355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Борис Полевой » Глубокий тыл » Текст книги (страница 15)
Глубокий тыл
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 06:04

Текст книги "Глубокий тыл"


Автор книги: Борис Полевой



сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 42 страниц)

11

Женя проснулась на жесткой лавке. Бока болели.

Косые, лимонно-желтыё лучи солнца пронзали комнату наискось. Острыми искрами зажигали они затейливые папоротники, нарисованные морозом на стекле, и, отражаясь в зеркале, бросали дрожащих зайчиков прямо ей в лицо. Девушек, так недружелюбно встретивших ее накануне, не было. Они, вероятно, ушли работать, а перед этим, по-видимому, сменили гнев на милость: под головой у Жени оказалась подушка. На ней крестиками была вышита кошка, подкарауливающая бабочку. Кто-то укрыл девушку одеялом из верблюжьей шерсти, а сверх того армейским полушубком, источавшим кисловатый уютный запах.

«Твоего милейшего Жорочку», – вспомнилось Жене. Гм, гм… Впрочем, подушка с кошкой и верблюжье домашнее одеяло открыли Жене что-то новое, и она, расчесывая волосы, думала: «Конечно, не легко и не просто этим девчатам сразу из-под теплого маменькиного крыла перенестись на фронт, в походную обстановку, в это бивуачное жилье».

На столе лежал сверток. К нему булавкой была приколота записка. Женя прочитала: «Майор Николаев прислал вам паек. Рукомойник в сенях, за дверью, чистое полотенце там же на гвозде. Чай в печке, чашки в шкафчике под зеркалом». В свертке оказались буханка хлеба, банка свиной тушенки, концентраты горохового супа, кубики кофе и пачки махорки. Все это было завернуто в один из тех немецких плакатов, какими в дни оккупации были заклеены заборы и стены Верхневолжска. Плакат изображал бравого немецкого офицера в фуражке с высокой тульей; держа в руках коробку с конфетами, он протягивал ее тощим, оборванным ребятишкам. Женщина в темной косынке, в онучах и лаптях с молитвенным изумлением взирала на этот акт милосердия. Еще дальше – бородач в посконной рубахе, шляпе-грешневике, какие Женя видела лишь на иллюстрациях в томике стихов Некрасова, снимал с покосившейся избенки советский флаг, а улыбающийся немецкий ефрейтор подавал ему трехцветный, старороссийский. Вверху было написано: «Мы принесли вам», а снизу—«свободу, благоденствие, культуру». В оккупированном Верхневолжске такие плакаты подпольщики умышленно не срывали. Обычно замазывали нижний ряд слов взамен углем писали: «грабеж, голод, смерть». Женя брезгливо скомкала плакат, бросила его к печке.

Затем, следуя оставленной инструкции, она умылась в сенях, утерлась висевшим на гвозде полотенцем, достала из шкафика под божницей чашку, нашла кипяток и в ожидании, пока разойдется кубик кофе-концентрата, жевала хлеб… Как же теперь сложится ее жизнь? Может быть, скоро, через месяц, даже через неделю придется снова уходить из этого трудного, измученного войной, но привычного и дорогого мира в тот чужой, звериный, где человек человеку волк, где за каждым углом подстерегает опасность, где малейшая ошибка повлечет такую расплату, перед которой и смерть может показаться избавлением. Женя снова на мгновение ощутила незабывавшуюся жуть одиночества, и ей стало страшно… Еще не поздно. Майор просил подумать. В самом деле, хватит ли сил выдержать?

– Выдержу, не струшу, – произнесла Женя вслух, и пожилой солдат, вошедший в избу с охапкой дров, удивленно взглянул на девушку, которая разговаривала сама с собой.

– Здравствуйте вам, – сказал он, бросил дрова перед печкой и неторопливо стал городить в топке звонкие березовые поленья.

Не оглядываясь на Женю, он наколол лучины, нащипал бересты, поднес к ней зажигалку и стал наблюдать, как желтые, веселые языки пламени наполняли печь. Под короткими, ершистыми усами засветилась улыбка.

– Хорошо, а? – спросил он, показывая на весело потрескивающие дрова. – Не какой-то там бог из глины, а огонь человека человеком сделал… – Быть может, задумчивой ласковостью речи или склонностью пофилософствовать солдат напомнил Жене деда Степана Михайловича. Он задумчиво повертел Женину палку, стоявшую возле печи. – Как же это вас, хроменькую, на фронт призвали?

