Текст книги "На Литовской земле (СИ)"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 39 страниц)

А всё потому, что к татарскому мурзе, присланному из Крыма в помощь полякам, пришлось ехать самому. Мурза, командовавший ими, несмотря на относительную молодость, оказался удивительно самоуверенным и вёл себя едва ли не как завоеватель. С ним требовалось вести переговоры лично гетману, ни от кого больше он приказов не принимал. Поэтому Ходкевичу пришло терять время и ехать прямиком в ставку Кантемир-мурзы, присланного из Крыма ханом Джанибек-Гиреем, которому король ещё перед первым походом разумно отправил богатые подарки в Бахчисарай и поздравил его с победой в небольшой усобице. По весне же в Польшу прибыл сильный отряд татар во главе с наглым Кантемиром-мурзой. Тот, как показалось Ходкевичу, воспринимал это как не слишком почётную ссылку, как будто его убрали из Крыма вместе с самыми ретивыми головорезами, которые и после замятни не желали успокаиваться и прятать до поры сабли в ножны.

– Приветствую тебя, воинский начальник, – произнёс Кантемир-мурза, – с чем ты приехал к нам? Когда дашь приказ ударить на этих слабаков? Кони у меня застоялись, а сабли уже сами просятся в руки.

– Вот, – указал булавой Ходкевич на полосу ровной земли, – идите туда, и ударьте во фланг пехоте мятежников. На их плечах вы сможете первыми ворваться в лагерь и взять всё, что успеете до нашего подхода.

– Красиво говоришь, – рассмеялся Кантемир-мурза, – но думаешь я слепой? Это место просто кричит всем: «Иди сюда, здесь западня!». Нет, воинский начальник, не пойдём мы туда. Там смерть.

– Верно, – сменил тактику Ходкевич, поняв, что легко провести мурзу не удастся, – там смерть. Но какая? Узнай это для нас. Проведи там своих татар. Только ты можешь сделать это, Кан-Темир.

Ходкевич отлично знал, как правильно произносится имя этого знатного мурзы, и постарался проговорить его на татарский манер. Знал он и прозвище, которое тот дал самому себе, но пока придержал лесть. Всё хорошо в меру и вовремя.

– Если твой король просит об этом, – кивнул Кантемир-мурза, – я сделаю.

Он обернулся к своим татарам и выкрикнул что-то на гортанном их наречии, которое Ходкевич понимал с пятого на десятое. Вроде бы что-то о том, что без них не справятся и надо принести победу. В ответ татары дружно рассмеялись, а после раздались приказы. В их рядах запели трубы, застучали барабаны, иные татары взывали по-волчьи, другие начали уже кричать «Алла! Алла!». Под эту жуткую какофонию союзные полякам чамбулы лёгкой татарской конницы двинулись в опасно-ровному участку земли.

[1] Чеснок (рогульки железные, помётные или подмётные каракули, триболы, триволы, «Троицкий чеснок») – военное заграждение. Состоит из нескольких соединённых звездообразно острых стальных штырей, направленных в разные стороны. Если его бросить на землю, то один шип всегда будет направлен вверх, а остальные составят опору. В основном, у самого распространённого типа концы четырёх штырей соответствовали вершинам правильного тетраэдра. Заграждение из множества разбросанного чеснока было эффективно против конницы, применялось также против пехоты, боевых слонов и верблюдов. Длина каждого стержня около 5 сантиметров, толщина у основания 0,8–1 см. Стержни могут оканчиваться зазубринами, как рыболовные крючки. Весьма опасное, внушавшее страх кавалерии, приспособление «завоевало» право появляться в гербах иностранных дворян

* * *

Тёмная масса лёгкой татарской конницы наших врагов двинулась в обход баталии к оставленной ровной полосе земли. Я не думал, что у короля найдётся столько татар. Липки жили на территории великого княжества Литовского и приносили присягу именно великому князю, а не королю Польши. Речь Посполитая для них была пустым звуком. Но как меня просветили более сведущие люди да и память князя Скопина помогла, это были не липки, а натуральные крымские татары, присланные ханом на помощь королю.

