Текст книги "Советская поэзия. Том первый"

Автор книги: авторов Коллектив

ЛЕВ КВИТКО

(1895–1952)

С еврейского

ЛЕНИН

 
Превыше неприступных гор,
Потоков искристых ясней
То светлое имя,
То светлое имя,
Зовущее в бой,
Ведущее нас за собой
К бесспорной победе.
В ком пламенно сердце,
Чья речь вдохновенна,
Тот знает то имя,
Тот помнит то имя,
Тот верит в то имя,
Простое и вечное имя —
Ленин!
 

‹1926›

ПИСЬМО ВОРОШИЛОВУ

 
Климу Ворошилову
Письмо я написал:
«Товарищ Ворошилов,
Народный комиссар!
В Красную Армию
Нынешний год,
В Красную Армию
Брат мой идет.
Товарищ Ворошилов,
Я его люблю,
Товарищ Ворошилов,
Верь ему в бою!
На работе первым
Был он кузнецом,
Будет он примерным
В армии бойцом.
Товарищ Ворошилов,
Поверь, ты будешь рад,
Когда к тебе на службу
Придет мой старший брат!
Слышал я: буржуи
Задумали войну,
Хотят они разграбить
Советскую страну.
Товарищ Ворошилов,
Когда начнется бой,
Пускай назначат брата
В отряд передовой!
Мой брат стреляет метко —
Увидишь это сам,
Когда стрелять прикажешь
На фронте по врагам.
Товарищ Ворошилов,
А если на войне
Погибнет брат мой милый,
Пиши скорее мне.
Товарищ Ворошилов,
Я быстро подрасту
И встану вместо брата
С винтовкой на посту».
 

‹1928›

ОДНАЖДЫ

 
Я осенью в своем саду работал,
Готовя место для кустов сирени.
И, чтобы ей просторнее жилось,
Я выкопал две маленькие елки
И положил в сторонку – у плетня.
«Сирень весной душистой развернется
Ей будет тут привольно, хорошо.
Вы, елочки мои, не обижайтесь,
И вас я не оставлю без призора,
Хорошее местечко вам найду».
Так думал я, работая усердно.
На следующий день пришел печник,
И мы с ним перекладывали печи.
Потом картошку долго убирали,
Белили дом… Потом пришла зима.
И вот однажды, вечером морозным,
Сидел я с книжкой и блаженно грелся
В покойном кресле около огня.
Вдруг во мне похолодело сердце —
Я вспомнил, что про елочки забыл.
Они меня, наверно, долго ждали —
Два коренастых милых медвежонка,
И, не умея голоса подать,
Беспомощно и кротко погибали.
А я забыл! А я про них забыл!..
Пришла весна. Я вышел в сад пахучий
И первым делом бросился к сирени.
А в стороне… Да что ж это такое?!
Две елочки, два кротких медвежонка,
Игольчатые ветки растопыря,
Стоят, купаясь в солнечном деньке.
Они меня, наверно, долго ждали,
Их дождики охлестывали злые,
Осенний ветер маял и студил.
Тогда они к земле припали близко
И крепко к ней корнями присосались
В неистребимой жажде бытия.
И я стою в молчании глубоком
И думаю: «Какое это чудо —
Земля животворящая моя!»
 

‹1944›

РАБОТА

 
Работа ждет меня давно.
Я потружусь от всей души.
Я позабыл какая, но —
Ведь все работы хороши!
Работа ждет меня с утра,
Дел недоделанных – гора!
Они кричат, они галдят.
А что они хотят?
Чтоб я к ним руки приложил,
Доделал их и довершил.
Я верю им!
Как не работать этими руками,
Когда ладони чешутся, горят.
Как сильная струя уносит камень,
Волна работы унесет усталость
И дальше мчит, как водопад трубя!
Страна, благословенная трудом,
Как хорошо
работать для тебя!
 

‹1948›

ЛУЧИ СОЛНЦА

 
Сиянье солнечных лучей —
Не из разряда мелочей.
Недаром,
пламенней алмаза,
Сосулька запылает сразу
От искры солнечных лучей.
Сосулькам суждено истаять,
И даже память не оставить,
И кануть в речку
иль в ручей,
Но вот что капли мне пропели,
И вот что слышалось в капели:
«Мы и блистали и горели
В сиянье солнечных лучей!»
 

