Текст книги "Советская поэзия. Том первый"

Автор книги: авторов Коллектив

МАРИЯ ПЕТРОВЫХ

(Род. в 1908 г.)

ЧЕРТА ГОРИЗОНТА

 
Вот так и бывает: живешь – не живешь,
А годы уходят, друзья умирают,
И вдруг убедишься, что мир не похож
На прежний, и сердце твое догорает.
Вначале черта горизонта резка —
Прямая черта между жизнью и смертью,
А нынче так низко плывут облака,
И в этом, быть может, судьбы милосердье.
Тот возраст, который с собою принес
Утраты, прощанья, наверное, он-то
И застил туманом непролитых слез
Прямую и резкую грань горизонта.
Так много любимых покинуло свет,
Но с ними беседуешь ты, как бывало,
Совсем забывая, что их уже нет…
Черта горизонта в тумане пропала.
Тем проще, тем легче ее перейти, —
Там эти же рощи и озими эти ж…
Ты просто ее не заметишь в пути,
В беседе с ушедшим – ее не заметишь.
 

* * *

 
От зноя воздух недвижим,
Деревья как во сне.
Но что же с деревом одним
Творится в тишине?
Когда в саду ни ветерка,
Оно дрожмя дрожит…
Что это – страх или тоска,
Тревога или стыд?
Что с ним случилось? Что могло б
Случиться? Посмотри,
Как пробивается озноб
Наружу изнутри.
Там сходит дерево с ума,
Не знаю почему.
Там сходит дерево с ума,
А что с ним – не пойму.
Иль хочет что-то позабыть
И память гонит прочь?
Иль что-то вспомнить, может быть,
Но вспоминать невмочь.
Трепещет, как под топором,
Ветвям невмоготу, —
Их лихорадит серебром,
Их клонит в темноту.
Не в силах дерево сдержать
Дрожащие листки,
Оно бы радо убежать,
Да корни глубоки.
Там сходит дерево с ума
При полной тишине.
Не более, чем я сама,
Оно понятно мне.
 

* * *

 
Пожалейте пропавший ручей!
Он иссох, как душа иссыхает.
Не о нем ли средь душных ночей
Эта ива сухая вздыхает?
Здесь когда-то блестела вода,
Убегала безвольно, беспечно,
В жаркий полдень поила стада
И не знала, что жить ей не вечно,
И не знала, что где-то вдали
Неприметно иссякли истоки,
А дожди этим летом не шли,
Только зной распалялся жестокий.
Не пробиться далекой струе
Из заваленных наглухо скважин…
Только ива грустит о ручье,
Только мох на камнях еще влажен.
 

АРМЕНИЯ

 
На свете лишь одна Армения,
Она у каждого своя.
От робости, от неумения
Ее не воспевала я.
Но как же я себя обидела —
Я двадцать лет тебя не видела,
Моя далекая, желанная,
Моя земля обетованная!
Поверь, любовь моя подспудная,
Что ты – мой заповедный клад.
Любовь моя – немая, трудная,
Любое слово ей не в лад.
Со мною только дни осенние
И та далекая гора,
Что высится гербом Армении
В снегах литого серебра,
Та величавая, двуглавая
Родная дальняя гора,
Что блещет вековечной славою,
Как мироздание, стара.
И тайна острова севанского,
Где, словно дань векам седым, —
И своды храма христианского,
И жертвоприношений дым.
Орлы Звартноца в камень врублены,
Их оперенье – ржавый мох…
О край далекий, край возлюбленный,
Мой краткий сон, мой долгий вздох…
 

* * *

 
Но только и было, что взгляд издалёка,
Горячий сияющий взгляд на ходу.
В тот день облака проплывали высоко
И астры цвели в подмосковном саду.
Послушай, – в каком это было году?
С тех пор повторяю: а помнишь, а знаешь?
И нечего ждать мне и все-таки жду.
Я помню, я знаю, что ты вспоминаешь
И сад подмосковный, и взгляд на ходу.
 