Я рассчитывал, что по подозрительному участку отправят прогуляться панцирных казаков, на лёгкую кавалерию в стане врага после того, как наши посланники сумели таки зажечь Сечь, а следом за ней Русское и Киевское воеводства, я не особенно рассчитывал. Но татары не спутали мне карт, пускай будет лёгкая кавалерия. Мне всё равно кого сейчас ловить на живца.

– Пан Януш, гетман, – обратился я сразу к обоим командирам, – оставляю баталию на вас. Мне нужно самому переговорить с выбранцами.

Конечно, унтера уже знают, на какой риск придётся идти нескольким отборным полкам лановой пехоты. Но сами выбранцы, конечно, ещё не в курсе, и именно я должен всё им рассказать. Они идут пускай и не на верную смерть, однако манёвр им предстоит выполнить пускай вроде бы и несложный и даже, если цинично взглянуть, привычный выбранецкой пехоте. Однако одно дело бегство настоящее, а совсем другое – притворное, которое ни за что не должно перейти в настоящее. Можно сказать, от этих хоругвей зависит если не судьба всего сражения, то уж точно очень и очень многое.

Поэтому я решил переговорить с ними сам, чтобы видели, великий князь сам отправляет их в бой. Подобные речи воодушевляют солдат и они делают несколько больше, нежели сами от себя ожидают. А именно этого я сейчас мне от выбранцов и жду.

– Солдаты! – выкрикнул я, выехав перед строем. Никто и никогда не звал лановую пехоту солдатами, это было слово для профессионалов, а не для ополченцев, вчерашних мужиков, кое-как обученных стрелять из мушкета. – Сегодня вам придётся пройти тысячу шагов. Лишь тысячу шагов, а после один раз выстрелить в татар. – Я махнул рукой за спину. – Вы видите, они движутся словно туча саранчи. Вам не выстоять против них, но вам и не нужно! Дайте один залп и бегите, а по дороге обратно открывайте сумы, что раздали вам, и швыряйте за собой рогульки. – Мало кто из выбранцов знал слово «чеснок», в том смысле что я мог бы вложить в него, но память князя Скопина подсказала более понятное всем словцо. – И поглядим как татары запляшут на этом поле. Вперёд, выбранцы! Покажите как вы умеете бегать!

Многие в строю лановой пехоты рассмеялись. Шуточки про быстроногих ополченцев в синих венгерских кафтанах ходили по обеим армиям. Но теперь я обратил их слабость в силу, и они смеялись вместе со мной.

– Тодор, – никому другому не мог я доверить командование выбранецкими хоругвями, получившими столь непростую задачу, – командуй!

– Напшут! – заорал во всю лужёную глотку Тодор Михеев. – Ружь![1]

Он не утруждал себя командованием на знакомом мне языке, да и вряд ли вчерашние крестьяне могли бы понять его.

Я отъехал в сторону, пропуская выбранецкие хоругви. Шагали они не совсем в ногу, то и дело кто-то сбивался. Ряды тоже так и норовили пойти волной, однако опытные унтера из ветеранов того же Московского похода и прочих войн, что вела Литва в составе Речи Посполитой, быстро возвращали строю хотя бы минимально божеский вид.

Проводив выбранцов, я вернулся к гетману с князем Янушем, и снова приник к окуляру зрительной трубы.

[1] Вперёд! Марш! (искаж. пол. бел.)

* * *

Увидев, кого выставляют против его людей, Кан-Тимур едва не рассмеялся в голос. Он отлично знал, кто такие ополченцы в голубых кафтанах. Они не годились даже на ясырь,[1] сразу за них ничего не выручить, а тащить в Кафу на рынок не выйдет, пока не будет гонца из Бахчисарая с приказом возвращаться. Так что все пойдут под нож, так решил Кан-Тимур, прозванный Кровавым мечом.

– Никого не щадить! – выкрикнул он приказ. – Ясырь не брать! У кого увижу в руках аркан, сам голову срублю!

И толкнул пятками своего резвого бахмата.[2] Остальные всадники последовали за ним, на полном скаку вынимая из саадаков луки и накладывать стрелы на тетиву. Те же, кто победнее выхватили сабли и булавы, чтобы обрушить их на головы синих курток, как звали татары выбранцов.

