Текст книги "На Литовской земле (СИ)"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 39 страниц)

– А заодно, – рассудительно заметил Януш Радзивилл, – пускай и родственников их, князей Збаражских, потреплют. Оттуда много войска и денег на новую войну с нами Жигимонт получить может.

И снова решение верное, а о судьбе тех, кто будет страдать от рейда Александра Лисовского лучше не думать. Таков уж удел правителя, гораздо тяжелее креста полководца.

– Но пока Лисовский нужен нам здесь, – высказался я. – Он должен и дальше рыскать вокруг коронной армии Жолкевского, словно серый волк, кусая её во всех сторон за бока. Хорошо бы добиться в войске голода и падежа коней.

– Тогда войско начнёт разваливаться, – кивнул Януш Радзивилл, – но именно Лисовский со своими людьми и удерживает армию Жолкевского от полного распада. Те, кто и хотел бы дезертировать, не бегут, понимают, что только в куче, пускай там и голодно, можно спастись от лисовчиков. Сбежишь, и мигом с головой расстанешься, они-то никого не щадят.

Конечно, можно приказать лисовчикам пропускать дезертиров, однако сейчас отыскать рассыпавшиеся летучие отряды практически невозможно. Даже если кого и на найдёшь, и приказ передашь, так они и между собой не особо связь имеют. Им координация действий сейчас не важна – встречаются только от случая к случаю, обычно же попросту натыкаются друг на друга. Поэтому пускай уж воюют как воюют, кусают растянувшуюся по дорогам Великого княжества армию Жолкевского со всех сторон, пускай и удерживая её таким образом вместе. Такой вот парадокс войны получается.

– Нам, панове, о войне пока можно забыть, – вступил в разговор Сапега, прибывший накануне пира. Как же без великого канцлера – такое событие без него никак обойтись не могло. Тем более что новость о победе долетела до Вильно буквально за день с быстрым гонцом, а собирался в дорогу немолодой уже Сапега очень споро, особенно для своего почтенного возраста. – Жолкевский убрался из Литвы, и новое войско Жигимонт соберёт нескоро. Да и распутица весенняя его если не остановит, так затормозит сильно, покуда дороги не просохнут, новой коронной армии нам ждать не стоит. А потому о мире думать надо сейчас, о мире, панове, – не иначе как для убедительности повторил он.

– Наоборот, Лев Иваныч, – возразил ему Острожский, – не о мире, а о войне думать надо сейчас, и готовиться к ней. Это лишь кажется, что до апреля ещё много времени, не успеем опомниться, а коронное войско будет уже под Белостоком.

Он глянул на Веселовского, однако тот, приглашённый за наш стол, как герой обороны Гродно, легко выдержал его тяжёлый взгляд. Далеко не все среди нас, да и я сам, к слову, поддерживали Острожского в его мнении о том, что драться надо за всякую крепость и ни одного города не сдавать без сопротивления. Веселовский верно рассудил, что Белостока ему не удержать, а собранные им войска в городской цитадели не поместятся, так что он потеряет не только город, но и собственные надворные и наёмные хоругви. Те самые, что приняли бой в Гродно и дали нам время подойти и атаковать.

– Нам нужно всеми силами готовиться к новой войне, – продолжал гнуть своё Острожский. – Набирать хоругви, тренировать этих ваших рейтар и конных аркебузиров, чтобы было чем удивить врага. Идея с выбранцами, из которых делают настоящих солдат хороша, но по весне их придётся распустить по домам – сев на носу. Поэтому их придётся заменять наёмниками, а потому кому-то нужно отправиться в Пруссию и Швецию, чтобы поискать там свободные роты ландскнехтов, готовые отправиться к нам на службу.

– Всё это, – веско высказался Сапега, – должен делать великий князь. Не выкликнутый нами, – продолжил он, прежде чем Острожский перебил его, – но выбранный сеймом. А потому вместе с подготовкой к войне, прежде всего нужно провести вальный сейм литовский, чтобы более никто на нашей земле не сомневался, кто здесь правит.

