Текст книги "Советская поэзия. Том второй"

Автор книги: авторов Коллектив

НИКОЛАЙ ТРЯПКИН^{77}

(Род. в 1918 г.)

* * *

 
Я уйду за красные туманы
Через те закатные мосты.
За далеким полем, у бурьяна,
Жди меня до поздней темноты.
Говорят, что там, за гранью алой,
Где садится солнце на шесток,
Зацветает силой небывалой
Огнекрылый сказочный цветок;
Что едва, мол, тронь его рукою —
И земля в таинственном саду,
И восходят звезды над тобою
На великом песенном ходу…
Дай же мне веселые заклятья
От глухой и скучной слепоты,
И пускай той верой на закате
Загорятся дальние кусты.
Жди меня, раздольная, у края,
За полями гаснущего дня…
Загорюсь тем светом, не сгорая,
И цветок достану из огня.
И пускай идет себе прохожий,
Ничего не думая про нас,
Превратись ты в камень придорожный,
Чтобы скрыться от ненужных глаз.
Ну, а если вещие зарницы
Все же крикнут о конце моем, —
Ты сама на этой вот странице
Распустись негаданным цветком.
И пускай он – вечный и желанный
Зазвенит гармошкой у крыльца,
И зажгутся тайной несказанной
И земля, и воздух, и леса.
И никто вовек не перестанет
Забываться в песне, как во сне.
А цветок в глаза ему заглянет
И расскажет сказку обо мне.
 

‹1962›

СКРИП МОЕЙ КОЛЫБЕЛИ

 
Скрип моей колыбели!
Скрип моей колыбели!
Смутная греза жизни,
Зимний покой в избе.
Слышу тебя издалёка,
Скрип моей колыбели,
Помню тебя из глубока,
Песню пою тебе.
Сколько прошло морозов!
Сколько снегов промчалось!
Сколько в полях сменилось
Пахарей и гонцов!
Скрип моей колыбели!
Жизни моей начало!
Скрип моей колыбели!
Думка моих отцов.
То ли гудок пастуший,
То ли поход вчерашний,
То ли моих кормилиц
Голос в ушах стоит…
Скрип моей колыбели!
Вымах отцовской шашки.
Скрип моей колыбели!
Звон боевых копыт.
Сколько снегов промчалось!
Сколько дождей пролилось!
Сколько опять – в коренья,
Сколько опять – в зерно!
Грозы прошли над миром,
Древо отцов свалилось —
И на сыновние плечи
Прямо упало оно.
Пусть же на тех погостах
Грустно поют свирели,
Пусть говорят на струнах
Ветры со всех сторон.
Пусть же послышится в песне
Скрип моей колыбели —
Жизни моей человечьей
Благословенный сон.
Скрип моей колыбели!
Скрип моей колыбели!
Древняя сказка прялки,
Зимний покой в избе.
Слышу тебя издалёка,
Скрип моей колыбели,
Помню тебя из глубока,
Песню пою тебе.
 

‹1966›

* * *

 
Суматошные скрипы ракит,
Снеговая метель-хлопотушка.
Не на курьих ли ножках стоит
У тебя твоя вдовья избушка?
Ни двора, ни крыльца, ни сеней.
Только снег, что бельмо, на окошке.
Да на крыше концы от жердей —
Как у ведьмы надбровные рожки.
Да сермягой обитая дверь,
Да за вьюгой ни зги в переулке…
Уж не ты ли тут скачешь теперь
На какой-то подмазанной втулке?
Только ворон – кричи не кричи,
Да и ты не страшна мне, колдунья.
И всю ночь мы с тобой на печи
Да под шубкой твоей, да под куньей.
Пусть рыдает метель, как сова,
Пусть грохочут в лесах буреломы.
В нас такие пылают дрова,
Что сгорят все другие хоромы.
Только ночь, да крутель, да сверчок,
Только волчья грызня за избою.
Да заглохшая дверь – на крючок,
Да сиянье твое надо мною.
И всю ночь, как шальная, летит
Грозовая под нами подушка,
И с питьем недопитым стоит
За трубою волшебная кружка.
 

