Текст книги "На Литовской земле (СИ)"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 39 страниц)

Как только отзвучала здравица будущим спасителям Варшавы и всей Речи Посполитой, а его величество уселся обратно на трон, к нему тут же подступил епископ Гембицкий. Все в тронной зале начали разбиваться на небольшие компании и принялись обсуждать последние новости. Этим не преминул воспользоваться и Александр Ходкевич, направившись к подканцлеру Крыскому.

Однако его уже опередил старый Станислав Тарновский, который завёл беседу с подканцлером. И всё же Ходкевич решил немного пренебречь правилами хорошего тона и подошёл к ним.

– Спешу приветствовать вашу милость, – обратился он к Тарновскому. – Вы вовремя убедили юного Томаша прийти на помощь его величеству.

– Чёрта с два, – ответил желчный старик, который в силу возраста плевать хотел на все придворные политесы. – Кретин Жолкевский вскружил юнцу голову, и тот потащился со всем войском к столице. Спасать Речь Посполитую, видите ли. А много ли от неё осталось, а, панове? Думаете, до Замостья манифесты королевские не дошли?

– Литва подняла мятеж, и теперь весь народ её должен понести за это суровую кару, – внушительно произнёс Крыский.

– Такими словами легко бросаться, стоя под стенами Вильно, – рассмеялся Тарновский, – а не когда вражеская армия стучится в ворота Варшавы.

– Однако войско покинуло Замостье, – заметил Ходкевич, – и сильно преумножило королевские силы. Теперь у мятежников куда меньше шансов взять Варшаву.

– А вы предполагаете так и сидеть в её стенах? – поинтересовался у гетмана Крыский.

– В перспективе, – честно ответил Ходкевич, – это был бы наилучший план, потому что блокировать город враг не может, и столица будет исправно получать всё необходимое хоть с правого берега, хоть по Висле. Отрезать нас мятежники не сумеют. Теперь, когда в столицу вошло такое войско, им не взять её штурмом, на что у них явно был расчёт, без тяжёлых орудий. А их у мятежников нет, и взять их они просто ниоткуда не могут.

– Отличный план, пан гетман, – без тени иронии в голосе произнёс Тарновский. – Пускай враг теряет людей в штурмах, мы же можем и за стеной посидеть. Поглядим, как они обожрут всю округу и вынуждены будут убираться отсюда подобру-поздорову, когда вся Мазовия и Великопольша встанут, наконец, против них и обрушатся, если не единым кулаком, так несколькими десятками шляхетских конфедераций. Я мало знаю о вас, пан гетман, – с уважением добавил старик, – однако сейчас вижу перед собой мужа достойного и рассудительного.

– Однако по вашему тону, пан Станислав, – заметил Ходкевич, – я понимаю, что предложенный мной план не встретит понимания.

– Жолкевский, чёрт бы его побрал, грезит победой над московским выскочкой, занявшим великокняжеский престол в Литве, – кивнул Тарновский, – и хуже всего, что его величество в этом полностью Жолкевского поддерживает, несмотря на всю свою к нему неприязнь.

– Они оба терпели поражения от этого самозваного великого князя, – поддержал его Крыский, – и желают победить его в открытом бою, а не взять измором. И тут их переубедить будет сложно.

– Особенно, – почувствовав, что сейчас самый верный момент, заметил Ходкевич, – если Жолкевский вернёт себе булаву великого гетмана коронного.

Крыский какое-то время глядел на него, как будто решая, что сказать в ответ, однако его опередил Тарновский. Всё же у возраста есть преимущество, можно высказываться прямо, никто тебе не попеняет за грубиянство. Ведь всегда можно сказать, что при Батории всё было совсем не так, и вельможные паны не гнушались прямо высказывать свои мысли не прибегая в политесам.

– Если Жолкевский получит булаву, – высказался он, – то выведет войско за стены для противоборства с мятежниками и угробит его.

– Отчего же? – удивился Крыский, решив несколько сгладить резкость слов старика Тарновского. – С объединённым воинством из Замостья и Жолкевского у нас больше солдат, нежели у противника. Все они превосходно обучены и в полевом бою стоят побольше собранной с бору по сосенке армии мятежников.