– Кроме того, – добавил князь Радзивилл-Сиротка, – на том же сейме следует признать земли, ставшие коронными после Люблина, снова литовскими, и оккупированными врагом, а всех магнатов, поставленных там королями после этого незаконными владельцами. Сами земли, на которых не сохранилась власть прежних литовских магнатов, вроде вас, Иван Константинович, – кивнул он Острожскому, – просто переходят под руку великого князя Литовского. Те же из магнатов, кто не пожелает снова стать литовцем, будут сеймом объявлены hostes publicus Lithuanica,[1] – всё же не удержался от латинской формулы, правда, вполне уместной в данном случае князь, – их земли будут конфискованы и переданы литовской короне для дальнейшего распределения между верными общему делу Литвы людьми.

Радзвиллов он, конечно же, считал первыми среди них, и не скрывал этого. И ведь даже не заикнулся про назначение старост. Нет, земли, отнятые у будущих hostes publicus Lithuanica не останутся великокняжескими, их тут же надо поделить между собой. Ловко завернул Сиротка, ничего не сказать, усиливать власть великого князя, то есть мою, давая мне в распоряжение земли, никто тут явно не собирался. Ну да ничего, посмотрим ещё как вы станете грызться из-за этих земель, быть может, сами же мне их и отдадите, лишь бы не позволить другому возвыситься над остальными.

– Только эти земли ещё получить надо, – иронически заметил Острожский. – Мы сумели отбиться от коронной армии и заставили тем многих колеблющихся задуматься. Но этого недостаточно. Магнаты, вроде меня или тех же Вишневецких, оказавшиеся после Люблина не литовскими, а коронными, получили от этого известные выгоды. О тех же, кто стал магнатом лишь прирезав себе литовской земли, отнятой у Великого княжества, я и вовсе молчу. Если последним мы не даём выбора вовсе, то первым надо продемонстрировать силу, чтобы они поняли держаться надо нас, а не короля.

– Им всем, – напомнил Сапега, – как, собственно говоря, и вам, Иван Константинович, были отправлены приглашения на сейм. Сбор его был прерван вторжением коронной армии, однако теперь же его нужно объявить и провести, как можно скорее. Власть Михаила Васильевича нуждается в legalizatio populi,[2] лишь после неё он по-настоящему станет великим князем в глазах всего литовского народа и сможет раздавать должности, от которых мы добровольно отказались. И, что не маловажно, общаться с сопредельными монархами на равных. До тех пор, увы, мы – лишь клика заговорщиков, а Михаил Васильич – узурпатор, возведённый нами на престол, однако собственными народом не признанный.

– В сейме мы потонем, – решительно отрезал Януш Радзивилл, – а нам к войне готовиться надо, и не только. Пока король только собирает силы, мы должны действовать.

– И как же? – поинтересовался я.

Мне просто надоело молчать. Магнаты препирались друг с другом, как будто вообще позабыв обо мне. И я был согласен с Янушем Радзивиллом – если уж верхушка заговорщиков не может просто договориться о том, что делать после первой победы, то о каком сейме может идти речь. Да он же на месяцы затянется, а за это время Сигизмунд соберёт новую армию и тогда нас спасёт только чудо. И что-то мне подсказывало, чуда этого не будет, как и спасения.

– Одним только рейдом Лисовского ограничиваться не стоит, – заявил князь Януш. – Раз Вишневецкие стали нашими врагами, то следует отправить посольство на Сечь, возможно, там мы отыщем союзников, готовых запалить большой пожар во владениях Вишневецких.

Тут я очень кстати вспомнил один польский сериал, который смотрел ещё по телеку много лет назад. Там ещё Александр Домогаров играл казака Богуна. Ведь именно в землях Вишневецких находилась Запорожская сечь, да и известная часть государства, что станет много лет спустя Украиной, тоже. Там ведь и в самом деле могут начаться брожения, когда станет известно о смуте в Литве и поражении коронного войска. Да и действия лисовчиков подольют масла в огонь недовольства магнатом. Он ведь в первую очередь защитник для своих кметов, а если защитить их не может, так они ещё подумают, зачем он такой нужен. Ведь защитник, не способный защитить, это просто дармоед, кормить которого никто не станет. А хватит ли сил у Вишневецких, чтобы подавить народное восстание, большой вопрос.