‹1970›

ВАСИЛИЙ ФЕДОРОВ^{78}

(Род. в 1918 г.)

* * *

 
Имел бы я
Всевещий ум пророка,
Я б заглянул
В грядущие года:
Куда меня,
Взметенная высоко,
Пригонит жизни
Быстрая волна?
Имел бы я
Магические призмы,
Я подсмотрел бы
Вопреки годам,
Что даст мне мир,
В который был я призван,
И что я сам
За это миру дам.
Хотя б на миг
Из тех далеких далей
Единый миг
Приблизился ко мне,
Чтобы понять,
Зачем меня призвали,
Что должен я
Исполнить на земле.
 

РАБСКАЯ КРОВЬ

 
Вместе с той,
Что в борьбе проливалась,
Пробивалась из мрака веков,
Нам, свободным,
В наследство досталась
Заржавелая рабская кровь.
Вместе с кровью
Мятежных,
Горячих,
Совершавших большие дела,
Мутноватая жижица стряпчих,
Стремянных
В нашу жизнь затекла.
Не ходил на проверку к врачу я,
Здесь проверка врача не нужна,
Подчиненного робость почуяв,
Я сказал себе:
Это она!
Рос я крепким,
Под ветром не гнулся,
Не хмелел от чужого вина,
Но пришлось —
Подлецу улыбнулся
И почувствовал:
Это она!
Кровь раба,
Презиравшая верность,
Рядом с той,
Что горит на бегу, —
Как предатель,
Пробравшийся в крепость,
Открывает ворота врагу,
Как лазутчик,
Что силе бойцовой
Прививает трусливую дрожь.
Не убьешь ее пулей свинцовой
И за горло ее не возьмешь.
Но борюсь я,
Не днями – годами
Напряженная длится борьба.
Год за годом,
Воюя с врагами,
Я в себе
Добиваю раба.
 

СОВЕСТЬ

 
Упадет голова —
Не на плаху,
На стол упадет,
И уже зашумят,
Загалдят,
Завздыхают.
Дескать, этот устал,
Он уже не дойдет…
Между тем
Голова отдыхает.
В темноте головы моей
Тихая всходит луна,
Всходит, светит она,
Как волшебное око,
Вот и ночь сметена,
Вот и жизнь мне видна,
А по ней
Голубая дорога.
И по той,
Голубой,
Как бывало,
Спешит налегке,
Пыль метя подолом,
Пригибая березки,
Моя мама…
О, мама!
В мужском пиджаке,
Что когда-то старшой
Посылал ей из Томска.
Через тысячи верст,
Через реки,
Откосы и рвы Моя мама идет,
Из могилы восставши,
До Москвы,
До косматой моей головы,
Под веселый шумок
На ладони упавшей.
Моя мама идет
Приласкать,
Поругать,
Побранить,
Прошуметь надо мной
Вековыми лесами.
Только мама
Не может уже говорить,
Мама что-то кричит мне
Большими глазами.
Что ты, мама?
Зачем ты надела
Тот старый пиджак?
Ах, не то говорю!
Раз из тьмы непроглядной
Вышла ты,
Значит, делаю что-то не так,
Значит, что-то
Со мною неладно.
Счастья нет.
Да и что оно!
Мне бы хватило его,
Порасчетливей будь я
Да будь терпеливей.
Горько мне оттого,
Что еще никого
На земле я
Не сделал
Счастливей.
Никого!
Ни тебя
За большую твою доброту,
И ни тех, что любил я
Любовью земною,
И ни тех, что несли мне
Свою красоту,
И ни ту,
Что мне стала Женою.
Никого!
А ведь сердце веселое
Миру я нес,
И душой не кривил,
И ходил только прямо.
Ну, а если я мир
Не избавил от слез,
Не избавил родных,
То зачем же я,
Мама?…
А стихи!
Что стихи?!
Нынче многие
Пишут стихи,
Пишут слишком легко,
Пишут слишком уж складно…
Слышишь, мама,
В Сибири поют петухи,
А тебе далеко
Возвращаться
Обратно…
Упадет голова —
Не на плаху,
На тихую грусть…
И пока отшумят,
Отгалдят,
Отвздыхают, —
Нагрущусь,
Настыжусь,
Во весь рост поднимусь,
Отряхнусь
И опять зашагаю!
 