– Они уже трижды показали, чего стоит их собранная с бору по сосенке армия, – отмахнулся Тарновский. – А этот кретин Оссолинский уничтожил почти всю кавалерию, лучшую силу польской армии. Без неё в поле мы будем с мятежниками на равных, а как умеет воевать при таких шансах московитский князь, все уже давно знают.

– Именно поэтому, – решил настоять на своём Ходкевич, – гетманская булава не должна достаться Жолкевскому, чтобы он не имел шансов проталкивать свою идею.

– Будет у него булава или нет, – мрачно предрёк старый Тарновский, – а войско выйдет из-за стен, и тогда… – Он помолчал мгновение, но всё же продолжил: – Да поможет нам Господь и Пречистая Дева Мария.

И все трое перекрестились, от слов Тарновского веяло могилой.

* * *

Курфюрста я встречал в лагере штурмовой дивизии, заодно и малый смотр дал ей, чему гетман Ходкевич, командовавший ею, даже обрадовался. Пока мы ждали возвращения пана Козигловы, которого я снова отправил на предварительные переговоры с представителем курфюрста, в прошлый раз он с ними отлично справился, мне показали как ловко штурмуют насыпанные валы с утыканными кольями верхушками лановые пехотинцы. Наверху же стояли наёмники, которые всеми силами пытались столкнуть их вниз.

– Прежде бывало даже до крови доходило, – сообщил мне Ходкевич, – уж больно тогда злы люди были. Теперь же как игра для них это. Я приказываю каждое утро валы на пол-ладони подсыпать, и делают это выбранцы, ежели штурмом взять не сумели или же шотландцы, коли их-таки собьют оттуда.

– Отлично, пан гетман, – кивнул ему я, – просто отлично. Жаль, конечно, план баталии изменился теперь, когда в Варшаву пришли войска Замойского и Жолкевского. Вряд ли теперь будем штурмовать её.

– Уверен, – согласился со мной гетман, – король поспешит вывести из города войско, чтобы разбить нас. Сил у него теперь для этого вполне достаточного. Приватные войска Замойского отличаются дисциплиной и отлично укомплектованы и вооружены. Жолкевский же своих людей спаял кровью в украинных воеводствах, в битвах с казаками Сагайдачного.

– И вы считаете: ваш брат, который носит булаву гетмана польного, – поинтересовался я, – решится на это?

– Он человек в высшей степени разумный, – покачал головой Ходкевич, – и вряд ли стал бы поступать так. Это риск, а с войсками Жолкевского и Замойского у нас крайне невеликие шансы взять Варшаву, даже если к нам присоединится курфюрст. Однако сейчас его голос при королевском дворе будет звучать очень тихо, куда тише нежели голоса тех, кто захочет вывести армию в поле и побить нас. Слишком уж многим, начиная с самого Жигимонта, хочется поквитаться за былые поражения.

– А новое их не страшит? – усмехнулся я.

– Страшит, – кивнул Ходкевич, – и потому они постараются ударить как можно скорее, чтобы заглушить этот страх.

Козиглова вернулся спустя почти сутки после того, как покинул наш второй осадный стан, а вместе с ним прибыл граф Вальдек с трубачом и знаменосцем, несущим штандарт курфюрста.

– Ваше княжеское высочество, – обратился ко мне Вальдек, – я приветствую вас от лица моего сюзерена курфюрста Бранденбургского. Он сообщает, что готов прибыть в ваш лагерь с малым экскортом сегодня же, если для его встречи всё готово.

– Я благодарю его светлость, – ответил я, – за поспешность, которая, уверен, вовсе не роняет его достоинства. Передайте ему, что всё готово к встрече, и я с нетерпением жду его.