* * *

 
Ни ахматовской кротости,
Ни цветаевской ярости —
Поначалу от робости,
А позднее от старости.
Не напрасно ли прожито
Столько лет в этой местности?
Кто же все-таки, кто же ты?
Отзовись из безвестности!..
О, как сердце отравлено
Немотой многолетнею!
Что же будет оставлено
В ту минуту последнюю?
Лишь начало мелодии,
Лишь мотив обещания,
Лишь мученье бесплодия,
Лишь позор обнищания.
Лишь тростник заколышется
Тем напевом чуть начатым…
Пусть кому-то послышится,
Как поет он, как плачет он.
 

* * *

 
Сердцу ненавидеть непривычно,
Сердцу ненавидеть несподручно,
Ненависть глуха, косноязычна.
До чего с тобой, старуха, скучно!
Видишь зорко, да ведь мало толку
В этом зренье хищном и подробном.
В стоге сена выглядишь иголку,
Стены размыкаешь взором злобным.
Ты права, во всем права, но этой
Правотой меня уж не обманешь, —
С ней глаза отвадятся от света,
С ней сама вот-вот старухой станешь.
Надоела. Ох, как надоела.
Колоти хоть в колокол набатный, —
Не услышу. Сердце отболело,
Не проймешь. Отчаливай обратно.
Тот, кто подослал тебя, старуху…
Чтоб о нем ни слова, ни полслова,
Чтоб о нем ни слуху и ни духу.
Знать не знаю. Не было такого.
Не было, и нету, и не будет
Ныне, и по всякий день, и присно.
Даже ненавидеть не принудит,
Даже ненавидеть ненавистно.
 

* * *

 
И вдруг возникает какой-то напев,
Как шмель неотвязный гудит, ошалев,
Как хмель оплетает, нет сил разорвать,
И волей-неволей откроешь тетрадь.
От счастья внезапного похолодею.
Кто понял, что белым стихом не владею?
Кто бросил мне этот спасательный круг?
Откуда-то рифмы сбегаются вдруг.
Их зря обесславил писатель великий
За то, что бедны, холодны, однолики,
Напрасно охаял он «кровь и любовь»,
И «камень и пламень», и вечное «вновь».
Не эти ль созвучья исполнены смысла,
Как некие сакраментальные числа?
А сколько других, что поддержат их честь!
Он, к счастью, ошибся, – созвучий не счесть.
 

СТЕПАН САРЫГ-ООЛ

(Род. в 1908 г.)

С тувинского

ВЕЧНАЯ СЛАВА

 
Навсегда ли погасли глаза
Молодого лихого арата?
И родители ждут и друзья —
И никак не дождутся солдата…
На Украине дружеской – там,
Где окончился путь твой солдатский,
Головою к тувинским хребтам
Ты в могиле покоишься братской.
Город Ровно тебя приютил,
По тебе украинки рыдают.
И венки у солдатских могил
Полыхают и не увядают.
У ограды не вянут цветы,
Имя Родины врезано в камень,
Под которым останешься ты
Навсегда с боевыми дружками.
Ты врага переспорил в бою,
Имя предков навеки прославил.
Охраняем мы славу твою,
Ту, которую внукам оставил.
 

‹1945›

ТЕМИРКУЛ УМЕТАЛИЕВ

(Род. в 1908 г.)

С киргизского

ТАЛАНТ

 
Пускай хоть в сундуке хранится медь —
На меди зелень с каждым днем заметней
А золото не может потускнеть,
От ржавчины истлеть тысячелетней.
Живой талант всегда идет вперед,
При нем земля ликует и цветет.
И если даже каменные плиты
Ему на грудь живую положить, —
Талант никак нельзя убить, джигиты,
Назло врагам он будет вечно жить!
 

