Текст книги "Советская поэзия. Том второй"

Автор книги: авторов Коллектив

ПАСАРБИ ЦЕКОВ^{119}

(Род. в 1922 г.)

С абазинского

КАК МНОГИЕ РЕКИ В ОДНУ…

 
Натруженным горным потоком
Она по ущелью текла.
Ей путь преграждала
Высоко
Поднявшая ребра скала.
Арканом река обвивала
Скалы молчаливой бока,
А глыба с усмешкой взирала,
Как тщетно боролась река.
Вода горячилась,
Но силы
Не те, чтоб идти напролом, —
Преграду река обходила,
Тоскуя о русле большом.
Но вот по лесистому склону
Примчался бурлящий ручей.
Он глянул на речку влюбленно
И слился восторженно с ней.
И следом – туда же влекомый —
Второй. А за ними – опять.
И сделалась шире, спокойней,
Уверенней водная гладь.
И вдруг на пути пред собою
Увидела:
В зелени ив —
Река! А величье какое!
Какой богатырский разлив!
И тут же, пойдя на сближенье
И вытянув обе руки,
Свое заключила теченье
В теченье могучей реки.
И все неоглядней просторы,
И берег все дальше, и тут
Уже расступаются горы,
Прямую дорогу дают.
Мечты о свободе и силе
Вздымали людскую волну.
Народы вливались в Россию,
Как многие реки в одну.
 

‹1957›

ИСААК БОРИСОВ^{120}

(1923–1972)

С еврейского

* * *

 
А миру – что, на самом деле,
Большой иль малый дан мне срок?!
Для плеч его я не тяжеле,
Чем ветром сброшенный листок.
Но жизнь моя травинки стержнем
В свой час земную твердь пробьет,
Зазеленеет в шуме вешнем,
С осенним шумом – отойдет.
 

‹1940›

* * *

 
Не по приметным звездам небосклона —
Свой путь искали мы руками по земле,
Колени в кровь разбив о пни в кромешной мгле, —
Так бьются льдины в пору ледохода.
Ни мужество, ни воля не иссякли.
Вам камни и трава расскажут – верьте им!
Мы путь назад найдем по памяткам своим —
В залог мы оставляли крови капли.
 

‹1941›

* * *

 
И вновь друзья
Во тьму бесстрастно
Уходят, покидая нас…
Там тишь трубит в свой рог безгласный
И времени костер погас.
 

‹1943›

* * *

 
Что в то утро знали мы, что знали,
Кроме собственных имен звучанья,
Кроме блеска солнца на ресницах
Да еще колосьев трепетанья?
Что в то утро знали мы, что знали,
Кроме зова райского из сада
Вечности, беспечно почивавшей
Возле врат разбуженного ада?…
 

‹22 июня 1965 г.›

* * *

 
Помедли, день, – постой, не торопись…
На замки облаков нейди войною,
Их небо возводило тишиною,
Их синевою застеклила высь.
А я еще не выплатил оброк,
Меня к земле пригнут заботы снова,
За мной еще – пророческое слово,
Которое я миру не изрек.
 

‹1967›

* * *

 
С тобою, Время, шел я наравне.
С тобою был в жестокой крутоверти,
С тобой считал в зловещей тишине
Всех тех, кто по сердцу пришелся смерти.
Чуть из огня – и снова в бой крутой,
Из боя – в пекло, в полымя со всеми…
Так что ж ты мне простить не можешь, Время,
Что не всегда я веселюсь с тобой?!
 

‹1971›

* * *

 
Благословен зеленый замок ваш,
Где заросли травы и повилики
И где цветы звенят и льют из чаш
Росу на бледно-розовые блики
Ущербного светила, что давно
(Назло земле) в свою игру играет
И – словно умирая – замирает,
И человечеству тогда темно
В тиши…
А я благословляю вас —
Смежите веки, выпейте прохлады
И знайте: счастья большего не надо,
Чем с солнцем встретиться в рассветный час!
И – мелочь… Мой каприз, мужской, последний:
Когда вы смотрите – в преддверье сна, —
Как желтым обручем скользит луна
По крыше затуманенной соседней,
Пускай поэт пред вами промелькнет.
Шагает он сейчас под пылью звездной,
Тот пеший, безоружный Дон-Кихот,
И любит вас, не ведая, что поздно…
 

‹1971›

* * *

 
Твой суд неправедный приемлю,
Как серой осени приход.
В боях за небо и за землю
Не обескровлен Дон-Кихот,
Не стал безвольным, равнодушным
И твердый шаг не потерял…
…
Но ветер, мельницы разрушив,
Победу у меня украл.
 

