Текст книги "На Литовской земле (СИ)"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 39 страниц)

– Тогда, – ухватился я, – поделитесь ещё кирасирами или рейтарами, дорогой брат. Раз уж вам осаждать города, а мне биться с поляками в поле.

Тут курфюрст понял, что я поймал его за язык, и делать нечего: придётся делиться ещё и рейтарами, никуда не денешься. Кирасир, как лучшую ударную конницу, я от него не получу никогда. А вот рейтар он мне теперь практически вынужден будет выделить. Не меньше двух полков, иначе совсем не солидно будет.

– Три полка рейтар, – наконец, решился Иоганн Сигизмунд, – будут в вашем полном распоряжении завтра же. Вместе с двумя полками ландскнехтов.

– Благодарю вас, мой дорогой брат, – сердечно поблагодарил его я. – Вы вносите серьёзный вклад в наше общее дело, и я распоряжусь вашими людьми самым наилучшим образом.

– Постарайтесь вернуть мне их побольше, – вздохнул курфюрст, явно жалея о своей щедрости. Однако отказываться от собственных слов, значит совсем уронить себя, а этого он позволить себе не мог. Репутация для правителя – это всё.

– Могу заверить вас только в одном, – честно ответил я, – их погибнет не больше, чем литовцев.

Не думаю, что мои слова так уж утешили курфюрста, однако, видимо, подкупила военная честность. Он только кивнул в ответ, и к этому вопросу мы уже не возвращались.

Собственно, после этих слов, переговоры быстро завершились. Мы обсудили все действительно важные дела, и теперь дело за Сапегой, как великим канцлером литовским и его прусским коллегой.

– Мои посланники прибудут в Вильно как можно скорее, – заверил меня перед самым окончанием переговоров курфюрст. И тут мне было, что ему возразить.

– Брат мой, – высказался я, – лучше будет, чтобы литовские посланники прибыли в Кёнигсберг для закрепления наших договорённостей на бумаге.

Мне кажется, при этих слова курфюрст едва зубами не скрипнул, однако вынужден был согласиться. Тут ему провести меня не удалось. Мы обсуждали это условие в лагере перед тем, как отправиться на переговоры, и пришли к выводу, что держаться за него нужно двумя руками. Ведь отправка неких посланников в Вильно практически ничего не значит: их запросто можно объявить приватными личностями, которые никакого отношения к политике герцогства не имеют. А вот если принять наших послов в Кёнигсберге – это сигнал королю польскому о полном разрыве старинных ленных обязательств Пруссии, и тогда у курфюрста обратной дороги уже не будет. Придётся идти с нами до конца, а он, конечно, хотел оставить себе запасной лаз, через который можно будет, пускай и с великими потерями, но протащить себя, избавив от самых неприятных последствий, вроде знакомства с топором палача. Поэтому лазейку эту я Иоганну Сигизмунду Бранденбургскому перекрыл, так что бежать с нашего общего корабля ему теперь попросту некуда. Либо вместе победим, либо рука об руку пойдём на дно.

Теперь уже не я один, но и курфюрст Бранденбургский, регент Пруссии, перешёл свой Рубикон.

Глава 22
Игра в гляделки

В этот раз его величество решил лично возглавить карательную экспедицию в Литву. Конечно, руководство его было чисто формальным, ни дураком ни самодуром король Сигизмунд не был, и потому все решения принимал новый гетман польный коронный Александр Ходкевич. Примчавшийся со своими надворными хоругвями из мятежных земель в Варшаву, где собиралось новое войско, ещё до нового года, он тут же упал к ногам короля.

– Прошу милости для нашей семьи, – говорил Ходкевич без заискивания, со всем достоинством, однако каким-то образом сумел тоном своим подчеркнуть смирение перед королевской волей. – Не судите обо всех Ходкевичах лишь по брату моему. Вспомните о деяниях нашего славного отца, памяти коего брат мой не достоин.