– Я не хромая. Ранена была…

– Ранена? – Солдат с уважением посмотрел на тоненькую девушку с тяжелой светлой косой, переброшенной через плечо. Потом прикрыл печную дверку и, опираясь руками в колена, с трудом поднялся на ноги. – Ранена, вон оно что… В царскую войну женские батальоны были. Назывались они «батальоны смерти». Только какая уж там смерть, одно баловство было. Теперь иное, теперь война лютая: либо мы, либо они… Малые дети и те вон партизанят… Читал я «Войну и мир», произведение Льва Толстого. Тоже тогда народ на Наполеона Бонапарта поднимался. А только разве такое, как сейчас, бывало?.. Стало быть, уж и в госпитале успели полежать?.. Так, так…

Он достал свернутую пачечкой газету, оторвал листок, долго и старательно вытряхивал из кисета остатки табачного крошева. Женя вспомнила о своем пайке и, взяв со стола остро пахнущие пачки, протянула солдату.

– Что ж, спасибо, – сказал он, держа махорку на ладони. – А может, самой пригодится?.. Вон девушки-лейтенанты на молоко меняют. Возьмите-ка лучше, а?..

– Менять? Что я, торговка! – даже рассердилась Женя, презиравшая любое проявление коммерческого духа. – Берите!

– Ну, спасибо, – сказал солдат и не спеша стал пересыпать махорку в кисет. Потом закурил, посмотрел на валявшийся у печи скомканный плакат, покачал головой.

– «…Принесли вам свободу, благоденствие, культуру», – насмешливо произнесла Женя. – И царский флаг… Вот идиот этот Гитлер!

– Нет, девушка, не идиот он, – задумчиво сказал солдат. – Разве безумному суметь этакую нацию, как немцы, по рукам и ногам скрутить, за десять лет миллионы людей в машинки превратить!.. Был бы идиот, разве б ему покорить Европу? Ведь это подумать, какие государства за недели брал! Да и нам чести было бы мало, если мы аж до Москвы от идиота отступали…

И, засовывая в печь плакат, он продолжал:

– Не нашлось в мире армии, которая его остановить смогла. А вот с нами просчитался. Теперь, как мы ему под Москвой под зад дали, сидит поди и локти кусает, все равно что Наполеон в старой песне. – Солдат дребезжащим тенорком пропел: – «И призадумался вояка, скрестивши руки на грудях. Зачем я шел к тебе, Россия, Европу всю держа в руках?..»

Должно быть, окончательно проникаясь расположением к тихой синеглазой девушке с толстой светлой косой, он сообщил доверительно:

– И мои годки давно отвоевались, а я вот не смог дома усидеть. Добровольцем пошел… – Он хотел еще что-то добавить, но тут заверещало в зеленом ящике, стоявшем на столе, и солдат взял трубку: – Рядовой Шевелев слушает. – Чей-то молодой энергичный голос напористо рвался из мембраны. Прикрыв ее ладонью, солдат спросил: – Вы будете Евгения Мюллер? – И снова заговорил в трубку: – Так точно, здесь она. Слушаюсь, передам… Здравия желаю!.. У меня тоже все. – Положив трубку, подошел к Жене и сказал вполголоса: – Приказано вам передать, что от майора Николаева сейчас лейтенант будет… Пойду, меня еще целая печная батарея ждет.

Солдат ушел, перебив махорочным духом въедливые ароматы военторговских духов, пропитавшие стены чистенькой избы. Женя съела еще кусок хлеба с тушенкой, долила кофе, погрызла кубик горохового концентрата, вымыла посуду и, не зная как убить время, стала осматривать свое новое пристанище.

Теперь ей показалось трогательным, что жившие тут девушки старались внести в это бивуачное жилье кусочек домашнего уюта. И это были не только вышитые думочки, лежавшие на блинообразных казенных подушках. Над койками висели на стене фотографии. Вот пожилая пара, вероятно родители одной из девушек, а вот портрет старой женщины с добрым лицом, видимо бабушка… Так и есть: «Тамарочке от бабушки», – написано в уголке. Вот семейная группа: мать, отец, дети. В румяной курчавой девочке лет пяти, сидящей на руках отца, Женя узнала полную пышноволосую Тамару. И тут же фотография мужчины: бравый военный, весь затянутый в походные ремни. Он показался Жене знакомым. Что это? Неизвестный командир удивительно смахивал на Георгия Узорова, мужа Анны Калининой… «Чепуха, не может быть. Таких совпадений не случается даже в кино. Да и мало ли на свете похожих людей?»—успокаивала себя Женя. Но тут же вспомнила вчерашнее, сквозь сон услышанное: «…твоего милейшего Жорочку». Именно Жорочку… Как же это? Муж Анны, веселой, жизнерадостной Анны, на которую все заглядываются, отец двух ребят? Дядя Жора, такой вежливый, семейственный?.. Взволнованная Женя не могла, не хотела верить.

