Текст книги "Советская поэзия. Том второй"

Автор книги: авторов Коллектив

ТЛЕУБЕРГЕН ЖУМАМУРАТОВ^{37}

(Род. в 1915 г.)

С каракалпакского

ЛАДОНЬ

 
Друг друга тесня, беспорядочным роем
Мне в голову ломятся тысячи тем.
Не в силах связать их, желая покоя,
Я бросил перо, безутешен и нем.
Прилег отдохнуть, но и ночью не спится
От пестрого хаоса зрелых идей.
Идут предо мной земляки вереницей:
«Зовешься поэтом – себя не жалей!»
На свете разбросаны разные страны:
Одни – расцветают, другие – во мгле,
Есть реки, озера, моря, океаны,
Хватает и гор и равнин на земле.
Везде побывал человек-непоседа,
Достиг он и неба, и края земли,
Нет тем, о которых бы стих не поведал,
В дастаны и песни все думы вошли.
Скопируешь – в музыке толку не будет,
Уж если играть – вдохновенно, до мук,
Напишешь фальшиво – читатель осудит
И рукопись ляжет недвижно в сундук.
В сундук не пишите, поэты-чистюли,
Народ не приемлет стихи из сырца.
Жемчужины слов – бронебойные пули,
Они поражают умы и сердца.
Поддаться легко трескотне, дешевизне,
Гранение слова дается не всем, —
Ведь каждый побег расцветающей жизни —
Богатый родник поэтических тем.
Капкан бесполезен у окон жилища…
Ладонь у меня под щекою лежит…
Художник взыскательный темы не ищет:
Как зверь на ловца, чародейка бежит.
Науки и знанья ладонь породила.
Хозяин земли – человек-исполин.
Ладонь – это нежность, ладонь – это сила,
Ладонь со стихией – один на один.
Проносится спутник земли дерзновенно —
Ладонью зажжен его мощный огонь.
Достиг человек океана Вселенной —
Творец этой были все та же ладонь.
Волна не рождается в тихом затоне,
Творит, созидает – великий накал.
И атомный лайнер возник из ладони,
Ладонь – это наше начало начал.
Ладонь оживляет скупые пустыни,
Ладонь – это наши жилища и труд.
Земные богатства, что созданы ныне,
От нашей ладони начало берут.
Младенцев качаем ладонями все мы,
Когда оставляют они нас без сна.
Поэт, если ты не нащупаешь темы,
Смотри на ладонь, не обманет она.
 

СОНЕТЫ

 
1
 
 
Луне и звездам– дум не отогнать.
Лежу, часами не сомкнув ресницы.
День наступает светлый, и опять
За мыслью мысль проходит вереницей.
Отзывчивые, добрые сердца
Ясны мне, словно солнце в день погожий;
Весь мир познать желая до конца,
Всезнайство почитают сущей ложью.
Я по Вселенной мысленно плыву,
До Марса добираюсь и Венеры…
Фантазия моя не знает меры.
Мне снится то, чем грежу наяву.
Мечта подобна мощным крыльям птицы,
Весь мир на этих крыльях поместится!
 
 
2
 
 
Коль огласится воздух львиным рыком —
Переполох средь хищного зверья,
Медведь и волк в смущении великом…
А лев, увы, боится муравья!
Кто повредит слону, его здоровью,
Коль дерево с корнями вырвет он?!
Но если мышь куснет стопу слоновью,
То по земле кататься станет слон!
Рабы, объединившись, сдвинув плечи,
Низвергнут с трона грозного царя…
Не тот могуч, кто мучил да калечил,
А тот, кто прожил жизнь, добро творя.
Ведь даже черви жалкие – и те
Порой страшат. А сила – в доброте!
 
 
3
 
 
– Тлеуберген, ты был такой пригожий!
Что ж ныне сталось? – Выцвел, полинял.
Чтоб седину весь мир увидел божий,
С меня шутник и шапку снял – нахал!..
Ну что ж! Цветы весенние – как пламя.
А в осень – красок им не сохранить.
Не вечна красота. Поймите сами,
В том некого и некому винить.
Судьба цветка – не длинная дорога.
Расцвел, созрел, увял… А смысл в одном:
Поникнув, он семян оставит много,
И по весне – опять цветы кругом.
Былую красоту, что тронул иней,
Вновь обретаю в дочери и в сыне.
 