‹1971›

* * *

 
В мальчишеском имени – Иче —
Колючий полет сквозняка,
Принесшего издалека
Чужой, стародавний обычай.
Я жил – и оно отошло…
Но в осень, дрожа от озноба,
Твержу его снова и снова,
Как строчку – забвенью назло.
 

‹1971›

* * *

 
О, если б не было ни в чем обмана
И белой не казалась чернота!
Живет в душе заветная мечта,
Трепещет в каждой строчке постоянно.
Мой голос – он не громыхал, как медь…
Быть может, люди, я не понят вами?
Когда-нибудь и вы, устав греметь,
Начнете клясться тихими словами.
 

‹1971›

* * *

 
Над белым полем крыши на рассвете,
Как тонкий колос, первый луч возник.
Величия полны мгновенья эти —
Являет солнце миру ясный лик!
Светило смотрит людям прямо в очи,
Как будто каждый – первенец земли:
Не проглядите, как на грани ночи,
Не потускнев, исчезну я вдали.
 

‹1971›

АНАТОЛИЙ ВЕЛЮГИН^{121}

(Род. в 1923 г.)

С белорусского

БЕРЕЗОВЫЙ СОК

 
Над лесом стая легкая несется,
мелькает в дымке вальдшнепа крыло.
Как во дворец, сюда заходит солнце,
и от колонн березовых светло.
Глушь сторожат сороки-белобоки.
Смотрю я, древней жаждою объят:
шершавый ствол, на нем надрез глубокий.
О донце капли первые стучат.
О, сколько в них прозрачности и блеска,
К лотку беззвучно мураши спешат.
Над розовыми пнями перелеска
березового сока аромат.
Я захмелел от вешнего настоя
росы, корней, зеленого дымка.
Я ощутил холодною щекою,
как источает жар твоя щека.
Со мною рядом, небывало близко,
молчала ты, слегка скосив зрачок
на птиц, готовых устремиться к Минску,
на здешних сплетниц, стрекотух-сорок.
Густая синь прищуренного ока.
Повсюду синь, куда ни поглядишь
…Шершавый ствол, надрезанный глубоко.
Звон капли о кувшин. И снова тишь.
 

‹1957›

ПОЭТ

 
Играя, вдруг выбило море
на белый холодный песок
зеленый патрон от винтовки,
под пулею в гильзе – листок.
Как порох бездымный – под пулей.
Измятый и темный. На нем
скупые прощальные строки
начертаны карандашом:
«Над берегом чайка бедует,
и падает солнце в лиман.
Как брат санитар, забинтует
меня бородатый туман.
Гляжу на последнюю просинь,
последний патрон берегу.
Вы, чайки залетные, бросьте
с тревогой проклятье врагу.
Летите вы к сосенкам в жите,
присядьте над грустным окном
и смерть моряка опишите
своим белоснежным пером».
 

‹1959›

ЛЕТНЯЯ ДОРОГА

 
Мчится безоглядно,
Прочь косой повеса,
Загудит надсадно
Мошкара над лесом.
Не трещи, сорока,
Лгут твои приметы:
По лугам широко
Расплеснулось лето.
Вьется жгучий овод,
Осаждая лошадь,
Шлепают подковы
о сенной пороше.
Летний день промчится —
Почернелый, потный…
Скоро косовица
Канет в яр дремотный.
Вяло загрохочет
Солнцем налитая,
Схожая с платочком
Тучка дождевая.
Летняя дорога!
Эх, туманы лета…
Спето песен много,
Больше – не допето!
Где любовь бродила,
Мед пила пчелиный,
Губы закусила
До крови калина.
Луг лежит убогий,
Жухлый – как раздетый:
Снег и на дороге,
И на песне этой.
 

