Текст книги "Советская поэзия. Том первый"

Автор книги: авторов Коллектив

АЛЕКСЕЙ ГАСТЕВ

(1882–1941)

Я ПОЛЮБИЛ

 
Я полюбил тебя, рокот железный,
Стали и камня торжественный звон.
Лаву. Огонь беспокойный, мятежный
Гимнов машинных, их бравурный тон.
Я полюбил твои вихри могучие
Бурного моря колес и валов,
Громы раскатные, ритмы певучие,
Повести грозные, сказки без слов.
Но полюбил я и тишь напряженную,
Ровный, и низкий, и сдержанный ход,
Волю каленую, в бой снаряженную,
Мой дорогой, мой любимый завод.
 

_‹1917›

ОРАТОРУ

 
Оратор кончил, а мы ему всей толпой отвечаем:
– Нас целый новый легион.
Мы несем тревогу всему миру, но ему же и радость.
Мы пришли с новой вестью, достоверной, как железо, и бодрой, как звуки мотора в пустыне.
Песен небывалых и сказок не рассказанных мы хотим.
Не тех пропетых, говоренных человеческих слов.
Хотим выше.
Лязги молота и штампы, трепет приводов и трансмиссий, грохот кузниц, звон ударов, шепот пил – слова и призывы.
Ненасытный бег колес – наше знамя.
Мы их поднимем, возвеличим механизмы!
Пусть же тревожней и выше загудят валы.
Стремглав ударят миллионами рук кузнецы.
И прервут.
Прольется лавина чугунного грохота.
Дрогнет земля под паровыми молотами, зашатаются города стальные, машинные хоры заполнят все пустыри и дебри рабочим трепетом.
И прервут.
Помчатся огненные вестники подземных мятежей.
И еще прервут зловеще.
Загогочут черные пропасти.
Выйдут силачи-чудеса-машины-башни.
Смело провозгласят катастрофу.
И назовут ее новыми днями творенья.
Оратор, замолкни.
Певучие легенды, застыньте.
Ох, послушаем, – заговорят возведенные нами домны.
Запоют вознесенные нами балки.
 

_‹1918›

АБУТАЛИБ ГАФУРОВ

(1882–1975)

С лакского

АУЛ КУЛИ

 
Наш Кули, скажу по чести,
Не селенье, а завод:
Он пуды отборной шерсти
Выпускает каждый год.
Там найдем библиотеку,
В освещенный клуб войдем,
Там приемник человеку
Сообщает обо всем.
Он – не город, это верно.
Но ему везде почет:
Он работает примерно,
Он ведет минутам счет.
Не беда, что для начала
Не зачислен в города, —
В нем новаторов немало
Деревенского труда.
Небольшой аул, не так ли?
Но, приезжий друг, взгляни,
Как сверкают в каждой сакле
Электричества огни.
Там увидишь ты пекарню,
Агропункт и сыроварню,
Магазин в ущелье гор, —
Не нарадуется взор!
Наш аул – не город вроде.
Но ценю его за то,
Что аул одет по моде —
В кепи, шляпки и пальто.
И совсем по-городскому
Ходит в школу детвора,
И шумны по-городскому
Молодежи вечера.
Всех встречает он сердечно,
Друг, бы только заглянул.
Нет, не город он, конечно, —
Горный маленький аул.
 

_‹1947›

ДЕМЬЯН БЕДНЫЙ

(1883–1945)

В ОГНЕННОМ КОЛЬЦЕ

 
Еще не все сломили мы преграды,
Еще гадать нам рано о конце.
Со всех сторон теснят нас злые гады.
Товарищи, мы – в огненном кольце!
На нас идет вся хищная порода.
Насильники стоят в родном краю.
Судьбою нам дано лишь два исхода:
Иль победить, иль честно пасть в бою.
Но в тяжкий час, сомкнув свои отряды
И к небесам взметнув наш алый флаг,
Мы верим все, что за кольцом осады
Другим кольцом охвачен злобный враг,
Что братская к нам скоро рать пробьется,
Что близится приход великих дней,
Тех дней, когда в тылу врага сольется
В сплошной огонь кольцо иных огней.
Товарищи! В возвышенных надеждах,
Кто духом пал, отрады не найдет.
Позор тому, кто в траурных одеждах
Сегодня к нам на праздник наш придет.
Товарищи, в день славного кануна
Пусть прогремит наш лозунг боевой:
«Да здравствует всемирная коммуна!»
«Да здравствует наш праздник трудовой!»
 