* * *

 
Наше время такое:
Живем от борьбы
До борьбы.
Мы не знаем покоя, —
То в поту.
То в крови наши лбы.
Ну, а если Нам до ста
Не придется дожить,
Значит, было не просто
В мире
Первыми быть.
 

* * *

 
О Русь моя!..
Огонь и дым,
Законы вкривь и вкось.
О, сколько именем твоим
Страдальческим клялось!
От Мономаховой зари
Тобой – сочти пойди! —
Клялись цари и лжецари,
Вожди и лжевожди.
Ручьи кровавые лились,
Потоки слов лились.
Все, все – и левые клялись,
И правые клялись.
Быть справедливой
Власть клялась,
Не своевольничать в приказе.
О, скольких возвышала власть,
О, скольких разрушала власть
И опрокидывала наземь!
У ложных клятв Бескрыл полет,
Народ – всему судья.
Лишь клятва Ленина живет,
Лишь клятва Ленина ведет,
Все клятвы перейдя.
Народ,
Извечный, как земля,
Кто б ни играл судьбой,
Все вековые векселя
Оплачены тобой.
Не подомнет тебя напасть,
Не пошатнешься ты,
Пока над властью
Будет власть
Твоей земной мечты.
 

* * *

 
Знакомо,
Как старинный сказ,
Уходят женщины от нас.
Они уходят
И уносят
Холодный блеск
Холодных глаз.
Была нежна
И влюблена,
Была так долго
Мной пьяна.
Так не ужель
В ней не осталось
Ни капли
Моего вина?
Зачем любить?
Зачем гореть?
Зачем в глаза
Другой глядеть?
Увы! Уму непостижимы
Две тайны:
Женщина и смерть!
 

СИЛЬВА КАПУТИКЯН^{79}

(Род. в 1919 г.)

С армянского

* * *

 
Нет! Я видеть тебя не хочу!
Если очи станут искать —
Веки темные опущу.
А язык мой тебя назовет —
Я зубами его прикушу:
«Замолчи, не шепчи, сумасброд!»
Ну а если из сердца – крик?
Если сердце начнет тебя звать,
Как мне сердца унять язык,
Как язык мне сердца унять?
 

‹1945›

* * *

 
В дыму горючем горького прощанья
Твоей вины огонь гасила я.
Как часто ревность мучила меня.
Ее душила я без содроганья
В дыму горючем горького прощанья.
И этот дым клубился столько раз,
Что в нем огонь любви моей погас…
 

‹1946›

* * *

 
В хрустальной вазе на столе твоем
Стоят цветы, подаренные мною.
Ты не меняешь воду. День за днем
Они все ниже никнут головою.
И падают, как слезы, лепестки,
Касаясь чуть твоей сухой руки…
 

‹1946›

* * *

 
Не подарила жизнь мне стройности
Своих армянских дочерей,
Их черт печальности и строгости,
Очей, которых нет черней.
Но, чтобы мучилась и пела я,
А не ждала одних цветов,
Она дала мне очи пепельные —
Останки пламени веков…
 