‹1959›

ЧЕРЕМУХОВЫЕ ХОЛОДА

 
По ярам черемуха белыми сугробами,
ветки, словно в инее,
жгучая вода.
Соловьи окрестные снова голос пробуют.
Выстужено небо.
Ходят холода.
Дружно подхватили мы утреннее пение.
Натощак запели мы.
Это не беда.
В белом одеянии вся земля весенняя.
Наши глотки вылудив,
ходят холода.
Объясняет радио, что в начале мая
началось на севере
таяние льда.
Дым в саду колышется, ветви обнимая,
кутая соцветия, —
нынче холода.
Зыбкий мостик вздрагивает,
чуткий, как душа моя.
Слышен шаг пружинистый,
быстрый, как всегда.
Ты со мною, времечко,
молодое, шалое.
Чистый цвет черемухи.
Песня. Холода.
 

‹1960›

* * *

 
А жизнь как будто вся сначала.
Следы и лодка на песке.
И мать в хатенке обветшалой,
в том голубином городке.
Верны родительским заветам,
мы не забыли час беды,
когда весною черным цветом
цвели над озером сады.
Свинец поротно и поштучно
нас принимался вновь считать,
но ты за ржавою колючкой
как солнце, возникала, мать.
Подземный ход, тайник за склепом,
и ты с холщовым рушником.
Во мраке руки пахли хлебом,
малинником и молоком.
Да, все мы помним ежечасно
колючий лагерный забор,
подземный ход и путь опасный
в тревожный партизанский бор.
Мне снится плес под тучей черной
и голос твой: «Ну, в добрый час!..»
О мать, не только нареченной,
родною стала ты для нас.
Былая боль как сон солдата.
Следы и лодка на песке.
И матери седая хата
в том голубином городке.
 

‹1968›

* * *

 
Как в полудреме, листопад над сквером.
Ржавеет лето на асфальте сером.
А в просини над башнями, над реками —
журавлиный реквием.
С веселой грустью облетают листья
забронзовевших календарных истин.
Осталась память о минувшем лете,
как юности наследье.
За черным дымом, за депо, за фабрикой
простор синеет налитой,
как яблоко, хоть и грустит
над башнями, над реками
журавлиный реквием.
 

‹1970›

МУСА ГАЛИ^{122}

(Род. в 1923 г.)

С башкирского

* * *

 
Круглые вещи люблю я – не скрою:
Вот круглое яблоко девушка держит,
Вот круглое солнце сквозь облако брезжит,
Круглое озеро золотом кроя.
Круглым колесам спасибо! Покоя
Не дали мне – показали полсвета…
Делая круг над зеленой планетой,
Милая с неба мне машет рукою…
Круглый мой стол – на него не в обиде
Я – он друзей моих в круг собирает!..
Радуясь, круглые клумбы увидя, —
Пламенем рыжим шафраны пылают!..
Круглого тайну мы постигаем:
Нет ничего совершеннее круга!
Как хорошо, когда люди друг к другу
С круглым душистым спешат караваем!..
И не напрасно души твоей тайна
В круглых зрачках твоих вся предо мною.
И в ожиданье под круглой луною
Я все кружу и кружу не случайно,
И, окружен тишиною священной,
Рву для тебя я чудо-соцветья
И повторяю: на круглой планете
Быть бы и жизни, как круг, совершенной!
 

* * *

 
Когда в дальний пускаюсь я путь,
Молча еду дорогой степной,
Чувство странное полнит мне грудь —
Будто что-то потеряно мной.
Но мой день не без солнца рожден,
Моя ночь – не без звезд и луны…
То ли радость минувшей весны,
То ли взгляд, ускользнувший, как сон, —
Будто что-то потеряно мной:
То ли нежная чья-то рука,
То ль мелодия в чаще лесной,
То ль роса на реснице цветка…
Будто что-то потеряно мной:
Может, заданный кем-то вопрос,
Может, слово порою ночной,
Что услышать потом не пришлось…
Потерял ли я это в пути?
Смыли ль воды, сгорело ль в огне?
Как бы вспомнить мне, как бы найти!
Где искать – наяву ли, во сне?
На душе неизбывная грусть —
Будто что-то потеряно мной…
И к разгадке я с муками рвусь
Сквозь преграды, что встали стеной.
Не подаст ли кто знак или весть —
Что же это потеряно мной?…
Может, в поисках этих и есть
Высший смысл моей жизни земной?
 

РАСУЛ ГАМЗАТОВ^{123}

(Род. в 1923 г.)

С аварского

* * *

 
Изрек пророк:
– Нет бога, кроме бога! —
Я говорю:
– Нет мамы, кроме мамы!.. —
Никто меня не встретит у порога,
Где сходятся тропинки, словно шрамы.
Вхожу и вижу четки, на которых
Она в разлуке, сидя одиноко,
Считала ночи, черные, как порох,
И белы дни, летящие с востока.
Кто разожжет теперь огонь в камине,
Чтобы зимой согрелся я с дороги?
Кто мне, любя, грехи отпустит ныне
И за меня помолится в тревоге?
Я в руки взял Коран, тисненный строго,
Пред ним склонялись грозные имамы.
Он говорит:
– Нет бога, кроме бога! —
Я говорю:
– Нет мамы, кроме мамы!
 

* * *

 
– Скажи, каким огнем был рад
Гореть ты в молодости, брат?
– Любовью к женщине!
– Каким, не избежав потерь,
Горишь огнем ты и теперь?
– Любовью к женщине!
– Каким, ответь, желаешь впредь
Огнем пожизненно гореть?
– Любовью к женщине!
– Чем дорожишь ты во сто крат
Превыше славы и наград?
– Любовью женщины!
– Чем был низвергнут, как поток,
И вознесен ты, как клинок?
– Любовью женщины!
– С чем вновь,
как рок ни прекословь,
Разделишь не на срок любовь?
– С любовью женщины!
– Ас чем, безумный человек,
Тогда окончится твой век?
– С любовью женщины!
 

ЕСЛИ В МИРЕ ТЫСЯЧА МУЖЧИН…

 
Если в мире тысяча мужчин
Снарядить к тебе готова сватов,
Знай, что в этой тысяче мужчин
Нахожусь и я – Расул Гамзатов.
Если пленены тобой давно
Сто мужчин, чья кровь несется с гулом,
Разглядеть меж них не мудрено
Горца, нареченного Расулом.
Если десять влюблены в тебя
Истинных мужей – огня не спрятав,
Среди них, ликуя и скорбя,
Нахожусь и я – Расул Гамзатов.
Если без ума всего один
От тебя, не склонная к посулам,
Знай, что это с облачных вершин
Горец, именуемый Расулом.
Если не влюблен в тебя никто
И грустней ты сумрачных закатов,
Значит, на базальтовом плато
Погребен в горах Расул Гамзатов.
 

ПЕСНЯ ПРО СОКОЛА С БУБЕНЦАМИ

 
Было небо черно от лохматых овчин,
Все клубились они в беспорядке.
И сидел вдалеке от родимых вершин
Красный сокол на белой перчатке.
Бубенцами его одарили ловцы
И кольцом с ободком золоченым.
Поднимал он крыла, и опять бубенцы
Заливались серебряным звоном.
На перчатке сидел и не ведал забот,
И кормили его, как ручного.
Только снился ему в черных тучах полет
И скала у потока речного.
Он домой полетел, бубенцами звеня,
Красный сокол, рожденный для схватки,
И товарищам крикнул:
– Простите меня, Что сидел я на белой перчатке!
Отвечали они там, где катится гром
И клубятся туманы на склонах:
– Нет у нас бубенцов, что звенят серебром,
Нет колечек у нас золоченых.
Мы вольны, и у нас бубенцы не в чести,
И другие мы ценим повадки.
Ты не свой, ты чужой, ты обратно лети
И сиди там на белой перчатке.
 

ГОЛОВА ХАДЖИ-МУРАТА

 
Отрубленную вижу голову
И боевые слышу гулы,
А кровь течет по камню голому
Через немирные аулы.
И сабли, что о скалы точены,
Взлетают, видевшие виды.
И скачут вдоль крутой обочины
Кавказу верные мюриды.
Спросил я голову кровавую:
– Ты чья была, скажи на милость?
И как, увенчанная славою,
В чужих руках ты очутилась?
И слышу вдруг:
– Скрывать мне нечего,
Я голова Хаджи-Мурата,
И потому скатилась с плеч его,
Что заблудилась я когда-то.
Дорогу избрала не лучшую,
Виной всему мой нрав тщеславный… —
Смотрю на голову заблудшую,
Что в схватке срублена неравной.
Тропинками, сквозь даль простертыми,
В горах рожденные мужчины,
Должны живыми или мертвыми
Мы возвращаться на вершины.
 

* * *

Аркадию Райкину

 
…И на дыбы скакун не поднимался,
Не грыз от нетерпения удил.
Он только белозубо улыбался
И голову тяжелую клонил.
Почти земли его касалась грива,
Гнедая, походила на огонь.
Вначале мне подумалось:
«Вот диво,
Как человек, смеется этот конь».
Подобное кого не озадачит,
Решил взглянуть поближе на коня.
И вижу: не смеется конь, а плачет,
По-человечьи голову клоня.
Глаза продолговаты, словно листья,
И две слезы туманятся внутри…
Когда смеюсь, ты, милый мой, приблизься
И повнимательнее посмотри.
 

* * *

 
С годами изменяемся немало.
Вот на меня три женщины глядят.
– Ты лучше был, – одна из них сказала.
Я с ней встречался десять лет назад.
Касаясь гор заснеженного края,
Вдали пылает огненный закат.
– Ты все такой же, – говорит вторая,
Забытая пять лет тому назад.
А третья, рук не размыкая милых,
Мне жарко шепчет, трепета полна:
– Ты хуже был… Скажи, что не любил их… —
Каким я был, не ведает она.
 

ЖУРАВЛИ

 
Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.
Они до сей поры с времен тех дальних
Летят и подают нам голоса.
Не потому ль так часто и печально
Мы замолкаем, глядя в небеса?
Сегодня, предвечернею порою
Я вижу, как в тумане журавли
Летят своим определенным строем,
Как по земле людьми они брели.
Они летят, свершают путь свой длинный
И выкликают чьи-то имена.
Не потому ли с кличем журавлиным
От века речь аварская сходна?
Летит, летит по небу клич усталый —
Мои друзья былые и родня.
И в их строю есть промежуток малый —
Быть может, это место для меня!
Настанет день, и с журавлиной стаей
Я полечу в такой же сизой мгле,
Из-под небес по-птичьи окликая
Всех вас, кого оставил на земле.
 

БЕРЕГИТЕ ДРУЗЕЙ

 
Знай, мой друг, вражде и дружбе цену
И судом поспешным не греши.
Гнев на друга, может быть, мгновенный,
Изливать покуда не спеши.
Может, друг твой сам поторопился
И тебя обидел невзначай.
Провинился друг и повинился —
Ты ему греха не поминай.
Люди, мы стареем и ветшаем,
И с теченьем наших лет и дней
Легче мы своих друзей теряем,
Обретаем их куда трудней.
Если верный конь, поранив ногу,
Вдруг споткнулся, а потом опять,
Не вини его – вини дорогу
И коня не торопись менять.
Люди, я прошу вас, ради бога,
Не стесняйтесь доброты своей.
На земле друзей не так уж много:
Опасайтесь потерять друзей.
Я иных придерживался правил,
В слабости усматривая зло.
Скольких в жизни я друзей оставил,
Сколько от меня друзей ушло.
После было всякого немало.
И, бывало, на путях крутых
Как я каялся, как не хватало
Мне друзей потерянных моих!
И теперь я всех вас видеть жажду,
Некогда любившие меня,
Мною не прощенные однажды
Или не простившие меня.
 

ВОСЬМИСТИШИЯ

 
*
 
 
В старину писали не спеша
Деды на кинжалах и кинжалами
То, что с помощью карандаша
Тщусь я выразить словами вялыми.
Деды на взлохмаченных конях
В бой скакали, распрощавшись с милыми,
И писали кровью на камнях
То, что тщусь я написать чернилами.
 
 
*
 
 
Утро и вечер, солнце и мрак —
Белый рыбак, черный рыбак.
В мире как в море; и кажется мне:
Мы, словно рыбы, плывем в глубине.
В мире как в море: не спят рыбаки,
Сети готовят и ладят крючки.
В сети ли ночи, на удочку дня
Скоро ли время поймает меня?
 
 
*
 
 
«Радость, помедли, куда ты летишь?»
«В сердце, которое любит!»
«Юность, куда ты вернуться спешишь?»
«В сердце, которое любит!»
«Сила и смелость, куда вы, куда?»
«В сердце, которое любит!»
«А вы-то куда, печаль да беда?»
«В сердце, которое любит!»
 
 
*
 
 
Люди, мы утром встаем и смеемся.
Разве мы знаем, что день нам несет?
День настает, мы клянем и клянемся;
Смотришь, и вечер уже у ворот.
Наши сокровища – силу и смелость —
День отнимает у нас, уходя…
И остается спокойная зрелость —
Бурка, надетая после дождя.
 
 
*
 
 
Даже те, кому осталось, может,
Пять минут глядеть на белый свет,
Суетятся, лезут вон из кожи,
Словно жить еще им сотни лет.
А вдали в молчанье стовековом
Горы, глядя на шумливый люд,
Замерли, печальны и суровы,
Словно жить всего им пять минут.
 
 
*
 
 
Мои стихи не я вынашивал,
Бывало всякое, не скрою:
Порою трус пером их сглаживал,
Герой чеканил их порою.
Влюбленный их писал возвышенно
И лжец кропал, наполнив ложью,
А я мечтал о строках, писанных,
Как говорят, рукою божьей.
 
 
*
 
 
Есть три заветных песни у людей,
И в них людское горе и веселье.
Одна из песен всех других светлей —
Ее слагает мать над колыбелью.
Вторая – тоже песня матерей.
Рукою гладя щеки ледяные,
Ее поют над гробом сыновей…
А третья песня – песни остальные.
 
 
*
 
 
Когда пороком кто-то наделен,
Мы судим, и кричим, и негодуем,
Мы пережитком дедовских времен
Все худшие пороки именуем.
Тот карьерист, а этот клеветник,
Людей клянущий в анонимках злобных.
Но деды здесь при чем? Ведь наш язык
В те времена и слов не знал подобных!
 
 
*
 
 
На сабле Шамиля горели
Слова, и я запомнил с детства их:
«Тот не храбрец, кто в бранном деле
Думает о последствиях!»
Поэт, пусть знаки слов чеканных
Живут, с пером твоим соседствуя:
«Тот не храбрец, кто в деле бранном
Думает о последствиях!»
 
 
*
 
 
Ученый муж качает головой,
Поэт грустит, писатель сожалеет,
Что Каспий от черты береговой
С годами отступает и мелеет.
Мне кажется порой, что это чушь,
Что старый Каспий обмелеть не может.
Процесс мельчанья человечьих душ
Меня гораздо более тревожит.
 
 
*
 
 
Вершина далекая кажется близкою.
С подножья посмотришь – рукою подать,
Но снегом глубоким, тропой каменистою
Идешь и идешь, а конца не видать.
И наша работа нехитрою кажется,
А станешь над словом сидеть-ворожить,
Не свяжется строчка, и легче окажется
Взойти на вершину, чем песню сложить.
 
 
*
 
 
Мне случалось видеть иногда:
Златокузнецы – мои соседи —
С помощью казаба без труда
Отличали золото от меди.
Мой читатель – ценностей знаток,
Мне без твоего казаба тяжко
Распознать в хитросплетенье строк,
Где под видом золота – медяшка.
 

НИКОЛАЙ ДОРИЗО^{124}

(Род. в 1923 г.)

ГДЕ РОДИЛСЯ РУСТАВЕЛИ

Бесо Жгенти

 
В небе древнего Рустави
Звезды женственно блистали.
– Здесь родился Руставели! —
Нам сказали старики.
В честь его отцы нам дали
Рог по кругу «Цинандали».
Здесь родился Руставели,
Сделал первые шаги!
А потом в садах Кварели,
Где рассвета акварели:
– Здесь родился Руставели, —
Встречный горец нам сказал.
Он сказал так убежденно,
Одержимо и влюбленно:
– Здесь родился Руставели! —
Что я спорить с ним не стал.
А в селениях Месхети
Нам сказали даже дети:
– Здесь родился Руставели. —
Всюду слышим весть одну,
Широка она, раздольна.
И подумал я невольно:
«Нет! Родился Руставели
На моем родном Дону!»
Ты не спорь со мною, Жгенти,
Может, где-нибудь в Ташкенте:
– Здесь родился Руставели! —
Кто-то скажет про него.
Ну, а все же, в самом деле,
Где ж родился Руставели?
Там родился Руставели,
Где мы так хотим того!
 

‹1962›

* * *

 
Моя любовь —
Загадка века,
Как до сих пор
Каналы марсиан,
Как найденная флейта
Человека,
Который жил до древних египтян,
Как телепатия
Или язык дельфиний,
Что, может, совершеннее,
Чем наш,
Как тот, возникший вдруг
На грани синей,
Корабль с других планет
Или мираж.
Я так тоскую по тебе
В разлуке.
И эта непонятная тоска,
Как ген,
Как область новая науки,
Которой нет названия пока.
Что ж, может быть,
В далекий век тридцатый
В растворе человеческой крови
Не лирики,
А физик бородатый
Откроет атом вещества любви.
Его прославят летописцы века,
О нем молва пойдет во все края.
Природа, сохрани от человека
Хотя бы эту
Тайну бытия!
 

‹1967›

НАКАНУНЕ

Г. Ансимову

 
Я все время живу
Накануне чего-то:
Накануне строки,
Накануне полета,
Накануне любви,
Накануне удачи, —
Вот проснусь я —
И утром все будет иначе.
То, что в жизни имел,
То, что в жизни имею, —
Я ценить не умел
И ценить не умею,
Потому что все время
Тревожит забота,
Потому что живу
Накануне чего-то.
Может, я неудачник
С неясным порывом,
Не умеющий быть
И от счастья счастливым.
Но тогда почему
Не боюсь я обиды,
Почему все обиды
В минуту забыты?
Я им счет не веду,
Наплевать,
Не до счета, —
Я все время живу
Накануне чего-то.
 

‹1969›

БАБУШКА

 
Спешит на свидание бабушка,
Не правда ли, это смешно?
Спешит на свидание бабушка.
Он ждет ее возле кино.
Расплакалась внучка обиженно,
Сердито нахмурился зять —
Спешит на свидание бабушка,
Да как же такое понять!
Из дома ушла, оробевшая,
Виновная в чем-то ушла…
Когда-то давно овдовевшая,
Всю жизнь она им отдала.
Кого-то всегда она нянчила —
То дочку, то внучку свою —
И вдруг в первый раз озадачила
Своим непокорством семью.
Впервые приходится дочери
Отчаянно стряпать обед:
Ушла на свидание бабушка,
И это на старости лет!
Ушла на свидание бабушка,
И совестно ей оттого…
Ушла на свидание бабушка,
А бабушке – сорок всего.
 

‹1971›

СТРОКИ О ВРЕМЕНИ

 
Он, как вершина горная, седой,
Старик – могучий гений долголетья.
Не покидал аул он отчий свой —
Подумать только! – полтора столетья.
При Пушкине уже был взрослым он.
Мог бы обнять его вот этими руками.
Все человечество далеких тех времен
Ушло с планеты. Он остался с нами.
…Вхожу с почтеньем в тот спокойный дом,
В ту вековую тихую обитель…
И, как ни странно, думаю о том,
Что, может быть, я больший долгожитель.
Хотя бы тем, что выжил на войне,
Такой, что не бывало на планете.
И это по своей величине
Не менее, чем жить века на свете.
На Капри лето я встречал зимой,
А в тундре зиму первого апреля.
На тыщи верст помножьте возраст мой,
Ведь расстоянье – это тоже время.
И потому я старше, чем старик,
Задумчивый ребенок долголетья,
Не оставлявший горный свой Лерик
Не год, не два, а полтора столетья.
Я старше на моря, на города,
На трудные и легкие маршруты.
Не на года,
Я старше на минуты,
Что, может, больше стоят,
Чем года.
 

‹1972›

* * *

 
О, как ты поздно, молодость, пришла.
Почти на тридцать лет ты опоздала.
Всю жизнь мою тебя мне не хватало…
О, как ты поздно, молодость, пришла!
Зачем пришла ты именно теперь,
Зачем так жадно чувствую тебя я,
Не только обретая, но теряя,
Как самую большую из потерь!
Я вроде был когда-то молодым.
Но мог ли быть я молодым когда-то
Так истово, так полно, так богато,
Как в эти годы ставши молодым!..
Познавший цену радостям земным,
Изъездивший почти что всю планету,
О молодость, лишь только мудрость эту
Могу назвать я именем твоим!
Готов я бить во все колокола,
Приветствуя строкой твое явленье,
Моя ты гибель и мое прозренье,
О, как ты поздно, молодость, пришла!
 

‹1972›