Стрелы засвистели в воздухе, заставляя то одного, то другого выбранца повалиться ничком. Никаких доспехов, даже самых простых ни у кого из них было, даже головы прикрывали лишь шапки-магерки,[3] такие ни от сабли ни от деревянной булавы с ослиной челюстью, какими вооружены были самые бедные татары, не спасут. И всё же лановые хоругви шли навстречу несущейся уже на рысях татарской орде. Несмотря на стрелы и страх перед воем и дикарским свитом всадников крымских степей. Тем более страшным, что едва ли не все выбранцы отлично знали, что такое татарский набег, предварявшийся всегда таким вот залихватским свистом и волчьим воем.

– Веселей шагай! – покрикивал на них Тодор Михеев, шедший вместе с выбранцами. – Выше головы! Смелого и старуха боится. И стрела мимо летит.

Как будто подтверждая его правоту татарская стрела прошила насквозь тулью его шляпы. Несмотря на любовь к Родине и показное литвинство Тодор продолжал одеваться в немецкое платье. Был он кальвинистом и вера не позволяла ему носить иное, по крайней мере, так он сам для себя считал. На ходу сняв шляпу, Тодор выдернул стрелу, переломил её и швырнул под ноги.

– Вот и вся татарская удаль! – выдал он первое, что пришло в голову.

Слышавшие его унтера и шагавшие рядом выбранцы рассмеялись не бог весть какой шутке. И приподнятое их настроение передалось остальным. Строй хоругвей как будто сам собой подровнялся, шагать все стали в ногу, сбивавшихся было уже не так много и они быстро исправлялись сами до того как до них добирались унтера.

– Они смеются! – выпалил скакавший рядом с Кан-Темуром Метин-бей, дальний родич его из младшей ветви Мансуров. – Клянусь Аллахом, неверные смеются нам в лицо!

– Так вскрой им горло, Метин, – отмахнулся Кан-Темир, который и без него отлично видел смех шагавших навстречу его чамбулам синих курток. – Залей кровью их синие куртки, чтобы не думали больше улыбаться, как увидят нас.

– Алла! Алла! Алла! – ястребом заклекотал Метин-бей, отчего Кан-Темир, не любивший пустых да ещё и преждевременных криков, скривился, будто от зубной боли. Однако отчаянный, лихой рубака даже не заметил этого. Он уже дождаться не мог, когда же пустит жалким неверным кровь. – Алла! Алла! Алла!

Крики и волчий вой татар пугали, однако унтеров выбранцы боялись больше врага, как и положено. Тем более что стрелы уже почти никто из татар не пускал, все взялись за сабли. Они уже пустили своих низкорослых, но резвых бахматов в галоп, чтобы обрушится на неровный строй лановых хоругвей.

– Стой! – скомандовал Тодор. – Фитиль пали!

У всех пищали были забиты ещё перед тем, как они выступили из стана. Теперь осталось только распалить фитили и дать залп. Но как же непросто сделать это, когда на тебя во все опор несётся масса страшной, завывающей по-волчьи, татарской конницы.

– Фитиль крепи! – командуют унтера, и руки выбранцов натренированные сотнями и сотнями повторений сами собой, без участия головы, проделывают привычные движения.

– Все разом! – снова командует Тодор. – Прикладывайся!

Три шеренги выбранцов прижимают к плечам приклады мушкетов, зажжённые фитили уже тлеют в жаргах-серпентинах. Все ждут следующей команды, и Тодор Михеев отдаёт приказ.

– Все разом! Полку крой! – И следом. – Па-али!

Сотни мушкетов выплёвывают в несущихся татар огонь и свинцовую смерть. Летят прочь из сёдел лихие всадники, что мгновение назад хотели одного – бить, рубить, убивать! Валятся, как подрубленные, кони, получившие свинцовую пилюлю с убойного даже для такого сильно создания, как лошадь, расстояния. Первая волна как будто захлёбывается, но за ней несётся следующая, и до того, как она захлестнёт не слишком стройные ряды лановой пехоты, никто не успеет перезарядить мушкет.