Курфюрст не обманул, и уже к вечеру того же дня мы с ним беседовали в просторном шатре, который обычно занимал Ходкевич. Сейчас оттуда вынесли все его личные вещи, оставив место для большого стола, за которым сидели мы с курфюрстом. Слуги натащили стульев для особ вроде самого гетмана и князя Януша Радзивилла с графом Вальдеком и лавок для менее значимых господ. Среди них были наёмный генерал, фактически командовавший войском курфюрста, и свежеиспечённый полковник Козиглова, у которого за поясом торчал нечеловеческих размеров буздыган, какого бы и сам Чингиз-хан не погнушался бы, наверное. Уж тут князь Януш расстарался вовсю, изготовив для Козигловы подходящий символ его власти. У кого другого он бы смотрелся комично, но только не у высокого и тощего словно жердь рейтарского полковника, чью сухопарость не могла скрыть даже кираса, которую он нацепил для пущей важности.

– Я пришёл не к шапочному разбору, – начал разговор курфюрст, – и рад этому. Судьба Варшавы решится в скором времени, как я вижу. Я привёл с собой достаточно людей, чтобы поддержать тебя, князь Михал, – он намеренно обращался ко мне как равному, подчёркивая свою силу и значимость, которые сильно увеличились с нашей прошлой встречи, – а кроме того тяжёлые пушки, которые славно послужили мне в Мариенбурге. Теперь же они послужат нашему общему делу в Варшаве.

– С тяжёлыми пушками город взять будет куда проще, – кивнул я, – однако вряд ли они нам понадобятся.

– Отчего так? – удивился курфюрст.

– К королю пришло сильное подкрепление, – ответил я. – Жолкевский с Замойским привели войска на помощь Варшаве.

– Теперь Сигизмунд, конечно же, сидеть за стенами не станет, – кивнул курфюрст. – Он выйдет в поле и попытается растоптать нас конницей.

– Это вряд ли у него выйдет, – возразил я, – потому что в недавней битве на Висле нам удалось очень сильно потрепать коронное войско, состоявшее преимущественно из кавалерии.

– И всё равно сидеть за стенами он не станет, – настаивал на своём курфюрст, – особенно когда по Варшаве выстрелят тяжёлые пушки. Тогда внутри стен может найтись слишком много сторонников мира, которые начнут вынуждать Сигизмунда начать с нами переговоры. Ему нужна победа. Громкая, каких давно уже не знала Речь Посполитая, иначе недолго Сигизмунду носить корону, а уж на то, чтобы передать её сыну Владиславу и надежд быть не может.

– Тогда вам стоит привести свои войска в мой главный осадный стан, – ответил я, – чтобы мы были готовы вовремя принять удар. Да и пострелять по Варшаве из тяжёлых пушек, никогда не будет лишним, не так ли?

– Для них не было достойной цели в Поморье, – усмехнулся в ответ курфюрст, – даже Мариенбург лишь старинная кирпичная крепость, неприступная по меркам двухсотлетней давности. Под стенам Варшавы для осадных орудий найдётся достаточно подходящих целей.

Я умолчал о том, что дивизию Ходкевича решил оставить в этом стане. Всего половина дневного перехода отделяла его на основного, так что он вполне успеет прийти нам на помощь. Я хорошо помнил ещё один совет Сун Цзы, который, кажется, тоже был эпиграфом к песне шведской рок-группы. Война – это путь обмана, когда ты близко, покажи, что ты далеко. Когда у тебя мало войск, покажи, что их много, и наоборот. Дословно, конечно же, я его не помню. Я не собирался показывать обороняющей Варшаву коронной армии подлинную нашу численность. Пускай в день битвы их ждёт пренеприятный сюрприз, когда Ходкевич подойдёт несколько позже, и ударит там, где его солдаты будут нужнее всего. Быть может, это и решит исход сражения, а может лишь убережёт нас от сокрушительного поражения. Однако демонстрировать этот козырь, припрятанный в рукаве я раньше времени не собирался.

Курфюрст вскоре отбыл к своему войску, и уже на следующее утро со стен Варшавы все желающие могли наблюдать, как его армия длинными колоннами входит в наш осадный стан.

Глава 28
Варшавская битва

Как ни боялся я её, битва началась, и теперь уже поделать я ничего не мог. Как говорится, или пан, или пропал. Снова, как и под Москвой, когда я оборонялся от всей королевской армии в Коломенском, в голову полезли строки из Лермонтова, однако теперь они были не слишком уместны, и я попросту выкинул их из головы.