– Это будет верный выбор, – поддержал его Ходкевич, доселе предпочитавший молчать. – Король использовал уход черкасов из-под Смоленска, чтобы уменьшить реестр,[3] вышвырнув из него известную часть старши́ны, чтобы сократить расходы на казаков.

Как ни крути, а тогда нам удалось уговорить запорожцев покинуть лагерь и уйти, оставив его нам. Это было, по сути, предательство, так что король был в своём праве, однако вряд ли это сильно повлияло на мнение казаков и особенно их старши́ны, недовольных тем, что лишились королевского содержания.

– Вот пускай и отстаивают свои вольности с саблей и самопалом, – заметил я. – Но кого бы нам отправить на Сечь? У вас, пан Ян Кароль, есть для этого надёжные люди? Или у вас, пан Януш?

– Кое-кто найдётся, – кивнул Ходкевич и Януш Радзивилл поддержал его. – Я выпишу их в Гродно, чтобы они как можно скорее отправились на Сечь баламутить там воду.

– Но это уже прямое нападение на короля и его интересы, – заметил всегда осторожный Сапега.

– Войны, сидя в обороне, не выигрывают, – возразил ему я. – Да и кто свяжет волнения на Сечи и в соседних воеводствах с нами?

– Is fecit cui prodest,[4] – пожал плечами Сапега, по-видимому, совсем позабывший о том, что мы негласно решили воздерживаться от латыни.

– Быть может, и так, – кивнул я, – но что это меняет? Мы и так уже defacto в состоянии войны с Жигимонтом и Короной польской, и иных casus belli ему не нужно.

– Я смотрю вы, Михаил Васильич, уже совсем ополячились, – рассмеялся князь Острожский, – даже в прежние времена, в Кракове, я столько латыни в речи не употреблял.

Он легко разрядил обстановку этой шуткой, и мы продолжили обсуждение.

– И всё же, несмотря на подготовку к сейму, – напомнил всем Януш Радзивилл, – нельзя забывать и о войске. Нам нужна армия, которая сможет дать достойный отпор коронной. И с этим сложнее всего, панове, ибо против коронных гусар у нас есть только конные аркебузиры, рейтары наших с Николаем, – он назвал князя Сиротку первым именем, чтобы не путать с собственным младшим братом, – надворных хоругвей да выбранецкая пехота, которую мы даже в бой пустить не отважились.

Тут он был, к сожалению, прав. В битве при Гродно выбранецкие хоругви в бой так и не пошли. Справились пешим шляхетским ополчением да немногочисленными ротами ландскнехтов. Конечно, обернись конная схватка нашим поражением, возможно, выбранцам и пришлось бы схватиться с врагом, однако Господь не попустил, справиться с конницей Вишневецкого мы смогли и вовсе обошлись без выбранцов. Я тогда не настоял, слишком ошеломлённый новостью об атаке с тыла, а потом уже поздно стало. Преследовать врага выбранцы уж точно не могли – не для того нужны.

– Нужно набрать побольше и тренировать их как следует, – решительно заявил я, – и тогда они станут для коронного войска таким же неприятным сюрпризом, каким стала посошная рать.

– Не знаю, как ваша посошная рать, – покачал головой Острожский, – но лановую пехоту принято распускать на время сева, когда на полях каждая пара рук нужна. Если до Благовещения[5] не распустить выбранцов по домам, они могут и бунт поднять или же просто начнут разбегаться из войска.

У нас было то же самое, вот только в этом помогло разорение, которое учинила Смута на родной мне земле. Многим крестьянам, повёрстанным в посошную рать, было просто некуда возвращаться – деревни их погорели, и потому альтернативой службе была голодная смерть. Но Литва, несмотря на то, что по части её прошла коронная армия, такого разорения не претерпела, и потому даже самых негодных крестьян ждали дома на сев и жатву, когда, как верно заметил Острожский, каждая пара рук на счету.