‹1948›

ПЕРЕЦ МАРКИШ

(1895–1952)

С еврейского

* * *

 
Приходит час ночной ко мне,
Все тише и грустней,
Побыть со мной наедине…
Вот окна все синей, синей,
Уходят стены. Вкруг меня
Один простор ночной.
И обувь сбрасываю я,
Чтоб шаг не слышать свой.
Я на глаза свои кладу
Вечерний синий свет
И все шепчу в ночном чаду:
– Тоска, меня здесь нет!.. —
И в угол прячусь я пустой,
И руки прячу я,
От скуки медленно за мной
Ползет тоска моя.
И пальцами она слегка
Моих коснулась скул,
И вот уж призрак твой, тоска,
К моей груди прильнул.
Чтобы мою отведать кровь,
Она колдует вновь и вновь.
Но прижимаю к косяку
Незримый силуэт
И все шепчу, кляня тоску:
– Тоска, меня здесь нет!
 

‹1917›

ВО СНЕ Я ВИДЕЛ МАТЬ

 
Светает за окном… Доехать бы скорее!
Мне слышен стук колес… Уже не задремать.
Во сне я видел мать, и на душе светлее,
Мне так легко всегда, когда приснится мать.
Шлагбаум за окном. А строй гусей гогочет,
Нетерпеливо ждет, пока пройдет состав.
Бежит локомотив и тянет дыма клочья,
Дремоту гонит прочь, протяжно засвистав.
О, сколько сотен верст в дороге я измерил,
О, сколько долгих дней она меня трясла!
Приснилась мне Москва. Входила мама в двери,
Горячие коржи в переднике несла…
Ни слова не сказав, в глаза взглянула прямо,
Должно быть, поняла: совсем другим я стал…
И оборвался сон… Ответь мне: где ты, мама?
Все тише стук колес. В окне плывет вокзал.
 

‹1942›

ВЫБОР

 
Достоинство пчелы – не жало и не яд,
И соловей поет не только о печали.
И на восход нам путь открыт, и на закат,
И в будущие дни, и в те, что прошлым стали.
Мы, горечи хлебнув, поверим в жизнь опять
И выберем рассвет, встающий над вершиной.
В грядущем сын и дочь сумеют сочетать
Усердие пчелы и посвист соловьиный.
Так снова – в добрый путь, да поведет нас честь,
Да не помянут нас потомки грубым словом!
Пчела не для того летит, чтоб яд принесть,
Но чтобы в улей свой вернуться с медом новым.
 

‹1946›

ЗАБОТА

 
Лишь только луч цветка коснется, щекоча,
А ветерок, кусты взъерошив, захохочет,
Как, крылья подоткнув, кузнечик сгоряча
У наковаленки своей уже хлопочет.
Усами жесткими он грозно шевелит,
Усы в ногах снуют с зеленым нетерпеньем,
А мошкаре лесной стрекочет он, сердит:
«Мне надобно ковать! Отстаньте с вашим пеньем!»
Кузнечик прыгает, – какая суета, —
От кустика к цветку легко перелетая,
Травинку хилую догонит у куста
И спросит: «Припаять? Работа не простая!»
Впивается его зовущий молот сам
Во множество забот, звенящих и летучих.
Кузнечик приумолк. И вновь к своим трудам
Вернется он, когда блеснет заря сквозь тучи.
 

‹1947›

ЛЕТУЧАЯ МЫШЬ

 
Уже не ночь, еще не день,
И свет зари пока неведом,
И мышь летучая, как тень,
Влетает в щель меж тьмой и светом.
Она проскальзывает в сон,
Она виденьем из видений
Вдруг прошмыгнет за грань времен
Зигзагом мимолетной тени.
Она торопится домой.
Пора! Она боится солнца.
Ее терзает свет прямой
Слепящего, как медь, оконца.
И перепончатую шаль
Подняв над темной головою,
Она летит куда-то вдаль,
Освистанная синевою.
Как день пришел, как ночь ушла —
Не разобрать летучей мыши.
Сейчас был свет. И снова мгла.
То вниз летит, то взмоет выше.
Утомлена, ослеплена,
Косым лучом не обогрета,
Вмиг улетает прочь она
Над зыбкой гранью тьмы и света.
 