_{‹1 мая 1918 г.›}

ПРОВОДЫ

(Красноармейская песня)

 
Как родная мать меня
     Провожала,
Как тут вся моя родня
     Набежала:
«А куда ж ты, паренек?
     А куда ты?
Не ходил бы ты, Ванек,
     Да в солдаты!
В Красной Армии штыки,
     Чай, найдутся.
Без тебя большевики
     Обойдутся.
Поневоле ты идешь?
     Аль с охоты?
Ваня, Ваня, пропадешь
     Ни за что ты.
Мать, страдая по тебе,
     Поседела,
Эвон в поле и в избе
     Сколько дела!
Как дела теперь пошли:
     Любо-мило!
Сколько сразу нам земли
     Привалило!
Утеснений прежних нет
     И в помине.
Лучше б ты женился, свет,
     На Арине.
С молодой бы жил женой,
     Не ленился!»
Тут я матери родной
     Поклонился.
Поклонился всей родне
     У порога:
«Не скулите вы по мне,
     Ради бога.
Будь такие все, как вы,
     Ротозеи,
Что б осталось от Москвы,
     От Расеи?
Все пошло б на старый лад,
     На недолю.
Взяли б вновь от нас назад
     Землю, волю;
Сел бы барин на земле Злым
     Малютой.
Мы б завыли в кабале
     Самой лютой.
А иду я не на пляс —
     На пирушку,
Покидаючи на вас
     Мать-старушку:
С Красной Армией пойду
     Я походом,
Смертный бой я поведу
     С барским сбродом,
Что с попом, что с кулаком
     Вся беседа:
В брюхо толстое штыком
     Мироеда!
Не сдаешься? Помирай,
     Шут с тобою!
Будет нам милее рай,
     Взятый с бою, —
Не кровавый пьяный рай
     Мироедский, —
Русь родная, вольный край,
     Край советский!»
 

_{‹Свияжск, 1918›}

СНЕЖИНКИ

 
Засыпала звериные тропинки
Вчерашняя разгульная метель,
И падают, и падают снежинки
На тихую, задумчивую ель.
Заковано тоскою ледяною
Безмолвие убогих деревень.
И снова он встает передо мною —
Смертельною тоской пронзенный день.
Казалося: земля с пути свернула.
Казалося: весь мир покрыла тьма.
И холодом отчаянья дохнула
Испуганно-суровая зима.
Забуду ли народный плач у Горок[1]1
  Горки – подмосковная деревня, где скончался В. И. Ленин


[Закрыть],
И проводы вождя, и скорбь, и жуть,
И тысячи лаптишек и опорок,
За Лениным утаптывавших путь!
Шли лентою с пригорка до ложбинки,
Со снежного сугроба на сугроб.
И падали, и падали снежинки
На ленинский – от снега белый – гроб.
 

_{‹21 января 1925 г.›}

НИКТО НЕ ЗНАЛ…

(«22 апреля 1870 года»)

 
Был день как день, простой, обычный,
Одетый в серенькую мглу.
Гремел сурово голос зычный
Городового на углу.
Гордился блеском камилавки,
Служил в соборе протопоп.
И у дверей питейной лавки
Шумел с рассвета пьяный скоп.
На рынке лаялись торговки,
Жужжа, как мухи на меду.
Мещанки, зарясь на обновки,
Метались в ситцевом ряду.
На дверь присутственного места
Глядел мужик в немой тоске, —
Пред ним обрывок «манифеста»
Желтел на выцветшей доске.
На каланче кружил пожарный,
Как зверь, прикованный к кольцу,
И солдатня под мат угарный
Маршировала на плацу.
К реке вилась обозов лента.
Шли бурлаки в мучной пыли.
Куда-то рваного студента
Чины конвойные вели.
Какой-то выпивший фабричный
Кричал, кого-то разнося:
«Прощай, студентик горемычный!»
Никто не знал, Россия вся
Не знала, крест неся привычный,
Что в этот день, такой обычный,
В России… Ленин родился!
 