ЗУЛЬФИЯ^{38}

(Род. в 1915 г.)

С узбекского

ЗДЕСЬ РОДИЛАСЬ Я

 
Здесь родилась я. Вот он, домик наш,
Супа под яблонею земляная,
На огороде низенький шалаш,
Куда я в детстве пряталась от зноя.
В садах зеленых – улочек клубок;
Гранат в цвету над пыльною дорогой,
И в свежей сени рощи арычок —
Осколок зеркальца луны двурогой.
Заоблачные выси снежных гор,
Сожженные свирепым солнцем степи,
Пустынь песчаных огненный простор —
Для глаз моих полны великолепья, —
Затем, что здесь явилась я на свет,
Навстречу жизни здесь глаза открыла,
И здесь, не зная горя с детских лет,
Свободу я и счастье ощутила;
Затем, что здесь, ручьев весны звончей,
Любовь во мне впервые зазвучала,
Что здесь я, в тишине живых ночей,
Весенним водам тайну поверяла.
Когда в садах звенели соловьи
И – им в ответ смеясь – цвели сунбули, —
Ведь с ними песни родились мои
И, оперившись крыльями взмахнули.
И – лучшие из всех рожденных мной —
Напевы посвятила я отчизне.
Ведь счастье живо лишь в стране родной,
А без нее горька услада жизни.
Вот почему мне родина милей,
Чем свет, дороже, чем зеница глаза,
Любовь к ней говорит в крови моей,
Напевом отзываясь в струнах саза.
И, верою незыблемой полна
В победу нашу, саз беру я в руки.
Тебе, о мать, тебе, моя страна,
Стихов, из сердца вырвавшихся, звуки!
 

‹1942›

КАПЛЯ

 
Тебе сегодня пятьдесят, мой друг,
Ты далеко сейчас, но тем заметней,
Что солнцу тоже пятьдесят, что луг
Покрыт травой пятидесятилетней.
Перу, бумаге тоже пятьдесят,
И жизнь такая в строчках загорелась,
Что листья дышат и дожди шумят,
А грусть и радость обретают зрелость.
Арабы нам сказали всех ясней, —
Они слывут недаром мудрецами, —
Что расстояний в мире нет длинней,
Чем расстояние между сердцами.
Но если расстоянье велико, —
Мне мысль арабов кажется бесспорной, —
От сердца к сердцу, что не так легко,
Я мост прокладываю стихотворный!
Я тайно не приду. Я не войду
В твой дом, в твою судьбу, подобно клину.
Я не накличу на тебя беду
И то, что ты воздвиг, не опрокину.
Но в день, когда придут и друг и враг, —
Как свет, как первое стихотворенье,
Как сказка появлюсь, раздвинув мрак,
Твое смятенье и твое горенье!
Мне, капле, что почет и не почет?
Для капли место – на листе и в чаше.
Тебя восторг веселья увлечет —
За тостом тост, один другого краше.
Но вдруг поставишь ты пустой бокал,
Окинешь всех отсутствующим взглядом,
Как бы чего-то, что всегда искал,
Недостает, а быть могло бы рядом.
Исчезнет все, чем жизнь была пьяна.
Себя почувствуешь ты одиноким.
Протянешь руку, чтоб испить вина,
Но не зажжешься пламенем высоким.
Измучает тебя тоска твоя,
Она тебя иссушит, отрезвляя.
Подобная слезинке соловья,
На дне бокала капелька живая!
Пусть эта капля горяча, светла,
Она огня хмельного не дарует,
Но без огня испепелит дотла,
А наслаждением не очарует.
Кто эта капля? Воспаленных глаз
Слеза, от мира скрытая вначале?
Мечта, что слабой искоркой зажглась,
Когда воспоминанья зазвучали?
Иль то любви пугливой, робкой дар,
Давно забытый и оживший снова?
Иль сердца женского желанный жар,
Коснувшийся дыханья ледяного?
Что б ни было, но эта капля – я.
Я, я сама. И ты себя не мучай,
Ты берегись, прозрачного питья
Не пей – нет счастья в этой капле жгучей.
 