‹1946›

ЛЮБОВЬ К РОДИНЕ

 
Бездонны любви материнской глуби,
И ею не зря дорожат.
Но и медведица тоже любит
Глупых своих медвежат.
Ярок огонь сердец влюбленных,
И горек им ветер разлук.
Но ведь и голуби головы клонят,
Теряя своих подруг.
Но есть любовь в человечьих душах,
Которой в природе нет.
Это – родины свет зовущий,
Отчего дома свет.
Нет, не инстинкт и не сила крови
К высотам ее привели.
Долго пришлось за этой любовью
Странствовать детям земли…
 

‹1946›

* * *

 
Наверное, меня поймет лишь мать:
У материнских душ один язык.
Ступая тихо, чтоб не расплескать,
Стакан воды принес мне Араик.
Благословен труд материнский мой!
Всю жажду долгих лет в короткий миг
Я утолила этою водой,
Которую принес мне Араик…
 

‹1946›

ПРОШЛОЕ МОЕГО НАРОДА

Армянам за рубежом

 
Мой древний народ, мой мудрый народ,
С ореховым деревом ты сравним:
Ты в мира саду, средь горных высот,
Рос в самом конце, под ветром сухим.
Так мало земли под стволом твоим
И так распростерты руки ветвей,
Что падали век за веком вдали
Плоды, вскормленные кровью твоей,
На пыльные тропы чужой земли.
 

‹1946›

* * *

 
Смеюсь несдержанно и бойко,
Чтоб ты не видел, как мне горько.
Смеюсь, и больше ничего.
Смеюсь, чтоб ты за смехом этим
Не распознал и не заметил
Тревоги сердца моего.
Я легкомысленной девчонкой
Шепчу, шепчу себе о чем-то
И что-то вздорное пою.
Чтоб слез моих не мог ты видеть,
Чтоб невзначай тебе не выдать
Любовь мою!..
 

‹1948›

ЗЕМЛЯ

 
Здесь, в дремучей чаще, в сердце леса,
Землю изувечила война.
Но истлело ржавое железо,
Темная воронка чуть видна,
Вся позаросла травою нежной,
Старый дуб раскинул корни в ней,
И уютно, мирно, безмятежно
Белый гриб уселся меж корней.
Ель широколапая над краем
Прикрывает трещины земли.
Всюду, всюду, всюду – нет числа им,
Незабудки ярко расцвели.
Нет, мы не забыли, не забудем
Даже в этом полдне голубом,
Что земля цветет на радость людям.
Что земля цветет не ради бомб!
 

‹1952›

* * *

 
Да, я сказала: «Уходи», —
Но почему ты не остался?
Сказала я: «Прощай, не жди», —
Но как же ты со мной расстался?
Моим словам наперекор,
Глаза мне застилали слезы.
Зачем доверился словам?
Зачем глазам не доверялся?
 

‹1953›

* * *

 
Ты писем от меня не жди.
Мне трудно в письмах жить душою.
Огонь, бушующий в груди,
В них меркнет, слово в них чужое.
Как будто кто-то за меня
Писал их, избежав признаний.
Сердечного стыжусь огня,
Стыжусь рассказанных страданий.
Но таинство, но волшебство —
Поэзия – преград ей нету:
В ней, скрытое от одного,
Звучит, всему открыто свету.
 

* * *

 
От своей же силы я устала,
Так устала – больше не могу, —
И от славы, словно от обвала,
Я бегу.
Ты, как сын природы, простодушный…
Мне б горянкой робкой прикорнуть
У тебя под мышкою послушно
И всплакнуть…
 

* * *

 
Что ж, торжествуй!
Ты одержал победу,
Зови меня послушною рабой,
Но ненадолго поддалась я бреду —
Безумью стать вдруг не самой собой.
Гляжу в твои глаза, – в них ночь беззвездна,
Я заплуталась в этой гиблой тьме,
Но выбраться мне из нее не поздно, —
Покамест я еще в своем уме!
Вот на лице твоем победы скука, —
Предшествовала ей всего игра, —
А на моем лице, ты видишь, – мука.
Что ж, торжествуй! Но как близка пора,
Когда я на тебя совсем бесслезно,
Не любящая, гордая, взгляну
И медленно пойду туда, где звездно
И мрак не застилает вышину.
 