– Все разом! – выкрикнул надсаживая лужёную глотку Тодор Михеев. – Кругом! Бегом!

Выбранцы развернулись кто как смог, тут уже никто строя не держал, и кинулись прочь от налетающих сзади татар.

– Сумы! – орал Тодор, и ему вторили унтера. – Сумы отрывай! Рогульки! Чеснок! Сыпь! Сыпь! Сыпь!

Стоявшие в первых рядах, а теперь бежавшие последними, самые стойкие из выбранцов, отобранные лично Тодором Михеевым и его доверенными унтерами, открыли увесистые сумы со стальными рогульками, выданные им ещё до выступления. На землю за собой они швыряли их целыми пригоршнями, густо засевая её едва ли не прямо под копытами татарских коней.

Увлечённые погоней татары не заметили странных движений бегущих выбранцов, они уже готовы были рубить с седла, проламывать головы тяжёлыми дубинками. Раз нельзя брать ясырей, так хоть душу отвести в кровавой потехе. Что может быть милее для мужчины⁈

И тут лошади они начали спотыкаться. Животные кричали почти человеческими голосами, столько боли было в их криках, когда в неподкованные копыта их вонзались стальные острия рогулек. Всадники вылетали из сёдел, падали прямо под копыта коней. Многие скакуны не могли удержаться на ногах, и валились на землю, подминая под себя седоков, не успевших вовремя выдернуть из стремян ноги. Кое-кто успел-таки добраться до бегущих выбранцов, обагрил саблю кровью или вышиб кому-то мозги дубинкой, но таких было мало и они тоже находили свою судьбу. Бегущие выбранцы всё густо засеяли рогульками, проскочить мимо было невозможно.

– Стоять! – заорал Кан-Тимур, видя как споткнулся отменный жеребец Метин-бея, а сам его дальний родич полетел через конскую голову и распластался на земле. – Стоять всем! Прочь! Прочь! Уходим!

– Помоги! – прохрипел Метин-бей. – Спаси, Кан-Тимур! – Он тянул к нему руку. – Кровью Мансуров заклинаю, спаси!

– Хватайся за стремя, – кровь не водица, родича надо выручать. – Но коня сдерживать не буду.

– Век не забуду! – выпалил Метин-бей, подскакивая на ноги и цепляясь за стремя кантемирова коня. – Век не забуду!

Сам Кровавый меч, что не успел сегодня обагрить свою саблю, пустил скакуна галопом прочь. А за ним последовали чамбулы. Те, кто остался в седле и чьи кони, пускай у многих и охромевшие, ещё могли несли седоков.

Его величество едва зрительную трубу под ноги не швырнул, увидев как повернули татары.

– Проклятые трусы! – выпалил он. – Чего они испугались⁈ Выбранцов!

Лановые же хоругви, ещё минуту назад отступавшие в полном беспорядке, снова строились в ряды и готовились дать залп в спину отступавшим татарам.

– «Чеснок», ваше величество, – пояснил Ходкевич, который сразу понял, что случилось. – Бегущие выбранцы густо засеяли всю землю за собой «чесноком», и татары просто не сумели добраться до них. Смотрите, ваше величество, – указал он зрительной трубой на строящихся выбранцов, – они не делают ни шагу вперёд, чтобы и самим не напороться на рогульки.

Получить острый шип в ногу было одинаково неприятно и коню и человеку.

Тем временем выбранцы дали-таки залп в спину бегущим татарам, совсем расстроив их лаву, да так и остались стоять. Лишь откуда-то из лагеря обслуга потащила к их позиции испанские рогатки, да покатила несколько лёгкие пушчонок. Теперь взять их будет совсем непросто.

