Текст книги "На Литовской земле (СИ)"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 39 страниц)

Глава 24
На перепутье

На следующее утро коронное войско спешно отступило от Белостока. Отправленные вслед за ним липки доложили, что армия длинной колонной двинулась обратно к Варшаве. Жигимонт покинул литовскую землю побеждённым, но не разгромленным. Он или брат Ходкевича, Александр, сумел сохранить армию, пускай и разбитую, но, как доложил Кмитич, возглавлявший липков, ещё вполне боеспособную.

– Татары погоняли нас будь здоров, – сообщил он. Только вернувшись из разведки, он тут же, успев только одежду сменить, был вызван на военный совет. – Злы они на нас, на всех злы, но на липков особенно. Вражда меж ними идёт кровная, хотя и те, и другие нехристи. Вокруг коронного войска полно татарских разъездов, подобраться близко не вышло, но видно, что отступает армия в полном порядке. Даже выбранцы и те не бегут, а кто пытается – их те же крымцы ловят да на арканах обратно тащат.

Отпустив Кмитича отдыхать, мы продолжили совет, который длился к тому времени уже не первый час. И главный вопрос, который никак не могли решить: что делать дальше. Преследовать коронное войско или же отступить и готовиться к новому вторжению.

– Раз коронное войско в порядке, – заявил я, – значит, до середины лета стоит ждать нового вторжения. Жигимонт не оставит нас в покое.

– Польская казна пуста, – напомнил мне князь Януш Радзивилл, – Жигимонту не на что содержать даже ту армию, которая у него осталась. Наёмники могут разбежаться, как только окажутся в лагере под Варшавой. На татар надежды никакой нет. Они сегодня с ним, а завтра уйдут обратно в крымские степи или же вовсе ринутся грабить и жечь на границе Дикого поля. Казаки-то теперь им не помеха.

Заваруха в тех краях, что в моё время звались Украиной, разгоралась с новой силой. Вроде как нашлись новые силы, кроме Вишневецких, кто выступил на стороне Речи Посполитой, а точнее польских магнатов. Вот только кто это был – пока оставалось неясным. Говорили о каком-то втором казачьем гетмане, составившем конкуренцию Сагайдачному, но кто он такой и откуда взялся, никто ответить толком не мог. Но слухи ходили самые невероятные, пересказывать смысла нет, потому что вряд ли из них можно извлечь хоть малую крупицу истины.

– Жигимонт понимает, если лишится Литвы, – настаивал я, – вместе с ней лишится и короны. Это для него вопрос сохранения власти. Он будет выпускать манифесты, раздавать литовские земли магнатам, вроде Замойских, Потоцких, Конецпольских, Опалинских, чтобы те привели ему свои надворные хоругви, наняли за свой кошт солдат. Дважды он пытался решить дело лишь коронным войском, не опираясь на магнатов, чтобы не делиться с ними литовскими землями. Теперь же будет готов не староства, а вотчины раздавать, раз под ним самим трон шатается. А на кого может рассчитывать Литва в будущей войне?

– Курфюрст останется с нами, – заметил Ходкевич. – Он ведь поднял мятеж и прямо сейчас осаждает города в Королевской Пруссии. Ему ходу обратно нет.

– На курфюрста я бы не слишком рассчитывал, – покачал головой я. – Он хитрая бестия. И вполне может переметнуться к Жигимонту, если тот подтвердит его вольности и захваченные земли в Королевской Пруссии за ним оставит. Тогда нам придётся драться на два фронта.

– Шведов не стоит списывать за счетов, – заметил князь Януш. – Они крепко могут досадить Короне Польской, если ударят на Великопольшу.

– Не стоит переоценивать шведов, – возразил ему Ходкевич. – Они слишком крепко завязли в Московии.