– Нет, чепуха, не может быть! – снова вслух проговорила она.

И, словно эхо, чей-то голос удивленно отозвался:

– Не может быть?.. Виноват, не понимаю.

В дверях стоял коренастый молодой человек в полушубке, накинутом на плечи. Шапку он держал в руках. Коротко остриженная, округлая его голова была такой рыжей, что Жене показалось, будто в комнате посветлело.

– Разрешите представиться, старший лейтенант Куварин! – весело сказал, он, протягивая руку, и так хлопнул валенком об валенок, что в солнечном столбе, пересекавшем наискось комнату, пришел в движение и закрутился рой сверкающих пылинок. Довольно бесцеремонно оглядев девушку, вошедший сказал: – Вот вы, оказывается, какая! – Разложил на столе бумагу, вынутую из планшета, покровительственно попросил – А теперь заполним вот это… Особенно подробно напишите об отце, с какого он года в партии, когда убит кулаками, потом, пожалуйста, об этом, мм… мм… о вашем немецком друге: его имя, фамилию, номер части, – словом, все, все, что знаете.

– Но больше мне о Рупперте ничего и не известно, – тихо ответила Женя, чувствуя, как ею опять овладевает тоскливое беспокойство.

Рыжий лейтенант оказался гораздо сообразительнее, чем можно было предположить по его простецкой внешности.

– Если он в плену, нам необходимо его отыскать, – пояснил он. – Такой человек может принести немало пользы. В большом хозяйстве, товарищ Мюллер, вон метла и та не лишняя… – Но тут же, сообразив, что сравнение это никак не к месту, густо покраснел.

Женя занялась анкетой, но фотография помимо воли притягивала ее взгляд. Будто бы невзначай, она небрежно обронила:

– Вы не знаете, кто это? Вон там, в ремнях?

– Один счастливый смертный, – неопределенно ответил лейтенант.

– Почему счастливый?

– Видите ли, вы, может, уже слышали, что этот дом именуется «высота Неприступная», или, по-другому, «Богатырская застава». Это сильно защищенный пункт. Круговая оборона: доты, дзоты, окопы полного профиля. – Он будто докладывал разведдонесение, но в лице его было что-то вызывавшее невольную улыбку. – Каждый сантиметр вокруг этой высоты простреливается перекрестным огнем. Понимаете? Любая вылазка отбивается молниеносно. Когда сойдет снег, вы увидите, что вся местность вокруг покрыта окровавленными сердцами.

– А этот герой в ремнях? Прорвался? – в тон ему спросила Женя, шуткой маскируя нараставшее волнение.

– А-а, военный инженер второго ранга? О, это хитрейший человек!.. Впрочем, чтобы прорваться сюда, он предложил не только свое сердце, но и руку.

– Его фамилия Узоров? Георгий Узоров? – вдруг спросила Женя, требовательно смотря на лейтенанта. Тот сконфуженно ворошил волосы на затылке.

– Теперь я понимаю, почему майор Николаев вас так ценит. Ловко это вы меня размотали, не заметил, как стал сплетником… С вами, товарищ Мюллер, надо держать ухо востро…

Смущенный лейтенант взял анкету, распрощался, а взволнованная Женя никак не могла прийти в себя. Она видела Анну, ее энергично закинутую назад голову, будто оттягиваемую тяжелым узлом русых волос, ее грузноватую стремительную походку, в ушах звучал грудной, глубокий голос, смех, всегда такой заразительный, что, услышав его, нельзя удержать улыбку…

Как тесен земной шар, как странно распорядилась судьба или случай, приведя Женю именно в эту штабную деревню, именно в этот дом, именуемый «высотой Неприступной», туда, где висит на стене фотография бравого военного, затянутого в ремни!.. Тамара! Девушки, кажется, в шутку называли ее вчера Ильей Муромцем, Женя вспомнила: у нее круглое, румяное лицо, выпуклые, добрые, как она про себя даже определила, «воловьи» глаза и волосы копной. Девушка как девушка. Ничего особенно привлекательного. Неужели на нее сменял Георгий Узоров свою жену? Неужели она принесла такую беду в семью гордой, красивой, кипучей Анны?

