Текст книги "Советская поэзия. Том первый"

Автор книги: авторов Коллектив

ГАФУР ГУЛЯМ

(1903–1966)

С узбекского

МАТЬ

 
Я миг рожденья своего припомнить не могу,
Но эту первую зарю всегда благодарю!
Еще, спеленатый, лежу на новом берегу
И с удивлением на мир открывшийся смотрю.
Сжимая крепко кулачки, гляжу на море дня,
Еще сознание мое – как темная руда…
Забыл я бабушку мою, принявшую меня,
Ведь вскоре умерла она – в те дальние года.
Благодарю тебя, о мать, о мой родник святой,
Поныне сладость молока в моей крови течет.
Как юный тополь на груди долины золотой,
В твоих объятьях я мужал, не ведая забот.
Я стал поэтом, стал борцом, кругом росла семья,
И оглянуться не успел – полвека пронеслось…
Зачем так рано ты ушла, родимая моя, —
Увидеть сил моих расцвет тебе не довелось.
Не довелось тебе войти в мой новый, светлый дом,
На новый труд, заветный труд благословить меня,
Увидеть, как цветет страна, меняясь с каждым днем,
И как зажиточно теперь живет твоя родня.
О, если б хоть еще разок взглянуть тебе в лицо,
Тебя с поклоном пригласить к накрытому столу!..
Я с пальца снял подарок твой – старинное кольцо
И, с грустью глядя на него, пою тебе хвалу.
 

‹1953›

К НАМ ПРИЕЗЖАЙТЕ ПОГОСТИТЬ, ДРУЗЬЯ!

 
Когда вы будете в Узбекистане,
То, как бы вы с дороги ни устали,
Я знаю, каждый звать вас в гости станет
Радушными, не лживыми устами, —
Но в первый дом входите в мой, друзья!
Гафур Гуляма знаете, конечно!
Мой адрес даст в Ташкенте каждый встречный.
В мой дом входите, я вам рад сердечно!
Без проволочек – жизнь так быстротечна —
Ко мне шагайте, я вас жду, друзья!
Мой садик – ваш! Пусть только скрипнет дверца!
На грядках зелень мяты, кинзы, перца,
Вот свежая вода, вот полотенце,
А вот открытое вам настежь сердце!
И в сад и в сердце вас пущу, друзья!
Над огородом я для вас трудился,
Всего к столу нарвать распорядился!
Куда б хозяин иначе годился?
Жаль только вот, шафран не уродился,
А остальное – ваше все, друзья!
Цветов хотите? И цветы есть тоже*
То цвета неба, то на кровь похожи,
То все в росинках на прохладной коже…
По нашему обычаю, заложим
По красной розе за ухо, друзья!
Ковер постелим и, чтоб слаще отдых,
Подушки бросив в шелковых разводах,
Прогнав печаль, забывши о невзгодах,
На языках пятнадцати народов
Споем, что в голову придет, друзья!
Кто детям рад, кто без детей скучает,
Зятьев и снох в придачу получает,
А там и внуков на руках качает…
Под детский крик по пиалушке чая
До ужина не выпить ли, друзья?
Я в юности еще пришел к решенью:
Дом без детей – как стол без угощенья,
Как шар земной без вечного вращенья!
За шумный дом свой не прошу прощенья!
Мы сами будем в нем шуметь, друзья!
Вином и мясом пахнет синий воздух.
Стол – как земля, а вы вокруг – как звезды!
Вот наш инжир, вот винограда грозди!
Лепешки теплые, пока не поздно,
Я по куску вам отломлю, друзья!
Горит очаг, смешав в домашнем дыме
Дыханье сада с ветерком пустыни.
Вот персики с бочками чуть седыми,
Но раньше их давайте взрежем дыню!
Мы в этом не раскаемся, друзья!
Теперь, когда уже всерьез сидим мы,
Отведайте самсы, казы, нарына!
Пусть их названья непереводимы,
Но, чтобы суть понять, необходимо
Их все подряд попробовать, друзья!
Вино у нас домашнее, густое,
В нем слиток солнца плавает в настое.
Есть предложенье, самое простое:
Без лишних слов кувшина дно пустое
В кратчайший срок исследовать, друзья!
Вот вносит Мухаррам, моя супруга,
Два блюда с пловом, два горячих круга!
Она прикладывает к сердцу руку,
И не спеша плывет от друга к другу,
И к плову приглашает вас, друзья!
А после плова, за зеленым чаем,
Мы к берегу поэзии причалим:
Фуркат, и Пушкин, и Джами вначале,
Ну, а потом, друг другу отвечая,
И что-нибудь свое прочтем, друзья!
Есть ваши книги у меня на. полках,
Есть и мои. Взгляните втихомолку:
Писал я много, жил довольно долго,
И сколько их, я сам не знаю толком,
Пусть, если захотят, сочтут друзья!
Я заболтался! Время пролетело!
Душа бы вечно бодрствовать хотела,
Но, к сожаленью, спать желает тело…
Ночуйте здесь! Мы быстро это дело
Устроим каждому из вас, друзья!
Кто помоложе, тем ковров наносим,
Кошму в саду, под абрикосом, бросим,
Молодоженов на чердак попросим:
В Узбекистане ведь такая осень,
Что простудиться мудрено, друзья!
Итак, устами старого поэта
Я вас зову, прошу запомнить это,
Пусть издали, пусть даже с края света,
Хотите – осенью, а не боитесь – летом,
К нам приезжайте погостить, друзья!
 