– Семейство Ходкевичей, – ответил король, – славно в Речи Посполитой, и многие достойные мужи вышли из него. О стаде не судят по одной паршивой овце, а о семье – по одному отпрыску.

– Я привёл достаточно войск, – продолжил Ходкевич, – которые пополнят ряды коронной армии, однако для себя не прошу никаких чинов. Прикажет ваше величество, и я останусь лишь полковником собственной гусарской хоругви.

– Чин для вас, – кивнул Сигизмунд, – я выберу после. За подкрепления же, кои ты привёл мне, благодарен. Они существенно пополнят коронное войско.

А войско это, и вправду, нуждалось в пополнении. Но из пустой ещё со времён неудачного Московского похода казны выжать ничего не удавалось. Заложенные драгоценности ушли в оплату долгов, а регулярные хоругви не желали воевать без оплаты за прошлые кампании. Тем более что кампании оказались неудачными и никакого прибытка участвовавшим в них солдатам не принесли. Конфедерации не расходились, однако и воевать по указке короля и гетманов не собирались. С ними будет сложно, пока не найдётся достаточно денег, чтобы заплатить им хотя бы за Московский поход. Тут нужна сильная рука, какая была у Жолкевского или предателя Ходкевича, чтобы заставить конфедератов сражаться так, как нужно, а не как им самим заблагорассудится. Справится ли с этой задачей Александр Ходкевич, король не знал, и потому предпочёл сперва держать его на расстоянии, помахивая перед носом гетманской булавой, как приманкой.

Вот только лучшей кандидатуры на роль гетмана у короля просто не осталось. О том же едва ли не каждый день напоминал ему референдарий духовный[1] Александр Госевский. Тот прошёл с королём весь Московский поход, однако какими-то особыми талантами не выделялся, пребывая в тени своего недавнего покровителя Льва Сапеги. Когда же всесильный канцлер оказался предателем, подозрение пало и на него самого. Референдарий едва не лишился должности, однако именно она его и спасла. Очень уж многие влиятельные магнаты были перед ним в долгу, ведь он способствовал тому, чтобы их прошения первыми попадали на стол к его величеству. И всё же с тех пор Госевский рьяно стремился доказать королю свою лояльность, подчёркивая, что с литовскими мятежниками его ничего не связывает, как и Александра Ходкевича.

– Вишневецкие тоже запятнали себя участием в поганом вертепе, устроенном в Вильно мятежниками, – напомнил Госевский. – Однако же сейчас ведут войну в юго-восточных воеводствах с казаками и чернью.

Король никак не ожидал, что следом за Литвой полыхнут Киевское и Русское воеводства, да ещё и распространят пожар на соседние. Обещанных Константином Вишневецким подкреплений можно не ждать. Там своя война. Да такая жестокая, что просто диву даёшься, что могут люди друг с другом вытворять. Воистину тамошние жители, все эти казаки и чернь, лишь чуть лучше животных. Раз способны на прямо-таки дикарскую жестокость по отношению друг к другу.

– Назначать же гетманом наёмного генерала, – продолжал Госевский, – было бы не слишком верно. Армия, конечно, примет опытного полководца, но лишь как маршала. Это звание чужое, не польское. Командовать армией же должен гетман польный.

– Не стоит сбрасывать со счетов Потоцких и Вейера, – возразил король, – да и у тебя, пан Александр, военный опыт кое-какой имеется.

– Моего опыта для булавы не достаточно, – со скромностью, как будто совсем не ложной, покачал головой Госевский. – Я могу набрать солдат, дать денег, чтобы вооружить их и обучить как следует, что по польскому, что по венгерскому, что по заграничному маниру. Однако командовать армией для меня – слишком тяжкая ноша.

– Но булавы добиваются ещё и братья Потоцкие, и Ян Вейер, – напомнил Сигизмунд.

Они яростно интриговали против Ходкевича, заручившись поддержкой епископа Гембицкого и подканцлера Крыского. Вот только Александр Ходкевич, похоже, сумел переиграть их, потому духовный референдарий, пускай и литовский, дважды в день находился один у королевского уха. И вёл с ним беседы вроде нынешней.