‹1948›

ОСЕНЬ

 
Там листья не шуршат в таинственной тревоге,
А, скрючившись, легли и дремлют на ветру,
Но вот один со сна поплелся по дороге,
Как золотая мышь – искать свою нору.
И сад не сторожат – пусть входит, кто захочет
Там вихри, холод, дождь, секущий и косой,
И – никого. Печаль одна здесь слезы точит,
Но вдруг жужжанье слух улавливает мой.
Пчела спешит пешком по рыхлому песочку,
Тяжелым обручем пчелиный сжат живот,
И так она ползет чрез пень и через кочку
И судорожно вдруг на голову встает,
И крылышки свои вдруг задирает криво,
Как зонтик сломанный, они теперь торчат,
И смерть уже слышна в жужжанье торопливом
На осень тишина переезжает в сад.
 

‹1948›

НАЛИВАЙ ПОЛНЕЙ!

 
Поднимались мы по круче
Выше птицы, выше тучи,
Нами высь побеждена, —
Наливай полней вина,
Так подымем же бокалы,
Чтоб желанье явью стало!
Уводила песня в дали,
Мы пучину побеждали,
Опускаясь глубже дна, —
Так налей полней вина,
Чтоб народной мощи реки
Не иссякли бы вовеки!
Лето кончилось нежданно,
Наступила осень рано,
И зима прийти должна, —
Наливай полней вина!
Мы бокал подымем пенный*
За цветенье нашей смены.
Мы седеем. Ну и что же!
Нами век наш славно прожит,
Отдан родине сполна, —
Так налей еще вина!
Пусть, завидуя по праву,
Помнят внуки нашу славу!
Сколько жить на свете белом
До печального предела,
Сколько нам гореть дано!..
Наливай в бокал вино!
Запрокинем к звездам лица —
Пусть заветное свершится!
 

‹1948›

ВАСИЛИЙ НАСЕДКИН

(1895–1940)

* * *

 
Белеет рожь. Синеют перелески.
Такой простор, такая благодать!
И веют ветра палевые всплески,
И ни о чем не хочется гадать.
Белеет рожь. Шуршит. Заколыхалась.
Она во мне, как радужный покой.
Как будто чья младенческая шалость
Меня коснулась пухлою рукой.
Я улыбаюсь этой ласке нежной,
Как дети улыбаются во сне.
Вон облако в одежде белоснежной
Кому-то машет, – может быть, и мне.
Да, я на все еще смотрю, любуясь,
Еще чужда раздумий горьких муть,
И мало жаль, что пляшущую юность
Уже не повторить и не вернуть.
Ведь если б можно повторить любое,
Она б была, пожалуй, преглупа.
Пускай о ней напомнит голубое
Да звонкая покосная тропа.
Бегут поля, волнуясь и гуторя
Невнятные слова. Бегут поля.
Вдали стоят, врастая в небо-море.
Веселые родные тополя.
 

* * *

 
Будут радовать вечно
Солнце, ветер и синь,
Камышовая речка
И лесная медынь.
И бессрочно красивы
Размечтавшийся стог,
Безымянные ивы
И равнинность дорог.
Льются зори, как реки!
С дальним ржаньем кобыл,
Видно, сердце навеки
Я в степи позабыл.
И все ласковей, чаще
Снятся только они,
Да разлив шелестящий,
Да степные огни.
Если ж вдруг вспоминаю
Про упавших в беду, —
Я к любимому краю
Тут за солнцем иду.
 

* * *

 
И мирный свет, и шорох древней воли,
В ногах – земля, и месяц – под рукой.
Глухой костер в туманно-синем поле,
И долгих песен эхо за рекой.
Взгляд грустного смущения и боли
И горького раздумья над строкой.
Горит костер в туманно-синем поле,
Сжигая эхо песни за рекой.
 

НАДЕЖДА ПАВЛОВИЧ

(Род. в 1895 г.)