‹1939›

АРКЫТ

 
Навеки проклят тот ушедший строй,
Нет красоты в короне золотой, —
Зачем же ты в своем стихотворенье
Сравнил Аркыт с короной, сверстник мой?
Зеленый шум его ветвистых крон
Живей и чище всяческих корон.
Мой милый край, наш край высокогорный
Из соловьев и листьев сотворен.
И ханы, и цари, и короли
В небытие бесславное ушли,
А ты опять цветешь, благоухая,
Лесная сказка неба и земли.
Ты словно свадьба вешняя, Аркыт,
Ты всем прекрасен и для всех открыт,
Трель соловьев твоих, не умолкая,
В моей душе магически звучит.
Мне по сердцу твой лиственный наряд.
Естественней, чем он, найдешь навряд.
Чужды тебе и золото и пурпур,
Продажный блеск покоев и палат.
Твой утренний стремительный ручей
Журчит, как песня, в памяти моей.
Я не отдам одной зеленой ветки
За одеянья ханов и царей.
 

‹1946›

АРАВАН

 
Я сроднился с тобой навсегда,
Горный край, где в ущельях туман.
Там шумит молодая вода —
Араван,
Араван,
Араван.
Долго я этой встречи искал,
Тосковал все сильней и сильней
По уступам заоблачных скал,
Как тоскуют по милой своей.
Говорил я с рекой снеговой,
Провожал облаков караван.
Как биение крови живой,
Ты со мной, ты во мне, Араван.
Другом солнца я стал, осмелев,
Усмирял на вершинах буран.
Я твердил твой веселый напев:
Араван,
Араван,
Араван.
По-особому дружим с тобой,
Будто кровный ты мой побратим.
Поразил ты меня чистотой,
Простотой и величьем своим.
Мне б воспеть эти горы хоть раз
И долины, где хлопка ковер,
Так, как Лермонтов славил Кавказ
И Некрасов – российский простор.
С вдохновеньем и силой такой
Петь, как Пушкину было дано,
Каждой мыслью и каждой строкой
Быть с народом своим заодно.
И трудиться, встречая рассвет,
И народные славить дела,
Чтоб нужна твоя песня, поэт,
Словно хлеб, словно хлопок, была.
Знать, что ты помогаешь стихом,
Не напрасно талант тебе дан.
Чтоб звенело и пело кругом —
Араван,
Араван,
Араван.
 

‹1957›

ВОСЬМИСТИШИЯ

 
1
 
 
Я человек простой, друзья мои,
В отаре славы нет моих овец.
Хочу лишь одного: чтоб соловьи
Побольше растревожили сердец.
Богатства не ищу и не коплю.
Перед друзьями я не зазнаюсь.
Но точной рифмы чистый звон люблю
И в этом перед вами признаюсь.
 
 
2
 
 
Джида серебрится! Джида серебрится!
Прихожу я к ней весной, чтобы насладиться
Нежным ароматом. О, благоуханье!
Прихожу я к ней весной укрепить дыханье.
Надо мной склонилась ветка серебристая.
Будто девушка она – тонкая и чистая.
Светлым ароматом наполняет утро.
Будь вовек благословен твой садовник мудрый!
 

‹1965›

ПОМНЮ

 
Помню: ясная ночь. Помню: как серп, луна.
Осенней стоянки дни. Гордый бег табуна.
Помню: колючка впилась; помню: бежал босиком,
Гнался что было сил за норовистым телком.
Помню: сугробы белы. Их накрутил буран.
Помню: старый верблюд сорвался, упал в овраг.
Помню, как мой отец сыпал отсев с руки,
Чтоб куропатку поймать, чтоб заманить в силки.
Помню дубы, что росли от озера невдалеке.
Помню плоты, что шли вдоль по Нарын-реке.
Вспомню: плачет комуз – и наплывает грусть.
Вспомню: с коровы упал – и не могу – смеюсь.
Помню: холмы, полынь. Запах крепкий, густой.
Разве можно забыть горький этот настой?
Разве можно забыть милые с детства края?
Ты навсегда во мне, земля родная моя.
Видно, к березкам тем, что у ручья – гурьбой,
Прочно привязан я моей кочевой судьбой.
Вижу: с хребта Бозбу тучи, клубясь, ползут,
Вижу, они несут яростную грозу…
Вижу: осыпь, обрыв. Корни в камни впились —
Тополь, хоть и горбат, тянется все же ввысь…
Облик моей весны любо мне вспоминать.
Моя золотая земля, ты мне отец и мать.
Сколько помню себя, я не обижен судьбой,
Хоть не всегда надо мной был небосвод голубой.
Хочу бросать семена, чтобы росли леса…
О, святая земля, вечная наша краса!
 