_{‹22 апреля 1927 г.›}

Я ВЕРЮ В СВОЙ НАРОД

 
Пусть приняла борьба опасный оборот,
Пусть немцы тешатся фашистскою химерой
Мы отразим врагов. Я верю в свой народ
Несокрушимою тысячелетней верой.
Он много испытал. Был путь его тернист,
Но не затем зовет он родину святою,
Чтоб попирал ее фашист
Своею грязною пятою.
За всю историю суровую свою —
Какую стойкую он выявил живучесть,
Какую в грозный час он показал могучесть,
Громя лихих врагов в решающем бою!
Остервенелую фашистскую змею
Ждет та же злая вражья участь!
Да, не легка борьба. Но мы ведь не одни.
Во вражеском тылу тревожные огни.
Борьба кипит. Она в разгаре.
Мы разгромим врагов. Не за горами дни,
Когда подвергнутся они
Заслуженной и неизбежной каре.
Она напишется отточенным штыком
Перед разгромленной фашистскою оравой:
«Покончить навсегда с проклятым гнойником,
Мир отравляющим смертельною отравой!»
 

_{‹7 ноября 1941 г.›}

ЛИНАРД ЛАЙЦЕН

(1883–1938)

С латышского

ЧТО ТАКОЕ ПОЭТ?

 
Что такое поэт в наши дни?
Когда старый мир погибает
И в боренье рождается новый?
Он – мертвец, если вместе со старым,
Он – борец, если с новым идет.
Ну, а если стоит посредине?
Самообман!
 

_‹1925›

АСФАЛЬТ

 
Различный есть асфальт в столицах, в гуле улиц
И целям он различным служит.
Не только тот асфальт, что видим в тюрьмах,
Когда влачатся дни в глухом мученье,
Асфальт, что моем мы водой и шагом мерим,
О ком поем мы у тюремной двери;
Не тот, что травит жизнь, уныл и скучен.
Не тот, на ком в Берлине, Вене, Риме
Легко скользят надушенные туфли,
Сапог стучит тяжелый,
Сверкают автомашины,
Когда катит пройдоха
Иль с пулеметом мчится полиция за безработным.
Не тот асфальт,
Что варят в дымных чанах
Под липой пыльного бульвара
В ремонте тротуара.
Различный есть асфальт:
Асфальт московский —
Весь новый, в новом месте,
В другой цене он
И цели новой служит.
Не только место он, где ставят ногу,
Где блещут спицы и несутся шины, —
Он – охранитель масс от грязи,
Он – крепкий щит от кулаков и смрада,
Он – верный страж от косности мещанства.
Коль чист асфальт, то чист и человек,
В условиях иных ему иная ценность,
И новый смысл растет на новом месте —
Как в технике, так и в предмете.
 

_‹1933›

СЕРГЕЙ ГОРОДЕЦКИЙ

(1884–1967)

РОССИЯ

 
Как я любил тебя, родная,
Моя Россия, мать свобод,
Когда, под плетью изнывая,
Молчал великий твой народ.
В какой слепой и дикой вере
Ждал воскресенья твоего!
И вот всех тюрем пали двери,
Твое я вижу торжество.
Ты в праздник так же величава,
Как прежде в рабской нищете,
Когда и честь твоя и слава
Распяты были на кресте.
О вечном мире всей вселенной,
О воле, братстве и любви
Запела ты самозабвенно
Народам, гибнущим в крови.
Как солнце всходит от востока,
Так от тебя несется весть,
Что есть конец войне жестокой,
Живая правда в людях есть,
И близок день прекрасней рая,
Когда враги, когда друзья,
Как цепи, фронты разрывая,
Воскликнут: «Истина твоя!»
Как я люблю тебя, Россия,
Когда над миром твой народ
Скрижали поднял огневые,
Скрижали вечные свобод.
 