Еще вчера Женя сердилась на тетку. От Анны, знавшей ее с детства, от Анны, секретаря парткома своей фабрики, ждала она помощи в трудные часы жизни. Ждала, не получила и обижалась, хотя и понимала, что щепетильность именно в отношении своих – черта всех Калининых. Теперь девушка позабыла обиды. Ей было жалко тетку, детей, даже почему-то и саму эту волоокую Тамару, и она понимала, что ничем, никак и никому не может она здесь помочь.

Старый солдат внес еще одну койку, пристроил колючий тюфяк, топорщившийся вкусно пахнущей соломой. Он вопросительно посматривал на Женю, неподвижно, безучастно сидевшую у стола.

– Для вас это, – пояснил он наконец, намереваясь застилать постель, но девушка отняла у него простыни, одеяло, подушку и быстро устроила все сама.

Вернувшись с работы, переводчицы увидели ее на новой койке за книгой. Женя вопросительно и несколько настороженно смотрела на них.

– Уже устроились? Ну вот и славно, – сказала волоокая Тамара, окинув взглядом новую, с солдатской тщательностью постеленную и заправленную койку.

– Чаю, девочки, полжизни, месячный доппаек за стакан чаю, – капризным голосом попросила та, что была похожа на куколку.

Пока девушки, быстро скинувшие военную форму и переодевшиеся в свои пестрые байковые халатики и домашние шлепанцы, с шумом умывались в холодных сенях, Женя, совсем уже освоившаяся на новом месте, достала из печки котелок с кипятком, заварила чай, расставила посуду.

– Ой, какая вы умница! – вскричала девушка-куколка, звонко чмокнув ее в щеку.

Третья обитательница «высоты», круглоликая, коренастая, распускала тяжелый узел кос освобожденных из-под шапки. Пряча улыбку в умных серых глазах, она серьезно произнесла:

– Девочки, надо же пояснить, с кем наша новая подруга имеет дело. Вы знаете, что этот дом – Богатырская застава?

Она достала из-за кровати репродукцию с известной васнецовской картины «Три богатыря». Вместо живописных лиц в нее довольно ловко были вклеены фотографии, причем плотная, грузноватая Тамара оказалась, конечно, Ильей Муромцем, хорошенькая куколка Нина – Алешей Поповичем, а плотная Лариса, с трудом прятавшая свои русые косы под форменную ушанку, – Добрыней Никитичем. Было пояснено, что картину эту преподнесли обитательницам «высоты» военные корреспонденты в благодарность за интересные трофейные документы, которыми девушки время от времени снабжали их. За чаем шумно подыскивали подходящее богатырское имя для новой обитательницы «высоты». Но так как самые популярные витязи были уже разобраны, пришлось в конце концов Женю оставить Женей.

А та с улыбкой слушала веселые споры, поражаясь, как со вчерашнего дня изменились все три богатыря. И ей вспоминалось, что так вот бывало и на «Большевичке», когда рабочие, спеша со смены, толкались, шумели и злились, штурмуя автобус, а потом, втиснувшись и рассевшись по скамьям, оказывались вдруг добродушнейшими и доброжелательнейшими людьми. Девушки поили Женю молоком, добытым у хозяев в обмен на табак, угощали шоколадом, оставшимся еще от праздничных подарков, вводили в курс штабных дел.

Женя просто приняла предложенную ей дружбу. Ей было бы совсем хорошо, если бы с фотографии, висевшей над койкой волоокого Ильи Муромца, на нее не смотрело такое знакомое ей лицо человека, которого Тамара называла своим мужем.

Тут смелая Женя терялась, не зная как ей поступить…

12

И она поступила, как подсказала совесть. Как-то вечером, когда девушки ушли в «киносарай» смотреть очередной фронтовой сборник, а Илья Муромец, у которого болели зубы, остался с завязанной щекой переводить немецкие письма из перехваченной партизанами немецкой полевой почты, Женя стремительно проговорила:

– Тамарочка, а я знаю Узорова.

Тамара не переменила позы. Только письмо, которое она переводила, задрожало у нее в руке.

– Он ваш земляк? – чуть слышно спросила она.

– Узоров – мой дядя, то есть муж моей тетки, – твердо ответила Женя. – У него двое детей.