[1] Ясырь (тур. esir – узник войны, от араб. أسير‎ ['асӣр]) – пленные, которых захватывали турки и крымские татары во время набегов на украинские, русские, польские, валашские, молдавские земли, а также калмыки, ногайцы и башкиры во время набегов на оседлые поселения Поволжья, Урала и Сибири с XV – до середины XVIII века

[2] Бахмат – низкорослая татарская лошадь

[3] Магерка (пол. magierka от венг. magyar) – старинный русский, венгерский, беларуский и польский головной убор, валяная белая шапка (еломок, шеломок, тулейка), тулья без полей

* * *

Я больше не глядел на фланг, где встали, обтыкавшись для верности испанскими рогатками выбранцы. Сейчас от них ничего не зависит, они сделали ровно то, что должны были, за что честь им и хвала. Победим, я снова проедусь перед их строем, поблагодарю всех. Надо бы ещё имена погибших узнать, когда назову их перед строем, это произведёт впечатление на оставшихся в живых. Трюк простой, тем более что погибших не так и много, очень уж быстро бежали от татар выбранцы, а люди чувствуют, что военачальник знает каждого едва ли не в лицо. Но об этом думать ещё рано – победить бы.

В центре дела наши шли не так чтобы хорошо. Ландскнехтов, переданных курфюрстом, я оставил в резерве, пока справлялись своими силами. Выбранцы с пиками, прижатые спиной в валам и шанцам, проявляли просто чудеса стойкости, бежать-то всё равно некуда. Мушкетёры прикрывали их с флангов, то и дело попадая под страшные, слитные залпы врага. После них на земле оставались лежать с десяток тел, если не больше. В ответ выбранцы с пищалями палили густо, но не так слитно, и жертв среди ландскнехтов было куда меньше. Иногда даже после того, как рассеивался дым, вражеские шеренги стояли, не потеряв никого. Не сказать, что это добавляло боевого духа нашим ополченцам, однако они держались.

– Это только вопрос времени, – покачал головой князь Януш Радзивилл. – Лановая пехота не выстоит против опытных ландскнехтов, даже если поставить её на такой позиции, откуда не сбежать. Они побегут через шанцы и на валы, прямо на наши пушки. А на плечах их туда ворвётся враг.

Рукопашная уже кое-где смещалась к позициям наших пушек, однако приказа затинщикам дать залп я не отдавать не спешил. Они должны перебить как можно больше врагов, желательно вовсе рассеять их первые линии, хотя это уже прямо фантастика. Настолько везти нам просто не может. Не может – и точка! Надо полагаться на реальные возможности людей и оружия, а не на слепую удачу. Повернётся лицом – хорошо, нет, так и без неё надо выигрывать.

– Пушки заряжены картечью, – ответил я, – и выбранцы знают это. Побегут на валы и в шанцы, их оттуда приголубят в упор. Врагу тоже достанется, так что жертва их напрасной не будет.

– И потому наших ополченцев должно остаться как можно меньше, – мрачно пошутил князь Януш, – чтобы побольше картечи досталось коронным наёмникам.

Железная, беспощадная логика войны. К сожалению, несмотря на ухмылку, князь был прав. Чем больше погибнет выбранцов, тем больше будет жертв залпа картечью из пушек и тяжёлыми пулями из затинных пищалей. Однако стойкость наших ополченцев не могла не вызвать уважения. Они дрались и умирали на позициях, их теснили, кое-где уже начали выдавливать на валы и в шанцы, однако никто не бежал. Как мне кажется, никто ни у нас ни тем более в коронном войске не ожидал подобного мужества со стороны простых ополченцев, вчерашних крестьян. Однако они сражались за свою землю, за свои жизни и коли гибли, так старались жизнь свою подороже продать. Этим выбранцы напомнили мне бывших посошных ратников, собранных мной в первые солдатские полки. Те же мужество и стойкость, которых не ожидали от них ни наши воеводы (да и сам я тоже, что уж греха таить), ни враги.

– Жаль, – проговорил словно само себе под нос Ходкевич, – жаль не оставили прохода для кавалерии. Если получится отбиться, обратить коронную пехоту в бегство, так ударили бы конницей. Вот тогда случился бы полный разгром.

– Случился бы, – кивнул я, – да только наш. Думаете, король или брат ваш, получивший булаву гетмана польного, проглядели бы эти проходы? А коли бы проглядели, кто им помешает кинуть навстречу нашей свою конницу. И как думаете, каков был бы исход такой конной схватки?