* * *

 
Прости меня! Сквозь долгие года
Я память о тебе хранила.
Прости меня, что я тебя забыла…
О, память женская – текучая вода!
И собственную жизнь, как горсть песчинок,
Меж пальцами просыпала… Смотри!
С последним огоньком вступая в поединок,
Осенний вихрь рвет фонари.
Бежать, но некуда! А груз нести постылый
Себя нести – уже нет сил.
Прости меня, что я тебя забыла, —
То жизни грозный вихрь тебя забыл.
Я для тебя не сохранила слова,
Но и себе беспомощно лгала.
О, не молчи так горько, так сурово,
Я, может быть, с тобою умерла.
 

‹1935›

АННА АХМАТОВА

 
1
 
 
Нет лиры, пояска, сандалий…
Последний свет косых лучей…
Но мы любя ее встречали,
Как музу юности своей.
О ней мне говорили бабы
В лесном глухом углу тверском:
«Она была больной и слабой,
Бродила часто за селом,
Невнятно бормотала что-то
Да косу темную плела,
И, видно, тайная забота
Ее до косточек прожгла…»
Мы познакомились в двадцатом,
Навек мне памятном году,
В пустынном, ветреном, крылатом,
Моем раю, моем аду.
Двор шереметевский обширный
Был обнажен, суров и пуст,
И стих, как дальний рокот лирный
Слетал с ее печальных уст.
И, равнодушно-величава,
Проста среди простых людей,
Она, как шаль, носила славу
В прекрасной гордости своей.
 
 
2
 
 
ЕЕ ПАМЯТИ
О, эти легкие следы
На мостовой торцовой,
И бег Невы, и блеск воды
Серебряно-лиловой.
И голоса виолончель,
И глаз ее мерцанье.
Стихов неповторимый хмель,
Как с жизнью расставанье!
Поэзия! Она была
Подругою твоею…
Не ты ль сама за гробом шла
И плакала над нею!
 

‹1940–1966›

ЯБЛОКО

 
Да, зрелость яблока – паденье,
На землю падает оно;
В своем последнем становленье
Оно с землею заодно.
И целый мир благоуханный
Лежит под тонкой кожурой,
Но страшно яблоку и странно
Нарушить ветки прежний строй.
И мне скатиться с ветки этой,
Омытой солнцем и дождем,
Последним звуком песни спетой
И яблоком в саду ночном.
 

‹1970›

ВСЕВОЛОД РОЖДЕСТВЕНСКИЙ

(Род. в 1895 г.)

БЕЛАЯ НОЧЬ

(Волховский фронт)

 
Средь облаков, над Ладогой просторной,
Как дым болот,
Как давний сон, чугунный и узорный,
Он вновь встает.
Рождается таинственно и ново,
Пронзен зарей,
Из облаков, из дыма рокового
Он, город мой.
Все те же в нем и улицы, и парки,
Истрой колонн,
Но между них рассеян свет неяркий —
Ни явь, ни сон.
Его лицо обожжено блокады
Сухим огнем,
И отблеск дней, когда рвались снаряды,
Лежит на нем.
Все возвратится: Островов прохлада,
Колонны, львы,
Знамена шествий, майский шелк парада
И синь Невы.
И мы пройдем в такой же вечер кроткий
Вдоль тех оград
Взглянуть на шпиль, на кружево решетки,
На Летний сад.
И вновь заря уронит отблеск алый,
Совсем вот так,
В седой гранит, в белёсые каналы,
В прозрачный мрак.
О город мой! Сквозь все тревоги боя,
Сквозь жар мечты,
Отлитым в бронзе, с профилем героя
Мне снишься ты!
Я счастлив тем, что в грозовые годы
Я был с тобой,
Что мог отдать заре твоей свободы
Весь голос мой.
Я счастлив тем, что в пламени суровом,
В дыму блокад
Сам защищал – и пулею и словом —
Мой Ленинград.
 

ВОЛОГОДСКИЕ КРУЖЕВА

 
Городок занесен порошею,
Солнце словно костром зажгли,
Под пушистой, сыпучей ношею
Гнутся сосенки до земли.
Воробьи на антеннах весело
Расшумелись, усевшись в ряд,
И к крылечку береза свесила
Снежный девичий свой наряд.
Мастерица над станом клонится
И, коклюшками шевеля,
Где за ниткою нитка гонится,
Песню ткет про тебя, земля.
Пальцы, легкие и проворные,
Заплетают, вспорхнув едва,
Как мороз по стеклу, узорные
Вологодские кружева.
И чего-то в них не рассказано,
Не подмечено в добрый час!
Здесь судьба узелком завязана
Для приметливых карих глаз.
Там дорожки, что с милым хожены,
Все в ромашках весенних рощ,
И следы, что лисой проложены,
И косой серебристый дождь.
 
