нахожусь сейчас в первых рядах. Чтобы просто выжить там, нужно очень хорошо владеть копьём, учиться этому едва ли не с детства. А князя Скопина учили совсем другому конному бою. Сунься я вперёд – и мне не пережить первой же сшибки.

Я не видел, как врезались друг в друга два конных строя, зато услышал очень хорошо. На миг на полем боя повис крик, в нём смешалось всё – вопли людей и коней, треск десятков сломанных копий, стальной звон ударившихся друг о друга доспехов. Кто-то валился с седла, пробитый длинной пикой. Кто-то уже орудовал концежом. Иные умудрились освободить копьё для нового удара. Да и то, что видел я перед собой, куда мчался галопом, лучше всего можно было описать словом мешанина. И прежде мне доводилось рубиться в конной сшибке, но тогда не было такого плотного строя. Поэтому и сшибка выходила не столь чудовищной, как сегодня.

Тут дело дошло до нашего ряда, и мне стало не до раздумий. Передо мной словно из ниоткуда появилось лицо, скрытое наносником шлема, и я, отбросив все лишние мысли, что есть силы рубанул по нему. Гусар, не успевший достать меня концежом, повалился с седла. Но на его месте, как в сказке, вырос новый, и он уже не дал убить себя так легко. Мы обменялись парой ударов, но я успел достать его прежде чем он меня. И снова на месте убитого вырос новый враг, а потом ещё, и ещё, и ещё.

Я целиком отдался этой стихии. Жестокой рубке, когда либо ты либо тебя. Теперь уже никаких отличий от таких под Клушином или в Коломенском. Не надо ни о чём думать, только руби перекошенные лица, отбивай вражеские удары, не дай убить себя и сам убивай и калечь, пока эта чудовищная свалка не закончится. Не может же она, в самом деле, длиться вечно.

[1]Цервельер (англ. cervelliere, нем. hirnhaube) – простой шлем. Представлял собой железный полусферический купол, плотно облегавший голову, похожий на каску. Никаких элементов защиты лица не имел, разве лишь редкие шлемы дополнялись наносниками. Мог носиться поверх кольчужного капюшона незнатными воинами. Цервельеры могли снабжаться подкладками из рядов ткани, между которыми был амортизирующий материал

* * *

Вишневецкий сам не полез в драку. Вместе с небольшим резервом гусар он остался в ближнем тылу, наблюдая за тем, как идёт сражение. Было что-то притягательное в конных сшибках, какая-то своя, примитивная красота битвы былых времён, когда достаточно добраться до врага, а там уж как Господь решит. Недаром полевые сражения с древности считают ничем иным, как судом Божьим, и даже теперь, когда на первое место вышли тактика и правильные построения, здесь, где судьбу их до сих пор решает лихой кавалерийский наскок и таранный удар копейщиков, вся стратегия уходит на второй план. Главенствуют же личное мужество и стойкость, умение держать удар и бить в ответ. И литовский мятежники, чью кавалерию никто не коронном войске всерьёз не воспринимал, показали, что всего этого им не занимать.

Каким-то чудом, не иначе, они сумели принять таранный удар гусарии. Да, с Вишневецким были не коронные, а его собственные, набранные на свой кошт, гусары. И всё равно они куда лучше той жалкой пародии, что может выставить Литва. К тому же их просто больше. Пускай враг сумел сперва сильно удивить Вишневецкого, особенно сильно, когда с фланга гусарские хоругви обстреляли всадники с длинными аркебузами. О конных аркебузирах Вишневецкому доводилось слыхать, но лишь как о войсках Франции или Испании. Здесь их никто не нанимал, полагаясь на панцирных казаков и всадников-черкасов. Однако каким-то образом мятежники заполучили их к себе в войско, наверное, предатель Острожский или любитель всего заграничного Радзивилл-Сиротка нанял. Да и не важно это теперь, когда под пулями их слитного залпа полегли почти десяток гусар. Кое-кто ещё получил ранения, у кого-то захромали подстреленные кони – это тоже потери, причём чувствительные, но о них Вишневецкий будет думать после боя. Другим, чуть менее неприятным сюрпризом стали рейтары, ударившие с другого фланга. Они обстреляли прикрывавших его панцирных казаков, и тут же ударили в палаши на смешавшиеся ряды коронного войска. Там закипела почти такая же жестокая рубка, как и в центре, где сошлись гусарские хоругви.

Вся битва повисла на очень тонком волосе. Вишневецкий видел это, но не знал, что ему предпринять. И не было рядом толкового советчика, кто подсказал бы польному гетману верный ответ. Конечно, если ответ тот вообще был. Может, и вовсе его не было. Конные черкасы дрались на левой фланге с панцирными казаками мятежников, рвались к перезаряжающим свои длинные аркебузы стрелкам. Однако слишком уж легки были черкасы, непривычна им была долгая, изнурительная рубка, к какой наоборот привыкли панцирники. Их оружие и броня как нельзя лучше подходили для неё. Черкасы же в массе своей вовсе доспехов не носили, брали наскоком, но тут не вышло, и многие из них уже начали выходить из боя, не выдерживая жестокой рубки с врагом.

Одно понимал Вишневецкий, надо кинуть резерв в атаку. Повести последних свежих гусар самому, сменив гетманскую булаву на длинную пику, как сделал это Жолкевский при Клушино. Однако тогда это не спасло коронного гетмана от поражения, поэтому и сейчас надо думать, куда бить. Куда нанести удар, чтобы сломить врага. И польный гетман коронный выбрал привычного врага – панцирных казаков, ведь атаковавшие их конные черкасы вот-вот обрушат фланг и побегут. А тогда враг сумеет зайти в тыл уже дерущимся в центре гусарам Вишневецкого.