_‹1917›

* * *

 
Настанет час, когда меня не станет,
Помчатся дни без удержу, как все.
Все то же солнце в ночь лучами грянет,
И травы вспыхнут в утренней росе.
И человек, бесчисленный, как звезды,
Свой новый подвиг без меня начнет.
Но песенка, которую я создал,
В его трудах хоть искрою блеснет.
 

_‹1955›

МОЛОДЕЖИ

 
Теплый запах левкоя,
Тишина и луна,
Но отрада покоя
Нам еще не дана.
Жизнь безудержно мчится
Средь затиший и бурь,
Юным счастьем лучится
И зовет на борьбу.
Если шаг свой замедлишь,
Если сдержишь полет —
Неотступен и въедлив,
Страх тебя обоймет.
Если ж крылья расправишь
Вихрям злым вопреки,
Солнцем к счастью и славе
Полетишь напрямки.
 

_‹1956›

ВАСИЛИЙ КАМЕНСКИЙ

(1884–1961)

САРЫНЬ НА КИЧКУ!

 
А ну, вставайте,
     Подымайте паруса,
Зачинайте
     Даль окружную,
Звонким ветром
     Раздувайте голоса,
Затевайте
     Песню дружную.
Эй, кудрявые,
На весла налегай —
     Разом
     Ухнем,
     Духом
     Бухнем,
     Наворачивай на гай,
Держи
Май,
Разливье
Май, —
     Дело свое делаем, —
     Пуще,
     Гуще
     Нажимай,
     Нажимай на левую.
На струг вышел Степан —
     Сердцем яростным пьян.
Волга – синь-океан.
     Заорал атаман:
     «Сарынь на кичку!»
Ядреный лапоть
     Пошел шататься
     По берегам.
Сарынь на кичку!
     В Казань!
     В Саратов!
В дружину дружную
     На перекличку,
     На лихо лишнее
Врагам!
     Сарынь на кичку!
Бочонок с брагой
     Мы разопьем
     У трех костров
И на приволье
     Волжском вагой
Зарядим пир
     У островов.
     Сарынь
     На
     Кичку!
Ядреный лапоть,
     Чеши затылок
     У подлеца.
Зачнем
С низовья
Хватать,
Царапать
     И шкуру драть —
     Парчу с купца.
Сарынь
     На кичку!
Кистень за пояс,
     В башке зудит
     Разгул до дна.
Свисти!
     Глуши!
     Зевай!
     Раздайся!
Слепая стерва,
     Не попадайся! Вва!
Сарынь на кичку!
     Прогремели горы.
Волга стала
     Шибче течь.
Звоном отзвенели
     Острожные затворы.
Сыпалась горохом
     По воде картечь.
 

ВЕЛИМИР ХЛЕБНИКОВ

(1885–1922)

ВОЛЯ ВСЕМ

 
Вихрем бессмертным, вихрем единым,
Все за свободой – туда.
Люди с крылом лебединым
Знамя проносят труда.
Жгучи свободы глаза,
Пламя в сравнении – холод,
Пусть на земле образа!
Новых напишет их голод…
Двинемся вместе к огненным песням,
Все за свободу – вперед!
Если погибнем – воскреснем!
Каждый потом оживет.
Двинемся в путь очарованный,
Гулким внимая шагам.
Если же боги закованы,
Волю дадим и богам…
 

_‹1918›

АЗИЯ

 
Всегда рабыня, но с родиной царей на смуглой груди
И с государственной печатью взамен серьги у уха.
То девушка с мечом, не знавшая зачатья,
То повитуха – мятежей старуха.
Ты поворачиваешь страницы книги той,
Где почерк был нажим руки морей.
Чернилами сверкали ночью люди,
Расстрел царей был гневным знаком восклицанья,
Победа войск служила запятой,
А полем – многоточия, чье бешенство не робко
Народный гнев воочию
И трещины столетий – скобкой.
 