Началось всё, впрочем, совсем не так, как под Москвой или при Гродно с Белостоком. Сперва король Жигимонт вывел полки из Варшавы и принялся строить их перед линией рвов и шанцев, дополнительно опоясавших город. При этом артиллерия его била по нам с удвоенной силой, прикрывая выходящие полки. Ядра сыпались на наши позиции грозным дождём, не позволяя нашим артиллеристам отвечать. Как будто Жигимонт решил за полдня потратить весь запас пороха, что оставался у него. Об этом мне и сообщил в полушутливой форме курфюрст.

Наш штаб стоял на невысоком пригорке, откуда удобно было наблюдать за сражением. Все мы – я, курфюрст, князь Януш и гетман Ходкевич – сидели в сёдлах, у всех в руках были зрительные трубы, чтобы не пропустить ни единой, самой мелкой детали в будущей битве. Ведь никогда не знаешь, от чего зависит победа или поражение. Прошлую ночь мы провели за военным советом, как и почти весь день до того, обсуждая тактику и предполагая, какие приёмы может применить против нас враг. А в то, что врагом нашим будет уже не Жигимонт Польский, но вполне возможно, многоопытный бывший великий гетман коронный Станислав Жолкевский, я был уверен полностью. Правда, остальные этой уверенности моей не разделяли и открыто высказывали сомнения в том, что король снова доверит командование Жолкевскому.

– Пана Жолкевского вы били несколько раз, – напомнил мне Ходкевич, – начиная с Клушина и заканчивая Гродно. Жигимонт очень хорошо помнит чужие промахи и ошибки, куда лучше заслуг, поэтому вряд ли доверит командование Жолкевскому.

– К тому же, – поддержал его курфюрст, – излюбленный приём Жолкевского – кавалерийская атака, лучше всего гусарами, как это было при Клушино. Однако там вы, Михаэль, сумели не только отразить все атаки, но и побить рать Жолкевского, в которой одних гусар насчитывалось больше пяти тысяч, да ещё и пленили нескольких именитых воителей. Теперь же у короля Зигмунта, – он называл польского короля на немецкий манер. Все мы говорили на немецком, которым вполне владели, однако имена каждый произносил по-своему, поэтому иногда возникали забавные сочетания вроде König Жигимонт von Polen, – нет столько кавалерии, а уж гусар совсем горстка в сравнении с тем, что было при Клушино или даже при Гродно. Даже с теми, кого привёл сам Жолкевский и Томаш Замойский, коронной армии не восполнить потерь, понесённых на Висле, я уж не говорю о прежних поражениях в войне с Литвой.

– И если командовать будет не Жолкевский, – развил мысль я, – то как вы считаете, как поведёт битву тот, кто поднимет булаву?

– Первый день, – уверенно заявил курфюрст, – будет днём пехоты. Нас будут пытаться прощупать по всей линии, пытаясь отыскать самое слабое место, и уж туда-то и ударить кавалерией, а главное гусарами.

– А ведь вы снова переиграли Жигимонта, Михал Васильевич, – усмехнулся князь Януш Радзивилл. – Заставили его атаковать нас, вместо того, чтобы атаковать самому. Вы снова навязали врагу ту битву, в каких уже били его. В этом состоит подлинный военный талант.

И вот теперь, на поле боя, мне придётся оправдывать эти лестные слова делом.

Пока прогноз курфюрста полностью оправдывался. Из ворот Варшавы выходили длинной колонной пехотные полки, в основном наёмные, но были там и выбранцы, и пешие казаки. Конницы же пока видно не было. Пройдя под прикрытием ураганного огня со стен и валов, не дававшего нашим пушкарям и головы поднять, и высунуться из-за укрытий, чтобы самим обстрелять врага, мимо линии шанцев и траншей, окруживших городскую стену, полки выстроились на поле и двинулись на нас. Вскоре огонь вражеской артиллерии поутих, теперь была опасность попасть по своим, и мы смогли вывести нашу армию из-за укреплений, чтобы дать врагу настоящий бой в поле.