– К этому времени Жигимонт уже двинет войско, – попытался возразить я, – и всем будет ясно, что враг у ворот, и его надо встретить.

Прозвучало удивительно наивно. Даже внутри худо стало, настолько слова мои не стыковались со всем жизненным опытом князя Скопина. Магнаты и сидевший с нами за одним столом ещё бледный, не оправившийся от ранений, Веселовский глянули на меня, словно на умственно отсталого ребёнка.

– Кмету плевать, кому он служит, – высказался за всех Сапега. – История родственника вашего, убитого после битвы на Улле простым крестьянином, должна вам напоминать об этом.

– Кмет хочет лишь пахать землю, – добавил Ходкевич, – а драться за неё паны должны, так он себе разумеет. Сменятся паны одни на других, до того кмету дела нет.

Верно, с патриотизмом с те времена туговато было, причём как у привилегированного сословия с его правом отъезда, так и у простых людей, с кого драли три шкуры в обычное время, а уж в военное и того больше. Потому и воевали выбранцы лишь тогда, когда выбора не оставалось, либо ты, либо тебя, как при обороне гуляй-города к примеру, оттуда просто бежать некуда. В поле же от них толку нет, как и от посохи. Мне удалось натренировать вчерашних крестьян лишь потому, что бежать им среди смутного разорения было попросту некуда, литовским же выбранцам есть куда податься, и они при первой же возможности сбегут.

– Значит, надо отбить нападение коронной армии до Благовещенья, – пожал плечами я, – а после сева снова набирать лановую пехоту и тренировать её до самой жатвы. И снова набирать после святого Варфоломея.[6]

– Лучше дотянуть до Воздвижения,[7] – возразил лучше разбирающийся в этом вопросе Ходкевич, – тогда кметы охотнее идут в выбранцы. Работы меньше, а раз руки не нужны, так им и припоминают всё.

Дотянет ли наш мятеж хотя бы до Ильина дня,[8] будет уже хорошо, а загадывать так далеко я бы не рисковал.

– Лановая пехота, – покачал головой Острожский, – сколько её ни натаскивай будет дурна. Она проживёт ровно одну кампанию, а как распустишь по домам, так после кого соберёшь в новый набор, кто ж знает. Даже если и будут ветераны, их сильно разбавят новые выбранцы, которых придётся тренировать с чистого листа. Настоящая пехота – это наёмники. И надо успеть навербовать их в Пруссии, покуда этого не сделал король.

– Иоганн, курфюрст Бранденбургский, – заметил рассудительный Сапега, – вассал Жигимонта. Он может просто запретить своим подданным наниматься к нам на службу.

– Он пускай и регент Пруссии, – согласился с ним, но тут же возразил Острожский, – но ландгофмейстер ему напрямую не подчиняется, потому что Иоганн лишь курфюрст Бранденбурга, а не герцог прусский, чтобы ему ни обещали в Варшаве. Оберраты[9] фактически не подчиняются регенту, а Жигимонту не до того, чтобы разбираться ещё в прусской политике. Поэтому что бы курфюрст Иоганн ни запрещал, на это в Кёнигсберге всем наплевать. Ландгофмейстер может использовать это как мотив для отказа, однако если мы достаточно хорошо подмажем его, он быстро забудет обо всех запретах, настоящих или мнимых, откуда бы они ни исходили. Из Бранденбурга или Варшавы, не важно.

Если честно, я не очень понял, о чём именно дискутировал с Сапегой князь Острожский. Для меня вообще открытием стало, что Пруссия оказалась вассалом польского короля, как-то не укладывалось это у меня в голове. Князь же Скопин знал об этом не больше моего – всё же его в воины готовили, а не в дьяки иноземного приказа.

– Через ландгофмейстера можно и у шведского короля людей попросить, – добавил Януш Радзивилл. – Не так как это сделал царь Василий, – вежливый кивок в мою сторону, на который я ответил таким же, – он ведь в отчаянном положении находился в отличие от нас. А Каролус Шведский уж точно согласится подкинуть нам солдат, лишь бы ослабить своего верного врага, Жигимонта, чтобы тот и думать забыл о претензиях на шведскую корону.

