сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 92 страниц)
Только мне понравилась еще одна цитата из его «Предисловия к шестой книге». Вот она: «И если я вышел первый из этого столбняка и, по неопытности, заговорил на древнееврейском языке косноязычно, то обязанность специалистов по этому предмету не только указать на мое косноязычие, но и дать надлежащий перевод, а не оставаться и не оставлять читателя, отбросив мое объяснение, по–прежнему в пожизненном столбняке. Ведь в такой позе далеко не уйдешь в науке!»
Очень справедливо и доходчиво это сказано, а сказано это в ответ на следующую фразу одного из его оппонентов: «Интереснее же всего тут следующий факт. Вот, например, тот же М. Данан говорит далее: «Я должен категорически заявить, что Дидона не означает по–еврейски «их судья». «Но что же оно в таком случае означает?», – спрашиваю я. Автор молчит, все другие возражатели тоже молчат».
Мне не хочется стоять в столбняке , я тоже желаю из него выйти как Морозов. И даже согласен пострадать от критики, если она будет предметной, а не такой, какой незаслуженно подвергся он сам. И не только по этой причине я продолжаю и привожу мою концепцию. Мне нравится ее приводить, она мне кажется безупречной. Более того, она мне кажется заслуживающей внимания, нет, не историков, они все как один – болваны. Или есть другие историки, не такие, которые учили сами без тени сомнения идиотскую историю, а теперь учат ей же других людей? Думаю, что таких нет. Во всяком случае в историках такие не могут числиться. Лучше всего мою историю поймут и одобрят математики и физики, и вообще ученые, отдавшие свой ум точным наукам, а не описательным, типа сказок, куда входят и антропологи, и археологи и даже исторические геологи, но на этом список не ограничивается.
Итак, я остановился на нескольких, на мой взгляд, доказанных постулатах. Первое: самое ценное изобретение состоит не в изобретении орудия труда, каковое всегда можно подглядеть в природе, а в изобретении умозрительной системы, которой в стандартной природе нет, но она может быть создана и позволит изобретателю лучше жить при тех же условиях окружающей среды. Вывод из этого тот, что только жизненно важные вещи и осуществленные идеологии и технологии (мечты), без которых почти не выжить, не говоря уже о расширенном воспроизводстве, надо учитывать в культуре, понятие которой слишком расплывчато для таких целей.
Второе: человек, как и животное, живущие в неге и без забот, нельзя сказать чтоб умственно деградировал, это не доказано, но уж об умственном совершенствовании надо забыть. Это настолько универсальная и первозданная лень, что для ее преодоления нужны катаклизмы наподобие потопов, землетрясений или засух лет так на пять подряд. И все это должно быть не единично и случайно (тогда лень заставит их не замечать), а должно постоянно висеть над головой как дамоклов меч, ни на минуту не давая передышки. Тогда голова начинает работать наподобие перпетуум мобиле, не остановить. И в результате почти ничто не прячется в подсознание, откуда сведения весьма трудно доставать, а все пишется на «жесткий диск» коры мозга, которая готова немедленно выдать любое сведение по заказу. Поэтому в мозге главное не объем и вес, а площадь коры, которая от недостатка свободного места для записи так быстро разрастается, не помещаясь в более медленно растущей голове, что своими «извилинами» начинает походить на смятую в комок салфетку: площадь огромна, а объем – почти ноль. Поэтому плодородные долины – враг прогресса.
Третье: доказано, что культура в смысле жизненно важных знаний и изобретений движется с равным успехом как из области большей концентрации в меньшую концентрацию, так и из меньшей концентрации в большую. Разница – только в объеме потоков туда и обратно, но это не говорит о том, что обратного потока нет. И это является очень важным, так как противоречит общепринятому понятию закона, вдолбленному в нас теорией газов разной плотности.