Быть может, на валах и в шанцах драться было бы куда сподручней, однако я не собирался отдавать врагу поле боя. Сегодня, в первый же день, вести сражение от обороны было бы верхом глупости. Тем более что у нас есть преимущество, козырь, пока ещё не разыгранный мной, и это не скрытая до поры в ближнем тылу бывшая штурмовая дивизия, которой командует теперь граф фон Вальдек, сменивший Ходкевича. Пока что молчат орудия, установленные на холме, захваченном паном Козигловой. Их там устанавливали и окапывали не только ночью, но и на следующий день после захвата холма, уже под огнём со стен Варшавы. А оттуда лупили по холму отчаянно, и только насыпанный за ночь вал да вырытые глубокие редуты, укреплённые привезёнными из осадного стана брёвнами, спасали работавших там выбранцов. Новые орудия и порох с ядрами подвозили по ночам, чтобы враг не знал истинной силы этой фланкирующей батареи. Очень скоро она скажет своё слово, вот только всему своё время.

В поле выходила наша отлично вымуштрованная, не хуже наёмной, лановая пехота. Были там и пикинерские, и мушкетёрские хоругви. Шагали рядом, посмеиваясь над выбранцами, наёмники, которые старались подтянуться, чтобы выглядеть ещё лучше, чем лановые. В отличие от противника, я решил вывести на поле боя и кавалерию: конные аркебузиры и рейтары Козигловы занимали позиции между ровными квадратами пехотных хоругвей. Основную же часть конницы и главное – гусар оставили в тылу. Для них время ещё придёт, и для липков, и для пятигорцев, и для панцирников. Откроет же сражение всё-таки пехота. Прав курфюрст, сегодня именно её день.

* * *

Его величество глядел, как на поле между линиями редутов и валами, опоясывающими как осажденный лагерь мятежников, так и городские стены Варшавы, строились почти идеально ровные квадраты пехотных хоругвей. Король вместе с гетманом Александром Ходкевичем, Жолкевским, Томашем Замойским, которого сопровождал старик Станислав Тарновский, и многими еще придворными занял свое излюбленное место в одной из башен, наблюдая за началом баталии. Вряд ли дело дойдет до осады стен, так что покидать столь удобный наблюдательный пост не придется.

– Мятежники вывели на поле кавалерию, – заметил его величество. – А вот нашей там нет. Пан гетман, отчего вы не вняли совету пана Жолкевского и не подкрепили наши пешие хоругви конными?

– Оттого, ваше величество, – ответил Ходкевич, который сумел сохранить булаву польного гетмана коронного и даже командовал сражением, – что конницы у нас теперь слишком мало, благодаря поражению пана воеводы подляшского, который потерял ее едва ли не всю. И ту, что у него была, и ту, что вы дали ему, и ту, что привели Пацы из Литвы.

– Но без конницы нам не разгромить врага, – настаивал Сигизмунд.

– Сегодня первый, – покачал головой Ходкевич, – но не последний день битвы. За один раз нам не удастся решить ее исход.

А кроме того, благодаря вмешательству Жолкевского, который, хотя и не получил булавы, но король прислушивался к его советам и требовал их исполнения от Ходкевича, они снова воюют так, как привык этот московитский князь. Они атакуют, а он принимает удар. Но говорить об этом Ходкевич не стал: его величество не слишком любит, когда ему указывают на ошибки, тем более, что сам он свои действия ошибочными уж точно не полагает.

Пока же в башне шла дискуссия, на поле боя началась перестрелка. Пехотные хоругви медленно сходились, и мушкетёры уже открыли огонь друг по другу. Палили и малые пушки, поставленные между ротами и батальонами. Их катили два человека из лагерной обслуги, а еще двое тащили ящик с дюжиной готовых зарядов, зашитой в холщовый мешок нужной мерой пороха и небольшим четвертьфунтовым ядром. Вроде бы и смешные пушечки эти вполне могли нанести своими выстрелами серьезный урон врагу, ведь стрелять из них можно было просто с убойной дистанции, прямо в упор. Невеликие ядра весом в четверть фунта, ударяясь о землю, ломали вражеским солдатам ноги, внося сумятицу и замедляя продвижение рот и батальонов.