АССИРИЙКА

 
На миг замедлив деловитый шаг,
Огромный город, вспыльчивый и властны,
К ее лицу подносит свой башмак,
Что чистила и украшала ваксой.
Как шаль ее старинная бедна,
Как пристально лицо над башмаками,
И чернота ее труда – бела
В сравнении с двумя ее зрачками.
О, те зрачки – в чаду иной поры
Повелевали властелинам мира,
И длились ниневийские пиры,
И в семь цветов цвела Семирамида.
Увы, чрезмерна роскошь этих глаз
Для созерцанья суетной дороги,
Где мечутся и попирают грязь
Бесчисленные ноги, ноги, ноги…
Что слава ей, что счастье, что судьба?
Пред обувью, замаранной жестоко,
Она склоняет совершенство лба
В гордыне или кротости Востока.
 

* * *

 
Я слабой была, но я сильной была,
Я зла не творила, а каялась долго,
Небрежно, небрежно жизнь прожила —
Подобно ребенку, царице подобно.
Мне надобно было воскликнуть:
«Постой! Продли мою жизнь!
Дай побыть молодою!» Сказала:
«Ступай! Этой ночью пустой
Дай мне посмеяться над нашей бедою!»
Я верила чаду речей и лица,
Когда же мне в них обмануться случилось,
Сама отвела я глаза от лжеца,
И это была моя месть или милость.
Вовек не искала того, что нашла,
А то, что нашла, потеряла навеки.
Богатством утрат возгордилась душа,
Надменно отринув хвалу и наветы.
Я слабой была, но я сильной была,
Я зла не творила, а каялась долго,
Небрежно, небрежно жизнь прошла —
Подобно ребенку, царице подобно.
 

ОСТАНОВИСЬ, ЧЕЛОВЕК!

 
Та женщина, неведомая мне,
И по причине, неизвестной мне,
Так плакала, припав лицом к стене,
Беду свою всем телом принимая.
Внимала плачу женщины стена.
Я торопилась – дальняя страна
Меня ждала. Мой поезд был – «стрела».
Шла в даль свою толпа глухонемая.
Взлетел гудок. Стакан пустился в пляс.
Как бледный мим, витал во тьме мой плащ.
И вдруг огромный безутешный плач
Меня настиг средь мчащегося леса.
Печальный поезд сострадал ему —
Колесами, считающими тьму,
Он так звучал, внушая боль уму,
Как будто это плакало железо.
Болтался плащ. Приплясывал стакан.
О, спешка мира! Как рвануть стоп-кран?
Плач, как палач, меня казнил стократ.
Подушка сна была груба, как плаха.
Остановитесь, поезда земли!
Не рвитесь, самолеты, в высь зари!
Мотор столетья, выключись, замри!
Виновны мы в беде чужого плача.
Повремени, мой непреклонный век,
С движением твоим – вперед и вверх.
Стой, человек! Там брат твой – человек
Рыдает перед каменной стеною
И бьется лбом в затворенный Сезам.
Люби его! Внемли его слезам!
Не торопись! Пусть ждет тебя вокзал
Прогулок меж Землею и Луною.
 

МУСТАЙ КАРИМ^{80}

(Род. в 1919 г.)