Четвертое: внешние порывы и толчки, такие как великие переселения, крестовые походы, походы викингов и Ермака , каковым небезызвестный и истеричный полуисторик–полумаг Лев Гумилев дал идиотское название «пассионарности», а другой полуфизик–полулирик–полуграфоман Валерий Демин присвоил звание «торсионных сил», каковые ничем не измерить, «умом не понять, а можно только верить», надо бы выплюнуть, как откушенный кусок яблока с червяком. Ибо все это всего лишь осуществленные идеи, зародившиеся в одной конкретной голове, например в голове казака–разбойника Александра Македонского. Такие же идеи, осуществленные и полуосуществленные, родились в головах первого Медичи, Наполеона, Гитлера, Ленина и так далее. Главное при осуществлении этих идей – это то, чтоб взвесить логически их осуществимость, ибо, например, Икар с Дедалом с этим делом не справились. Неужто не догадались выбрать для полета пасмурный день, коль скоро эпоксидного клея в ту пору еще не было. Конечно, надо найти и уговорить сотрудников, но это ведь тоже относится к логическому взвешиванию осуществимости идеи.
Плодотворные и неплодотворные идеи – понятие весьма растяжимое. Например, идея автомобиля – априори идиотская по сравнению с лошадью, с любой точки зрения на него. С экологической точки борьба с навозом на дорогах легче и во много раз дешевле (учитывая цену нынешнего лечения). С точки зрения скорости в городе лошадь быстрее. С точки зрения общих затрат труда на лошадь и автомобиль, лошадь раз в сто выгоднее. Точка зрения толчка– порыва –прорыва в научно–технический прогресс слишком сомнительна по сравнению с самолетом (он логичнее), а я даже не начинал еще говорить ни об озоновых дырах, ни о прошлом труде гипертрофированного и однобокого прогресса для преодоления невыносимых технических и технологических проблем в процессе «совершенствования» автомобиля. И так далее. Примерно как об идее обогащения урана для атомной бомбы, о котором знающие люди сказали, что если бы не война, любой здравомыслящий предприниматель посчитал бы трудности не только технически, но и экономически непреодолимыми. Примерно как в 2005 году докопаться до центра Земли.
Но есть идеи настолько простые на наш нынешний взгляд, что мы не можем даже представить себе, что это на самом деле – величайшая и простейшая по осуществлению, но сложнейшая по поддержанию «на плаву», идея. Она потому и величайшая, что – простейшая. И именно поэтому я еще нигде никогда не встречал мнения о том, что идея прибыльной торговли с заранее рассчитанной прибылью является идеей, создавшей наш нынешний мир и прогресс на Земле.
Суть ее состоит в том, что равноценный по согласию сторон обмен продуктами человеческой деятельности между ближайшими племенами–соседями надо заменить на обмен неравноценный по существу, но эту неравноценность нельзя установить, так как продукты обмениваются отныне не с ближайшими соседями–племенами, а, наоборот, с самыми по возможности дальними племенами. Ни то, ни другое племя не знает истинную цену продукта, каковой привезут к ним для обмена. Например, в пустыню привезут вкуснейшую рыбу и скажут, что она стоит верблюда. Назад же к морю из пустыни привезут, например, соли и скажут, что щепотка ее стоит недельного улова рыбы всем племенем. И ни там, ни там никто не позволит себе заподозрить обман, так как для этого нет исходных данных, никто не был в гостях друг у друга никогда.
Для осуществления такой сделки прибыльного обмена нужен всего лишь посредник, который был там и там и знает истинную цену продуктов там и там. Я это уже много раз описал в статике и динамике, поэтому на этом остановлюсь. Обращу ваше внимание лишь на то, что цена обмена в концах торгового пути может быть любая, и никого этим не удивишь. А если и удивятся, можно наговорить столько небылиц, что любой прирожденный скептик из–за незнания обстоятельств добычи продукта не найдет против ни единого аргумента. Доказательства есть даже в наших днях, когда Советский Союз был за железным занавесом, и моток ниток из мохера, привезенный из–за этого занавеса, мог быть продан за 10–ти и даже за 20–кратную цену покупки. Стоит ли говорить о том, что цена обмена быстро превратилась в отвлеченное понятие цена, выражающееся в весовых мерах металлов и вообще во всем том, что занимает малый объем и имеет сравнительно небольшой вес, например, в стеклянных бусах, которые умело делать только торговое племя.