Новости с Родины, о которых я предпочитал не думать, однако получалось не очень-то хорошо, доходили с опозданием. И все они как одна были нерадостные. Похоже, недолго осталось сидеть на троне моему царственному дядюшке. Тяжела оказалась ему шапка Мономаха. Шведы заняли всё, что он обещал им ещё пару лет назад, когда я вёл переговоры с Делагарди, и кое-что сверх того. Новгород был оккупирован самим моим боевым товарищем Якобом Делагарди. Псков осаждал Эверет Горн, получивший, видимо, генеральский жезл. Город пока держался, вот только власти царёвой не признавал. Там вроде бы снова самозванец объявился, уже третий по счёту. Однако прямо сейчас эти события, как ни странно, играли нам на руку. Шведы точно не влезут в эту войну ни на чьей стороне: слишком уж завязли на моей Родине. Не настолько они сильны и не так велика их армия, чтобы позволить себе войну на два фронта, да ещё и наступательную.

– Войны в обороне не выигрывают, панове, – продолжал настаивать я. – Нельзя сидеть и ждать, пока Жигимонт соберёт очередную армию и пойдёт войной на нас. В этот раз он рассчитывал на курфюрста, но тот предал его, а что будет, если курфюрст предаст нас?

– Однако если мы вторгнемся на коронные земли, – разумно возразил Януш Радзивилл, – поляки сплотятся против нас. Все помянутые вами Замойские, Потоцкие, Конецпольские, Опалинские сами придут на помощь королю со своими хоругвями. И тогда нам придётся драться со всей Польшей.

– Но на польской земле, – заявил я, – а не на литовской. Хотя дома и стены помогают, однако по литовской земле уже дважды проходила коронная армия, и до сих пор идёт война между лисовчиками и разбойниками. Когда коронные войска придут в третий раз, кто поверит нам, что мы можем защитить эту землю?

– Но какова будет цель нашего вторжения в коронные земли? – разумно поинтересовался князь Януш Радзивилл.

– Принуждение короля к миру, – у меня уже был готов ответ. – Новый сейм в Варшаве, который подтвердит отделение Литвы от Польши, положит конец Речи Посполитой.

– Но сделать это, – покачал головой Ходкевич, – можно лишь взяв Варшаву, а для этого мало победить коронную армию в поле. Нужны ещё и тяжёлые пушки, которых у нас нет. И взять их неоткуда.

– Здесь мы можем рассчитывать только на курфюрста, – ответил я. – Не лучшее решение, но другого у нас просто нет. Пока он не может переметнуться к королю, а значит, будет с нами до конца. Если нам удастся разбить Жигимонта ещё раз и осадить Варшаву, он рад будет поделиться с нами тяжёлыми пушками, чтобы после победы принять участие в сейме и закрепить там независимость Пруссии и переход к ней захваченных им земель.

– Если, Михаил Васильевич, – мрачно заметил князь Януш, которому идея переходить в наступление и вторгаться в коронные земли пришлась явно не по душе, – слишком много «если» в вашем плане, и коли хоть одно сработает не в нашу пользу, всё может обернуться грандиозным провалом.

Что нам всем грозит в случае провала, я даже гадать не хотел. Если прежде знал, что меня скорее всего отправят на Родину, к царственному дядюшке, то теперь, когда в Москве скоро может не стать царя, перспективы становились всё мрачнее и мрачнее, вплоть до плахи или заключения в каземат, а в том, что из тюрьмы когда-нибудь выйду, я был совсем не уверен. Слишком уж я опасен самим фактом своего существования для очень и очень многих, начиная с той самой семибоярщины, что сговаривается теперь с королём шведским, и заканчивая Сигизмундом Польским, который ко мне тёплых чувств не питал.

– Победа при Белостоке ничего не решила, – продолжал гнуть свою линию я, – у короля осталась армия, он сохранил кавалерию – главную ударную силу. Если он получит войска магнатов, которым пообещает большие наделы в Литве, а он пообещает, ведь никто в этом не сомневается, верно, панове? Так вот с этими войсками он сможет ударить не только на Гродно, но и на Брест, и на Минск. А мы не можем позволить себе дробить войска, ведь далеко не вся Литва поддерживает мятеж.