– Он может не только золота за них захотеть, – напомнил о себе я. – Я ведь вёл переговоры с генералом Делагарди о помощи, и первым делом тот сообщал, что его королю нужны земли.

– Шведская земля худа и не родит доброго хлеба, – кивнул Острожский, – потому её и нужно много, чтобы прокормить народ и армию. Конечно, Каролус Шведский захочет отщипнуть кусок пожирнее, но пускай накидывается на коронные земли в бывших Инфлянтах, Литву же оставит в покое.

– Думаете, Иван Константиныч, – не без иронии обратился к нему Сапега, – он остановится только на Инфлянтах и не захочет большего?

– Быть может, и нет, – согласился Острожский, – однако даст он нам солдат для борьбы с Жигимонтом или нет, на его решение о новом вторжении это никак не повлияет, Лев Иваныч.

– Тогда, – решил я, – переговорам с Карлом Шведским быть, но обещать ему за солдат нужно только деньги, а также дружественный нейтралитет в случае его новой войны с Польшей.

– Вы так с нами совсем ополячитесь, Михал Васильич, – рассмеялся князь Радзивилл-Сиротка, и я был уверен, что имя моё на сей раз он исказил намеренно. – Скоро от вас и латыни удивляться перестанем.

Вот за такими разговорами и прошёл остаток пира. Поспать нам тогда удалось лишь пару часов. Следующим утром армия покинула Гродно и потянулась обратно в виленский лагерь.

[1]Врагами литовского народа (лат.), по аналогии с hostes populi Romani – «враги римского народа»

[2] Народной легализации (лат.)

[3] Реестровое казачество или приписное казачество, Реестровые казаки, Регистровые казаки – часть казаков Поднепровья, принятых Речью посполитой на государственную военную службу для организации охраны и обороны южных границ польско-литовского государства и выполнения полицейских функций

[4] Сделал тот, кому выгодно (лат.)

[5] 25 марта

[6] 24 августа

[7] 14 сентября

[8] 20 июля

[9]Высшим органом власти в Прусском герцогстве был совет оберратов, состоящий из ландгофмейстера, обер-бурграфа, обер-маршала и канцлера. В обязанности ландгофмейстера входил сбор налогов и надзор за военной палатой. В ведении обер-бурграфа находились доменные земли. Обер-маршал управлял двором монарха и замещал ландгофмейстера в его отсутствие. В ведении канцлера находился суд, а также школьная и церковная политика

Глава 14
Тяжкая ноша

Верно говорят, тяжела шапка Мономаха. Давит на плечи, даже если её не носить. Интересно, каково моему царственному дядюшке, ведь у него-то груз забот побольше моего выхолит. Мне есть на кого опереться, мы повязаны со всеми этими Радзивиллами, Сапегой, Острожским и Ходкевичем, всех нас ждёт плаха, если верх возьмёт Жигимонт. Наверное, у меня ещё есть шансы выжить, постригут в монахи и отправят в Москву или же посадят под замок до тех пор, пока дело с моей Родиной не решится так или иначе. А вот магнатам ни опалой ни банницией уже не отделаться – их ждёт топор палача, потому что земли их уже поделены между сторонниками короля и теми, кто остался в Литве ему верен. Поэтому никто из них не станет за спинами остальных сговариваться с Жигимонтом, все понимали – не поможет.

Однако всё равно бремя правления тяжкой ношей легло на мои плечи. Командовать армией куда проще, хотя и там есть свои сложности, однако всё равно они неизмеримо меньше, нежели в мирной жизни.

А ещё мне приходилось через два дня на третий встречаться с крайне неприятным и порой мне людьми. Первым был, конечно же, Александр Юзеф Лисовский, однако тот, получив приказ вместе со своими людьми находился в постоянном загоне, как говорили в Литве, преследуя отступающее коронное войско, вырезая фуражиров и нападая на отставшие отряды. Действовали лисовчики с привычной им безжалостностью, оставляя после себя только покойников. Но одним лишь Лисовским не особо приятные личности, с которыми пришлось беседовать, не ограничились.