– У Ходкевича есть одно преимущество перед этими весьма достойными мужами, – заявил Госевский.

Он замолчал, предлагая королю самому назвать его. Однако у Сигизмунда не было желания играться, и он прямо спросил:

– Какое же? – в монаршем голосе было столько раздражения, что Госевский тут же прекратил все игры.

– Он не терпел поражений в недавних кампаниях, – ответил он. – Двое Потоцких побывали в московитском плену. Вейер же отлично умеет командовать пехотой, что доказал под Смоленском и под Москвой, однако главной силой польского войска была и остаётся конница. А сумеет ли он правильно её применить, ваше величество?

Король вынужден был признать правоту рефендария, однако всё равно долго ещё сомневался кому же отдать булаву. Подумывал даже вернуть из опалы Жолкевского, однако тот слишком много поражений потерпел за последнее время. Войско такого гетмана точно не примет, и удержать его в кулаке Жолкевский попросту не сможет. Одного стального характера тут мало, нужно ещё и общее уважение, которое он растерял сперва при Клушине, после под Смоленском и Москвой. И окончательно лишился его после провальной зимней кампании в Литве.

По всему выходило, что лучше Александра Ходкевича никого и нет. Но и вот так сразу выдавать ему булаву гетмана польского коронного Сигизмунд не собирался. Пускай-ка ещё попляшет, поинтригует, чтобы награду сильнее ценил. Ведь доставшееся просто – никто не ценит.

И вот теперь, весной, они вместе с польным гетманом Александром Ходкевичем глядели на окрестности Белостока. Обозревали поле грядущей битвы. И зрелище это не доставляло ни одному из них никакого удовольствия.

– Мятежники, надо отдать им должное, – заметил Ходкевич, первым опуская зрительную трубу, – подготовились к встрече.

В коронной армии все, начиная с самого короля и гетмана польного, считали, что Белосток литовские бунтовщики не станут защищать, как это было в прошлый раз. И генеральное сражение снова произойдёт под Гродно, где река будет мешать переправе. И снова придётся драться сперва на мосту, а после на улицах города. Это если повезёт ещё тот мост пройти. Вот только для этого по совету Ходкевича были наняты опытные инженеры, которые набрали себе понтонерские команды для наведения нескольких быстрых переправ через Неман для одновременной атаки с нескольких направлений. Пушек, что поддержали бы переправу солдат, в коронной армии хватало. Так что вышло бы, скорее всего, даже подавить вражескую артиллерию, благо у мятежников с ней дела обстояли куда хуже, нежели в коронном войске. План рисовался красивым и логичным, но при составлении не учли одного: князя Скопина-Шуйского, с его просто невероятным умением преподносить врагу сюрпризы.

[1] Референдарий великий литовский или референдарий литовский – государственный деятель Великого княжества Литовского и Речи Посполитой, выполнявший обязанности советника польского короля, а позднее и судьи. В Польше должности референдариев светского и духовного были утверждены в 1507 году, в Великом княжестве Литовском – в 1539 году для светского и 1575 году для духовного. Референдарий присутствовал ежедневно во дворце монарха (с утра после мессы и до обеда, с обеда и до вечера), выслушивая просьбы и жалобы частных лиц, передавая их канцлеру (тот передавал их содержание королю или великому князю) и затем передавая полученные ответы монарха просителям

* * *

Гетман Ян Кароль Ходкевич вместе с Янушем Радзивиллом настаивали на том, чтобы снова дать коронной армии бой под Гродно.

– Им придётся переправляться через Неман, чтобы ударить на нас, – говорил гетман, – а это потери более чем серьёзные. Король не может себе позволить нечто подобное.

– В прошлый раз, – напомнил я, – Жолкевский отправил Вишневецкого с конницей переправиться выше по течению и атаковать нас с тыла. Что помешает королю поступить также?