– У нас есть, вашими же стараниям, Михаил Васильич, – возразил Ходкевич, – что противопоставить польской коннице. Мы смогли бы удивить их, даже рассеять быть может.

– Рассеять, – согласился я, – а нам нужен разгром. Из-под Гродно Жолкевский с Вишневецким увели армию, большая её часть сейчас стоит там. – Я указал на поле боя. – Я не хочу давать Жигимонту ещё один шанс. Здесь и сегодня, быть может, завтра мы должны не просто разбить коронную армию, но разгромить её. Оставить лишь память от славы польского оружия, что впредь король позабыл дорогу на литовскую землю.

Кажется, мои слова произвели на Ходкевича впечатление. Он ничего не ответил и поднёс к глазу окуляр зрительной трубы. Я последовал его примеру.

Теперь главное не пропустить момент. Как только выбранцы начнут поддаваться, окажутся на грани бегства, нужно отдать приказ отступать за шанцы и валы. Чтобы достигнуть максимальной эффективности ещё одного подготовленного для врага сюрприза.

* * *

Нервозность короля передалась его скакуну. Отлично выезженный аргамак под его величеством то и дело принимался приплясывать на месте, переступая длинными ногами. Король усмирял его твёрдой рукой, в такой стране как Речь Посполитая, правитель не может не быть искусным наездником. Подобную слабость простят только глубокому старику.

– Когда же, – повторял его величество, – когда же эти хвалёные немцы справятся с проклятыми выбранцами.

Ещё сильнее его злило упорное сопротивление литовской лановой пехоты, в то время как польские выбранцы показали себя далеко с не лучшей стороны. И теперь исход боя во многом зависел от наёмников. Те же старались изо всех сил, однако сладить с оказавшимися прямо-таки невероятно упорными литовскими выбранцами пока не могли. Ломались пики, люди остервенело убивали друг друга, то и дело фланги окутывались настоящими облаками густого порохового дыма, рявкали пушки, ядра выбивали в рядах солдат с обеих сторон настоящие просеки – стреляли-то с убойной дистанции. Однако к победе коронное войско не было ни на шаг ближе, нежели в самом начале боя.

– Они побегут, – повторял словно молитву король. – Должны побежать. Это ведь выбранцы. Чёртова лановая пехота, хуже которой нет в Речи Посполитой.

– Побегут, – соглашался с ним Александр Ходкевич, – но когда, вот вопрос. Их сопротивление и без того дорого обошлось пешим хоругвям. Как бы ландскнехты не отказались и дальше воевать за нас, ведь денег, чтобы купить их верность, несмотря на потери, в казне нет.

Королю не слишком понравилось это напоминание. Белосток оказался ловушкой, куда он угодил вместе со всем своим войском. Даже если победа будет за ним, в самом городишке нечего брать, а Гродно придётся штурмовать хотя бы и ради военной добычи. Этот мальчишка, московский князь, снова обвёл его вокруг пальца, однако думать об этом поздно, снявши голову, как говорится… Теперь нужно побеждать и бросать конницу в рейд на Гродно, чтобы постараться с наскока захватить город, а прежде ещё бы взять обоз мятежников. Уж там-то добычи будет достаточно, чтобы удовлетворить хотя бы первую потребность ландскнехтов в золоте.

Король снова приникал к окуляру и убирал его, не в силах глядеть на упорное сопротивление литовской пехоты. Ему оставалось только зубами скрипеть.

– Всё же царица на поле боя – это кавалерия, – говорил король, чтобы хоть как-то унять нервы. Ему страстно хотелось выпить. Но пить посреди сражения он не стал бы, разве что после очевидной победы со всеми старшими офицерами. Сейчас же момент был совсем не подходящий для вина, как бы его ни хотелось. – У меня на родине с недавних пор ею почитают пехоту, но была бы возможность ударить панцирным казакам, даже не гусарам, не шляхетскому ополчению, и исход боя был бы решён ещё много часов назад. Пехота же способна лишь бессмысленно толкаться друг с другом без видимого результата.