Наша армия вернулась в Вильно, сильно уменьшившись по дороге в размерах. Я вынужден был распустить посполитое рушение, потому что непосредственная угроза миновала и шляхтичи стремились вернуться к своим наделам. Многие, правда, тут же отправились искать удачи по пути следования коронной армии, что оказалось весьма удачно. Иные же рассчитывали на службу в собиравшемся под Вильно литовском войске. Были это в основном дворяне совсем уж безземельные, которым дома делать нечего, они одной лишь саблей живут. Однако и до откровенного разбоя, как лисовчики и примкнувшие к ним, опускаться не желают. Многим из них находилось дело, правда, кое-кто, услышав предложение, даже за саблю хватался, настолько оно было для гордых шляхтичей оскорбительным. Вот только после пальцы на рукоятке разжимались сами собой, потому что выбор стоял простой, либо смирить гордыню и принять предложение, либо отправляться домой и прозябать в убожестве и полунищете, когда иные зажиточные крестьяне на магнатских землях получше живут, либо же примыкать к лисовчикам. И многие выбирали честную службу. В пехоте.

– Наверное, среди поляков мы бы не смогли найти стольких желающих пойти офицерами в полки выбранецкие, – заявил мне Ходкевич. – Те последнюю корку доедать станут, а с коня не слезут. Наша же, литовская, шляхта не столь разборчива, да и победнее коронной будет.

И всё же переход в офицеры лановых полков для шляхтичей был серьёзным ударом. Те, кто получше стрелял, шли в конные аркебузиры. Те, кто мог представить доспех, хоть какой-то, в рейтары, под командование дубоголового, однако несмотря на это весьма толкового пана Козигловы. И лишь самые бедные отправлялись в пехоту да ещё и какую, набранную из буйных, непригодных почти ни к какому труду кметов, которых выпихнула крестьянская община. И из них-то им приходилось делать не просто людей, но солдат, хотя бы какое-то подобие. Было из этого правила исключение. Правда, только одно.

– Тодор Мышовт, – переспросил я у Ходкевича, когда тот сообщил мне имя будущего командира всей лановой пехоты нашего войска. – А где тут имя, где фамилия?

– Так ли это важно, Михаил Васильич, – пожал плечами гетман, и я понял, он, наверное, и сам не знает. – Важно, что он в юности служил в ландскнехтах и дослужился до капитанского чина, сам набирал людей по германским землям. Теперь же вернулся на родную землю и готов служить великому князю и Литве.

– Зовите его тогда, – кивнул я. – Хочу поглядеть сам на такого истового патриота.

Вид Тодор Мышовт имел далеко не геройский. Среднего роста, совсем не молод, с выдающимся брюхом, которое едва помещалось под чёрный совершенно европейский колет. Он вообще был одет бы на западный манер, что выделяло его среди шляхтичей и магнатов, присутствовавших в большой зале виленской ратуши, где я обычно беседовал с самыми важными людьми. И сегодня таким важным человеком был Тодор Мышовт, мелкий шляхтич, державшийся, однако едва ли не высокомерно.

– Моё почтение великому князю, – склонился он, сняв шляпу и обметя ею пол под ногами, мне же пришлось лицезреть его коротко остриженные волосы и довольно приличных размеров лысину.

– И вам, пан Тодор, – ответил я, не поднимаясь, однако из кресла. Маловата фигура, чтобы я ради него вставал. – Вы, как мне сообщил пан гетман, служили в германских землях и были там в изрядных чинах, даже сами людей набирали. Отчего же решили вернуться на Родину? Только не говорите, что в трудный час возжелали прийти ей на помощь, вранья откровенного я не потерплю. Вы из германских земель, верно, выехали прежде, чем князь Острожский мне здравицу в Дубенском замке произнёс.