– Видите, ваше величество, – указал на отступающую конницу, – враг тоже не спешит вводить в бой кавалерию. Бережёт её до поры.

Рейтары и конные аркебузиры пока только палили с седла по коронным хоругвям, но результата их огонь особого не приносил. Да и вообще понять, кто сражён мушкетёрской пулей, а кто рейтарской или аркебузирской, было решительно невозможно. И всё же они оставались поблизости, обстреливая врага, готовые по первому же сигналу ударить в палаши. Уж тогда-то результат их работы будет виден очень хорошо.

Это была настоящая европейская война, как на полях сражений Франции или Нидерландов, где католики сражались с кальвинистами и лютеранами. Война профессионалов, сражающихся без остервенения, пока дело не доходит до рукопашной. Но сейчас ровные шеренги мушкетёров и лановой пехоты обстреливали друг друга, сходились друг с другом баталии пикинеров, сталкиваясь с грохотом и треском ломающегося дерева, как будто сошлись две гусарские хоругви. Среди сражающихся легко было выделить солдат Замойского по их пышной одежде, выгодно отличающей их от солдат кварцяного войска и особенно от воинов Жолкевского, прежде чем подойти к Варшаве прошедших не одну стычку с казацкими ватагами Сагайдачного. Они походили на оборванцев в сравнении с блистательными солдатами из Замостья, однако дрались упорно и позиций не сдавали. Да и замойцы сражались ничуть не хуже, несмотря на пышную и дорогую одежду, которая очень скоро стала походить на одеяния жолкевцев, пропитавшись пороховой гарью, порванная вражьими клинками, залитая кровью, где чужой, а где и своей. Несмотря на вполне европейскую, спокойную войну, кровь тут лилась по-настоящему, и люди гибли точно так же.

– И долго это будет продолжаться? – поинтересовался его величество.

Противостояние, в котором ни одна из сторон не имела преимуществ, не давало и результатов, и это не слишком устраивало короля Сигизмунда.

– До конца дня, – пожал плечами Александр Ходкевич, – если что-то резко не изменит ситуацию на поле боя.

– Быть может, – предложил король, глянув на Жолкевского, – стоит вывести за стены и кавалерию. Это станет тем изменением, которое подтолкнёт врага к действию.

– Ваше величество, – настаивал на своём гетман Ходкевич, – у нас слишком мало осталось конницы, чтобы выводить её на поле боя в первый же день. Не забывайте, нас осаждают, и нам не стоит давать врагу лишние шансы, к примеру, слишком рано ударив кавалерией.

– Мятежники вывели в поле рейтар и конных аркебузиров, – напомнил Жолкевский, – а нам нечего ответить на это.

– У нас имеются отличные пикинеры из Замостья, – отрезал Ходкевич, прежде чем его величество ухватился за слова опального бывшего гетмана, – как видите, пан Станислав, к ним враг даже приближаться опасается. Так что вряд ли нам стоит ждать кавалерийского удара, а потому и собственную конницу стоит пока придержать.

– Но что ещё, кроме кавалерии, может изменить ход боя? – удивился его величество.

– Противник наш горазд на такого рода трюки, каких не ждёшь ни от кого, – пожал плечами Ходкевич, – не правда ли, пан Станислав? – Он со значением глянул на Жолкевского, но тот легко выдержал его взгляд. – Нам же остаётся лишь ждать их, и вовремя реагировать.

Не лучшая тактика, что готов был признать и сам Ходкевич, вот только с непредсказуемым врагом, каким был московский выскочка, иной не оставалось.

Ждать сюрприза долго не пришлось. Солнце ещё не подошло к полудню, как по левому флангу атакующей пехоты, а вместе с ним и по шанцам, находившимся в тылу, ударили из пушек. Причём ударили с холма, откуда уж точно не ждали обстрела.