С башкирского

БЕРЕГА ОСТАЮТСЯ

 
По Белой, басистый и гордый,
Смешной пароходик чадит.
В лаптях,
В тюбетейке потертой,
На палубе мальчик сидит.
Куда он – с тряпичной котомкой?
К чему направляет свой путь?
Лишь берега дымная кромка
Да Белой молочная муть
Вдали. И на воду большую
Глядит он и все не поймет:
– Совсем неподвижно сижу я,
А круча, а берег плывет!..
Я – мальчик тот, я! И сквозь годы
Кричу ему: – Милый, не верь!
Плывем это мы, а не горы,
А берег все там и теперь!..
Кричу… А в лицо мое ветер,
А палубу набок кренит,
Корабль мой почти незаметен —
Вокруг него море кипит!
Стою… Волны мимо и мимо
Наскоком, галопом, подряд…
Стою… Словно кем-то гонимы,
Дни, месяцы, годы летят…
– Сто-ой, дяденька! – вдруг через темень,
Сквозь воды, мне – с палубы той: —
Плывем-то ведь мы, а не время,
А время, как берег крутой,
За нами осталось, за нами,
Другим – я не знаю кому…
А сам ты, влекомый волнами,
Что времени дал своему?
И эхо сквозь грохот и тьму
Все вторит и вторит ему:
«Вре-ме-ни-и сво-е-му-у,
Времени своему…»
 

‹1964›

* * *

 
Душа бунтует, видя черноту
Замерзших трав. Душа моя терзается,
Когда звезда, сгорая на лету,
В насыпанный могильный холм вонзается.
В чем смысл? Где милосердие найти?
Зачем так беспощадно расточается
Все сущее?… Приходят – чтоб уйти.
Ушедший – никогда не возвращается…
Душа бунтует: отчего все бренно,
Что беспредельной создано Вселенной?…
А разум мой спокоен. Все – в пути.
Что домыслы?… Все движется, вращается.
Не вечен мир. Приходят – чтоб уйти.
Ушедший никогда не возвращается.
Спокоен разум… Бесполезен спор.
И все мне ясно: непреклонно-строгий
Давным-давно объявлен приговор
И истекли обжалованья сроки.
 

‹1968›

* * *

 
Я белый лист кладу перед собой
Бумаги чистой
И черный карандаш, что к ней судьбой
Навек причислен.
Карандаши придется очинить,
Берясь за дело.
Но не спеши, рука моя, чернить
Лист этот белый!
Бумага белая! Огонь ли, лед —
Что в ней таится?
Она – судьба ребенка, что вот-вот,
Сейчас родится…
На белом – черный карандаш подряд
Чего не чертит!..
Недаром – все на свете, говорят,
Бумага стерпит.
И радостную весть, и всякий вздор,
И труд ученый…
На белом пишет смертный приговор
Тот стержень черный.
Мольбу о снисхожденье пишут здесь,
Отмену срока:
Помилованье в этом мире есть —
Не так жесток он…
Указ о мире. О войне приказ —
Все черным, тем же,
И смотрит мир, не отрывая глаз,
На кончик стержня…
Любимая!.. Здесь белый снег в тиши
Замел все снова…
По белому ты черным напиши
Одно лишь слово:
«Люблю…»
 

‹1969›

* * *

 
Давай, дорогая, уложим скарб и одежду,
Оставим наш город и этот ветшающий дом,
Где в красный наш угол уже не мечта и надежда —
Все чаще садится тоска и печаль о былом.
И время, как тень, все длиннее у нас за спиною,
Вся прошлая жизнь, где забот и обид – без конца,
Где столько могил за кладбищенской длинной стеною
И столько утрат захоронено в наши сердца.
Чем день истомленней, чем сумерки к вечеру ближе
И тени заметней – тем глуше и тише река,
Ведь к ночи и волны ленивей и медленней лижут
Прибрежный песок, не стремясь сокрушить берега.
Давай соберемся чуть свет и уедем отсюда
В какой-нибудь сказочный город – ведь есть города!
Клянусь, я веселым, я праздничным спутником буду,
Скажу: посмотри, нам сияет другая звезда!..
У нового города памяти нет и не будет,
Той памяти горькой, впитавшейся в вещи, в черты…
Пусть здесь остается без нас и о нас позабудет
То время, когда обо мне так печалилась ты.
Останется наше далекое, доброе детство
На кончике тропки лесной, где и солнце и тень.
И молодость наша останется с ним по соседству,
У старых ворот, там, где встретилась ты мне в тот день
Послушай! Постой! Повтори, мне покуда не ясно —
Как ты говоришь? Мы уедем, и сменим жилье,
И молодость бросим, и в городе новом, прекрасном
Останемся жить? Только как же нам жить без нее?
Как жить без нее?… Повторил я последнюю фразу,
И стало мне грустно, и стало мне холодно сразу.
Нет-нет, не теперь, мы еще поразмыслим над этим…
Наверное, мы никогда никуда не уедем.
 