– Весна, – тут же нашёлся Ходкевич, – перевести коней по замерзшей реке, как это сделал Вишневецкий, не получится. Лед давно уже сошёл, а если и остался где, то настолько тонок, что по нему и кошка не пробежит, не то что конь.

Близился май, дороги просохли после дождей и таяния снега. Однако к моему удивлению лёд ещё держался кое-где, особенно там, где его специально не рубили, чтобы освободить реку, как тут говорили, причём с немалым риском для жизни. И когда армия наша шла по лесу, мы наблюдали под сенью деревьев-исполинов настоящие сугробы. Весеннее солнце дотуда не добралось ещё, а земля ещё не настолько прогрелась, чтобы растопить снег.

– И нет ни одного места, – спросил я у него, – где можно было бы навести переправу через Неман?

Тут Ходкевич промолчал, понимая, что такие места точно можно отыскать, а уж опытные инженеры у короля найдутся. Наладят переправу, и у нас в тылу вполне может оказаться настолько серьёзная часть коронного войска, что её удар в нужный момент вполне может решить исход сражения.

– К тому же, – добавил я, – берега Немана не укрепить настолько, чтобы выставить там достаточно пушек. Нормальных шанцев не вырыть, их водой зальёт. Валы тоже насыпать сложно будет, их река подмывать станет постоянно. А вот Белосток мы сможем достаточно хорошо укрепить, превратив в такой орешек, разгрызть который Жигимонту окажется не под силу.

– Но что, если он пойдёт южнее? – поинтересовался князь Януш Радзивилл. – Он ведь может ударить на Брест, а оттуда уйти на Минск.

– В Бресте стоит сильный гарнизон из радзивилловских солдат, не так ли, князь? – поинтересовался я, хотя ответ знал и сам.

Князь кивнул в ответ.

– Взять его с наскоку коронная армия не сможет, ведь город имеет серьёзные укрепления, – продолжил я. – Пока его станут осаждать, мы успеем подойти к Минску и либо примем бой под его стенами, либо поспешим на выручку брестскому гарнизону.

Оба военачальника согласились с моим планом, хотя я был намного моложе гетмана с князем, и военного опыта у них было побольше моего, причём сильно. Всё же возразить на приведённые мной резоны оказалось нечего, и на следующий же день к Веселовскому в Гродно отправились гонцы с приказом начать укреплять Белосток.

Кроме того, хотелось встретиться с коронным войском именно там, чтобы не уступить врагу ни пяди литовской земли. Потому что нужно поднимать престиж собственной власти, сильно подорванный действиями фальшивых лисовчиков, которых до сих пор ловил по лесам сам полковник Лисовский. И то, что он не смог выполнить моего приказа, сильно не нравилось мне. Его лёгкие всадники нужны были мне в войне против поляков. Не найти лучших разведчиков, кроме, разве что, татар. Их, к слову, в нашем войске было достаточно. Липки – литовские татары, которым позволили жить на землях Великого княжества, несли службу справно, однако отличались самоуправством. И для окрестных крестьян были не лучше поляков. Стоит только ослабить вожжи или не вовремя отвернуться, как они уже принимались грабить, а то и подпалить хуторок норовили. Дикие, в общем, люди. И всё же как лёгкая конница они были превосходны. И как разведчики, само собой, тоже. Именно на липков теперь легла эта служба, и они доносили нам вести о передвижениях коронной армии.

– Король ведёт войска прямой дорогой на Гродно, – доложил нам Самуил Кмитич, командовавший лёгкой кавалерией в нашем войске, и именно под его началом служили хоругви липков. Привыкший иметь с ними дело великий стражник литовский крепко держал татар в кулаке и жестоко карал за своевольство. Однако и добычу с ним татары получали неплохую, ведь грабить фуражиров и нападать на отставшие отряды им никто не запрещал, а наоборот, это было второй из их важнейших обязанностей после, собственно, разведки. – Его разведчики уже достигли Белостока, и король, скорее всего, в курсе того, как укреплён город.