– Я знаю, прошептала Тамара, бледнея. – Он ничего от меня не скрывал.

За окнами под валенками часового мягко похрустывал снег. Бойко тикали золотые часики Тамары, лежавшие на столе.

– И вы все-таки решились? – Я его люблю.

Мимо избы, рыча и завывая, прошел вездеход, таранивший сугробы; уже наметенные на деревенской улице. Рев мотора постепенно утих, и снова стало слышно тиканье.

– Я его люблю, – громко повторила девушка, поднимая на Женю черные выпуклые глаза. – Я до него всерьез никого не любила, мне не с чем сравнивать, но мне кажется, что крепче любить нельзя. – А как же его семья?

– Семья?.. Да, конечно… Но мы любим друг друга… Все это так сложно. – И вдруг черные глаза заглянули в глаза васильковые. – Но вы же полюбили немца, и никого не побоялись, и не думали о том, чем это вам грозит… Мы тоже не боимся. Пусть меня отчислят из армии, пусть пошлют на передовую. Пусть! Разве любовь подчиняется правилам?

Девушка тяжело дышала. Вспышки храбрости хватило ненадолго. Она поникла и застыла, запустив пальцы в волосы, сжимая ладонями виски. Отчаяние и усталость выражала эта поза. И опять Женя почувствовала, что жалеет не только Анну и ее детей, но и эту малознакомую ей девушку.

– Это нечестно. Узоров должен был хотя бы написать жене… Подло так вот, тишком…

Тамара подняла голову и думала о чем-то своем.

– Да, да, вы правы, – смущенно говорила она. – Сколько раз мы об этом толковали!.. Откровенно говоря, он трусоват. А жена его такая вздорная, такая грубая – она ничего не поймет.

– Откуда вы это знаете? – строго спросила Женя.

– Как откуда? Он ведь мне все рассказал. И он боится, что эта женщина может поднять страшный шум, написать комиссару части, дойдет до члена Военного совета… Вы слышали о нашем члене Военного совета? Тут один командир-оперативник, женатый, правда, полюбил девушку-телефонистку. Так член Военного совета узнал и отправил его на передовую, и тот погиб при штурме Верхневолжска…

– А я бы на его месте не боялась, – так же строго сказала Женя.

– Я тоже не боюсь… Но он… Им, мужчинам, должно быть, все это сложнее. Я сама хочу написать этой женщине, а он умоляет: не надо. Думает как-нибудь сам поехать в Верхневолжск и все уладить миром… Такая тоска, даже посоветоваться не с кем!.. Я написала маме, она учительница музыки, мы после папиной смерти жили с ней вдвоем… Мама закидала меня письмами: одумайся, не разрушай семью, уйди от него… Уйти! Чудачка мама: откуда мне уходить?.. Он сюда и носа показать не смеет: девушки его не терпят. Мы видимся на улице, бог знает где и как. Уйти!.. Но я люблю его.

И вдруг, умоляюще взглянув на Женю, она спросила:

– Вы… жили… физически жили с этим вашим… другом? Это не любопытство, поверьте, мне очень, очень нужно это знать.

Женя удивленно посмотрела на собеседницу.

– Однажды, когда мы прощались, он поцеловал мне руку.

Тамара закрыла ладонями лицо. Сквозь пальцы на груду писем упала слеза. Но заскрипели обледеневшие ступеньки, и девушка судорожно вытерла глаза. На пороге, зябко потирая руки, стоял майор Николаев.

– Сумерничаете? – спросил он. – Мюллер, быстренько собирайтесь, едем к командующему!

Ожидая, пока Женя оденется, он нетерпеливо расхаживал по комнате, скрипя сапогами. На улице их ждал вездеход. Рыча и фыркая, он долго мотал их по завьюженным дорогам, иногда останавливаясь перед возникавшими из метельной мглы фигурами.

– «Гжатск», – произносили из тьмы, наклоняясь к опущенному стеклу.

– «Гашетка», – отвечал майор, и машина, звеня цепями, двигалась дальше.

Майор молчал. Женя, сидевшая позади, держалась обеими руками за стойки. Сейчас должна была решиться ее судьба. Возьмут или не возьмут в армию. Судя по тому, что майор доволен, наверное, возьмут. Но спросить его Женя не решалась. Кто их знает, этих военных, о чем у них можно спрашивать и о чем нельзя…

Машина остановилась у крыльца одной из приземистых изб, отличающейся от всего, ряда разве только тем, что в форточку ее уходил не один, а целый пучок проводов и на часах стоял не старый солдат из комендантской команды, а бравый молодой парень в полушубке, перехваченном ремнем «в рюмочку». Завидев майора, он ловко отсалютовал, в два приема подняв автомат на грудь.