– Пику мне, – велел гетман, отдавая пахолику булаву. – За мной, гусария! На левый флаг. В атаку!

И последний резерв во главе с самим Вишневецким устремился в бой.

Удар даже небольшого отряда гусар всегда сокрушителен. Противостоять ему может либо отлично вымуштрованная пехота, вроде немецкой, либо такие же гусары. Никакая другая кавалерия, даже именующаяся тяжёлой, не сдержит таранного удара последних рыцарей Европы.

Резервная хоругвь Вишневецкого врезалась в мятежных панцирников и смела их в считанные минуты. Казалось, на фланге бой уже выигран. Конные черкасы подались назад, многие бегут, спасая свои жизни, не выдержав долгой и жестокой рубки с панцирными казаками. Однако и сами панцирники измотаны этой схваткой, кони их устали после атаки и не было им роздыху. Да и перестроиться панцирники толком не успели. А удар разогнавшейся свежей гусарской хоругви страшен.

Гусары Вишневецкого разметали панцирников. Спустя считанные минуты правый фланг мятежников был обрушен. Хоругви панцирных казаков рассеялись так же, как меньше чем четвертью часами ранее, под ударами их сабель рассеялись хоругви конных черкас. Многие всадники пали под длинными пиками и концежами, но куда больше предпочло отступить, рассыпаться, не приняв удара. И тогда развернувшись, тем же плотным строем, гусарская хоругвь Вишневецкого обрушилась на тыл рубившихся в центре литовских гусар.

* * *

В первый момент, когда нам в тыл ударила свежая гусарская хоругвь, я решил, что битва проиграна. Жестокая и долгая рубка с передовым полком коронных войск ни к какому результату не привела. Мы топтались на месте, пластали друг друга концежами и тяжёлыми палашами, но ни мы ни ляхи не могли одолеть, рассеять, заставить бежать врага с поля боя.

Я поймал себя на том, что привычно думаю о врагах, как о ляхах, хотя для князя Скопина между ляшскими и литовскими людьми особой разницы не было. Но ему-то не довелось сражаться на чужой земле с прежним врагом, имея таких же былых врагов в числе союзников и товарищей по оружию.

Теперь же, когда враг разметал наш фланг и зашёл в тыл, нам пришлось драться в окружении. Это придало сил тем, с кем мы дрались, у них словно второе дыхание открылось. А вот наши гусары совсем упали духом. И держались лишь потому, что каждый знал – лучше драться до конца, пощады бросившим оружие не будет. А если и пощадят, так лишь для того, чтобы после предать чудовищной казни. На колу же умирать никто не хотел, лучше уж с саблей в руке да на добром коне, как настоящему рыцарю должно.

И я рубился вместе с остальными. Рубился отчаянно и жестоко, стараясь не обращать внимания на боль от нескольких мелких ран (кто достал, как, когда – бог весть, не помню, но болят они от этого ничуть не меньше), на наливающийся свинцовой тяжестью с каждым взмахом палаш, на то, что конь всё чаще спотыкается. Как бы ни был силён и вынослив мой скакун, а он уже сильно устал. Да и я тоже. Я запрещал себе думать об усталости, вот только надолго ли хватит. На одной силе воли можно держаться, держаться долго, но не бесконечно.

Драться в окружении тяжело, что пешим, что на коне. Я живо вспомнил, как угодил в такую же западню в первый день Коломенского побоища. Но тогда мы сумели вырваться, потеряв многих прорвались к укреплённому гуляй-городу, за которым укрылись от преследовавшей нас вражеской конницы. Теперь же такой возможности нет, а значит надо драться до конца. И я рубил, рубил, рубил без конца. Сколько проломил черепов, укрытых под прочными шлемами, сколько рук отсёк, скольких просто свалил с седла могучим ударом по кирасе, – одного Господу то ведомо. Я не считал, только дрался, стараясь не дать себя убить. А враги наседали, лезли со всех сторон. Не окажись рядом Кшиштофа Радзивилла и ещё нескольких гусар в прочных доспехах, какими мало кто даже в коронном войске похвастаться мог, наверное, пал бы я на том безвестном поле под Гродно. И поминай, как звали. Они прикрывали меня, как делали это дворяне моего отряда, которыми командовал сперва погибший под Клушином тульский дворянин Матвей Болшев, а после крещёный татарин Алферий Зенбулатов. Где-то он теперь? Жив ли или сгинул в этой жестокой рубке – бог весть. Гусары Радзивилла принимали на себя удары, что должны были достаться мне. Один уже свалился с седла, пронзённый концежом. Но я отомстил за него, развалив его убийце голову ударом палаша. Ещё двое едва держатся в сёдлах из-за полученных ранений, но пока храбрятся, дерутся на голой силе воли, как и я. Надолго ли их хватит – кто же знает. Корпулентный Кшиштоф Радзивилл не гляди, что на десять лет меня старше, а рубится как юнец. Тяжёлый и длинный концеж в его руках пляшет, словно лёгкая рапира, и почти каждый его выпад заканчивается для врага смертельным уколом. Не выдерживают сильных выпадов, что Кшиштоф каким-то чужом умудряется делать в седле, ни прочные кирасы, ни крепкие шлемы. Гусары наседали на него, как и на меня, но мы держались, словно пара скал в кипящем море. Быть может, как и у стен Москвы, в селе Коломенском, на нас двоих и держалась вся оборона. Пока мы рубимся, пока нас не свалил враг, остальные сражаются, не пытаются вырваться из боя, сбежать, пока кони их ещё не валятся с ног от усталости. Наверное, были и такие, да только, когда рубишься в окружении, шансов прорваться почти нет.