Конечно все помнили о Пацах. Те открыто не поддержали короля, однако ни единого человека не дали в нашу армию. И даже волонтёров с их обширных земель к нашему войску не присоединилось ни одного. А значит, как только грянет следующее вторжение, мы вынуждены будем относиться к ним как к врагам, ожидая удара в спину, как и от курфюрста. И кроме Пацев были магнаты, недовольные избранием московитского князя на литовский престол. Чего ждать от них – никто не знал. Могут и поддержать нас, смирив гордыню, а могут, увидев предательство Пацев и курфюрста, решить, что сила не за нами, и ударить в спину. Вот тогда-то вся наша затея с мятежом и независимой Литвой и провалится с треском, похоронив нас под обломками.

– Мы должны наступать, пока можем, – продолжал я. – Пока в королевском войске разброд, не хватает пехоты и только татарские хоругви уберегают его от дезертирства. Спустить липков с поводка, чтобы разоряли округу на пути коронной армии, схватывались с татарскими разъездами, прикрывающими его.

– Липки – не лисовчики, – покачал головой князь Януш Радзивилл, – могут снова отказаться идти в коронные земли и разорять их. Их мурзы не такие, как пятигорские князья: на словах верны присяге великому князю, а на деле поглядывают в сторону Варшавы, как бы чего не вышло.

– Надо объяснить им, – ответил я, – что они уже подняли оружие против ляхов, пускай и на литовской земле. И теперь для Короны Польской, они такие же враги и мятежники, как мы или те же пятигорцы. И с ними, басурманами, никто уже не будет вести переговоры. Их просто пустят под нож. При этом не важно: начнут они разорять коронные земли или нет. Отсидеться в стороне в случае нашего поражения уже ни у кого не выйдет.

Все знали о патологической мстительности короля Сигизмунда, от которой пострадал даже князь Януш Радзивилл. Пускай и не лишившийся должности подчашия, однако фактически потерявший весь политический вес и отправленный в бессрочную опалу за участие в Сандомирской конфедерации. Хотя тогда всё было в соответствии с законами Речи Посполитой. Однако после проигранной битвы под Гузовом, когда князь Януш официально примирился с королём, в большую политику он так и не вернулся. И это один из виднейших магнатов, князь из рода Радзивиллов, что уж говорить о каких-то липках. Никто и не вспомнит о том, что они делали, когда головы полетят. Надеюсь, мурзы их это понимают не хуже моего, ведь малая война Александра Лисовского против фальшивых лисовчиков никак не заканчивалась, несмотря на очевидные успехи лёгкой кавалерии пана полковника и его хоругвей.

– Вы выбрали весьма опасную стратегию, Михаил Васильич, – заявил Ходкевич, – однако вы наш великий князь, мы сами предложили вам корону, и последнее слово всегда за вами. Раз вы говорите, что надо идти в Корону Польскую вслед за Жигимонтом – Литва пойдёт.

Ловко он переложил ответственность на мои плечи, сняв её с себя, а заодно и с князя Януша, однако на то я теперь и великий князь. Деваться некуда, придётся соответствовать.

* * *

Сразу же после того как коронное войско покинуло лагерь под Белостоком, король засел за письма. Он писал их целым днями. Сочинял, пока трясся в карете по дорогам и пока ждал, когда разберутся с очередным затором, мешающим ехать дальше. Он диктовал их своему секретарю, одному из ксёндзиков, приставленных к нему епископом Гембицким, который был заодно и секретарём великим коронным. Ксёндзик быстро записывал за его величеством все воззвания к магнатам и простой шляхте, которые должны будут в самом скором времени огласить во всех церквях по всем коронным землям, а также личные письма к самым родовитым и богатым вельможам Речи Посполитой с просьбой выделить денег и дать как можно больше людей для новой войны с мятежной Литвой.