– Он ещё может повернуть на Брест, – заметил князь Януш Радзивилл.

– Для этого онвынужден будет вернуться почти к самой Варшаве, – покачал головой Ходкевич, – да и представьте себе, князь, что ему придётся для этого проделать. Развернуть армию полностью, остановить арьергард и обоз, а после провести мимо них передовые хоругви. Это просто немыслимое дело, да и войско в этот момент будет настолько уязвимо, что мы сможем одной лишь конницей разгромить его на голову. Жигимонт не настолько профан в военном деле и слушает своих советников, а уж их-то он подбирать умеет, тут ему не откажешь. Да и епископ Гембицкий помогает, он тоже в людях разбирается.

И вот теперь мы смотрели на строящийся вне досягаемости наших пушек военный лагерь коронной армии. Жигимонт подошёл к осаде такого небольшого города и замка весьма серьёзно, ведь стараниями Веселовского вся округа была перерыта прямо как в Коломенском перед сражением. Вот только здесь поработали нанятые им европейские инженеры, которые насыпали валы и нарыли шанцы так, как это делали в Европе. Обошлось без крепостиц, к которым я привык, их заменили полноценные редуты, ощетинившиеся небольшими батареями пушек. Туда же, в передовые редуты, посадили и всех затинщиков, чтобы они могли поддержать пушки из своих орудий меньшего калибра, зато более скорострельных. Затинщики, могли стать настоящим сюрпризом для противника, каким были конные аркебузиры под Гродно.

– Крепко окапываются, – оценил Ходкевич, – сразу видно, брат мой имеет серьёзное влияние на короля. Он осторожен от природы и склонен к излишне долгим приготовлениям к битве, однако уж как начнёт, так не остановится до самого конца.

– Даже если ему будет грозить полный разгром? – поинтересовался я.

– Даже в этом случае, – кивнул Ходкевич, – старший брат мой не приемлет компромиссов. Его девиз: или пан, или пропал. Он станет драться до конца, даже если сам будет видеть безнадёжность положения.

– Есть ещё король, – напомнил нам обоим князь Януш, – а уж он-то постарается не допустить разгрома и скорее выведет армию из-под удара раньше времени, нежели над ней нависнет реальная опасность полного разгрома.

А вот на этом противоречии вполне можно сыграть. Я хорошо помнил битву при Болхове, когда перепугавшийся князь Дмитрий Шуйский увёл наряд раньше времени, когда еще ничего не было решено. А ведь останься на поле боя пушки, они вполне могли изменить исход сражения. В общем, нам предстояло провернуть военную хитрость: заманить конницу Ходкевича в западню и вынудить польского короля в нужное нам время остановить его. Стратегия вроде бы и не сложная, однако как претворить задуманное в жизнь – вот вопрос. Ответ на него я буду искать в скором времени, а пока остаётся только играть в гляделки. Ведь судя по блеску окуляров в польском лагере, и за нами оттуда наблюдают столь же пристально, как и мы за ними. Но всякой игре приходит конец.

Глава 23
Белостокская бойня

Сражение, что разразилось под Белостоком, после называли не иначе как бойней, настолько жестоким и кровопролитным было оно. Хотя сперва, вроде, ничего не предвещало такого развития событий. Закончив ставить лагерь, король двинул на нас пехоту, в основном наёмников, прикрытых с флангов выбранцами. Как и наши, облачённые в венгерское платье лановые пехотинцы, вооружённые мушкетами, играли явно вспомогательную роль. Их поставили далеко не флангах, подперев более надёжными полками, тоже наёмными.

– Умно, – кивнул, увидев это, Ян Кароль Ходкевич, – даже если побегут, не страшно. Позади явно надёжные наёмные полки, на их дисциплине бегство выбранцов никак на скажется. А те если сделают один залп, уже хорошо. Большего от них не ждут.

– Попадётся ли ваш брат, пан гетман, – поинтересовался у него я, – в расставленную нами ловушку? Вам не кажется, что она слишком уж очевидна?