– Что там случилось? – воскликнул его величество, вперивая окуляр зрительной трубы прямо в холм, однако с того расстояния, что отделяло башню, где находился он со свитой, от того холма, разобрать что-либо было невозможно. – Предательство? Почему оттуда по нашим позициям бьют пушки?

– Этот холм занимала рота капитана Аберкромби, – тут же пояснил Ходкевич, не потерявший хладнокровия, – из наёмников пана Томаша Замойского, – не преминул уточнить он. – По всей видимости они были выбиты врагом несколько дней назад, однако после этого по холму вели огонь со стен и там не должно было остаться ничего живого.

– Как видите осталось, – едко заметил Жолкевский, – и даже более чем живое, ещё и вредящее нам.

– Пускай пушки со стен сотрут там всё в порошок, – велел его величество, однако, опередив Ходкевича, ему ответил Жолкевский.

– Там уже насыпан приличных размеров вал, – сказал он, – да к тому же мятежники там основательно закопались в землю, устроив, по всей видимости, отменные редуты, которые не расстрелять со стен, сколько пороху не трать.

Ходкевич даже рад был, что это озвучил Жолкевский, хотя тот и стремился подчеркнуть промах самого гетмана, однако его величество слишком уж не любит дурные вести и тех, кто их приносит, тоже. А уж ответ, что от королевского приказа не будет толку, ему уж точно не понравится.

– Нужно отправить туда солдат, – заявил Ходкевич, – чтобы взяли холм и перебили орудийную обслугу, а заодно и пушки взорвали.

– Пан Томаш, – обратился король к Замойскому, – ваши люди обороняли холм, вам и возвращать его.

– Я отправлю туда лучших немецких наёмников, – заверил его Замойский. – Они вернут холм в течение часа.

– Нет, пан Томаш, – покачал головой Ходкевич, – тут лучше подойдут казаки. Придётся карабкаться по крутому склону и лезть на вал. С такой задачей немцы справятся куда хуже казаков. Вот у пана Станислава есть проверенные в деле казаки, не так ли, пан Станислав? Ваше величество, лучше отправить их, нежели немцев Замойского, которые, если и вернут холм, то слишком высокой ценой.

– Признаю вашу правоту, пан гетман, – кивнул король, и Замойский, у которого были и собственные казачьи хоругви, вынужден был согласиться с ним.

Жолкевский же глянул на Ходкевича, но обратился к королю.

– Я не столь юн, как пан Томаш Замойский, – сказал он, – и не стану делать громких заявлений, что за час верну холм. Однако мои казаки сделают всё возможное, чтобы прекратить обстрел нашего фланга в кратчайший срок.

Они оба с Ходкевичем понимали, что на холме казаков может ждать ещё один неприятный сюрприз из тех, на которые так горазд московский князь. Однако отказываться и перекладывать ответственность на плечи юнца Замойского, которого явно числил среди своих союзников, Жолкевский не стал. Пусть казаки хотя бы разведают, что ждёт на холме, а там уж видно будет. Тем более что казаки Жолкевского, из тех, кто прежде служил с самим подстаростой чигиринским Михаилом Хмельницким, были люди тёртые и готовые ко всему.

* * *

Не прошло и часа с разговора, а несколько десятков казаков из числа жолкевцев покинули Варшаву. Конечно, им не открыли ни одни из городских ворот, они вышли из столицы через небольшую калитку, какие всегда есть несколько в стенах, как правило, поблизости от ворот. При осаде их, как правило, заваливают камнями, чтобы враг не пробрался, однако теперь до настоящей осады, когда они могут представлять опасность, ещё далеко, да и будет ли она – бог весть. А потому калитки эти держали открытыми, как раз на случай вылазки.

Конечно, лезть на холм, а с него на вал было бы куда сподручнее ночью, однако ждать сумерек возможности нет. Нужно как можно скорее разобраться с этими пушками, слишком уж большую опасность те представляют. Уже нанесли серьёзный урон флангу коронного войска и заставили покинуть шанцы и редуты известную часть артиллерийской обслуги, сидевшей там. При этом в укреплениях побросали пушки, потому с собой их было не забрать, и сколько там уцелело орудий, никто бы считать не взялся. Не лезть же ради этого под огонь с холма.