‹1970›

ИРАКЛИЙ АБАШИДЗЕ

(Род. в 1909 г.)

С грузинского

ГОЛОС У СТЕН КРЕСТНОГО МОНАСТЫРЯ

 
«Зачем
богоотступничество
мне
в вину вменяют и грозят расплатой,
когда на свете о моей вине
ты ведаешь один, мой бог распятый?
Расселин горных образ неземной,
поверженных во прахе – утешитель,
обиженных – укромная обитель,
страды великой незакатный зной. Ты —
свет во тьме, пролитый щедрой чашей
с небес на землю…
Там и здесь – един.
Ты —
верой обретенная крепчайшей
причина высочайшая причин.
От колыбели и до дней последних, —
и перейдя последнюю межу, —
я твоего завета исповедник,
всем существом тебе принадлежу.
Все, что во мне созрело, —
Слово, Дело, все, что зачахло,
каждое зерно тобой
неотвратимо и всецело
в меня однажды было внедрено.
Благодаря твоей всевышней власти
аз есмь не зверь…
Не зверь…
Но Человек…
В дороге долгой одолел напасти
и заблуждений горестных избег.
Учение твое – превыше правил…
Ты,
наставляя жить не по злобе,
спас от греха, на правый путь направил
небесным откровеньем:
«Бог в тебе…»
И если в чем-то я ошибся все же,
о прегрешеньях суетных моих
ты, вездесущий,
узнавал не позже,
всеведающий, ведал в тот же миг.
Не знаю, похулишь или похвалишь,
лишь твоему подсуден я суду,
судья всевышний мой, и от тебя лишь
великодушья и прощенья жду.
Мой разум и сознанье высшим даром
я почитал, не ведая вины,
ибо они из всех существ недаром
лишь человеку только и даны.
Ты поклоненья требовал слепого,
коленопреклоненья одного,
но только мысли, воплощенной в Слово
я поклонялся, веря в естество.
И если в замысле твоем высоком
я человеком был, и если ты
однажды взвесил совершенным оком
мои несовершенные черты, и если ты
печаль и радость – разом —
дал мне вкусить на праведном пути,
то я желал
раскрепощенный разум,
освобожденье мысли обрести.
Нежней молитвы и мощней хорала
вошло желанье это в бытие.
Избави бог, чтоб жизнь меня карала
за это вот желание мое!
Но если ты желанье это все же
сочтешь за грех, помыслив о плохом,
то где тогда, не ведаю, о боже,
граница меж грехом и не грехом?!
Не осуждай меня…
Из дальней дали,
недугами согбен, полуживой,
пришел к тебе, поникнув головой,
колени преклонив,
проситель твой
от имени желанья и печали.
Зачем богоотступничество мне в вину
вменяют и грозят расплатой,
когда на свете о моей вине
ты ведаешь один, мой бог распятый!»
 

* * *

 
Жаждешь узреть, – это необходимо —
(необходимо? зачем? почему?), —
жаждешь узреть и собрать воедино
все, что известно уму твоему.
Жаждешь, торопишься, путаешь, боже,
вот сколько нужно: глаза, голоса,
горе… а радости? Радости тоже!
Радости, шалости и чудеса!
Жаждешь и думаешь: помню ль? могу ли?
Вечер в Риони, клонящий к слезам
солнцем и свадьбою: «Лиле»… «Макрули»…
И Алазань? Как забыть Алазань?
Жаждешь в душе твоей, в бедном ковчеге,
соединить без утрат и помех
все, что творится при солнце и снеге:
речи, поступки, и солнце, и снег.
Жаждешь… Но если, всевышним веленьем
вдруг обретешь это чудо и жуть,
как совладаешь с чрезмерным виденьем,
словом каким наречешь его суть?
 