На бумаге, как обычно, всё выглядело идеально, теперь мне казалось, что оставленный клин свободной земли просто криком кричит о западне, расставленной там.

– Конечно, мой брат видит её, – согласился Ходкевич, – вот только выбора мы ему не оставили. Кавалерия, а вовсе не пехота, главная сила коронного войска, а значит он нанесёт удар. Просто такой сильный, что проломит любую нашу западню.

– И проломит? – спросил у него присутствовавший тут же Януш Радзивилл.

– По мысли моего брата обязательно, – кивнул Ходкевич. – Он будет бить всеми доступными силами.

– Швырнёт в атаку гусар? – усомнился тот.

– Сперва, конечно, отправит в разведку конных казаков или татар, – заявил Ходкевич, – а когда поймёт, с чем именно придётся иметь дело, вот тогда и гусария ударит.

Что ж, остаётся надеяться, что ловушка наша выдержит атаку крылатых гусар.

Тем временем передовые полки коронной армии подошли к нашим позициям. Оттуда по ним ударили пушки, и пехота, дав пару густых залпов по позициям артиллеристов, начала такое планомерное отступление.

– Густо палят, – заметил Радзивилл. – Пороху не жалеют.

А чего жалеть, не как в прошлый раз же, когда на коронную армию со всех сторон наскакивали лисовчики даже прежде чем первые полки перешли границу. Теперь они спокойно шли по польской земле, лисовчикам было чем заняться, а татары Кмитича, которых мы натравили на коронное войско, в коронные земли не заходили. Несмотря на всю дикость свою их мурзы – или кто там командовал липкинскими хоругвями, которые по традиции назывались чамбулами – придерживались определённых правил. Раз мы обороняемся, то к врагу лезть нельзя, вот как перейдут границу – станут законной добычей. Это лисовчикам все правила нипочём, а татарские мурзы понимали, что в случае поражения лишь так у них есть хоть какие-то шансы сохранить свои бунчуки и головы вместе с ними. Кмитич сразу сообщил мне об этом, когда я отдал ему приказ натравить липков на коронное войско, только что вышедшее из лагеря под Варшавой. Конфликтовать с и без того не сильно дисциплинированными липкинскими мурзами я не стал. Тут и память князя Скопина подсказывали, что к служилым татарам надо подход иметь, иначе никакого толку не будет. Они просто проигнорируют приказы, а то и против тебя сабли повернут. Поэтому ни о какой войне на вражеских линиях снабжения, вроде той, что лисовчики устроили в прошлый раз, и думать не приходилось.

Залпы, тем временем, создали на поле боя настоящую пороховую завесу, и пехота спокойно отошла от наших позиций под прикрытие собственной артиллерии. И почти сразу после этого началась артиллерийская дуэль.

Пушки с обеих сторон палили несколько часов кряду, швыряясь во вражеские позиции тоннами ядер, обычных и пороховых. Разбивали орудия, убивали прислугу, разносили в щепу лафеты, так что длинные щепки убивали людей, стоявших порой довольно далеко от разбитой пушки. Однако все эти громы, по сути, ни к чему не привели. Враг не слишком ослабил нашу артиллерию, что мы ему доказали, когда началось новое наступление пехоты. Но и нам не удалось нанести серьёзного урона противнику, лагерь его располагался за пределами досягаемости наших пушек. Так что толку от всех этих громов в этот раз было немного. Наверное, после такой подготовки пехота охотнее идёт в атаку на вражеские позиции. Кажется, там – то есть у нас – ничего живого остаться просто не может. Но нет, что наши артиллеристы тут же и доказали.

Стоило только двинуться пехотным полкам, как по ним открыли столь же ураганный огонь. Ядра проделывали просеки в рядах наступающих пикинеров, казалось, после каждого залпа валится не меньше десятка пик. Наёмным мушкетёрам и выбранцам доставалось не меньше.