 
*
 
 
А стежки то прямы, то скошены,
Разрослись, как в озерах цвель, —
То ли ягоды, то ль горошины,
То ль обвивший крылечко хмель.
Слово к слову, как в песне ставится
С петлей петелька – вширь и вкось,
Чтобы шла полоса-красавица,
Как задумано, как сбылось.
Расцветайте светло и молодо,
Несказанной мечты слова…
Вот какие умеет Вологда
Плесть затейные кружева!
 

* * *

 
Есть стихи лебединой породы,
Не сгорающим зорям сродни.
Пусть над ними проносятся годы, —
Снежной свежестью дышат они.
Чьи приносят их крылья, откуда?
Это тень иль виденье во сне?
Сколько раз белокрылое чудо
На рассвете мерещилось мне!
Но, как луч векового поверья,
Уходило оно от стрелы,
И, кружась, одинокие перья
Опускались на темя скалы.
Неуимчивый горе-охотник,
Что ж ты смотришь с тоскою им вслед?
Ты ведь знал – ничего нет бесплотней
В этом мире скользящих примет.
Что тут значат сноровка, терпенье
И привычно приметливый глаз:
Возникает нежданно виденье,
Да и то лишь единственный раз.
Но тоска недоступности птичьей
В неустанной тревоге охот
Все же лучше обычной добычи,
Бездыханно упавшей с высот.
 

* * *

 
В родной поэзии совсем не старовер,
Я издавна люблю старинные иконы,
Их красок радостных возвышенный пример
И русской красоты полет запечатленный.
Мне ведома веков заветная псалтырь,
Я жажду утолять привык родною речью,
Где ямбов пушкинских стремительная ширь
Вмещает бег коня и мудрость человечью.
В соседстве дальних слов я нахожу родство,
Мне нравится сближать их смысл и расстоянья
Всего пленительней для нёба моего
Раскаты твердых «р» и гласных придыханья.
Звени, греми и пой, волшебная струя!
Такого языка на свете не бывало,
В нем тихий шелест ржи, и рокот соловья,
И налетевших гроз блескучее начало.
Язык Державина и лермонтовских струн,
Ты – половодье рек, разлившихся широко,
Просторный гул лесов и птицы Гамаюн
Глухое пение в виолончели Блока.
Дай бог нам прадедов наследие сберечь,
Не притупить свой слух там, где ему все ново,
И, выплавив строку, дождаться светлых встреч
С прозреньем Пушкина и красками Рублева.
В неповторимые, большие времена
Народной доблести, труда и вдохновенья
Дай бог нам русский стих поднять на рамена,
Чтоб длилась жизнь его, и сила, и движенье!
 

ПЕСОЧНЫЕ ЧАСЫ

 
В базарной суете, средь толкотни и гама,
Где пыль торгашества осела на весы,
Мне как-то довелось в унылой куче хлама
Найти старинные песочные часы.
На парусных судах в качании каюты,
Должно быть, шел их век – и труден и суров —
В одном стремлении: отсчитывать минуты
Тропических ветров и ледяных ветров.
Над опрокинутой стеклянною воронкой,
Зажатою в тугой дубовый поясок,
Сквозь трубку горлышка всегда струею тонкой
Спокойно сыпался сползающий песок…
Песочные часы! Могли они, наверно,
Все время странствуя, включить в свою судьбу
Журнал Лисянского, промеры Крузенштерна,
Дневник Головнина и карты Коцебу!
И захотелось мне, как в парусной поэме
Отважных плаваний, их повесть прочитать,
В пузатое стекло запаянное время
Перевернуть вверх дном, заставить течь опять.
Пускай струится с ним романтика былая,
Течет уверенно, как и тогда текла,
Чтоб осыпь чистая, бесшумно оседая,
Сверкнула золотом сквозь празелень стекла.
Пускай вернется с ней старинная отвага,
Что в сердце моряка с далеких дней жива,
Не посрамила честь андреевского флага
И русским именем назвала острова.
Адмиралтейские забудутся обиды,
И Беллинсгаузен, идущий напрямик,
В подзорную трубу увидит Антарктиды
Обрывом ледяным встающий материк.
Пусть струйкой сыплется высокая минута
В раскатистом «ура!», в маханье дружных рук,
Пусть дрогнут айсберги от русского салюта
В честь дальней Родины и торжества наук!
Мне хочется вернуть то славное мгновенье,
Вновь пережить его, – хотя б на краткий срок,
Пока в моих руках неспешное теченье
Вот так же будет длить струящийся песок.
 