– Поскольку дважды я вынужден был вести войну против литовских мятежников лишь за счёт казны и собственных невеликих средств, – говорил король, – то после двух поражений, нанесённых мятежниками, более сил и средств не имею. А посему взываю к вашему гражданскому долгу и напоминаю, что в Литве зреет не просто рокош магнатов вроде недоброй памяти Сандомирской конфедерации, направленный против моей особы, но полноценный мятеж. Напоминаю о том, что бунтовщиками был проведён omnino illegitimus,[1] а по сути своей scelestus[2] фарс, названный элекционным сеймом, на котором великим князем литовским был избран московитский князь, коий есть hostis implacabilis[3] Речи Посполитой. И если тебе, имярек, – тут нужно было подставить одно из имён по списку из виднейших магнатов, ещё не принявших участия в подавлении литовского мятежа, – дорога Речь Посполитая, и ты желаешь сохранить её и самую душу нашего народа, попранную избранием московита на литовский престол, то немедля веди войска свои к Варшаве, куда, уверен, в самом скором времени нацелит свои когти haliaeetus Moscuensis,[4] ибо в хищническом своём порыве сей самозваный великий князь литовский не остановится.

Король, охваченный пылом вдохновения, проговорил всю тираду без запинки, и молодому субдиакону, выполнявшему роль королевского секретаря, пришлось постараться, чтобы записать всё это скорописью. На расшифровку вечером уйдёт довольно много времени и свечей, однако король уж точно на них скупиться не станет, слишком уж важно это воззвание к вельможным родам Короны Польской. После этого король прочтёт расшифровку, внесёт свои коррективы. Потом изучит получившийся вариант, и уже его старательно перепишут и отправят адресатам. Ну а пока нужно продолжать записывать все излияния его величества, ведь если пропустишь что-то, ответ после придётся держать перед самим всесильным епископом Гембицким, которого боялись все, включая молодого, но отнюдь не глупого субдиакона, выполнявшего в этом походе роль королевского секретаря.

– Стоит намекнуть и на возможность финансового прибытка, – размышлял его величество вслух, пощипывая по привычке пальцами бородку. – Ведь за голую идею мало кто сражаться готов. Но это после, в личной переписке. Пока же нужно взывать к гражданскому долгу, будить патриотические чувства, иначе мы точно лишимся Литвы.

– И не её одной, ваше величество, – заметил присоединившийся к коронному войску уже после сражения кавалер Новодворский. Он был по делам в Пруссии и спешно вернулся оттуда, чтобы предупредить короля о предательстве курфюрста Бранденбургского, однако чёрные вести его опоздали, после битвы под Белостоком подлая измена вассала не была новостью для его величества. – Курфюрст двинул войска на Королевскую Пруссию, сейчас, наверное, уже вторгся в Варминское княжество, а после ударит на Поморье с его богатыми городами.

– С этим предателем мы будем разбираться в свой черёд, – кивнул Сигизмунд. – Сейчас же куда важнее Литва. Как только мы раздавим этот мятеж и отсечём головы его гидре, тогда и с курфюрстом справиться будет намного проще. Один он против коронной армии долго не выстоит, а шведы ему не помогут. Слишком уж крепко они завязли на севере Московии, что нам теперь на руку.

– Но магнаты из староств Королевской Пруссии могут не привести войска к Варшаве, – заметил Новодворский, – опасаясь вторжения курфюрста в их земли. И тут никакими патриотическими чувствами их не распалишь: своя рубашка всегда ближе к телу. Те же Замойские могут поступить сходным образом из опасения, что им могут угрожать казацкие орды, которые сейчас громят Вишневецких и Збаражских, но скоро могут и на Замостье посмотреть. Земли там богатые, и взять есть что.