Так как я давно уже все объяснил в других своих работах, остановлюсь здесь на том, что еще недообъяснил или вообще не развил до достаточного для понимания уровня. Например, что «торговля – двигатель прогресса», а вовсе не та ерунда, что изложена в трех выше приведенных пунктах покойным Морозовым. Мы, конечно, все знаем лозунг, взятый мной в кавычки, только не придаем ему должного значения, считая его чем–то вроде почти прибаутки типа «не убий» и «не укради». Тогда как целые государства отправляют весь свой народ на убийства, тогда как эти же самые государства посылают свой народ воровать чужую собственность, вернее даже, грабить. А церковь, у которой оба лозунга написаны в самых «святых» ее книгах, благословляет крестом, либо другими церковными цацками (зеленого цвета), подневольных убийц и грабителей «на подвиги». Кстати, и само слово подвиг – оттуда же, подвинуть соседа с его земли подальше. Но первый лозунг все–таки не прибаутка, он имеет наиглубочайший смысл.
Торговая прибыль, которая, особенно на заре этого процесса, была сколь угодно высокой, дает средства не только на развитие ее самое, но и на преднамеренное создание (производство) товаров. Которое без торговли не имеет смысла, так как данные аборигены удовлетворяют только собственное потребление и разумный запас, все равно остальное все испортится и этого срока не надо долго ждать, так что опыт на разумный запас тут же приобретается. О природной лености я уже говорил.
Мало того, нужно организовать встречное предложение товаров, ибо нечего лошадей, верблюдов и торговые корабли порожняком гонять в обратную сторону. И даже не это главное, а то, что без встречного товара сама торговля в первоначальное отсутствие денег бессмысленна. Не вечно ведь в долг давать.
Когда не один горшок надо слепить, не одну корзину либо циновку сплести в год на собственную потребность, а – как можно больше, на продажу, любой абориген призадумается о производительности труда. Но никакая «потогонная система» не даст качественного ее роста, пока не заработает голова, заменяя, например, лепку сосуда производством горшков на гончарном круге. Пока ручное плетение ткани, как ныне бабушки вяжут носки, не заменится ткацким станком.
Но от торговой сверхприбыли не только сама торговля и производство товаров расширяются. Бешеными темпами от хорошей еды у торговцев поднимается настроение, и не только настроение, а еще кое–что. Так что в торговом племени наступает не только бум рождаемости, но и доживаемости детей до производительного возраста, когда он уже сам начинает заботиться о себе. С одной стороны это очень хорошо, так как способствует прогрессивному самомнению, и торговец начинает вникать в свою самоценность. С другой стороны – очень даже плохо, так как торговцев среди обычных людей во все времена не должно быть больше пяти процентов, ибо они начинают друг другу мешать, толкаться на рынке локтями.
Но и это хорошо, только не для торговцев, а для всего социума, ими обслуживаемого, так как возникает конкуренция и товар дешевеет. Но, главное – возникает дополнительный порыв к научно–техническому прогрессу и даже к «ненужной» большинству и поныне культуре, в смысле музыки, пения, танцев, картинок. Но и любители культуры появляются, готовые немного поголодать ради песен и плясок, и упомянутая часть культуры начинает жить сама в себе как «лосось в собственном соку». Но так как «чистой» культурой на ранней стадии занимается в основном торговое племя, из–за тех же прибылей, конкуренция несколько снижается и сама культура приобретает некие черты товара. Ибо находятся такие сверхлюбители, что готовы ее покупать, например, оду начальнику или симпатичное колечко жене.