Ходкевич мог бы поспорить с королём насчёт отсутствия результата. Он даже с такого расстояния в окуляр зрительной трубы видел трупы, устилавшие поле боя. За каждый шаг коронным хоругвям приходилось платить кровью, и платить по самому высшему разряду.

Но вот грянул очередной слитный залп немецких мушкетёров. Их поддержали подтащенные из ближнего тыла полевые орудия. И шеренги литовских выбранцов дрогнули.

– Вот! – выпалил король. – Началось!

В самом деле началось. Трубачи запели сигнал к отступлению, унтера больше не пытались удержать ополченцев на месте, теперь они заставляли их сохранять хоть какое-то подобие порядка и строя при отступлении. А это было очень непросто.

– Сейчас, – хлопнул себя кулаком по раскрытой ладони король, – вот сейчас бы ударить гусарам! Да что там гусарам, как я говорил уже, панцирным казакам да шляхетскому ополчению. Тут бы конец пришёл всему этому нелепому фарсу.

Но противник не дал им возможности атаковать кавалерией, и потому оставалось ждать, когда уставшие, но ободрившиеся из-за отступления врага, ландскнехты соберутся и устроят натиск на полевые укрепления.

– Отправьте людей в дубенским конфедератам, – велел король. – Пускай, если желают оправдать предательство своего сюзерена, князя Острожского, ударят всей пехотой, что осталась у них.

Гетман и сам хотел поступить также. Он даже подивился прозорливости его величества. Тот явно разбирался в людях, пускай и несведущ был в военном деле. Однако именно сейчас и пришёл черёд ввести в бою последний пехотный резерв, что оставался в коронном войске.

Пахолики тут же умчались в расположение конфедератов, и вскоре король уже с удовольствием наблюдал, как оттуда выступили хоругви ландскнехтов Юзефовича и пеших казаков Гошица. Им сильно досталось при Гродно, однако после они смогли пополнить свои ряды за счёт недовольных из литовской земли. Тех было пускай и не слишком много, однако на пополнение рядов конфедератских хоругвей какое-то число всё же нашлось. И даже не так уж мало.

– Ставлю дукат против ломанного медяка, – провожая их взглядом, заявил король, – что до исхода часа, бой будет идти уже в шанцах и на валах. А до заката мы возьмём и сам этот жалкий городишко.

Ходкевич пари не принял, несмотря на то, что были у него серьёзные сомнения в том, что король прав в своих хвастливых и чересчур оптимистичных утверждениях.

– Смотрите же, пан Александр, – решительно заявил король, прикладывая окуляр к глазу. – Смотрите. Сейчас будет на что поглядеть.

И тут его величество оказался прав.

* * *

Много доводилось мне слышать залпов, однако ни один из нынешнего века и близко не походил на те, что однажды услышали мы в двадцать первом, когда наша артиллерия отрабатывала по вражеским позициям. Тогда нас везли на учебный полигон, и, как я сейчас понимаю, водитель специально решил проехаться поближе к батарее стапятидесятидвухмиллиметровых «Гиацинтов», как раз когда те открыли залповый огонь по врагу. Тогда мне казалось, что голова лопнет, а из лёгких, после каждого выстрела орудий, запросто выбьет воздух. Водитель, наверное, только посмеивался в кабине. Он-то, видимо, был человек тёртый и для него вся эта канонада была не в новинку, не то что нам, вчерашним штатским, мобилизованным – лановой пехоте двадцать первого века.

Но сегодня, когда разом плюнули во врага, лезущего на валы и в шанцы, несколько сотен орудий, а к ним присоединились затинщики со своими тяжёлыми пищалями, чьи пули отрывали руки-ноги-головы, пробивали в телах дыры такого размера, что в них кулак просунуть можно, я едва с коня не свалился, так живо напомнило мне это тот самый залп «Гиацинтов» в двадцать первом веке. Что же творилось сейчас на валах и в шанцах, затянутых настоящим облаком порохового дыма, я даже думать не хотел. Это, наверное, самая настоящая кровавая вакханалия, иного слова не подберёшь.

Унтера, командовавшие пехотой, были людьми действительно со стальными яйцами. Они не терялись в этом кровавом пороховом кошмаре, и продолжали командовать, заставляя выбранцов следовать примеру более опытных наёмных мушкетёров, переданных мне курфюрстом. Пришло время им сыграть свою роль.