– Горе, – проговорил в отчаянии король, – горе тебе, Речь Посполитая, всякий рвёт тебя, как красную тряпку, чтобы из лоскута выкроить себе княжество или королевство. Скоро и у нас будет так, как в Германии, где ста шагов не пройдёшь, чтобы границу не пересечь. Есть ли спасение для Речи Посполитой, кроме как в единстве, в борьбе за общее дело? Нет, и понимают это немногие, но Господь не допустит, пан кавалер, чтобы пала Речь Посполитая, ибо нет более великого оплота истинной веры, нежели она. И когда восстанет страна, словно феникс из пепла, то спросит с каждого: где был ты, когда рвали меня, будто красную тряпку? Пришёл ли на помощь, встал грудью против мятежных, немецких, казацких орд или отсиделся в своём старостве, трясясь от страха. Или, хуже того, сам нож точил, чтобы отхватить себе кусок пошире.

Субдиакон, присланный епископом Гембицким к его величеству, чтобы исполнять обязанности королевского секретаря, без устали скрипел пером по бумаге, записывая скорописью каждое сказанное Сигизмундом слово. Ведь очень скоро эти слова войдут в воззвание, и молодой, но далеко не глупый ксёндз это отлично понимал.

[1] Полностью нелигитимный (лат.)

[2] Преступный (лат.)

[3] Непримиримый враг (лат.)

[4] Скопа Московская (лат.)

Глава 25
Горящая земля

Первым делом с литовской границы курфюрст Бранденбургский двинул войска в Вармию. Эта часть Королевской Пруссии клином врезалась в его владения, и пока города её не будут приведены к покорности, а князь-епископ Варминский не принесёт новую вассальную присягу курфюрсту, покуда само славянское название Вармия не будет забыто, а земля эта снова не станет именоваться Эрмландом, нельзя думать о дальнейшем завоевании Королевской Пруссии, а именно богатых балтийских портов Поморья. О них грезил курфюрст. Однако, не обеспечив себе надёжного тыла, каким по его замыслу должно стать Эрмландское епископство, не своевременно было глядеть в сторону Поморья. Города в Эрмланде совсем не бедные, и правители их во главе с князем-епископом могут сговориться с прусскими оберратами, и пока курфюрст будет воевать в Поморье, вполне способны ударить ему в спину. Нет, этот вопрос надо закрыть быстро, просто стремительно, ведь времени да и денег на долгую осаду эрмландских городов у Иоганна Сигизмунда Бранденбургского попросту нет.

Поэтому первым делом армия курфюрста подошла к столице Эрмланда, городу Хайльбергу, который населявшие его поляки, давно уже занимавшие все серьёзные должности, называли совершенно непроизносимым для немца словом Лидзбарк. Столица Вармии-Эрмланда была не таким большим городом, и всех укреплений в нём имелся только епископский замок. Так что, когда к нему подошло всё войско курфюрста, князь-епископ и не подумал о сопротивлении. Да и не очень ясно было, с какой целью армия вассала польского короля подступила к польскому же городу. До Лидзбарка, конечно, уже добрались новости о мятеже в Литве, о фарсе, который там назвали сеймом, выбрав себе великим князем какого-то московита, о том, что его величество сам вот-вот уже выступит из-под Варшавы, где собирается большое войско, для подавления этого мятежа.

– Что нам делать, ваше преосвященство? – обратился к князю-епископу лидзбаркский каштелян. – Мне поднять гарнизон и призвать шляхту на подмогу?

– А это спасёт нас от армии курфюрста, если тот пришёл с недружественными намерениями? – невесело усмехнулся святой отец, который по совместительству ещё и правил всей Вармией от имени короля Речи Посполитой.

– Нет, владыка, – решительно ответил каштелян. Он был уверен, что князь-епископ и без него знает ответ и не нуждается в нём, однако не мог же промолчать, раз его спрашивают.

– Тогда нет смысла и огород городить, сын мой, – тем же тоном проговорил князь-епископ Варминский. – Отправь к курфюрсту делегацию, лучше всего тебе самому возглавить её, я дам пару ксендзов для представительности. Выясни, что ему нужно от нас, и пригласи его в мой замок на обед. Уж отобедать со мной курфюрст точно не откажется.

Князь-епископ дела решать предпочитал за обеденным столом, считая, что человек хорошо накормленный и выпивший вина, всегда будет более склонен согласиться на предложения и увещевания, нежели голодный и оттого злой.