МАКСИМ РЫЛЬСКИЙ

(1895–1964)

С украинского

* * *

 
Когда срезают грозди винограда
Порою лучезарного тепла,
Он с нею встретился. Она из сада
На мулах ехала, как сад, светла.
И он спросил: «Скажи, что делать надо,
Чтоб ты моей, навек моей была?»
Она ему: «Не гаснет пусть лампада
Перед Кипридой». Ветку занесла,
На мулов крикнула, их сон нарушив,
И правый мул забавно поднял уши,
И пыль взлетела – розоватый дым.
И он пошел, исполненный отрады,
И думал: «Хорошо быть молодым,
Когда срезают грозди винограда».
 

‹1922›

* * *

 
Поэт! Ты будь своим судьею:
Когда тоска и ночь в груди,
Возвысься над самим собою,
И суд твори, не знай покоя,
И не прощай, и осуди.
Придут свидетели, вставая
Со дна испуганной души, —
И ты ей скажешь: в мир без края
Ступай, нигде не отдыхая,
И, согрешивши, не греши.
 

‹1922›

* * *

 
Как внимательный охотник,
Зверобой неукротимый,
Поседелый следопыт
Приникает теплым ухом,
Чтобы дальний шум расслышать,
К лону матери-земли, —
Так и ты, поэт, упорно
Отголоски жизни слушай,
Ритмы новые лови
И приливы, и отливы,
Хаос линий, дым исканий
В панцирь мысли затяни.
Как бестрепетную руку
Врач кладет на пульс ребенка
И в биенье слабых жил
Видит то, что нам незримо:
Поединок неизменный,
Смерти с жизнью грозный спор, —
Так и ты, поэт, упорно
Слушай зовы лжи и правды,
Темный грех и светлый смех
И клади не как Фемида,
А с отверстыми глазами
На спокойные весы.
 

‹1925›

* * *

 
Ласточки летают – им летается,
А Ганнуся любит – ей пора…
Как волна зеленая, вздымается
По весне Батыева гора.
Гнутся клены нежными коленями,
В черной туче голубь промелькнет…
День-другой – и птицами весенними
Мы всплывем в лазурный небосвод.
Пусть же кружится Земля, вращается
Хоть вкруг лампочки, как встарь, быстра!..
Ласточки летают – им летается,
А Ганнуся плачет – ей пора…
 

‹1929›

ПОЛДЕНЬ

 
Мохнатый шмель пьет мед из красных шапок
Репейника. С какою полнотою
Гудит и стелется над светлой далью
Полуденной виолончели звук!
Передохни, и обопрись на заступ,
И слушай, и гляди, и не дивись.
Ведь это сам ты зеленью безбрежной
Широко разбежался по земле,
И это сам ты бурых пчел роями
В могучих ветках ясеня гудишь,
Ведь это ты разливы ржи пыльцою
Плодотворишь. И это снова ты
Для нужд людских с людьми на новом месте
Возводишь поселенья и мосты
Прозрачные крепишь над пропастями!
Спят заводи, спят лодки на воде,
Пчелиный рой висит пахучей гроздью,
И даже солнце налилось, как плод,
И кажется недвижным…
Только ты
Не поддаешься полдню и покою, —
Уже пришла, склонилась над тобою
И ждет поэзия, твоя подруга.
 