Унтера орали команды, помогали самым нерасторопным, ставя их в общий строй. Позади шеренг опытных наёмников выбранцы с пищалями, которых сумели собрать после отступления, спешно заряжали их, готовясь дать ещё один залп. Но пока дело за немецкими мушкетёрами. И они отработали, что называется, на все деньги. Каждый потраченный на них курфюрстом медяк отработали, ничего не скажешь. За пушечным залпом, поддержанным пищальниками, выстрелили шеренги наёмных мушкетёров. Словно здоровенный кусок грубой дерюги рванули со всей силы, от души.

Даже там, где стояли мы с князем и гетманом, окружённые пахоликами, готовыми в любой момент сорваться с поручением, стало тяжеловато дышать от пороховой гари. Что же творилось сейчас на валах и в шанцах, куда несмотря на самый настоящий расстрел продолжали наступать коронные наёмники, такие же немцы, как те, кто сейчас оборонял их, представлять не хотелось.

Благодаря жесточайшей муштре выбранцы не слишком уступили наёмникам, когда дошло до перестроения, и по команде дали ещё один залп. Прямо в лица лезущим на валы врагам. Успевшие перезарядить свои пищали затинщики ждали пушкарей, чтобы снова выстрелить вместе с ними. Это усилит сокрушительную мощь общего залпа. Выбранцы же тем временем снова перестраивались, вперёд выходили ландскнехты с уже готовыми к стрельбе мушкетами.

Третий залп оказался самым сильным. Пушки, затинные пищали и мушкеты – смертоносное трио войны семнадцатого столетья пропели в унисон. Картечь и тяжёлые пули просто смели забравшихся на валы и лезущих в шанцы коронных ландскнехтов. Сколько их полегло в единый миг – бог весть. Но именно это сломило врага. Приступ захлебнулся, и вражеская пехота покатилась прочь от валов. Почти без порядка. Иные сбивались в кучки, отступали плечом к плечу, спиной вперёд, но куда больше было таких, кто бросал оружие и спешил покинуть поле боя до следующего залпа. А уж он-то не заставил себя ждать.

Воодушевлённые победой выбранцы под громкие крики и отборную ругань унтеров забрались на валы и пальнули в спину отступавшим ландскнехтам. Туда же выкатили лёгкие полевые орудия, с такими легко и пара человек управится, и пушкари принялись стрелять по сохранившим порядок кучкам вражеской пехоты. Они, понятное дело, отступали куда медленнее бегущих и мишень представляли собой почти идеальную. Тут даже не слишком опытные пушкари попадали не со второго-третьего, так с пятого раза.

* * *

Много доводилось мне слышать залпов, однако ни один из нынешнего века и близко не походил на те, что однажды услышали мы в двадцать первом, когда наша артиллерия отрабатывала по вражеским позициям. Тогда нас везли на учебный полигон, и, как я сейчас понимаю, водитель специально решил проехаться поближе к батарее стапятидесятидвухмиллиметровых «Гиацинтов», как раз когда те открыли залповый огонь по врагу. Тогда мне казалось, что голова лопнет, а из лёгких, после каждого выстрела орудий, запросто выбьет воздух. Водитель, наверное, только посмеивался в кабине. Он-то, видимо, был человек тёртый и для него вся эта канонада была не в новинку, не то что нам, вчерашним штатским, мобилизованным – лановой пехоте двадцать первого века.

Но сегодня, когда разом плюнули во врага, лезущего на валы и в шанцы, несколько сотен орудий, а к ним присоединились затинщики со своими тяжёлыми пищалями, чьи пули отрывали руки-ноги-головы, пробивали в телах дыры такого размера, что в них кулак просунуть можно, я едва с коня не свалился, так живо напомнило мне это тот самый залп «Гиацинтов» в двадцать первом веке. Что же творилось сейчас на валах и в шанцах, затянутых настоящим облаком порохового дыма, я даже думать не хотел. Это, наверное, самая настоящая кровавая вакханалия, иного слова не подберёшь.