– Сосредоточить огонь на флангах, – велел я. – Задайте перцу выбранцам, пускай разбегутся прежде чем дадут свой залп.

Конные пахолики умчались к позициям пушкарей, и вскоре те навели орудия на фланги, обрушив на лановую пехоту коронной армии настоящий шквал огня. Ядра косили замедлившихся, словно им в лицо ветер вдруг подул, солдат. Ряды выбранцов и без того не особенно ровные, теперь и вовсе шатались, строй держать унтерам было всё сложнее. Да что там строй держать, просто удерживать выбранцов им становилось всё тяжелее. Вчерашние крестьяне, лишь недавно получившие из казны мушкет и мундир (о том, что снабжать ланового пехотинца должна община никто уже не вспоминал, однако деньги за всё потом с этой самой общины сдерут уж точно), их худо-бедно научили маршировать и стрелять вместе с остальными, и вот они уже на поле боя, а прилетающие неведомо откуда ядра убивают вчерашних товарищей, с кем быть может ещё этим утром они из одного котелка хлебали и вместе тянули тяжкую для простого крестьянина солдатскую лямку.

Выбранцы начали разбегаться после третьего залпа, прицельно ударившего по флангам коронной армии. Поначалу бежали одни-двое, унтера успевали перехватить кое-кого, вернуть в строй или попросту прикончить, чтобы другим неповадно было. Но вот кто-то уже унтеру всадил нож в спину, и рванул прочь, отшвырнув мушкет и срывая на бегу синий выбранецкий кафтан. За ним второй, третий, и ещё, ещё, ещё. Выбранцы бежали уже десятками и остановить это бегство было бы невозможно. Унтера понимали, и спешили присоединиться к бегущим, чтобы не получить нож в спину, хотя и бегство вместе с остальными от этого не уберегало. Никто из солдат не любит младших командиров, ведь именно они поддерживают порядок и дисциплину самыми простыми и доходчивыми способами. Чаще всего кулаком в зубы.

А вот наёмная пехота показала отменную стойкость, и двигалась вперёд, несмотря на обстрел. Более того, между ровными квадратами пикинерских построений катили небольшие пушки, полуфунтовки, наверное, из которых принялись обстреливать уже нашу пехоту. Враг всё ближе подходил к валам и шанцам, где стояли наши пушки, и держать своих людей позади уже не было возможности.

Я не очень хотел пускать пехоту в бой, выводить её из-за укреплений. Однако у врага слишком большое численное преимущество, да и выучка наёмных солдат куда лучше, поэтому в лагере отсидеться не получится, придётся воевать в поле. Иначе нас просто зажмут внутри, подтянут пушки потяжелее и разнесут все шанцы, после чего начнётся штурм, а этого я допустить не хотел бы. В жестокой рукопашной схватке внутри разбитых укреплений у более опытных и стойких ландскнехтов коронного войска куда больше шансов против нашей армии. Поэтому придётся рисковать и выводить пехоту в поле. Под прикрытием пушек, обтыкавшись со все сторон испанскими рогатками, они будут чувствовать себе намного уверенней. Тем более что в наших шанцах и окопах имеется парочка весьма неприятных сюрпризов.

* * *

Король был в ярости. Он терпеть не мог, когда солдаты бегут с поля боя. Тем более когда они бегут, даже не дойдя до противника. Пускай это всего лишь выбранцы, ополчение, жалкая пародия на настоящих солдат, кое-как натренированная обращению с мушкетами. Стойкости от лановой пехоты никто и не ждал, рассчитывали на один залп, не больше. Однако они побежали намного раньше, отчего его величество пришёл в настоящую ярость.

– Придётся возродить среди выбранецкой пехоты, – заявил он, – древний римский обычай. Decimatio. Пускай каждый десятый из выживших будет казнён, тогда они будут знать, что их ждёт за бегство к поле боя. Девятеро других забьют их палками!