‹1961›

РАЗДУМИЯ

 
То ли, торопясь, меня торопит
Прожитых годов нелегкий опыт?
То ли пройденных дорог наказ
Слышу каждый день и каждый час?
То ли жизнь настойчиво, как мать, —
Та, которую хочу понять, —
Говорит мне: «Счастья ты просила —
Так ищи его, ищи всегда!»
То ли в сердце иссякает сила,
Будто в тихом родничке вода:
Никого не напоив как следует,
Высохла, – никто о ней не ведает?
Но приказ: «Трудись!» – во всем мне слышится.
Оттого-то мне так жадно пишется!
Я упорно буду рыть иглою
Землю, а живой родник открою!
Если я увижу, что не светится
Пламя счастья в сердце у меня,
Вспыхну я сама – и всем, кто встретится,
Буду я источником огня!
Отниму могущество у слова,
У не угасающей звезды,
У горы, у гордой той гряды,
Что, как мой отец, седоголова,
У речной стремительной воды,
Что блестит, трепещет каплей каждою…
Я томлюсь такой же светлой жаждою,
Как пустыня, ждущая канала.
Кажется: такую мощь познала,
Что поднять легко мне шар земной.
О чудесном космосе наука
Породнила так меня с Луной,
Что Луну, как внучку или внука,
Будто мне планеты – дом родной,
Я возьму да посажу на плечи!
Дорог сердцу голос человечий,
Я беру слова у всех людей —
Капельки сливаются в ручей
И становятся судьбой народной.
Из ручья я пью и отдаю
Каждому по капле жизнь мою,
Чтобы не была земля бесплодной,
Вольно дышится, когда пою,
Жадно пишется в родном краю!
То парю я над страной, как птица,
То свой мед коплю я, как пчела.
И покуда сердце будет биться,
Для людей готова я трудиться,
И не скажет сердце:
«Жизнь прошла…»
 

‹1965›

НЕ ОТНИМАЙТЕ У МЕНЯ ПЕРА!

 
«Когда-нибудь у вас я украду Перо».
Вы мне сказали это в шутку,
Но в шутке вашей слышу я беду,
Грозящую и сердцу и рассудку.
Не отнимайте у меня пера,
Не делайте меня глухонемою!
Другого много у меня добра,
Возьмите все, свой выкуп я утрою, —
Не отнимайте у меня пера!
Я не Хафиз, и я дарить не буду
Вам города!
Поэзию мою
И пламень сердца вам я отдаю,
Чтобы для вас он запылал повсюду.
Как любящая, верная сестра,
Я посвящу вам ночи и утра,
Исполнить вашу волю я готова,
Но только мне мое оставьте слово,
Не отнимайте у меня пера!
Не хватит хлопка вам? Я хлопком стану.
Зерна не хватит? Стану я зерном.
Болеть начнете? Исцелю я рану.
Настанет праздник? Разольюсь вином.
Я воспою ваш путь нелегкий, правый,
Я расскажу, как ваша мысль остра,
Я стану летописцем вашей славы,
Я опишу ваш подвиг величавый, —
Не отнимайте у меня пера!
Мое служенье вам – стихосложенье.
Перед родным народом я в долгу, —
Так дети пусть продлят мое служенье,
Когда перо держать я не смогу.
Я счастьем насладилась небывалым, —
Я присягнула детям и перу.
Когда без них останусь – я умру,
Мое лицо закройте покрывалом,
Но если вы хотите мне добра, —
Не отнимайте у меня пера!
 

‹1968›

НАПРАСНО ПРОЖИТЫЕ МГНОВЕНЬЯ ДАВЯТ…

 
На небесах, на суше, в океане —
Повсюду жизнь… Шумит ее родник.
И, совершая нужное деянье,
Мы сами украшаем каждый миг.
А день, который бесполезно прожит,
В ночной тиши нас тяготит и гложет.
Ну, что ж, пусть гложет!.. Выдержим и это!
Без недовольства ведь и жизни нет.
Не будет мрака – не оценим света,
Не обойтись без горестей и бед…
Лишь пустота – смертельна для поэта!
 