У АЛАЗАНИ

 
Язык природы смею разуметь, —
Понятно мне, о чем рыдает медь
Листвы осенней, сорванной ветрами,
О чем лепечет и молчит моя
Родная алазанская струя,
О чем вздыхает поле под парами.
Язык природы точен и правдив;
Беседа виноградников и нив
То пробуждает, то влечет в дремоту.
Но я готов беседовать без сна
С тобою, алазанская волна,
Тревогу птиц читать по их полету.
С горами разговаривать могу,
Пойму следы на девственном снегу
И уловлю цветка ночного шепот,
Постигну, для чего тростник поет
И почему на скалах стонет лед, —
Природа мне поведала свой опыт.
Словарь ее бессмертной красоты —
Родной земли тяжелые пласты —
Из века в век без устали листали,
Но как его словами ни владей,
А все равно на языке людей
Язык природы непередаваем.
 

МИГ ИЛИ ВЕЧНОСТЬ

 
В круговороте грозном и великом,
Рассчитанном на долгие века,
Жизнь кажется порой
Лишь кратким мигом,
Коротким дуновеньем ветерка.
Но иногда на вечность жизнь похожа:
Ты долго шел,
И вот идешь опять,
И все живешь, тревожась и тревожа,
И начинаешь снова начинать.
И мнится, что немыслима разлука.
И кажется, что сотни лет назад
Арбу из тонкоствольного бамбука
Ты, несмышленыш, ладил наугад.
Полвека за спиною ты оставил,
Пол века день за днем перелистал,
Ты не был исключением из правил:
И радости и горе испытал.
Жизнь полюбил и объяснялся с нею
Всегда без недомолвок – напрямик.
Так что тебе понравилось сильнее:
Миг или вечность?
Вечность или миг?
 

* * *

 
Ты увидел? Заметил? Вгляделся?
В мире – прятанье, поиск, игра:
улепетывать с резвостью детства,
притаиться, воскликнуть: «Пора!»
Обыскав ледники и теплицы,
перестав притворяться зимой,
март взывает: «Откликнись, Тбилиси!
Ты – мой баловень, неженка мой».
Кутерьма адресатов и почты:
блеск загара грустит по лицу,
рыщет дерево: где его почки?
Не они ль утаили листву?
Ищет сад – пребывания втайне,
ищет ливень – пролиться куда,
но скрывает Куры бормотанье,
что теряет и ищет Кура?
Наконец все находят друг друга,
всех загадок разгадка ясна,
и внутри драгоценного круга
обретает Тбилиси весна.
 

ВЕСНА

 
Деревья гор, я поздравляю вас:
младенчество листвы – вот ваша прибыль,
вас, девушки, затеявшие вальс,
вас, волны, что угодны юным рыбам,
вас, небеса, – вам весела гроза,
тебя, гроза, – тобой полны овраги,
и вас, леса, глядящие в глаза
расплывчатым зрачком зеленой влаги,
я поздравляю с пчелами луга,
я поздравляю пчел с избытком меда
и эту землю с тем, что велика
любви и слез беспечная погода.
Как тяжек труд пристрастия к весне
и белый свет так бел, что видеть больно.
Но заклинаю – не внемлите мне,
когда скажу: «Я изнемог. Довольно».
 