‹1969›

* * *

 
Под ногами земли ты не чуешь,
Мир от взгляда цветет твоего…
О юнец, отчего ты ликуешь,
Отчего так горишь, отчего
Не найти твоей радости края?…
«От любви я сгораю, сгораю…»
Муж почтенный с седыми висками,
На исходе вечерней зари
Что грустишь? Что за тайное пламя
Опалило тебя изнутри,
Одолела тревога какая?…
«От любви я сгораю, сгораю…»
 

‹1970›

* * *

 
Я умному тайну открыл,
Доверил ему свои боли,
И тут же по собственной воле
Он в сына меня превратил.
Я глупому тайну открыл,
Доверил я глупому тайну,
И он меня сразу случайно,
Невольно в раба превратил.
 

‹1970›

* * *

 
Я знал успех, с удачею водился,
Видал почет, победы торопил…
На иноходца славы не садился,
Но золотую гриву теребил.
Не таял я пред радостью бегущей —
Не поддаваясь чарам, верил я,
Что счастье – впереди, оно – в грядущем,
Что сказочная за морем земля.
Но вот случилось как-то на рассвете:
От счастья обмер, как в волшебном сне…
– Я самая счастливая на свете! —
Любимая тогда сказала мне.
 

‹1970›

ПТИЦ ВЫПУСКАЮ…

 
Все завершил. Покончил с мелочами,
И суета осталась позади…
И вот сейчас с рассветными лучами
Птиц выпускаю из своей груди.
Идущие на бой во имя чести!
Вам – первый дар, всем прочим не в укор:
Для вас, взгляните, в дальнем поднебесье
Орел могучий крылья распростер.
Те, кто в пути! Вам – бодрым и усталым —
Шлю журавля сквозь ветер в ранний час…
Кукушку, чтобы долго куковала,
Больные, выпускаю я для вас.
Влюбленные! К вам соловей, неистов,
Рванулся – петь все ночи напролет.
Томящиеся врозь! Вам голубь чистый
К надеждам старым новые несет.
Отчаянных, и робких, и недужных —
Всех одарю я, всех вас птицы ждут…
Нет только ничего для равнодушных,
Пускай без птиц – как знают, так живут…
Все завершил. Покончил с мелочами,
И суета осталась позади…
И каждый день с рассветными лучами
Птиц выпускаю из своей груди.
 

‹1970›

* * *

Чингизу Айтматову

 
Была моя жизнь непрерывной игрой,
Я сам – то огромен, то мал.
То нечет, то чет, то отлив, то прибой,
Успех набегал на провал.
К находке была мне потеря дана,
К добру – своя толика зла…
Любовь никогда не являлась одна,
Печаль по пятам ее шла.
Едва благочестье меня усмирит,
Как бес уже шепчет свой вздор,
Чем громче хвала надо мною гремит,
Тем в сто раз страшнее позор.
Наверно, рубеж через сердце идет,
Чтоб с полднем не спуталась мгла,
Чтоб радость, достигшая самых высот,
До счастья дойти не могла.
Была моя жизнь непрерывной игрой,
Был жребий и странен и шал:
То нечет, то чет, то отлив, то прибой,
Успех набегал на провал.
Сквозь легкость удач я джигитом летел
В исканьях я к мужеству шел,
Но лишь от печалей, от слез и потерь
Я голос поэта обрел.
 