‹1974›

ГОДЫ, ГОД Ы…

 
Вот и осень моя убывает.
Зимний холод сжигает меня.
Я не знала, что холод бывает
Ненасытней любого огня.
В дни, когда моя жизнь пламенела,
Разве знала подобную боль?
Белый иней ложится на тело,
Как на рану открытую соль.
Я с холодной зимой в поединке,
Плачу, слезы мои не текут, —
Превращаются в острые льдинки
И лицо постаревшее жгут.
Годы, годы… И я содрогаюсь,
Как побитая градом листва.
Неужели я с жизнью прощаюсь
И душа моя тлеет едва?
Или все мне приснилось в больнице,
И цветут за окошком сады,
И со мной никогда не случится
Этой самой последней беды?
Ах, больничная белая койка,
И озноб, и тоска… Все равно,
Хоть и сердце не камень, а стойко
Эту боль перетерпит оно.
 

‹1974›

ДМИТРИЙ КОВАЛЕВ^{39}

(1915–1977)

* * *

 
Все обо всем. О мировой судьбе.
О будущем. Да с пышным караваем.
А что мы знаем сами о себе?
Себя мы от самих себя скрываем.
Как смею жить, не разорвав кольца,
С не усыпленной совестью и с жаждой?…
Сказать хотя б себе, но до конца,
Чтоб, вздрогнув, о себе подумал каждый.
 

* * *

 
Песок остылый, бледный, с пятнами следа.
Плывущая широко рдяная вода.
Сердца листвы кувшинок с золотым окном.
Туман зари с береговым огнем.
Стога, как хаты, крытые соломой, —
По пояс в белом. Конь соловый —
По брюхо в рогозе, стоит, не ест.
Лоза обвисла от росы. С метлою шест.
Леса – как вкопанные, с дымом, с голосами —
Перед глазами всё, перед глазами.
Pix чую, чую, чую как людей я,
Не без причин вздыхатель, не пострел…
Никто не видит, как я молодею.
Все замечают, как я постарел.
 

ВЕЧЕРЕЕТ

 
В колючках, в вербах выгона лоскут,
С речушкою, с утятами, с грачами,
Где комары да мошки мак толкут,
Косыми освещенные лучами.
Подсолнух заслонил калитку в сад,
И малыши его столпились около.
Порозовели стены белых хат,
И розовым отсвечивают стекла.
Перед зеленым омутом окна
Поблескивает темень спелых вишен.
На всем заря невидная видна.
Всему ее неслышный голос слышен.
Былое ль перед будущим в долгу?
Тоска ль без слез? Любовь ли без ответа?…
Костер бездымный светел на лугу,
Как половина солнца с краю света.
 

С НЕБЕС

 
Люблю —
И боль моя, и жизнь моя полна.
И я смотрю с небес на все земное.
Люблю —
И след твой чистый, как луна.
И тень моя не гонится за мною.
Как медлит реактивный, накренясь,
Как долго блики на крыле меняет.
Как мелко все, что нас разъединяет.
Как крупно все, что породнило нас.
А море из глубин мерцает дном.
А горы с высоты дробнее кочек.
А звезды загораются и днем.
А солнце светит на земле и ночью.
 

ПРОСТИ

Тоне

 
Не жизнь прожить, а поле перейти…
Но поле, поле, отчего ж так мало
Жизнь в годы бедствий сердце понимало?
И ты меня за все, за все прости,
Судьба моя, несладкая отрада,
Единственный тревожный мой покой.
Но никакой другой мне и не надо,
И нет другой на свете никакой.
С неведеньем большого ожиданья,
С не праздничностью позднего свиданья,
Прости, что не таким, как ожидала, —
Таким, как есть, меня ты увидала.
Что в горе ты не опустила руки
И голову в беде не уронила.
Что жили от разлуки до разлуки,
Что сына без меня ты хоронила.
И те, как кровь и как заря, цветы,
Что принесла на свежий холмик ты.
И все в глазенках черных наяву
Я утреннюю вижу синеву.
Прости – и сны мне новые навей.
Я теми – помнишь? – сколько лет живу,
Прости – что меньше знаю сыновей,
Что часто ревновал тебя, родную,
И что теперь – все реже я ревную,
Все чаще матерью тебя зову.
За скрытность скорби и невидность слез,
За то,
Что столько сил твоих унес,
Что надо было поле перейти,
Где столько павших,
Жизни не узнавших,
И что другого не было пути
У нас,
Так долго, трудно отступавших,
Но победивших все-таки…
Прости.
 