_‹1921›

КАВЭ-КУЗНЕЦ

 
Был сумрак сер и заспан.
Меха дышали наспех,
Над грудой серой пепла
Храпели горлом хрипло.
Как бабки повивальные
Над плачущим младенцем,
Стояли кузнецы у тела полуголого,
Краснея полотенцем.
В гнездо их наковальни,
Багровое жилище,
Клещи носили пищу —
Расплавленное олово.
Свирепые, багряные
Клещи, зрачками оловянные,
Сквозь сумрак проблистав,
Как воль других устав.
Они, как полумесяц, блестят на небеси,
Змеей из серы вынырнув удушливого чада,
Купают в красном пламени заплаканное чадо
И сквозь чертеж неясной морды
Блеснут багровыми порой очами черта.
Гнездо ночных движений,
Железной кровью мытое,
Из черных теней свитое,
Склонившись к углям падшим,
Как колокольчик, бьется железных пений плачем.
И те клещи свирепые
Труда заре поют,
И где, верны косым очам,
Проворных теней плети
Ложились по плечам,
Как тень багровой сети,
Где красный стан с рожденья бедных
Скрывал малиновый передник
Узором пестрого Востока,
А перезвоны молотков – у детских уст свисток —
Жестокие клещи,
Багровые, как очи,
Ночной закал свободы и обжиг —
Так обнародовали:
«Мы, Труд Первый и прочее и прочее…»
 

_‹1921›

ТРУБИТЕ, КРИЧИТЕ, НЕСИТЕ!

 
Вы, поставившие ваше брюхо на пару толстых свай,
Вышедшие, шатаясь, из столовой советской,
Знаете ли, что целый великий край,
Может быть, станет мертвецкой?
Я знаю, кожа ушей ваших, точно у буйволов мощных, туга,
И ее можно лишь палкой растрогать.
Но неужели от «Голодной недели» вы ударитесь рысаками в бега,
Когда над целой страной
Повис смерти коготь?
Это будут трупы, трупы и трупики
Смотреть на звездное небо,
А вы пойдете и купите
На вечер – кусище белого хлеба.
Вы думаете, что голод – докучливая муха
И ее можно легко отогнать,
Но знайте – на Волге засуха:
Единственный повод, чтобы не взять, а – дать!
Несите большие караваи
На сборы «Голодной недели»,
Ломоть еды отдавая,
Спасайте тех, кто поседели!
Волга всегда была вашей кормилицей,
Теперь она в полугробу.
Что бедствие грозно и может усилиться —
Кричите, кричите, к устам взяв трубу!
 

_‹1921›

НЕ ШАЛИТЬ!

 
Эй, молодчики-купчики,
Ветерок в голове!
В пугачевском тулупчике
Я иду по Москве!
Не затем высока
Воля правды у нас,
В соболях – рысаках
Чтоб катались, глумясь.
Не затем у врага
Кровь лилась по дешевке,
Чтоб несли жемчуга
Руки каждой торговки.
Не зубами скрипеть
Ночью долгою,
Буду плыть – буду петь
Доном-Волгою!
Я пошлю вперед
Вечеровые уструги.
Кто со мною – в полет?
А со мной – мои други!
 

_{‹ Февраль 1922 г.›}

ЛЮДАС ГИРА

(1886–1946)

С литовского

КРАСНЫЕ МАКИ

 
Маки цветут в моем сердце, маки,
Красные маки, лишь красные маки.
Небу с землей посылают поклоны,
Что-то и мне сулят непреклонно.
Радости праздник, битвы бряцанье?
Как истолкую я их предсказанье?
Верно, их думу я не отгадаю, —
Где ж отгадать, что сулят мне, пылая?
А почему ни цветка не увяло,
Как моя молодость увядала?
А почему они, словно весною,
Всё улыбаются небу с землею?
Вот уже знойное кончилось лето —
Они не боятся стужи и ветра.
Осеннее солнышко их не греет,
Август прошел, но они алеют.
Сентябрь паутинки бросает на травы,
И макам давно увянуть пора бы.
Но яркие маки зовут, соблазняя,
Радостно жить, умирать, не страдая.
Все так же бросают взамен увяданья
Песни без отзвука, взгляд ожиданья.
Будят все той же пьянящей тревогой,
К счастью манят запретной дорогой.
Маки цветут в моем сердце, маки,
Красные, все еще красные маки.
 