‹1971›

* * *

 
Ты в этот раз вдоль моря шла ко мне.
Пустынный берег будто не кончался.
Ты по песку ступала в тишине —
И в золото он тут же превращался.
И чайки свои сизые крыла
В тумане золотом в тот час купали.
Едва ракушки в руки ты брала,
Как сразу в них жемчужины сверкали.
Ты гривы волн движеньем легких рук
Ласкала тихо, наклонясь к прибою…
Вот ты коснулась их – и море вдруг
Все золотом зажглось перед тобою.
И солнце украшеньем золотым
Не в небе – на груди твоей горело…
Один лишь раз я видел мир таким.
Сон или явь?… Кому какое дело!
От моря лесом уходила ты,
Вилась тропинка золотая следом…
Зажглись тоскою золота кусты…
Да, это осень… Нет сомненья в этом…
 

‹1971›

* * *

 
Не блещу я… Жизнь меня изрядно
Потрепала, но не обкатала,
Тень моя длинней в луче закатном,
Правда, робость душу не сковала.
Светят мне по-прежнему маняще
Зори всех надежд и ожиданий.
Правда, озаряюсь я все чаще
И закатами воспоминаний.
«Доброго пути!» – ветрам кричу я,
Детскою доверчивостью движим,
На гору взберусь – и уж лечу я,
Сам в седле – лишь всадника увижу.
В небе птица песнею зальется,
Кажется, мгновенья нет прекрасней!
На земле вдруг кто-то улыбнется —
Кажется мне, в целом мире праздник!
…Я тревожусь, хоть и все в порядке,
Нет запретов – сам преграды строю.
Всем слезам я верю без оглядки,
В клятвах сомневаюсь я порою.
Солнцу я кричу: «Ровесник, встань же!»
Дерзко?… От себя куда я денусь!
Просто я доверчив, как и раньше,
Медленно седеющий младенец…
Что ж, и впредь мне, если живы будем,
Разума, как видно, не набраться!..
Подлинной цены вещам и людям
Так и не узнаю, может статься.
 

‹1971›

МИНУВШЕМУ – БЛАГОСЛОВЕНЬЕ

 
На прошлое свое я не в обиде:
Я больше радости, чем горя, видел,
Благодарили больше, чем ругали,
Друзьями был богаче, чем врагами.
Нужда – как приходила – проходила,
Она меня насквозь не прохватила.
За мною не бежала черной тенью, —
Минувшему я шлю благословенье!
Мгновения мне наносили раны,
Но годы даровали излеченье,
И я забыл те раны, как ни странно, —
Минувшему я шлю благословенье!
Коль виноват был раз – не обессудьте:
Сто раз добро творил во искупленье…
Простите прегрешения мне, люди! —
Минувшему я шлю благословенье!
Настанет час – я вам махну рукою,
Немея… И поймете вы в мгновенье:
В минувшее я ухожу, в былое…
Оставшимся я шлю благословенье…
Грядущему кладу земной поклон.
 

‹1974›

* * *

 
Я немало тайн природы знаю:
Как родится туча грозовая,
Как зерно, набухнув, прорастает,
Как металл к металлу прирастает…
Отчего синице не поется
За морем – не скрыто от меня,
Отчего влюбленным удается
Видеть звезды среди бела дня…
И поэтому с природой вместе
Плачу я и вместе с ней смеюсь…
Тайнами – по совести и чести —
Я делюсь со всеми, не таюсь…
Но особой тайною отмечен
Человек… Я знаю, отчего
Род людской непреходящ и вечен,
В чем секрет бессмертия его,
И делюсь той тайной в тишине
Лишь с одной. И лишь наедине.
 

‹1974›