А ДУМАЛ Я…

Матери моей Екатерине Ивановне Ковалевой (Худояровой)

 
А думал я,
Что как увижу мать —
Так упаду к ногам ее.
Но вот,
Где жгла роса,
В ботве стою опять.
Вязанку хвороста межой она несет.
Такая старая, невзрачная на вид,
Меня еще не замечая, вслух,
Сама с собой о чем-то говорит.
Окликнуть?
Нет, так испугаю вдруг.
…Но вот… сама заметила…
Уже,
Забыв и ношу бросить на меже,
Не видя ничего перед собой,
Летит ко мне:
– Ах, боже, гость какой!
А я,
Как сердце чуяло,
В лесу
Еще с утра спешила все домой…
– Давай, мамуся, хворост понесу. —
И мать заплакала, шепча:
– Сыночек мой! —
С охапкой невесомою в руках,
Близ почерневших пятнами бобов,
Расспрашиваю я о пустяках:
– Есть ли орехи?
Много ли грибов? —
А думал
Там,
В пристреленных снегах,
Что, если жив останусь и приду, —
Слез не стыдясь,
При людях,
На виду,
На улице пред нею упаду.
 

УЧИМСЯ

 
Белы от инея, как выбелены мелом мы.
Всю ночь телами греем валуны.
Какими оказались неумелыми
В начале не игрушечной войны.
Не наступать, а каждый шаг отстаивать,
И не на их, а на своих снегах.
Своим теплом на сопках лед оттаивать.
Носить свой сон по суткам на ногах.
Пока вооружимся и научимся —
И все припомним им на их полях, —
О, сколько мы натерпимся, намучимся,
И скольким лечь на подступах, в боях.
 

АРОН КОПШТЕЙН^{40}

(1915–1940)

ПОЭТЫ

 
Я не любил до армии гармони,
Ее пивной простуженный регистр,
Как будто давят грубые ладони
Махорочные блестки желтых искр.
Теперь мы перемалываем душу,
Мечтаем о театре и кино,
Поем в строю вполголоса «Катюшу»
(На фронте громко петь воспрещено).
Да, каждый стал расчетливым и горьким:
Встречаемся мы редко, второпях,
И спорим о портянках и махорке,
Как прежде о лирических стихах.
Но дружбы, может быть, другой не надо,
Чем эта, возникавшая в пургу,
Когда усталый Николай Отрада
Читал мне Пастернака на бегу.
Дорога шла в навалах диабаза,
И в маскхалатах мы сливались с ней,
И путано-восторженные фразы
Восторженней звучали и ясней!
Дорога шла почти как поединок,
И в схватке белых сумерек и тьмы
Мы проходили тысячи тропинок,
Но мирозданья не топтали мы.
Что ранее мы видели в природе?
Степное счастье оренбургских нив,
Днепровское похмелье плодородья
И волжский не лукавящий разлив.
Не ливнем, не метелью, не пожаром
(Такой ее мы увидали тут) —
Она была для нас Тверским бульваром,
Зеленою дорогой в институт.
Но в январе сорокового года
Пошли мы, добровольцы, на войну,
В суровую финляндскую природу,
В чужую, незнакомую страну.
Нет, и сейчас я не люблю гармони
Визгливую, надорванную грусть.
Я тем горжусь, что в лыжном эскадроне
Я Пушкина читаю наизусть,
Что я изведал напряженье страсти,
И если я, быть может, до сих пор
Любил стихи, как дети любят сласти, —
Люблю их, как водитель свой мотор.
Он барахлит, с ним не находишь сладу,
Измучаешься, выбьешься из сил,
Он три часа не слушается кряду —
И вдруг забормотал, заговорил,
И ровное его сердцебиенье,
Уверенный, неторопливый шум,
Напомнит мне мое стихотворенье,
Которое еще я напишу.
И если я домой вернуся целым,
Когда переживу двадцатый бой,
Я хорошенько высплюсь первым делом,
Потом опять пойду на фронт любой.
Я стану злым, расчетливым и зорким,
Как на посту (по-штатски – «на часах»),
И, как о хлебе, соли и махорке,
Мы снова будем спорить о стихах.
Бьют батареи. Вспыхнули зарницы.
А над землянкой медленный дымок.
«И вечный бой. Покой нам только снится…»
Так Блок сказал. Так я сказать бы мог.
 