Однако как только в просторный зал, где князь-епископ решил устроить небольшой пир по случаю визита курфюрста, вошёл сам виновник торжества вместе с генералом Оттенгартеном и графом Вальдеком, правитель Вармии понял, с этими договориться не выйдет. Либо воевать, либо соглашаться на все их предложения. А в том, что предложения гостей его не устроят, князь-епископ ничуть не сомневался.

Началось всё, правда, довольно пристойно. Курфюрст, хотя и был лютеранином, однако никакого презрения, свойственного протестантам по отношению к католическому духовенству, выказывать не стал. Но и за благословением не обратился, как и сопровождавшие его военные. Он широким шагом прошёл за стол, сел на назначенное ему место по правую руку от хозяина. Но стоило только князю-епископу подняться из своего кресла, чтобы провозгласить первый тост, как курфюрст остановил его нетерпеливым жестом.

– Я не стану пить здравицу королю польскому, – решительно заявил он, – потому что более не признаю его своим сюзереном. Он потерял всякое право так именоваться с тех пор, как отрёкся от Литвы в своём манифесте, объявив те земли Новой Польшей, по образу Великой и Малой Польши. Я не желаю, чтобы Пруссия и Бранденбург в будущем обратились в ещё какую-нибудь Польшу, и, уверен, та же судьба ждёт и Королевскую Пруссию.

О манифесте князь-епископ знал и не одобрял его, однако мог делать это только молча, потому что, хотя он и был сенатором, однако голос его в сенате Речи Посполитой весил не слишком много. К тому же часть его земель уже находилась под властью воеводы мальброкского, что не добавляло князю-епископу политического веса.

– Тогда с чем вы прибыли в Лидзбарк, сын мой? – спросил у курфюрста князь-епископ, садясь на своё место и понимая, что пир уже идёт не по плану.

– Чтобы провести с вами переговоры, ваше превосходительство. – Иоганн Сигизмунд намеренно обратился к князю-епископу самым нейтральным титулованием, подчёркивая, что говорит сейчас с князем мирским, равным себе, но никак не с духовным лицом, ведь как лютеранин он католического священства не признавал. – У меня уже составлен договор о семи пунктах, однако в ходе переговоров мы можем что-то убрать или как-то расширить его.

– Переговоры проводить лучше на сытый желудок, сын мой, – решил настоять на своём князь-епископ, – а потому прошу вас отдать должное моей кухне и вину.

Курфюрст не стал спорить, после лагерной стряпни, которую готовили на костре, хотя и довольно сносно, он рад был отведать нормальной пищи, приготовленной на кухне и по всем правилам кулинарного искусства. И уж князь-епископ тут в грязь лицом не ударил: его повара расстарались для дорогого гостя, да и вина из Италии он для курфюрста не пожалел. И всё же сильно добрее после пира тот не стал, да и на решительности его намерений выпитое итальянское никак не сказалось.

– Первый же пункт вашего договора совершенно неприемлем, – заявил князь-епископ, когда после пира они собрались в кабинете, чтобы провести-таки переговоры. Откладывать их в долгий ящик курфюрст явно не собирался и без результата покидать Лидзбарк-Хайльберг не хотел. – Это же прямая измена его величеству королю Речи Посполитой.

– Вы ещё не поняли, нет больше никакой Речи Посполитой, – едва удержался от того, чтобы повысить голос на собеседника, курфюрст. Пускай он и другой веры, сана католического епископа не признаёт, однако и кричать на него вряд ли будет хорошей идеей. – Король Сигизмунд сам уничтожил её своими манифестами против Литвы. Вы ведь знакомы с ними, не так ли?

Конечно же, князь-епископ был знаком с текстом манифестов, ведь их оглашали в церквях Вармии, и это никак не могло пройти мимо него.

– А вы понимаете, как далеко в этом может зайти король Польский? – продолжил давить курфюрст. – Сегодня Литва, а кто завтра? Варминское епископство пользуется определёнными льготами и преференциями, полученными двести лет назад. Но ведь тогда Литва была отдельным государством в личной унии с польскими королями, а после был Люблинский сейм, закрепивший унию, и не прошло и полсотни лет, как Литвы уже нет, а вместо неё Новая Польша. Закончились её привилегии, и без того сильно урезанные после Люблина. А что будет дальше? Кто следующий? Пока ваше епископство ещё Королевская Пруссия, но быть может не при вашей власти, так при вашем преемнике, она вполне может стать ещё одной Польшей. А земли Варминского епископства поделят на староства и раздадут польской шляхте.

– Литва восстала и за то несёт справедливую кару, – возразил, правда, без прежнего запала епископ.

– Пока никакой кары она не несёт, – разумно заметил курфюрст. – Одно вторжение уже отбито с великими для коронной армии потерями, а второму недавно избранный великий князь Литовский уже готовит хорошенькую взбучку прямо под Белостоком.

– Господь ещё покарает литовских магнатов за их гордыню, – провозгласил, будто с амвона, князь-епископ. – И отдельно за то, что они поставили над собой московитского князя.

– Король Сигизмунд сам активно лез на московский престол, даже сына своего не пустил, когда его звали, – напомнил курфюрст, – а теперь получает закономерный ответ на собственную гордыню. Не стоило ему лезть на Москву: даже разобщённая она сильнее нас. Примером тому Смоленск, который осаждали больше года и пришлось убираться несолоно хлебавши, да Плесков, – он назвал Псков на немецкий манер, – который не смог взять великий Баторий, хотя и объявил тот мир с безумным русским царём своей победой. Такой победы и сам Пирр был постыдился.

– Однако договор ваш станет приговором, если вы не сумеете защитить себя, – рассудительно заявил князь-епископ, – и мне – тоже, коли приму хотя бы один из его пунктов. Ведь все они по сути своей ничто иное, как мятеж и измена.

– Потому я и подошёл к городу, – называть Хайльберг Лидзбарком курфюрст не хотел, тем более, что говорили они с епископом на латыни, ибо первый не знал польского, а второй – немецкого, и выговорить славянское название города было для курфюрста настоящей пыткой, – со всем своим войском и встал под ним лагерем. Если мне не удастся защитить свои достижения, вы всегда можете заявить, будто я принудил вас подписать договор силой, позабыв о дружеских отношениях, связывающих нас.

Князь-епископ был достаточно умён, чтобы понять истинный смысл слов курфюрста. Несмотря на действительно вполне дружеские отношения между ними, которым ничуть не мешали вопросы веры, которых они просто никогда не касались, курфюрст был достаточно силён, чтобы захватить Вармию, один город за другим, прежде чем двинуться к богатому Поморью, где его ждут настоящие сокровища, такие как Эльбинг, Данциг и старая столица Тевтонского ордена Мариенбург. Сопротивляться армии курфюрста епископство сможет не слишком долго и вряд ли успешно: тот нанял настоящих ветеранов и готов спустить их, будто злобных псов с поводка. И тогда варминские города запылают, а епископство потеряет куда больше, нежели по навязанному курфюрстом договору. А кроме того, придётся соглашаться на все условия, поставленные курфюрстом, ведь если он выторгует себе что-то, то в случае поражения не сможет прикинуться жертвой и заявить, что его принудили подписать этот договор.

– Вы не оставляете мне выбора, – тихим голосом произнёс князь-епископ. – Давайте ваш договор, я подпишу все его пункты.

Беседовали они, конечно же, наедине, и потому епископ сам позвонил в серебряный колокольчик, вызывая секретаря. Он быстро отдал ему распоряжение, и в самом скором времени договор был подписан и оглашён перед епископским замком. А уже на следующий день войска курфюрста отступили от Хайльберга и двинулись на запад, к первому поморскому городу, который был целью Иоганна Сигизмунда, крупному и богатому порту Эльбингу.

* * *

Опальный бывший гетман великий коронный Станислав Жолкевский, во многом благодаря усилиям своего недоброжелателя, сумевшего-таки втереться в доверие к королю, обойдя самого Жолкевского, известный теперь в Речи Посполитой как битый гетман, почти обрадовался, когда заварилась безумная и кровавая каша в украинных воеводствах. Быть может, для народа это трагедия, как любая война, особенно война гражданская, когда брат идёт на брата и сводятся старые счёты, однако для людей знающих она несёт массу возможностей. К примеру, вернуться в Варшаву едва ли не героем, да ещё и посрамить своих недоброжелателей из могущественной семьи Вишневецких и их родичей князей Збаражских. И возможность эту опальный бывший гетман упускать не собирался.

Такой возможностью Жолкевский видел подстаросту чигиринского Михайло Хмельницкого, немолодого, но и не старого ещё шляхтича герба Абданк, который жил при дворе тогда ещё не опального гетмана в Жолкве, родовом имении Жолкевских. Человек этот был весьма уважаем среди казаков, хотя и редко бывал на Сечи, в основном командовал реестровыми. Но и вольных повёл с собой в Чигирин, на самый край Дикого поля, где татарина встретишь куда чаще, чем казака, и там обосновался на подаренном ему хуторе Субботове, а после сумел выстроить рядом слободу, незатейливо названную Новосельцами. Чигиринские казаки уважали его, и вскоре он стал городовым атаманом, однако к смуте, затеянной Сагайдачным, не присоединился и сумел удержать городовых казаков. Из Чигирина с бунтовщиками не сбежал никто.

– Хмельницкого казаки уважают, – повторил Жолкевский больше самому себе, нежели шляхтичу Сидлецкому, которого вместе с небольшим отрядом отправлял в Чигирин, – именно он может стать тем, кто остановит безумие, начатое Сагайдачным. Приведи Хмельницкого вместе с Чигиринском полком ко мне в Жолкву, Сидлецкий! Быть может, судьба всей Речи Посполитой от тебя сейчас зависит.

– Не подведу, – кивнул тот.

И спустя меньше чем четверть часа отряд отправился на восток, к Чигирину, прямиком в объятые пламенем казацкого восстания украинные воеводства.

Путь их был долог и полон опасностей, однако, пускай и не без потерь, отряд добрался до Чигирина. Двоих они потеряли спустя всего пару дней после отъезда из Жолквы, столкнувшись с отрядом разбойных казаков. Те вылетели из засады со свистом и татарским воем, однако пан Сидлецкий был воин опытный и дело своё знал крепко. Налетевших казаков встретил пистолетный залп прямо в лицо. Убили немногих, да и ранили тоже, однако когда тебе прямо в глаза палят из пистолета, это заставляет сперва задуматься о собственной жизни, а уж после саблей махать. А вот всадники Сидлецкого своего не упустили. Рубка была жестокой, короткой, и хотя казаков было больше, они вынуждены были отступить, скрывшись в той же чаще, откуда и выскочили. На дороге остались лежать двое шляхтичей из отряда Сидлецкого и шестеро казаков.

– Забирайте коней и ходу, – велел Сидлецкий.

Казаков было больше, они вполне могут снова собраться и напасть. Хотя бы, чтобы отомстить за убитых. И за собственный страх, заставивший их бежать. Хоронить погибших и шарить по карманам казаков, у которых всегда что-нибудь припрятано, некогда. А вот кони всегда нужны, какие ни есть, а как заводные сгодятся. В крайнем случае их обменять или продать можно будет в ближайшем местечке, барышник там завсегда сыщется.

Ещё раз отряд накрыли почти у самого Чигирина. Сидлецкий хотел было гнать всю ночь, не останавливаясь нигде, однако кони уже слишком устали. Они то и дело спотыкались, и пустить их даже рысью было трудно. Да и всадники вымотались не меньше. Три ночи подряд спали и ели в сёдлах, что твои татары, тут даже самые крепкие дадут слабину.