ХАМИД АЛИМДЖАН

(1909–1944)

С узбекского

ЗИМНЯЯ УЛИЦА

 
До чего эта улица мне дорога,
Где сегодня певуча душа,
До чего же белы и пушисты снега,
До чего тишина хороша.
Эту ясность мне хочется в сердце сберечь,
Чтоб она зазвучала для всех,
Чтобы стала чиста и нежна моя речь,
Словно первый на улице снег.
А деревья белы, будто их облака
Искупали в своей белизне,
И тревога светла, и дорога легка,
И чудесная бодрость во мне.
И по улице в первом пушистом снегу
Я с таким наслажденьем иду,
Что мне кажется: в белом тумане могу
Молодую увидеть звезду…
 

‹1935›

СНЕГ В СТЕПИ

 
Всюду снег, ослепительный снег.
Как посмотришь – глазам станет больно
Перед ним – ни преград, ни помех,
Он повсюду лежит своевольно.
День бежит по дорогам степным,
И, внимая упорному бегу,
С бесконечных небес белый дым
Опускается медленно к снегу.
И мне кажется, будто на степь,
Где и холм не виднелся доныне,
Низвергается горная цепь,
Вырастая на белой равнине.
Удивленное чудом таким,
На равнинные глядя просторы,
Даже солнце завидует им,
Издалека завидуют горы.
Солнце хочет разрушить огнем
Эти скалы, возникшие мнимо,
И сгорают в пространстве степном
И подножья, и выступы дыма.
Солнце, дымный низвергнув обман
Чашу с пламенем тучам подносит
И художника радостно просит
Воссоздать этот снег и туман.
 

‹1936›

ПОЕЗДА

 
Тишина степная. Даль ночная.
Гул в ночи. И снова тишина.
И слежу за степью из окна я:
Степь в чудесный сон погружена.
Этот сон спокоен и недолог —
Сон земли, и неба, и воды.
Опустила ночь свой темный полог,
На котором ни одной звезды.
Ночь безмолвно по земле проходит,
По-хозяйски взгляд ее широк, —
Будто бы задумавшись, подводит
Радостным дневным трудам итог.
Спит земля, и сон ей снится дивный;
Степь лежит без края и конца,
И составы мчатся непрерывно,
Огненные бьются их сердца.
За собой оставив величавый,
Неисхоженный степной простор,
В гору поднимаются составы,
Дерзкие, бегут к вершинам гор!
Мчатся поезда в стране свободной,
Каждый, как степной орел, крылат:
Это нашей дружбы всенародной
Вестники счастливые летят.
 

‹1936›

РОССИЯ

 
О Россия! Россия! Могучая Родина,
Беспредельно огромная, как небосвод.
Даже солнце, пока полпути им не пройдено
Тебя сразу лучом своим не обоймет!
Поезда в многодневном пути задыхаются,
Пробежав от закатной черты на восход.
Птицы с неба не раз отдыхать опускаются,
Совершая над ширью твоей перелет.
Не обнять богатырской твоей поясницы
Рекам, славным длиной и обилием вод,
И с великим народом твоим не сравнится
Ни один во вселенной живущий народ.
Сокрушит твоя сила все злые напасти,
Землю солнце любви твоей светом зальет.
Ты воздвигла твердыню свободы и счастья
Где семья наших братьев-народов живет.
Честь великая дней своих встретить начало
В колыбели твоей, под напевы твои.
В каждом доме, где Пушкина имя звучало,
Дышит, свято хранима, и речь Навои.
О, какою громадою дум обняла меня
Моя память у дальних твоих берегов!..
И увидел я меч твой карающий в пламени,
Под Москвой опрокинувший орды врагов.
И когда перед холода силою лютой
Птицы падают замертво в снег на лету,
Твои дети, могучие храбрые люди,
Гонят вражьи полки, как заря темноту.
Под лучами любви твоей солнце светлеет,
Под лучами любви твоей тают снега.
Но пред гневом священным твоим цепенеет
И во прах сокрушается сила врага.
И увидел я вражьи твердыни разбитые,
И услышал твой гром, грохотавший в бою,
Видел я, как орлы твои плыли над битвою,
И наполнился верой в победу твою!
О Россия! Россия! Твой сын, а не гость я.
Ты родная земля моя, отчий мой кров,
Я – твой сын, плоть от плоти твоей, кость от кости
И пролить свою кровь за тебя я готов.
 