_‹1929›

ЛЕТО

 
Зеленое, синее было
То лето – для доброго роста.
Хоть солнце не вдосталь светило,
Но корма собрали мы вдосталь.
Бывали и грозы, и даже
Невзгоды случались порою,
Но все ж кое-что на продажу
Мы сможем свезти и зимою.
Небес синева. Зелень поля.
Мне сердце лазурь озарила,
И вместо напасти-недоли
Любовь к нам прийти не забыла.
Для лета все лучшие в мире
Слова мне б могли пригодиться.
Хоть времени года четыре —
В нем все они смогут вместиться.
 

_‹1929›

СУД НАРОДА

 
Путь Литвы – путь народной невзгоды,
Годы рабской недоли твоей,
Где от слез, в ожиданье свободы,
Слепли очи твоих матерей.
Но все ближе рассвета сиянье,
День желанный придет – и тогда
За великую боль и страданье
Грянет кара людского суда!
И как царские слуги лихие,
Так свои же «вожди», над тобой
Издеваясь, твои кладовые
Грабят хищной и жадной рукой.
Но все ближе рассвета сиянье,
День желанный придет – и тогда
За великую боль и страданье
Грянет кара людского суда!
Слишком долго терпели мы беды,
Да не век нам терпеть суждено, —
Скоро светлое солнце победы
Из-за туч к нам заглянет в окно.
Но все ближе рассвета сиянье,
День желанный придет – и тогда
За великую боль и страданье
Грянет кара людского суда!
Крепнут силы с надеждою новой,
Мы в борьбе обретаем права, —
Как весна снеговые оковы,
Сбросит тяжкое иго Литва.
И для вас, как рассвета сиянье,
День отмщенья придет – и тогда
За великую боль и страданье
Грянет кара людского суда!
 

_{‹Лето 1939 г.›}

РАДОСТНЫЕ ДНИ

 
Уж осень. Листья желтые, слетая,
Шуршат, шуршат, сухие, под ногами,
А в сердце май поет не умолкая
И радости река не ладит с берегами.
Пусть не цветут ни маки, ни пионы,
Но завтра буйным цветом, красным-красным,
Всех роз прекрасней расцветут знамена
Над родиной, как никогда прекрасной.
Пусть листья пожелтевшие слетают,
Пусть в небе сером редко солнце светит, —
Великий праздник завтра все встречают,
Все ждут его: и старики и дети.
Дней радостнее, дней прекрасней этих
Не видела Литва, и я не знаю,
Пусть завтра лист последний сбросит ветер, —
И в октябре весну я вспоминаю.
Моя страна впервые завтра встретит
С шестою частью мира праздник жизни,
И новых стягов новый свет засветит,
Победы песня прозвучит в отчизне!
Пусть листья пожелтевшие, слетая,
Шуршат, шуршат, сухие, под ногами,
А в сердце май поет не умолкая
И радости река не ладит с берегами!
 

_‹1940›

НИКОЛАЙ КЛЮЕВ

(1887–1937)

* * *

 
Солнце Осьмнадцатого года,
Не забудь наши песни, дерзновенные кудри!
Славяно-персидская природа
Взрастила злаки и розы в тундре.
Солнце Пламенеющего лета,
Не забудь наши раны и угли-кровинки,
Как старого мира скрипучая карета
Увязла по дышло в могильном суглинке!
Солнце Ослепительного века,
Не забудь Праздника великой коммуны!..
В чертоге и в хижине дровосека
Поют огнеперые Гамаюны.
О шапке Мономаха, о царьградских бармах
Их песня? О, Солнце, – скажи!..
В багряном заводе и в красных казармах
Роятся созвучья-стрижи.
Словить бы звенящих в построчные сети,
Бураны из крыльев запрячь в корабли…
Мы – кормчие мира, мы – боги и дети,
В пурпурный Октябрь повернули рули.
Плывем в огнецвет, где багрец и рябина,
Чтоб ран глубину с океанами слить;
Суровая пряха – бессмертных судьбина —
Вручает лишь Солнцу горящую нить.
 