Александр Ходкевич решил не возражать королю, понимал, сейчас говорить что-либо бесполезно. Сигизмунд в ярости и вполне способен прямо тут же распорядиться о казни каждого десятого из вернувшихся в лагерь выбранцов. Учини король подобную расправу, и больше не вернётся никто из нестойкой, но всё же необходимой на поле боя пехоты. На наёмников у его величества денег уже катастрофически не хватает.

– Поглядите лучше на мятежную пехоту, ваше величество, – предложил ему гетман польный, указывая на неровный строй вражеского войска, выходящего из лагеря навстречу оставшимся на поле ландскнехтам.

– Они что же, вооружили пиками выбранцов? – удивился король, рассматривая врага в зрительную трубу.

– Весьма интересное решение, – кивнул Ходкевич, – вот только они не выстоят против ландскнехтов. И даже рогатки не помогут – пики у немцев попросту длиннее.

Пехотные хоругви медленно, но верно сошлись. Полевые пушки продолжали стрелять, однако били уже прицельно по наступающим солдатам коронного войска и выходящим ещё из лагеря последним мятежным выбранцам. Ядра уже не могли нанести серьёзного урона, однако после каждого удачного попадания движение строя замедлялось. В центре же шла жестокая рукопашная схватка. Ломались длинные пики, в дело шли шпаги, сабли и просто ножи. Люди отчаянно и жестоко резались друг с другом, позабыв на время обо всём человеческом, став подобными диким зверям. Катались по земле, лупили друг друга кулаками, шлемами, втыкали пальцы в глаза, рвали рты, выбивая зубы, выдирали целые клочья волос. Ни о какой правильно войне уже речи не шло, оба строя смялись, колыхались подобно морским волнам, и пока ни одной стороне удавалось взять верх. Что бы ни думали о нестойкости выбранцов король с Александром Ходкевичем, в этой безумной рукопашной схватке они показали себя в самой лучшей стороны, сдерживая натиск врага.

– Их можно обойти с фланга, – заявил король, указывая зрительной трубой на оставшееся ровным пространство. – Там мятежники не успели перерыть землю, как кроты, и есть где развернуться нашей кавалерии. Пошлите туда гусарскую хоругвь, пан гетман, и мы разобьём бунтовщиков ещё до полудня.

Ходкевич и сам видел эту полосу ровной земли, вот только она просто кричала о западне, рассчитанной именно на конницу. Ведь только кавалерия всегда была главной силой польского войска.

– Мятежники могли не успеть перерыть эту полосу земли, – кивнул гетман, – но лишь потому, что густо засеяли её «чесноком».[1]

– Отправьте туда татар, – отмахнулся король, – пускай проверят. Если всё чисто, то можно будет кинуть гусар во фланг мятежникам.

Весьма довольный своим решением король снова приник к зрительной трубе. Ходкевич и хотел бы пропустить слова его величества мимо ушей, но не мог – это был прямой приказ. Да и в сущности не такой уж глупый. Пускай лёгкая кавалерия, которая может попросту уйти из любой засады, проверит этот участок ровной земли. Даже если там и ждёт неприятный сюрпризец от этого, как говорят, гораздого на них московского князя, однако рискнуть татарами совсем не то, что рисковать панцирниками или тем более гусарскими хоругвями. На самом деле Ходкевич предпочёл бы отправить туда всадников посполитого рушения, хоть какой-то от них будет толк, однако те давно объявили конфедерацию по причине невыплаты жалования, и вряд ли выполнят даже королевский приказ. Дураков среди них не было. Были ещё дубенские конфедераты, вот только после гибели старого полковника Станкевича в их рядах не было единства, да и пыл его мало кто разделял. Они теперь мало отличались от остальных ополченцев-шляхтичей, разве что денег не требовали в память о старом полковнике, который всегда призывал их драться во искупления тяжкого греха князя Острожского, павшего и на их плечи. И всё равно, прямиком в открытую ловушку послать их теперь уж точно не выйдет. А значит, придётся иметь дело с татарами, а это гетман польный не особенно любил.