Но эта культурная мелочь, естественно, не решает полностью проблему конкурентной борьбы, сильные и умные поглощают слабых, как сегодня это делают на каждом шагу банки и корпорации, слабые садятся думать, как жить дальше? И это – тоже хорошо, ибо думы никогда не бывают лишними. Если и ничего путного не придумают, то извилину лишнюю в собственной голове создадут. Хорошо до известного предела и укрупнение, так как пирамида на широком основании более устойчива к невзгодам типа сильных ветров и землетрясений.
А рождаемость все растет, конкуренция ужесточается и наступает момент, когда за бортом торговли и производства оказывается изрядный кусок теперь уже бывших торговцев. Регион, например, Месопотамия насыщена все тем, что я описал, до предела, и в совокупном мозгу «лишних людей» возникает новая идея: стать самаритянами. Только это не те самаритяне, что описаны в еврейской истории в виде сплошных идиотов, занимающихся идиотскими же делами. Мои самаритяне очень даже умные и образованные по своему времени торговцы, только все как на подбор – неудачники, либо жертвы недобросовестной конкуренции, оставшиеся за бортом жизни. И названы они так не по идиотскому библейскому городу Самар, каковых они на Земле создали десятки (Самара волжская, Самарканд среднеазиатский, бывший Ханты–Мансийск –село амарское, остров Самар на Филиппинах и так далее), а потому, что изобрели так называемый «путь к горизонту». Туда, где сходится небо с землей, ибо по–древнееврейски «сам» – небо, а «ар» – земля, вместе будет – горизонт. А еще проще – путь в новые края, к новым, еще не знающим прибыльной торговли, аборигенам.
Самаритяне не взяли собой ничего, кроме заполненных до отказа знаниями своих голов. И это было главное их богатство. Ибо их головы включали в себя не только еврейские знания, но и знания всех аборигенских племен данного региона. Вот тут и пригодился мне доказанный мной постулат, что прогресс движется в обе стороны, указанные выше.
В новом месте, в новой Самаре, все повторялось как в калейдоскопе и надо ли мне продолжать, тем более что это все уже на семь рядов описано мной. Добавлю только, что это и есть единственный источник порыва , о котором столько чуши нагородил любимый мной Морозов.
Не более чем пятьсот лет потребовалось, чтоб евреи совершенно мирным путем покорили всю Землю, включая Гибралтар, Японию, Океанию и Центральную Америку и исключая Австралию по причинам, изложенным в других моих работах. Вот за эти пятьсот лет я и полюбил Морозова, хотя он и не говорил именно о 500 годах мировой истории, я сам сократил ее до этого, вполне приемлемого уровня.
Только на этом нельзя закончить этой статьи. Ибо я не представил вам еще самую коротенькую русскую молитву: «Хоть бы не было войны». Ибо войны, перечень которых совершенно сумасшедший в истории, это – смерть для торговли и производства. А если они не остановились до сегодняшнего дня, то и войн не было, именно таких как описаны в истории, длительных, кровопролитных, неиссякаемых, заканчивающихся вечным покорением народов. Конечно, исключая 19–20 века, когда окончательно сформировались государства. За войны историки выдают грабительские походы казаков–разбойников, такие как поход Стеньки Разина в Персию «за зипунами» и поход Александра Македонского черт знает, за чем? Однако все это описано у меня в других работах, к критике Морозова не относится. И вообще я устал писать эту статью о моем любимце.
Несколько отдохнув и успокоившись, вспомнил, что Морозов много рассуждает о возникновении и становлении единобожия, локализуя его в периоде не более 100 лет, тогда как оно по традиционной хронологии якобы продолжалось не менее 2000 лет. При этом он прекрасно понимает что единобожие, «как мало свойственное уму простого человека , должно было вспыхивать лишь во времена ужасов от крупных сейсмических катастроф, разрушавших храмы и низвергавших статуи прежних богов, а затем при успокоении земли под ногами единобожие не раз теряло свою силу, пока к нему окончательно не привыкли жители сейсмически беспокойных стран от «многократных внушений самой земли»» (курсив – мой).