‹1940›

МАРО МАРКАРЯН^{41}

(Род. в 1915 г.)

С армянского

БОГАТСТВО

 
Родина и сын – милее жизни,
Нет богатства для меня ценней.
Юношам что делать без отчизны?
Родина мертва без сыновей.
Родина и сын – моя отрада.
Только ими жизнь моя полна,
И других сокровищ мне не надо,
Только с ними вечная весна.
Всех сокровищ мне они дороже.
Умереть за вас готова я —
Мой сынок, веселый и пригожий,
И бесценной родины края.
 

‹1950›

СНЕГ ИДЕТ

 
Идет снежок спокойный, чистый,
Как детский сон, и свеж и тих.
Мгновенной звездочкой искристой
Порой коснется рук моих.
Но вот пошел он гуще, гуще,
Всю землю в белое одел,
Необозримый, вездесущий, —
Не знаешь, где ему предел.
И ведь ни шороха, ни звука.
Но снег, летящий в тишине,
Полям, лугам, лесам порука,
Что пробудятся по весне.
Тишайший на земле в ответе
За шелест лепестков и трав,
За шум колосьев на рассвете,
За густолистый гул дубрав.
А сам беззвучен, бессловесен.
Таков он всюду и всегда.
Земле на благо отдан весь он
И молча тает без следа.
 

‹1952›

ПЕРСИКОВОЕ ДЕРЕВЦО

 
Ты расцветаешь, персик мой,
Подросток, девушка-дичок…
Кто ластится к тебе, кто льнет?
То легкий горный ветерок.
А ты смущаешься, дрожишь,
Любви боишься первых слов,
И обаяние твое —
Беззвучный и безмолвный зов.
Но на себя ты не глядишь,
И потому не знаешь ты,
Что в юной прелести своей
Ты совершенство красоты.
С тревогой на тебя смотрю.
Вздыхая и грустя тайком.
Как ты напоминаешь мне
О чем-то самом дорогом!
 

‹1953›

В РОДНОМ КРАЮ

 
Где тополя стоят, как стражи,
И низко-низко над сухой
Землею пшатовый кустарник
Колючей тянется каймой,
Где, в солнечных лучах рыжея,
На крыше тыквы в ряд лежат,
В листве зеленой грозди пряча,
Льнет долу спелый виноград,
Где, если все окину взором,
Иль просто погулять пойду,
Иль даже выгляну в окошко,
Мне кажется, что я в саду,
И солнце настигает всюду,
Томит луга недвижный зной,
Но вдруг по листьям шелковицы
Промчится ветер озорной…
Там, где звенит в тени оливы
Ручей, рожденный горным льдом,
Там неприметный, молчаливый,
Мой дом родной, мой милый дом.
И если я, живя далеко,
Его забуду, не ценя,
Вы от меня не ждите проку,
Добра не ждите от меня!
 

‹1954›

* * *

 
Ты мир наполнил до краев
Дыханьем, звоном, светом,
А я нашла так мало слов,
Чтоб написать об этом.
Меня за песню похвалил
Сегодня ты напрасно:
Чья песня, кто ее сложил, —
Тебе должно быть ясно!
 

‹1954›

* * *

 
Любви несказанное слово,
Стиха ненайденные строки
Мне не дают покоя снова —
Ни отдыха, ни сна, ни срока.
Не проросли доныне зерна,
Доныне их душа скрывает,
И родина печальным взором
Меня безмолвно укоряет.
И голос самонедовольства
Без отдыха, без ослабленья
Звучит во мне и обличает
Мои неполные свершенья.
 