_‹1918›

КРАСНАЯ ПЕСНЯ

 
Распахнитесь, орлиные крылья,
Бей, набат, и гремите, грома, —
Оборвалися цепи насилья,
И разрушена жизни тюрьма!
Широки черноморские степи,
Буйна Волга, Урал златоруд, —
Сгинь, кровавая плаха и цепи,
Каземат и неправедный суд!
За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идем мы на битву с врагами, —
Довольно им властвовать нами!
На бой, на бой!
Пролетела над Русью жар-птица,
Ярый гнев зажигая в груди…
Богородица наша Землица, —
Вольный хлеб мужику уроди!
Сбылись думы и давние слухи, —
Пробудился народ-Святогор;
Будет мед на домашней краюхе,
И на скатерти ярок узор.
За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идем мы на битву с врагами, —
Довольно им властвовать нами!
На бой, на бой!
Хлеб да соль, Костромич и Волынец,
Олончанин, Москвич, Сибиряк!
Наша Волюшка – божий гостинец —
Человечеству светлый маяк!
От Байкала до теплого Крыма
Расплеснется ржаной океан…
Ослепительней риз серафима
Заревой Святогоров кафтан.
За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идем мы на битву с врагами, —
Довольно им властвовать нами!
На бой, ка бой!
Ставьте ж свечи мужицкому Спасу!
Знанье – брат и Наука – сестра,
Лик пшеничный, с брадой солнцевласой —
Воплощенье любви и добра!
Оку Спасову сумрак несносен,
Ненавистен телец золотой;
Китеж-град, ладан Саровских сосен —
Вот наш рай вожделенный, родной.
За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идем мы на битву с врагами, —
Довольно им властвовать нами!
На бой, на бой!
Верьте ж, братья, за черным ненастьем
Блещет солнце – господне окно;
Чашу с кровью – всемирным причастьем
Нам испить до конца суждено.
За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идем мы на битву с врагами, —
Довольно им властвовать нами!
На бой, на бой!
 

_‹1918›

* * *

 
Я потомок лапландского князя,
Калевалов волхвующий внук,
Утолю без настоек и мази
Зуд томлений и пролежни скук.
Клуб земной – с солодягой корчагу
Сторожит Саваофов ухват,
Но, покорствуя хвойному магу,
Недвижим златорогий закат.
И скуластое солнце лопарье,
Как олений, послушный телок,
Тянет желтой морошковой гарью
От колдующих тундровых строк.
Стих – дымок над берестовым чумом,
Где уплыла окунья уха,
Кто прочтет, станет гагачьим кумом
И провидцем полночного мха.
Льдяный Врубель, горючий Григорьев
Разгадали сонник ягелей;
Их тоска – кашалоты в поморьи —
Стала грузом моих кораблей.
Не с того ль тянет ворванью книга
И смолой запятых табуны?
Вашингтон, черепичная Рига
Не вместят кашалотной волны.
Уплывем же, собратья, к Поволжью,
В папирусно-тигриный Памир!
Калевала сродни желтокожью,
В чьем венце ледовитый сапфир.
В русском коробе, в эллинской вазе,
Брезжат сполохи, полюсный щит,
И сапфир самоедского князя
На халдейском тюрбане горит.
 

_‹1919›

* * *

 
Мой край, мое поморье,
Где песни в глубине!
Твои лядины, взгорья
Дозорены Егорьем
На лебеде-коне!
Твоя судьба – гагара
С Кащеевым яйцом,
С лучиною стожары,
И повитухи-хмары
Склонились над гнездом.
Ты посвети лучиной,
Синебородый дед!
Гнездо шумит осиной,
Ямщицкою кручиной
С метелицей вослед.
За вьюжною кибиткой
Гагар нескор полет…
Тебе бы сад с калиткой
Да опашень враскидку
У лебединых вод.
Боярышней собольей
Привиделся ты мне,
Но в сорок лет до боли
Глядеть в глаза сокольи
Зазорно в тишине.
Приснился ты белицей —
По бровь холстинный плат,
Но Алконостом-птицей
Иль вещею зегзицей
Не кануть в струнный лад.
Остались только взгорья,
Ковыль да синь-туман,
Меж тем как редкоборьем
Над лебедем Егорьем
Орлит аэроплан.
 

_‹1927›