– Лгать вам с лицо, великий князь, я бы не стал никогда, – произнёс Мышовт, и я едва сдержался от едкой реплики, что за моей спиной он, наверное, будет лгать сколько угодно, – а потому говорю честно, как на духу. Я совсем не молод и хотел зажить здесь, на родной земле, завести хозяйство, стать уважаемым, зажиточным шляхтичем. Кой-какой капиталец малый для этого имеется. Да как заживёшь теперь, когда война со всех сторон бока подпалить норовит.

– Так ты мог бы на службу к королю Жигимонту податься, – напомнил я, – а пошёл к нам.

– Я – природный литвин, – решительно и как мне показалось даже с обидой в голосе заявил Мышовт, – дед мой плакал всякий раз, когда при нём о Люлине говорили. Плакал, а после брался за саблю, да рубил всё, что под руку попадётся и орал, что там Родину продали ляхам. Не по пути мне с битым ляшским королём.

Наверное, не будь он битым, Мышовт ещё бы подумал, да только без поражений Сигизмунда в Русском царстве, а после и на литовской земле, не было бы и самого мятежа магнатов.

– Принимай лановую пехоту, – кивнул я Мышовту. – Дело тебе предстоит почти невозможное, сделать из вчерашних кметов настоящую пехоту, какую задумывал ещё Баторий.

– У него не вышло, – подкрутил ус тот, – так я справлюсь. Он из выбранцов гайдуков сделать хотел, а вам, великий князь, ландскнехты нужны. Будут вам ландскнехты в лучшем виде.

Но я слишком хорошо помнил беседы с покинувшим моё войско после Клушина Христианом Сомме. Научить правильно ходить и обращаться с пикой можно почти любого, а вот выстоит ли он, когда на него понесётся вал гусарии или даже панцирных казаков – большой вопрос. Посошная рать показала себя весьма неплохо, что в Царёвом Займище, правда, там ей просто некуда было бежать, что под Смоленском, что в Коломенском побоище. Будут ли литовские выбранцы драться также, узнаем, очень скоро узнаем, как только пройдут весенние дожди, дороги просохнут и Сигизмунд двинется на нас с новой армией. Интересно, кто ей командовать будет?

* * *

Корона нещадно давила на голову, что не добавляло его величеству хорошего настроения. Сигизмунд намеренно продержал обоих вернувшихся из похода гетманов до самого вечера, почти до ночи, когда обычно заканчивал приём и отправлялся на ужин. Король знал, что будет в самом дурном расположении духа после целого дня разбора государственных дел, да ещё сегодня надо быть при полном параде, ибо прибыл регент Пруссии, курфюрст Бранденбургский, Иоганн Сигизмунд, верный вассал, с которым король хотел поговорить лично. Конечно же, по совету вездесущего коронного секретаря епископа Гембицкого.

Вот только разговор пошёл совсем неудачно. Иоганн Бранденбургский, даром что вассал, держался удивительно независимо, как будто не в праве был король польский аннулировать его регентство и навсегда запретить въезжать в пределы в Пруссии. Когда же Сигизмунд попытался надавить на него, чтобы тот не дал мятежникам нанимать ландскнехтов в пределах прусских земель, курфюрст просто ответил, что этим заведуют оберраты, над которыми он властен, ибо не может даже без разрешения сюзерена отправиться в Кенигсберг, чтобы проследить за тем, как исполняются его, регентские, указы.

– И я, и вы, ваше величество, – внешне вполне вежливо, однако не без почти не прикрытой иронии, а то и издёвки, сообщил он, – не можем контролировать оберратов ни вы из Варшавы, ни я из Бранденбурга. Вот позволь вы мне постоянно находиться в Кенигсберге, тогда бы они у меня взгляд бы поднять не решились не то что воле противиться. Ну а регент, что сидит безвылазно бог весть где, не страшен. Страх же, как вы сами знаете не хуже моего, ваше величество, есть основа всякой власти.