‹1955›

ЧУЖАЯ ВЕСНА

 
Помедли, весна, чужая весна…
Давно ль ты была моею весною!
Недолго же ты была мне верна, —
Едва разгорясь, рассталась со мною.
Как светел твой день, кротка тишина!
С тобою душа светлее, добрее.
Помедли, весна, чужая весна,
Отрадой чужой я сердце согрею.
 

‹1956›

* * *

 
Луч на камень лег, пылая.
Радостно Гореть ему.
Для кого лучом была я?
Радоваться мне чему?
Лаской зимнего рассвета
Разогнало
Ночи тьму.
Чье же сердце мной согрето?
Радоваться мне чему?
 

‹1956›

* * *

 
Жернов старой, заброшенной мельницы,
Где давно ничего не мелется,
Где давно не струится вода…
Все равно! Монументом труда
Ты останешься навсегда,
Жернов старой, заброшенной мельницы.
О спасавший голодных от голода!
Столько зерен в муку перемолото —
Шумно, весело и горячо,
Что доныне Могуче и молодо
Твое каменное плечо.
Твоему боевому обличью,
Твоему трудовому величью,
Не сдающемуся временам,
Позавидовать следует нам.
 

‹1956›

* * *

 
Говорят, что с тобою должна я играть и лукавить,
Но, завидев тебя, я теряю рассудка следы.
Умирая от жажды, не в силах я губы заставить
Хоть на миг окунуться в прозрачные струи воды.
Но я рада теперь, что не верила низким советам, —
Не хитрила с тобой, чтоб услышать желанный ответ.
Как бы ни было больно, жалеть я не стану об этом, —
Иногда пораженья бывают достойней побед.
 

‹1956›

* * *

 
От своих тревог и тайной боли
Ты не уделил мне ничего,
Не доверил и малейшей доли
Скрытого страданья своего.
Краткими отделался словами,
Холодно-учтив был в этот день,
И легла навеки между нами
Отчужденья тягостная тень.
Я не домогаюсь, не неволю,
Но грущу, что жизнь моя пройдет
Непричастна и к малейшей доле
Мук твоих, печалей и забот.
 

‹1957›

* * *

 
Написал строчку честную —
Не пропадет даром.
Зорьку раннюю встретил песнею —
Не пройдет даром.
Горсть семян раскидал по отрогам —
Урожаем взметнется.
Камень сбросил с горной дороги —
И это зачтется.
Слово доброе молвил людям —
Правда полюбится.
Ничего забыто не будет,
Все окупится.
 

‹1958›

* * *

 
Дуб от ветвей до корневищ
Весь искорежен молний бивнями,
Утесы, вырванные ливнями
Из циклопических жилищ, —
Руины величавые,
Согбенные под тяжестью
Времен былых,
Своею мертвой славою
Овеяли живых.
 

‹1958›

* * *

 
И в этом мире,
Где нам должно жить,
Столь прихотливо изменяясь,
Бумага хрупкая должна хранить
Горенье сердца,
Не воспламеняясь.
 

* * *

 
На легком воздухе блестя,
Не гасли в нем
И не тонули Любови;
Где-то далеко
Вскричало малое дитя,
И все деревья на заре
В цветенье с шорохом вспорхнули.
 

* * *

 
Темнеет полоса багряного заката,
Устала солнечная доброта,
Стряхнула осень свой убор богатый,
И роща загрустившая пуста.
А листья на лету
Беспомощно кружатся,
Взмывают в высоту
И на землю ложатся.
Боренье с ветром злым
Их стаю уничтожит;
Едва-едва живым,
Никто им не поможет.
 

* * *

 
…Все, как есть, остаться должно,
Чередом идти суждено
По дороге, однажды данной,
Со своей биографией странной,
С новизною самообманной.
Но весь белый свет начинается
Твоим именем,
Все на белом свете кончается
Твоим именем.
 

* * *

 
Началось с огня.
Ты не знала дня,
Чтоб не полыхал
Яростный пожар.
Он с тобой возник
И не затихал
Ни на миг.
 

* * *

 
Каких-то дней иных
Есть в воздухе сиянье,
Ненайденных миров
Незримые
Штрихи,
Обрывки песен,
Слов,
Похожих на стихи…
И красок полыханье,
И красок полыханье,
Крылатых,
Солнечных, летящих,
Что полны
Полдневного дыханья.