Укрытие себе литовские пушкари устроили отменное, вот только вал, которым они отгородились от врага, совершенно скрывал от них землю между стеной и холмом. Там-то, незамеченные врагом, и прошли казаки, а после принялись сноровисто карабкаться на холм по крутому склону. Не так уж это и сложно: земля мягкая и податливая, осыпается, правда, местами, но это не беда, уцепиться есть за что. Казаки легко, привычные ведь к такой воине, забрались на холм, а уж вал не стал для них препятствием.

В отличие от шотландских мушкетёров Лайоша Каннингема, что состояли на службе у гетмана Ходкевича. Именно им, их роте, поручено было оборонять холм.

Стоило только казакам перебраться через вал, как по ним тут же дали слитный залп полсотни мушкетов. Казаки сразу откатились обратно, однако были они людьми упорными и бросать выполнение приказа без веской причины не собирались. А уж полсотни или даже сотня шотландцев не были таковой.

– Бегите в Варшаву, – велел старшой сразу троим казакам. Двое из них были ранены, а третий просто мальчишка, и старшой не хотел рисковать его молодой жизнью. – Передайте, что тут нужно ещё с сотню казаков, чтобы взять этот чёртов холм.

Сам же, вместе с остальными, вернулся к верхушке вала. Не особенно высовываясь, они принялись палить по шотландцам, защищавшим редуты, да и по самим редутам, чтобы хоть немного замедлить работу пушкарей, заставить их пригнуть головы. Солдаты Каннингема отвечали прежними слитными залпами, не давая казакам выглядывать из-за верхушки вала, поэтому огонь казаки вели неприцельный – лишь бы успеть пальнуть да нырнуть обратно, покуда враг не выстрелил в ответ. Пушкари же быстро перестали обращать на них внимания и заработали в прежнем темпе, обстреливая левый фланг коронного войска.

– Погодите же, чёртовы дети, – шипел сквозь зубы старшой. – Уж сейчас придёт к нам подмога, иначе запоёте, собацкое ваше племя.

Подкреплений долго ждать не пришлось. Спустя час или около того такой странной перестрелки к холму подошли полторы сотни казаков и тут же принялись карабкаться на него, чтобы присоединиться к людям старшего для решающего штурма.

Вот только и командир шотландцев понимал: казаки только отвлекают его, и скоро соберутся с силами и ударят снова. А потому и он отправил в тыл гонцов за подкреплением. И вот, когда люди старшого, которого сменил уже сотенный есаул по имени Растеряй, снова полезли на вал, там их уже ждала полная рота мушкетёров. Каннингем и его люди поднаторели в обороне валов, потому что именно его шотландцам выпала удача служить в штурмовой дивизии Ходкевича и что ни день сражаться в потешных битвах с выбранцами, лезущими к ним на насыпи. Поэтому-то их, одних из немногих, и забрали в осадную дивизию, и теперь они воевали там, где их навыки пригодились лучше всего.

Дав казакам забраться на вал, Каннингем, чьи шотландцы уже ждали с заряженными мушкетами, стоящими на подсошниках-фуркетах, чтобы руки не уставали держать их готовыми к стрельбе, дали залп по врагу. Казаки откатились обратно за вал, но не таков был сотенный есаул Растеряй: раз уж дан ему приказ взять холм, он его возьмёт. Любой ценой.

– А ну, сучьи дети, – рявкнул он на своих казаков, – чего хвосты поджали? От пуль не бегали и бегать не станем. Головы пониже – и за вал!

И первым, подавая пример остальным, кинулся в атаку. У кого были пищали заряжены, высунулись из-за вала и сперва пальнули по изготовившимся уже шотландцам, но больше было таких, кто с саблями да ножами сразу кинулся в жестокую круговерть съёмного боя. Шотландцы, конечно же, успели дать ещё один залп, стоивший жизни многим казакам, и тут же взялись за шпаги. Тяжёлые, пехотные, какими и рубить можно. Кое у кого были и дедовские палаши, больше похожие на мечи, и рубились ими шотландцы ничуть не хуже, чем запорожцы саблями.