Тут Сигизмунд был с ним полностью согласен, однако разрешить курфюрсту жить в Кенигсберге постоянно позволить не мог. О том же твердил и Гембицкий, опасавшийся усиления Иоганна, который вполне мог поглядеть на литовских магнатов и вовсе попытаться разорвать вассальную присягу, пользуясь слабостью королевской власти.

Поэтому гетманов король встретил намеренно в самом дурном расположении духа. Те престали перед ним в лучшем виде – в шитых золотом кунтушах, с широкими поясами, за которые была напоказ заткнута булава – символ гетманской власти. И оба первым делом положили булавы к подножию трона, опустившись перед Сигизмундом на одно колено. Не русские рабы всё же, чтобы на два становиться и челом в пол биться. Однако и такая демонстрация смирения откровенно порадовала короля.

– Встаньте оба, – велел гетманам Сигизмунд, – и ответьте мне, как же так вышло, что вы не сумели одолеть войско жалких мятежников?

Вишневецкий предпочёл отмалчиваться, давая возможность первым ответить коронному гетмана Жолкевскому.

– Не стану я, ваше величество, – произнёс бывалый вояка и опытный царедворец, – оправдывать себя тем, что зимний поход наш был труден и много встретило войско опасностей на своём пути. Были то и морозы, и волки, и непрерывные атаки лисовчиков. Ведь известно вам, ваше величество, что негодяй Лисовский к мятежу примкнул и теперь носит чин полковника литовского.

Король сдержано кивнул. Он давно уже знал об измене Лисовского, который мог бы сослужить короне неплохую службы, но увы остался верен своему благодетелю Ходкевичу.

– Он досаждал армии с самого начала похода, мешая исполнять ваш приказ, – продолжил Жолкевский, – однако, несмотря на его нападки и упорное сопротивление литовской шляхты, мы сумели дойти до Гродно и осадить город.

– И вот тут-то у вас всё пошло наперекосяк, – заявил король.

– Можно сказать и так, ваше величество, – кивнул гетман коронный. – Я недооценил упорство литовской шляхты, не считая её ровней шляхте великопольской и малопольской…

– Они не ровня! – выпалил обозлённый король, давая выход дурному настроению, кулак его обрушился на подлокотник малого трона. – Гусары должны были смести всю литовскую кавалерию!

– Но гусар у меня в армии было мало, – пожал плечами Жолкевский. – Они составили ядро атаки в тыл врага, однако мятежников вовремя предупредили о нашем манёвре, который во многом строился именно на неожиданности. – Тут он весьма явственно покосился на молчавшего Вишневецкого. Князь понял, что молчание и выжидательная тактика не всегда лучший выход, однако перебивать коронного гетмана конечно не стал. – Кавалерию, возглавляемую гетманом польным, мятежники встретили в полном порядке и кинули на него всю свою конницу. Это был встречный бой вместо атаки в тыл…

– И это должно что-то менять⁈ – возопил король. – Польская кавалерия – лучшая в мире, и не раз это было доказано. Пальцев загибать не хватит, чтобы перечислить все победы. И вы не сумели справиться с литовской конницей! Не с наёмной пехотой и запершимися в лагере стрельцами, как при Клушине. Но в кавалерией во сто крат худшей нежели ваша!

И снова Жолкевский выразительно глянул на Вишневецкого. Князь внезапно оказался в весьма трудном положении. Ведь именно он вёл в бой кавалерию, о которой распинался сейчас его величество, и он потерпел поражение от «кавалерии во сто крат худшей». Не только опытным военным был коронный гетман, но ловким царедворцем, что и продемонстрировал прямо сейчас, подставив под удар вместо своей головы княжью.

– Гусар у меня было мало, – выдал первое, что пришло в голову совершенно не готовый отвечать королю Вишневецкий. Он сам себя слышал и понимал насколько беспомощным оправданием они прозвучали, – да к тому же большая часть их – мои, не коронные. Панцирные же казаки что у нас, что у литовцев одинаковые. Что же до волонтёров, тут вы, ваше величество, сами знаете, каковы они в бою. Однако врагу удалось удивить нас конными аркебузирами и рейтарами, кого я точно не ожидал увидеть в литовском войске.