– Теперь, Мюллер, не дрейфить, – сказал майор, тоже заметно подтянувшийся.

Но Женя, поглощенная мыслями о своем будущем, не испытывала не только страха, но даже и смущения. Она как-то даже забыла, что сейчас вот встретится с грозным командующим, о строгости которого немало уже наслышалась от всех трех богатырей.

Белокурый подполковник, сидевший за маленьким столиком перед русской печью, завешанной двумя большими картами, сообщил майору, что у командующего член Военного совета и начальник штаба. Когда же из двери медвежьей походкой вышел толстый пожилой генерал с папкой бумаг, подполковник скрылся за занавеской и тотчас пригласил майора и Женю.

Они прошли «на чистую половину» избы, и острый Женин глаз сразу схватил все подробности полководческого кабинета: и фикусы, стоявшие на полу в кадках, и хозяйских родичей, смотрящих со стен из черных рамок, и наивные физиономии простецких деревенских святых, испуганно глядевших из фольговых риз в углу, и даже красиво раскрашенное пасхальное яйцо, привязанное за ниточку к лампадке… Все, должно быть, так и осталось, как было у хозяев, а добавилась лишь вот эта, застланная серым солдатским одеялом койка, стол, накрытый, как скатертью, картой, испещренной стрелками и овалом, да бекеша с папахой, висевшие в углу.

За столом сидел высокий, плечистый человек. Держа в одной руке большую лупу, он что-то искал на карте. Против него в кителе с тремя звездами в петлицах сидел другой – маленький и немолодой, голове которого седой бобрик придавал квадратную форму. Насмешливым, задорно-мальчишеским выражением лица он напомнил Жене Северьянова. Человек за столом нашел, очевидно, то, что искал. Привычным движением красного карандаша он удлинил нарисованную на карте стрелу и поднял взгляд на вошедших. Лицо у него было крестьянского склада, мягкое, округлое, но плотно сомкнутые губы и твердые серые глаза говорили о мужестве и воле, которыми славился этот генерал. – Товарищ командующий, – начал, вытягиваясь, майор, но тот перебил: – Вольно. – Светлые глаза не без любопытства смотрели на Женю. – Ну как, товарищ Мюллер, говорите, совсем заели вас земляки? Голос у него был глуховатый, но не без веселинки, и, внезапно осмелев, Женя ответила:

– Я этого не говорила, товарищ генерал.

– Не важно. Мы и без того узнали. У нас разведка хорошо поставлена, – сказал командующий и совсем уже по-домашнему продолжал: – Признаюсь, мы, Мюллер, на Военном совете головы поломали, как вам помочь. Девица вы храбрая, жизнью не раз рисковали, в пасть зверю шли… Но ведь обо всем этом рассказывать рановато. А как говорится, на чужой роток не накинешь платок…

– Да, задали вы нам задачку, – поддержал командующего член Военного совета, походивший на Северьянова. – У юристов это зовется: случай, не имеющий прецедентов…

Тем временем адъютант командующего принес красную коробочку и книжку. Генералы переглянулись, член Военного совета кивнул толовой. Все встали. Командующий развернул бумагу.

– «По решению Президиума Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик, – начал читать он, – за храбрость, мужество и самоотверженную отвагу, проявленные в дни оккупации города Верхневолжска в боях с немецко-фашистскими захватчиками, командование фронтом вручает Мюллер Евгении Рудольфовне орден Красного Знамени…»

Командующий опустил бумагу и, улыбаясь, смотрел на побледневшее лицо Жени, на ее расширившиеся от волнения глаза, на ее вздрагивающие губы, потом крепко тряхнул ей руку сильной сухой рукой.

– От лица командования поздравляю вас с высокой наградой!

Орден, заветный, боевой орден Красного Знамени, какой Женя видела в Мавзолее на гимнастерке у Ленина… Может ли это быть? Командующий, вынув его из коробочки, искал глазами, куда бы прикрепить, но девушка была в тесном черном свитере, и он передал награду прямо в руки. Женя чувствовала, что в ответ надо что-то сказать, поблагодарить, но растеряла все слова. С трудом, еле слышно выдавив «спасибо», она бросилась к двери. Позади раздался дружный смех.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю