Текст книги "Советская поэзия. Том второй"

Автор книги: авторов Коллектив

ПАРУЙР СЕВАК^{132}

(1924–1971)

С армянского

* * *

 
Твоя незрелая любовь и зрелое мое страданье
вдруг встретились, как на тропе
два путника. И побрели.
И разойтись не в состоянье
твоя незрелая любовь и зрелое мое страданье.
Когда, устав, решив прилечь,
мы на ночлег ложимся рядом,
над нами, чтобы нас сберечь,
стоит старинное сказанье.
А между нами, словно меч, —
твоя незрелая любовь и зрелое мое страданье.
 

‹20 марта 1959 г. Москва›

В ЖИЗНИ ВСТРЕЧАЕМСЯ МЫ СЛУЧАЙНО

 
В жизни встречаемся мы случайно.
А расстаемся волей-неволей.
Хочешь – молчи,
Хочешь – кричи,
Если поможет крик.
Хочешь – рви зубами подушку,
Хочешь – уткнись в подушку
И прикуси язык.
Если ты верующий – кляни бога,
Если неверующий – поверь.
Хочешь не хочешь – одна дорога,
Жить не жить – все равно теперь!
Поздно что-нибудь изменить,
Дело это – пропащее.
Но, знаешь, это и есть – жить.
Это и есть любовь. Настоящая.
В жизни встречаемся мы случайно,
А расстаемся волей-неволей.
 

‹26 января 1962 г. Ереван›

АНАЛИЗ ТОСКИ

 
Я знаю так хорошо свою тоску по всему, что так далеко, —
Как знает слепой квартиру, где прежде жил…
Я не вижу, не различаю даже движений своих,
Предметы прячут свой облик, избегая сближенья со мной,
Но безупречно, и точно, и беспрепятственно, – сам,
Не спотыкаясь, я двигаюсь там,
Существую там,
Быть может, как те самозаводящиеся часы:
Даже после того, как стрелки у них оторвут,
Часы все равно идут, не показывая уже никогда
Ни число часов, ни число минут…
И, качаясь меж одиночеством и темнотой,
Я упорно хочу разложить, расщепить тоску,
Словно химик, хочу подвергнуть анализу и понять
Природу тоски и глубокую тайну тоски.
Но идея моя, и попытки мои, и старанья мои
Вызывают смешок воды в водостоке, в дали,
В такой немыслимой дали,
В такой неслыханной дали.
Какая-то пташка-мещанка с помощью жидких рулад
Пытается в песне без слов свой жалкий удел воплощать, —
В такой неслыханной дали,
В неосязаемой дали.
Слова начинают мой дух оскорблять,
Потому что мне слышатся их голоса
В неосязаемой дали,
В такой мучительной дали.
Я хожу от стены к стене, и звук шагов
Доносится издалека, возникая, словно строка,
В такой мучительной дали,
Всепоглощающей дали.
Я, конечно, совсем не слепой,
Но смотрю и не вижу вокруг
Ничего, никого,
Потому что
Зрению свойственно отторгаться от нас
И углубляться в даль до упора в грань,
От которой мы так сейчас далеки,
Так немыслимо далеки.
Нестерпимо так далеки.
И нам самим бежать за собой,
И нам самим себя не догнать,
И нам самим себя не достичь…
И не это ли разве тоска?…
 

‹4–5 февраля 1964 г. Ереван›

СЕКРЕТАРЬ БОГА

 
Ущелье словно чернильница.
Цвета слоновой кости —
Остроконечное, вечное
Перо-водопад в ущелье.
Рядом поле квадратное, словно почтовая марка,
Цветная, заштемпелеванная
Печатью соседней горы.
Если бы только слова
Вновь обернулись предметами,
Если бы действия выявились
В глаголах, а в прилагательных —
Первозданные свойства,
Как, например, сейчас,
Когда ничтожная часть
Огненно-рыжего, жидкого
Былого тепла возвращается
При посредстве летнего солнца
К древней гористой земле,
Если бы я не забыл
Язык моих зорких пращуров,
Окрестивших весь мир,
Обладавших словами,
Совсем не такими скользкими,
Как речная гладкая галька,
Остроконечными, вечными,
Первобытными, новыми,
Пронзительными, кремневыми, —
Взял бы теперь я смело
Остроконечное, вечное,
Цвета слоновой кости
Перо-водопад, которое
Обмакнул бы в горный поток;
Не чернилами – пеной
На темной зелени леса
Написал бы я, чернокнижник,
Древнее неодолимое
Заклинанье: «Приди!»
Написал бы и сжег,
Небесам воскуряя
Подобие дыма жертвенного,
Чтобы тебе запылать.
И тогда бы вновь обернулись
Водопадом – перо,
Ущельем – чернильница,
Полем – почтовая марка,
Почтовый штемпель – горой.
Только слова оставались бы
Вечными, остроконечными,
Смысл воскрешая звучанием;
А я, я стал бы поэтом:
Новым секретарем
Бога ветхозаветного.
 

‹23 марта 1964 г. Дилижан›

ЖИЗНЬ ПОЭТА

 
Он брат Арарату:
ступни его зноем палит,
зато голова
снежной шапкой свободно парит.
Он словно ракета:
отброшенным пламенем жжет,
хотя каждым словом
и помыслом рвется вперед.
Слова его тихи,
он их произносит с трудом,
а в сердце – обвалы,
в душе – не стихающий гром.
Пускай он, затворник,
загадкой слывет меж людьми,
лишь только б слова
его стали пословицами.
 

‹16 марта 1959 г. Москва›

КОРНИ

 
Ах, если бы познать земные недра,
и почву, и состав материка,
не так познать, как познает геолог,
планеты пробуравивший бока,
не так познать, как некий археолог, —
склоненный над обломками горшка.
Но так познать, как познаешь ладони
и пальцы работящие свои…
Ах, если бы познать земные недра,
как корни познают глубинные слои!
 

‹28 апреля 1959 г. Москва›

НА ЯЗЫКЕ ТЕЛЕГРАФА

 
Я человек, и, хотя мне другого названия нет,
В то же время я телеграф,
Где круглосуточно телеграфист один.
И не дает мне покоя весь мир.
Миллионы незнакомых людей
Вверили мне тайны свои.
Без лишних слов,
Безо всяких точек и запятых
Тайны человеческие:
Горе или радость,
Когда как.
Это при мне говорят:
«Люблю!»
Это при мне вздыхают:
«Прощай!»
Безмолвный свидетель,
Я знаю тоску наизусть.
И на свадьбу
Я первый приглашен.
И с днем рождения
Первым поздравил я.
И когда похороны,
Я первый на похоронах.
Победами и потерями
Делятся со мной.
Маленькой радостью и маленькой грустью
Делятся со мной.
Исповедуются
Без лишних слов,
Безо всяких точек и запятых,
Вроде косноязычных,
Вроде заик.
Я человек, и, хотя мне другого названия нет,
В то же время я телеграф.
Отсюда три главных моих особенности:
– Чужая радость – моя радость,
Чужая скорбь – моя скорбь.
– Сам я не успеваю
Все мои тайны раскрыть.
– И, наконец, поэтому…
Косноязычен я.
 

‹19 ноября 1959 г. Чанахчи›

КАК ВИСОКОСНЫЙ ГОД

 
Теперь, когда молодость канула вдаль,
Я понял секрет,
Я понял, что очень похож на февраль.
Короче: длинней становлюсь иль короче —
Люблю или нет?!
 

‹15 декабря 1959 г. Ереван›

* * *

 
Я слышу розы красной крик
сквозь горьковатый дым табачный
и сквозь холодный дым зимы.
И голос маленькой, невзрачной,
мне неизвестной птахи вдруг
приносит звуки одобренья
в часы передрассветной тьмы
сквозь горьковатый дым табачный
и сквозь холодный дым зимы.
И кажется, что почтальон меня немедля
осчастливит, достав из сумки два письма.
Но писем нет.
Стоит зима.
И курится дымок табачный.
 

‹18 декабря 1959 г. Тбилиси›

ЯЗЫК ВОДЫ

 
Язык воды – язык чужой страны,
который я не твердо разумею:
все, что услышу, понимаю я,
а вот ответить не умею.
 

‹19 декабря 1959 г. Тбилиси›

ИЗНАНКА

 
Ивы для того,
Чтобы… реке указывать путь.
Дым для того,
Чтобы… ветер знал, куда ему дуть.
Кузнечики для того,
Чтобы… ночную тьму испещрять
Нотными знаками музыки своей.
Жаворонки для того,
Чтобы… песней своей осушить
Утреннюю росу.
Поздняя осень
Лишь для того,
Чтобы… вселенную расширять,
Роняя листву.
А поэты разве не для того,
Чтобы так вот
Наизнанку
Вывернуть все?
 

‹23 июня 1965 г. Ереван›

ВЛАДИМИР СОЛОУХИН^{133}

(Род. в 1924 г.)

ДОЖДЬ В СТЕПИ

 
С жадностью всосаны
В травы и злаки
Последние капельки
Почвенной влаги.
Полдень за полднем
Проходят над степью,
А влаге тянуться
В горячие стебли.
Ветер за ветром
Туч не приносят,
А ей не добраться
До тощих колосьев.
Горячее солнце
Палит все упорней,
В горячей пыли
Задыхаются корни.
Сохнут поля,
Стонут поля,
Ливнями бредит
Сухая земля.
Я проходил
Этой выжженной степью,
Трогал руками
Бескровные стебли.
И были колючие
Листья растений
Рады моей
Кратковременной тени.
О, если б дождем
Мне пролиться на жито,
Я жизнь не считал бы
Бесцельно прожитой!
Дождем отсверкать
Благодатным и плавным —
Я гибель такую
Не счел бы бесславной!
Но стали бы плотью
И кровью моей
Тяжелые зерна
Пшеничных полей!
А ночью однажды
Сквозь сон я услышу:
Тяжелые капли
Ударили в крышу.
О нет, то не капли
Стучатся упорно,
То бьют о железо
Спелые зерна.
И мне в эту ночь
До утра будут сниться
Зерна пшеницы…
Зерна пшеницы…
 

‹1946›

СОЛНЦЕ

 
Солнце разлито поровну,
Вернее, по справедливости,
Вернее, по стольку разлито,
Кто сколько способен взять:
В травинку и прутик – поменьше,
В большое дерево – больше,
В огромное дерево – много.
Спит, затаившись до времени: смотришь,
а не видать.
Голыми руками можно его потрогать,
Не боясь слепоты и ожога.
Солнце умеет работать.
Солнце умеет спать.
Но в темные зимние ночи,
Когда не только что солнца —
Звезды не найдешь во Вселенной
И кажется, нет управы
На лютый холод и мрак,
Веселое летнее солнце выскакивает из полена
И поднимает немедленно
Трепещущий огненный флаг!
Солнце разлито поровну,
Вернее, по справедливости,
Вернее, по стольку разлито,
Кто сколько способен взять.
В одного человека – поменьше,
В другого – гораздо больше,
А в некоторых – очень много.
Спит, затаившись до времени.
Можно руку смело пожать
Этим людям,
Не надевая брезентовые рукавицы,
Не ощутив на ладони ожога
(Женщины их даже целуют,
В общем-то не обжигая губ).
А они прощаются с женщинами и уходят своей
дорогой.
Но в минуты,
Когда не только что солнца —
Звезды не найдешь вокруг,
Когда людям в потемках становится страшно
и зябко,
Вдруг появляется свет.
Вдруг появляется пламя, разгорается
постепенно, но ярко.
Люди глядят, приближаются,
Сходятся, улыбаются,
Руке подавая руку,
Приветом встречая привет.
Солнце спрятано в каждом!
Надо лишь вовремя вспыхнуть,
Не боясь, что окажется мало
Вселенского в сердце огня.
Я видел, как от травинки
Загорелась соседняя ветка,
А от этой ветки – другая,
А потом принималось дерево,
А потом занималось зарево
И было светлее дня!
В тебе есть капелька солнца (допустим,
что ты травинка).
Отдай ее, вспыхни весело,
Дерево пламенем тронь.
Быть может, оно загорится (хоть ты
не увидишь этого,
Поскольку отдашь свою капельку,
Золотую свою огневинку).
Все умирает в мире.
Все на земле сгорает.
Все превращается в пепел.
Бессмертен только огонь!
 

‹1960›

ЯСТРЕБ

 
Я вне закона, ястреб гордый,
Вверху кружу.
На ваши поднятые морды
Я вниз гляжу.
Я вне закона, ястреб сизый,
Вверху парю.
Вам, на меня глядящим снизу,
Я говорю:
– Меня поставив вне закона,
Вы не учли:
Сильнее вашего закона
Закон Земли.
Закон Земли, закон
Природы,
Закон Весов.
Орлу и щуке пойте оды,
Прославьте сов!
Хвалите рысь и росомаху,
Хорей, волков…
А вы нас всех, единым махом, —
В состав врагов,
Несущих смерть, забывших жалость.
Творящих зло…
Но разве легкое досталось
Нам ремесло?
Зачем бы льву скакать в погоне,
И грызть, и бить?
Траву и листья есть спокойней,
Чем лань ловить.
Стальные когти хищной птицы
И нос крючком,
Чтоб манной кашкой мне кормиться
И молочком?
Чтобы клевать зерно с панели,
Как голубям?
Иль для иной какой-то цели,
Не ясной вам?
Так что же, бейте, где придется,
Вы нас, ловцов,
Все против вас же обернется,
В конце концов!
Для рыб, для птиц любой породы,
Для всех зверей,
Не наш закон —
Закон Природы,
Увы, мудрей!
Так говорю вам, ястреб-птица,
Вверху кружа.
И кровь растерзанной синицы
Во мне свежа.
 

НИКОЛАЙ СТАРШИНОВ^{134}

(Род. в 1924 г.)

* * *

 
Ракет зеленые огни
По бледным лицам полоснули.
Пониже голову пригни
И, как шальной, не лезь под пули.
Приказ: «Вперед!»
Команда: «Встать!»
Опять товарища бужу я.
А кто-то звал родную мать,
А кто-то вспоминал – чужую.
Когда, нарушив забытье,
Орудия заголосили,
Никто не крикнул: «За Россию!..»
А шли и гибли За нее.
 

‹1944›

* * *

 
Солдаты мы.
И это наша слава,
Погибших и вернувшихся назад.
Мы сами рассказать должны по праву
О нашем поколении солдат.
О том, что было, – откровенно, честно…
А вот один литературный туз
Твердит, что совершенно неуместно
В стихах моих проскальзывает грусть.
Он это говорит и пальцем тычет,
И, хлопая, как друга, по плечу,
Меня он обвиняет в безразличье
К делам моей страны…
А я молчу.
Нотации и чтение морали
Я сам люблю.
Мели себе, мели…
А нам судьбу России доверяли,
И кажется, что мы не подвели.
 

‹1945›

* * *

 
Зловещим заревом объятый,
Грохочет дымный небосвод.
Мои товарищи – солдаты
Идут вперед
За взводом взвод.
Идут, подтянуты и строги,
Идут, скупые на слова.
А по обочинам дороги
Шумит листва,
Шуршит трава.
И от ромашек-тонконожек
Мы оторвать не в силах глаз.
Для нас,
Для нас они, быть может,
Цветут сейчас В последний раз.
И вдруг (неведомо откуда
Попав сюда, зачем и как)
В грязи дорожной – просто чудо! —
Пятак.
Из желтоватого металла,
Он, как сказанья чешуя,
Горит,
И только обметало
Зеленой окисью края.
А вот – рубли в траве примятой!
А вот еще…
И вот, и вот…
Мои товарищи – солдаты
Идут вперед
За взводом взвод.
Все жарче вспышки полыхают.
Все тяжелее пушки бьют…
Здесь ничего не покупают
И ничего не продают.
 

‹1945›

* * *

 
И вот в свои семнадцать лет
Я стал в солдатский строй…
У всех шинелей серый цвет,
У всех – один покрой.
У всех товарищей-солдат
И в роте и в полку —
Противогаз, да автомат,
Да фляга на боку.
Я думал, что не устою,
Что не перенесу,
Что затеряюсь я в строю,
Как дерево в лесу.
Льют бесконечные дожди,
И вся земля – в грязи,
А ты, солдат, вставай, иди,
На животе ползи.
Иди в жару, иди в пургу.
Ну что – не по плечу?…
Здесь нету слова «не могу»,
А пуще – «не хочу».
Мети, метель, мороз, морозь,
Дуй, ветер, как назло, —
Солдатам холодно поврозь,
А сообща – тепло.
И я иду, и я пою,
И пулемет несу,
И чувствую себя в строю,
Как дерево в лесу.
 

‹1946›

Я БЫЛ КОГДА-ТО РОТНЫМ ЗАПЕВАЛО Й…

 
Я был когда-то ротным запевалой,
В давным-давно прошедшие года…
Вот мы с учений топаем, бывало,
А с неба хлещет ведрами вода.
И нет конца раздрызганной дороге.
Густую глину месят сапоги.
И кажется – свинцом налиты ноги,
Отяжелели руки и мозги.
А что поделать? —
Обратишься к другу,
Но он твердит одно:
– Не отставай!.. —
И вдруг наш старшина на всю округу
Как гаркнет: – Эй, Старшинов, запевай!
А у меня ни голоса, ни слуха
И нет и не бывало никогда.
Но я упрямо собираюсь с духом,
Пою… А голос слаб мой, вот беда!
Но тишина за мною раскололась
От хриплых баритонов и басов.
О, как могуч и как красив мой голос,
Помноженный на сотню голосов!
И пусть еще не скоро до привала,
Но легче нам шагается в строю…
Я был когда-то ротным запевалой,
Да и теперь я изредка пою.
 

‹1957›

ПОЮ ЛЮБОВЬ

 
Ты и неласковой была,
Не только по головке гладила, —
И леденила ты и жгла,
И беспощадно лихорадила.
Но ты была окном в зарю,
Ты крыльям помогала вырасти.
И я тебя благодарю
За милости и за немилости.
Была беспечна и вольна.
А где ж теперь былая вольница?
Стоишь, тиха и смущена,
Как провинившаяся школьница.
Но эту робость ты откинь,
Пусть радость в душу мне запросится,
Ты распахни такую синь,
Чтоб в небо захотел я броситься.
Ты иволгой свищи в лесу
И таволгой опушки выбели…
Я все равно тебя спасу,
Не допущу твоей погибели.
Пусть вновь, ворвавшись в жизнь мою,
Ты на меня обрушишь бедствия,
Я все равно тебя пою,
Пою тебя, любовь, приветствуя.
Кто мы? Друзья или враги?…
Великодушна и безжалостна,
Ты лучше душу мне сожги,
Но не оставь меня, пожалуйста!
 

‹1975›

ВЛАДИМИР ТУРКИН^{135}

(Род. в 1924 г.)

В ОКОПЕ

 
В песке лицо. Лопатка. Я.
И никого живого кроме.
Но вижу, как на муравья
С виска упала капля крови.
Солдаты мстят. А я – солдат.
И если я до мести дожил,
Мне нужно двигаться.
Я должен.
За мной убитые следят.
 

‹1944›

ВВЫСЬ!

 
Далекий век —
Дикарский век.
Встал на колено человек.
Прижался к жесткому стволу
И выгнул сук.
И, сделав лук,
Метнул стрелу
На ближний луг.
Двадцатый век —
Высокий век.
С колен поднялся человек
В рост,
Как скала.
И выгнул небо в полукруг.
И из его тяжелых рук
Ушла стрела.
И стали явью миражи.
И черной – синева.
И горизонт еще дрожит,
Как тетива…
 

‹1962›

* * *

 
Есть стихи – как строение,
Все в них мудро, все верно.
Есть стихи – настроение —
Поплавковая нервность.
Хоть и видно, что мелко,
А не бросишь на ветер,
Как секундную стрелку
С циферблата столетий.
Мне внушают, что гении
Мыслью быстрой, как выстрелы,
Из-под всплеска мгновений
Извлекают нам истины.
Старики ли, мальчишки ли —
Все в том лове участвуют.
Но в секундах не слишком ли
Повторяемость частая?…
Убегают, текут
В каждом выдохе-вдохе,
Колыбелью ж секунд
Остаются эпохи.
Не пристало поэту
В космическом возрасте
Измерять этот мир
Поплавковой нервозностью.
Как секунда без века,
Как мгновенье без вечности,
Так судьба человека
Без судьбы человечества.
 

‹1963›

* * *

 
Надо сразу старым бы родиться,
В старую бы женщину влюбиться,
Кольца обручальные надеть
И от года к году молодеть.
Надо сразу старым бы родиться,
Чтобы ничему не удивиться.
Удивляться ж,
По ступенькам дней
Опускаясь к юности своей.
Надо сразу старым бы родиться,
Лишь потом ребенком обратиться —
Маму беззащитно обнимать,
В мире ничего не понимать.
Надо сразу старым бы родиться,
Чтобы знать, как жизнью насладиться,
Сверху вниз познав все наслажденья,
Умереть…
В предчувствии рожденья.
 

‹1966›

* * *

 
Мне все больней с тобой встречаться,
Нести в себе запас тепла,
Входить в твой дом, в котором счастье
Ты не со мною обрела.
Мне все больней с тобой встречаться,
Уж не к тебе спешить, а к вам.
И только взглядом прикасаться —
Который год – к твоим губам.
С годами мне все чаще грустно.
Мертвеют чувства и слова.
Но боль – безвозрастное чувство.
Боль и при старости жива.
Мне все больней с тобой встречаться.
Ведь я уже осознаю,
Как ты легко и непричастно
Глядишь на эту боль мою.
И все ж спасибо, что с рожденья —
Ни в трезвый час, ни в час хмельной —
Ты не искала наслажденья
Вот в этой пытке надо мной.
 

‹1972›

* * *

 
Мне чувствовать не часто выпадало,
Как льется время, звездами звеня…
Спасибо за прекрасный ваш подарок —
За этот редкий вечер для меня.
Нет, сердце не стучало учащенно.
Но на душу мне с неба, наяву,
Такая снизошла раскрепощенность,
Как будто я по озеру плыву.
С далеких лет, как помню себя взрослым,
По гребням волн, которым нет числа,
Я плыл и плыл, не опуская весла…
А в этот час вода меня несла.
Природа надо мной держала шефство,
Все было совершенным в этот миг…
… И сам я был частицей совершенства,
Которое нечаянно постиг.
 

‹1973›

НАБИ ХАЗРИ^{136}

(Род. в 1924 г.)

С азербайджанского

РАДУГА

 
Опять над нами радуги дуга
соединила мира берега,
и я гляжу на радугу влюбленно:
мне кажется, что этот яркий мост
соединил все страны небосклона,
встав над безмерным миром в полный рост.
И сердце мне неслышно шепчет:
«Что ж, когда бы был ты на нее похож,
на радугу сверкающую эту,
с любовью жадной, вешней чистоты,
в свои объятья заключил бы ты
весь край родимый,
всю Страну Советов!»
 

‹1945›

ГОРЫ

 
Какие маленькие
горы эти издали!
На них
нам крохотными
кажутся сады.
А люди – точками.
Мы совершенно искренне
вдали не чувствуем их страшной высоты.
Вот вроде руку протяну – и их достану!
Но стоит руку протянуть, и – пустота!
И ты, к недоуменью и досаде,
поймешь, что ты не понял ни черта.
И ты поймешь
и с трепетом и робостью
душою всей растерянной своей,
что издали не видел ты их пропасти,
обрывы их, кустарники и змей.
Какие маленькие горы эти издали!
Но он обманчив – внешний вид земли!
Нет, тот грешит,
ей-богу,
против истины,
кто близким то считает,
что вдали…
 

‹1956›

* * *

 
Легли меж нами длинные дороги.
Пусть ливни лета и снега зимы,
разливы рек и горные отроги,
я знаю, верю – будем вместе мы.
Когда тревоги будят до рассвета,
я вспомню о тебе – и мне светло,
мне кажется, тропинки всей планеты
ведут в твое далекое село.
Там зной, а здесь – метели
и сугробы и неба от земли не отличить.
От сердца к сердцу пролегают тропы,
и расстояньем нас не разлучить!
 

‹1956›

ОБЛАКА

 
Далеко
мой дом и река.
И откуда-то издалека
вереницей плывут облака.
Вы куда, облака, облака?
Вы плывите
к зеленым эйлагам родным,
вы прижмитесь к горам
любимым моим,
поцелуйте вы их за меня,
облака,
передайте сыновний привет,
облака…
Пусть не знаю
я вашего языка,
моя грусть, словно вы,
чиста, велика.
Так спешите скорее
туда, облака!
 Облака…
Облака…
Облака…
 

‹1957›

В ОЖИДАНИИ СТИХА

 
Не знаю, был я прав или неправ,
когда в смятенье думал каждый день
я, что, главного еще не написав,
последнее пишу стихотворенье.
Порой не спал я ночи напролет,
стараясь в строки превратить волненье…
Поэт обычно пишет, чем живет,
и тем живет, что пишет в те мгновенья.
Кончалась ночь, и с наступленьем дня
не мог я вновь осилить убежденья,
что никогда не осенит меня
то счастье, что зовется – вдохновенье!
Наверно, так сады во все года
в своем плодоношении осеннем
боятся, что, быть может, никогда
не пережить им вновь поры цветенья.
Но снова ночью я не засыпал,
и вновь не мог сдержать сердцебиенья,
и вновь стихи последние писал,
как первое свое стихотворенье.
 

‹1959›

ВСЕЛЕННАЯ МОЯ

 
Поэзия – вселенная моя.
Я знаю: у тебя свои орбиты,
свои обетованные края
и звезды, что доселе не открыты.
Есть у тебя пространства и слои,
туманности и яркие светила,
искусственные спутники свои
и зрелые естественные силы.
Одни созвездья блещут в полный рост,
Другие слабо светятся в тумане,
и множество давно погасших звезд
еще осколки мечут в мирозданье.
Я не мечтал о славе на века,
мечтал, чтоб на орбиту вышло слово,
 хоть песня – хоть одна моя строка —
творенье притяжения земного.
Но сколько погибало строк моих,
исполненных значения и веры,
как часто в пепел превращался стих,
сгорая в слое плотной атмосферы…
Поэзия, прими в свой мир бескрайний,
согрей меня сиянием своим…
Нам небо трудно открывает тайны,
твой мир еще труднее постижим.
Но этот мир от века обитаем,
и я хочу быть каплей света в нем…
По звездной книге мы стихи читаем,
в земных стихах о звездах узнаем.
И пусть живет под светом всех созвездий,
 на всех межзвездных и земных путях
поэзия вселенной – в наших песнях,
вселенная поэзии – в сердцах!
 

‹1961›

ТЫ И Я

 
Если вершиной ты станешь,
Облаком стану я.
Грустишь ли сейчас,
Мечтаешь,
Я – тишина твоя.
Станешь цветущим полем —
Дождиком
Я прольюсь.
Станешь бескрайним морем —
В берег
Я превращусь.
Я всюду с тобою вместе.
Жилище наше – земля.
Если ты станешь песней,
Слова в этой песне – я!
И если время, бушуя,
Сотрет наших дней следы…
Как солнце, тебя разбужу я, —
Как утро, проснешься ты.
 

ЕСЛИ БЫ Я ЗАБЫЛ…

 
Ты сказала: когда пойдешь
По земле,
Вспоминай меня.
Шел в горах я
И в темном поле…
И в пути моем не было дня,
Чтоб забыл хоть на миг я тебя…
Ну, а если забыл бы – вспомнил.
 

ТАИНСТВЕННЫЙ ПОЕЗД

 
Весною
С любовью встречаются люди…
Но поезд таинственный
Тысячи лет
Все мчится,
Все мчится
От «любит» к «не любит»,
От станции «да»
И до станции «нет».