‹1943›

ЕМИЛИАН БУКОВ

(Род. в 1909 г.)

С молдавского

ПОБЕДА

 
Я ждал тебя, не как влюбленный
Подругу ждет – придет ли, нет…
Я ждал тебя, как сад бессонный
Ждет на заре, чтоб хлынул свет.
Я шел к тебе, нетерпеливый,
И под собой не чуял ног.
Навстречу полыхали нивы
И месяц заносил клинок.
Мне заступали путь руины
И горе разрывало грудь…
Я шел к тебе, и путь был длинный,
Но не хотел я отдохнуть.
Пришла, как в небо голубое
Приходит солнышко весной,
И смолк далекий грохот боя,
Запели птицы надо мной.
Мне столько слов сказать хотелось!
Но слезы хлынули из глаз,
Впервые изменила смелость,
И робок был я в этот час.
И столько чувств во мне боролось!..
Я слышал в имени твоем
И детский смех, и женский голос,
И радостных салютов гром.
 

‹1945›

КТО СКАЗАЛ?

 
Кто сказал, что разные наречья
Разделяют нас? Не верю, нет!
Мы сильны одной могучей речью,
Нам один в веках сияет свет.
За одну великую надежду
Будем мы бороться до конца,
И у нас под разною одеждой
Бьются одинаково сердца.
Если на пути леса и камни,
То – леса и камни корпусов,
Что возводят сильными руками
Миллионы доблестных сынов.
Даже и наречьями иными
Не разделены мы вдалеке.
Все мы разговариваем ныне
На одном, советском языке.
Где б я ни был – в Минске, Ашхабаде
Все равно во мне всегда жива
Лучшая отрада и награда —
Наша светозарная Москва.
Дружным братьям враг любой не страшен
Мы идем дорогою зари.
И как солнце над землею нашей
Вечно имя Ленина горит.
 

‹1948›

* * *

 
Нет, мощь огня я вижу не в золе, а в ливне света.
Пускай бокал поэта наполнится пурпурными лучами.
Какую гамму цвета скрывает пламя!
Так больше песен утренней заре!
В рассветном серебре умолкни, скорбный хор!
Да здравствует мажор!
 

‹1962›

ГРЕБИ, ЛОДОЧНИК!

 
Греби, о лодочник, греби!
Сжимай клещами пальцев весла
и горькую волну руби.
Недаром к звездам, недаром к звездам
избрал ты путь через пучину.
Мечту бесстрашную люби.
Назад дороги нет отныне.
Греби, о лодочник, греби!
Стихия моря непокорна,
и рифы грозные остры.
И не всегда цветут над штормом
цветы зари, цветы зари.
Но ветры грудь твою вздымают,
вздымают в море пенные горбы.
Его вода, как жизнь, живая…
Греби, о лодочник, греби!
 

‹1963›

ЭТО БЫЛО В САНЖЕЙКЕ

К. Г. Паустовскому

 
Ввечеру небосвод недоступно высок,
А понизу ветер мечет и рвет…
И вот
Из глубин смарагдовых вод,
За броском бросок,
Море швыряет на влажный песок
Частицы скал первозданных.
Омытые в пенных фонтанах,
Горсти камешков —
Гладких и ровных,
Волнами и временем отполированных,
Несказанно прекрасных,
Как небо и море…
Право,
Их не прельщает прогулочных яликов участь,
Короткая шумная слава,
Поверхностная плывучесть.
Они чертовски прочны —
Дети тысячелетий!
Какими вулканами рождены
Бессмертные камешки эти?
Ветер утих на рассвете…
И на песке предо мной,
Дыша предутренней тишиной,
Старый гранильщик волшебных слов
Перебирал свой ночной улов…
Я спросил себя:
Что долговечней —
Его драгоценное слово
Или камешки лона морского?…
 

‹1965›