‹1929›

ЛЕНИН

 
С жестом простым и суровым,
С мудрою лаской во взоре,
Неувядаемо новым
Встал он в решающем споре.
Да, он титан, и рассеял,
Сбросил «титанов» с их тронов;
Только взглянул – и развеял
Прах омертвелых законов.
Да, он титан, и на крови
Битв, где столкнулись две силы,
Здание радостной нови
Воля его заложила.
Этот порыв непреклонный,
Сила вот эта – откуда?
Мозг его – это мильоны
Мыслей рабочего люда.
Нищим, безродным, голодным
Слово его – не затмится!
И маяком путеводным —
Взмах огненосной десницы.
 

‹1932›

ГРИБОК

 
Мой сын, грибок на двух тончайших ножках,
Сегодня в первый раз уходит в школу.
Пенал, портфель, костюмчик голубой
Так необычны и неповторимы,
Как первый плач, как первый возглас:
«Ма…» В потоке темных, русых, белокурых
Он прошагал ко входу – и несмело
И с твердостью. И двери затворились,
И я остался в коридоре. Где-то
Звенел звонок. Я вынул папиросу,
Побаиваясь строгого швейцара
И чувствуя себя таким же крошкой,
Таким счастливым, как и мой грибок.
Учиться! Слушать дальний гул веков!
Расти и развиваться! Ясно видеть,
Все зорче видеть юными глазами:
И землю нашу, лучшую из лучших,
Возделанную общими трудами,
И небеса, куда пилоты наши
Все выше мчатся на стальных крылах!
Мой маленький! С тобою я и сам
Вновь сел бы на скамью, свою тетрадку
Раскрыл на парте, подтолкнул соседа
В бок или в спину (вечная забава,
Какой, наверно, дань в былом воздал
И сам Декарт, и Гете, и Гораций)
И слушал бы… Но поздно! Слишком поздно!
Тебе ж не поздно, милый мой глупыш!
Расти, живи – и знай, что нет нигде
Сильнее муки и сильнее счастья,
Чем в творчестве, – на всей планете нашей,
Прекраснейшей – клянусь – из всех планет!
Так думал я. А сверху, со стены,
Поглядывали на меня с улыбкой Мичурин,
Павлов, Маркс, и Менделеев,
И наш родной учитель, Ленин наш.
 

‹Сентябрь 1938 г.›

СЛОВО О МАТЕРИ-РОДИНЕ

 
Благословен тот день и час,
Когда раскинулась коврами
Земля, которую Тарас
Босыми исходил ногами,
Земля, которую Тарас
Горючими омыл слезами.
Благословенна в болях ран
Ширь беспредельная, степная,
Та, что плывет, как океан,
Херсона стены окаймляя,
Свой молодой девичий стан
К Днепру могучему склоняя.
Благословенна будь в веках,
Как солнце в глуби небосвода,
Как птичий голос в облаках,
Ты, песня, – скорбь и смех народа
Отвагу будишь ты в сердцах,
Когда нависла непогода.
Благословенны вы, следы,
Не смытые волной тревожной,
Мечтателя Сковороды,
Бредущего с сумой дорожной
На поиски живой воды
Своей дорогой непреложной.
Благословен мечей стальных
Огонь – Отчизны честь и слава,
И топот конников лихих,
И моря пенная держава,
И «Энеиды» колкий стих,
И тихие сады Полтавы,
Как гром, звучащие в века
Шевченка строки огневые,
И молот мудрого Франка,
И струны Лысенка живые,
И лавр бессмертного венка
Над Заньковецкой, над Марией!
И труд, и пот благословен,
И все плоды земного сада,
И кленов придорожных плен,
И строгий огонек лампады,
И вдоль седых кремлевских стен
Знамен багряная ограда.
Благословенна синь озер,
И Псел, и терпкий дух полынный.
Народа нашего не стер
И не сотрет наскок звериный, —
Благословенна меж сестер
Та, что зовется Украиной.
И вы, собратья и друзья!
Нас всех, под знаменем свободы,
В тот край ведет одна стезя,
Где ясны зори, тихи воды.
Благословен, врагов разя,
Ты, воин русского народа!..
Кто глубину днепровских вод
Расплещет хитростью лукавой,
Кто клады, что сберег парод,
Расхитит силою неправой,
Кто сердца самый чистый плод
Отравит черною отравой?
Настанет день, настанет час,
И разольется вновь медами
Земля, которую Тарас
Своими освятил делами,
Земля, которую Тарас
Своими окрылил словами.
Ужель судьба погибнуть ей,
Потопленной в крови багровой,
Когда зовет и шум ветвей
На правый бой, на бой суровый,
Когда жива она в своей
Семье – великой, вольной, новой?
Как опадут ее цветы,
Замолкнут вещие напевы,
Когда с низин до высоты
Народ, что лев, рычит от гнева,
Лисицы брешут на щиты
И кличет див с вершины древа?
Кто посмеется над струной,
Где скрыта память о Бояне,
Кто запахи травы степной
Погасит в сумрачном тумане,
Кто гробовою пеленой
Оденет Киев наш и Канев?
Нет! Силы не сыскать такой,
Нет в мире силача такого,
Чтоб наступил на нас пятой,
Чтобы надел на нас оковы.
Ведь Партия ведет нас в бон,
Ее мы. всюду слышим слово!
Рокочет Днепр, шумит Сула,
В Карпатах отзвук отдается,
И зов подольского села
К Путивлю древнему несется.
Иль совы заклюют орла?
Нет, правда кривде – не сдается!
Земля родная! Знаешь ты:
Близки завещанные строки!
Встает народ, гудят мосты,
Кипят весенние потоки!..
Лисицы брешут на щиты,
Но солнце рдеет – на Востоке!
 

‹1941›

РОЗЫ И ВИНОГРАД

 
С работы девушка усталая пришла
И, хоть вечерять мать зовет ее из хаты,
За цапку – ив цветник, где роза расцвела
Где раскудрявились кусты зори и мяты.
Вернулся из своей поездки машинист,
Покрытый пылью весь, насквозь пропахший дымом,
И – к винограднику! Попорчен, может, лист
Мучнистою росой. Спасать необходимо!
Цветения закон и раз, и два, и три,
И много раз юнец исследовал пытливый.
И в огороде мак поднялся, – посмотри! —
Как будто пламени живого переливы.
Мы любим музыку, что за сердце взяла,
И творчество в труде, что стало повсеместным.
У счастья нашего есть равных два крыла:
Цвет роз и виноград, прекрасное с полезным.
 

‹6 сентября 1955 г. Киев›

САДЫ БОЛГАРИИ

 
Сады Болгарии – не только цвет,
Не только плод, а след бессмертных лет,
След, тяжкою проложенный борьбою,
В какой растут отважные герои.
Сады Болгарии – не только труд,
А вольный люд, что вырвался из пут,
То славный Плевен, Шипки высь святая,
Славянской дружбы память золотая.
Сады Болгарии – то гневный зов
Болгарских и советских удальцов,
То светлый день расплаты и отмщенья,
Сентябрьский светлый День Освобожденья.
Так пусть цветут Болгарии сады,
И пусть волнами солнечной воды
Жизнь наших братьев катится отныне
В горах Родопов, в Розовой Долине!
 

‹1957›

* * *

 
Есть такие строки у Верлена,
Где поэт, беседуя с собой,
С горечью клянет себя: «Презренный!
Что ты сделал со своей судьбой?»
Только бы не с горьким тем вопросом
Сумерки вечерние пришли
В час, когда светлеет тучка косо
Островком у берега земли,
В час, когда вода холодновата,
Стекла в окнах синевой сквозят,
В час, когда потемки возле хаты
Что-то тихо шепчут с грустью в лад!
Городская жизнь шумит бессменно,
Полыхает клен над головой…
Нет! Строкою горькою Верлена
Не хочу я встретить вечер свой!
 

‹21 октября 1959 г.›

ДЕНЬ ОКОНЧИЛСЯ…

 
День окончился, не начинаясь,
Он угас, как тихий огонек.
Просто, на календаре меняясь,
Место уступил листку листок.
За окном машины снова, снова,
И любая путь проходит свой,
Как волна пространства мирового
От одной звезды к звезде другой.
А душа могла б угомониться,
Успокоиться могла б она…
Сразу не поймешь, что с ней творится
Весела душа или грустна?
Лишь себе скажу я откровенно:
Мне волненьем всколыхнуло грудь
От улыбки в лифте, несомненно
Предназначенной кому-нибудь.
 

‹27 ноября 1959 г. Варшава›