‹1959›

НАТАЛЬЯ ЗАБИЛА

(Род. в 1903 г.)

С украинского

СЕСТРЕ

 
Железный путь – путь для коней железных
Куда-то далеко простерся он.
Вагоны, грохоча на всю окрестность,
Из окон свет кидают на перрон.
Вдоль рельс проходишь ты обычным шагом,
Приказы отдаешь кому-то в тьме.
Дежурного фуражка красным флагом
Мелькает, и звенит девичий смех.
Потом рассвет – синь ляжет под глазами,
И сон без сновидений, дни не в дни…
Плывут и тают, век не угасая,
Зеленые и красные огни…
И вдруг печаль, нет-нет и набегая,
Полынный яд по сердцу разольет, —
Печаль о том, что, женщина простая,
Ты думаешь так мало о «своем».
И снова стук вагонов бесконечных…
Стоишь ты, провожая поезда…
Путем железным на конях железных
Летят в стальную даль твои года.
 

‹1927›

НИКОЛАЙ ЗАБОЛОЦКИЙ

(1903–1958)

РЫБНАЯ ЛАВКА

 
И вот, забыв людей коварство,
Вступаем мы в иное царство.
Тут тело розовой севрюги,
Прекраснейшей из всех севрюг,
Висело, вытянувши руки,
Хвостом прицеплено на крюк.
Под ней кета пылала мясом,
Угри, подобные колбасам,
В копченой пышности и лени
Дымились, подогнув колени,
И среди них, как желтый клык,
Сиял на блюде царь-балык.
О самодержец пышный брюха,
Кишечный бог и властелин,
Руководитель тайный духа
И помыслов архитриклин!
Хочу тебя! Отдайся мне!
Дай жрать тебя до самой глотки!
Мой рот трепещет, весь в огне,
Кишки дрожат, как готтентотки.
Желудок, в страсти напряжен,
Голодный сок струями точит,
То вытянется, как дракон,
То вновь сожмется что есть мочи,
Слюна, клубясь, во рту бормочет,
И сжаты челюсти вдвойне…
Хочу тебя! Отдайся мне!
Повсюду гром консервных банок,
Ревут сиги, вскочив в ушат.
Ножи, торчащие из ранок,
Качаются и дребезжат.
Горит садок подводным светом,
Где за стеклянною стеной
Плывут лещи, объяты бредом,
Галлюцинацией, тоской,
Сомненьем, ревностью, тревогой…
И смерть над ними, как торгаш,
Поводит бронзовой острогой.
Весы читают «Отче наш»,
Две гирьки, мирно встав на блюдце,
Определяют жизни ход,
И дверь звенит, и рыбы бьются,
И жабры дышат наоборот.
 

‹1928›

УСТУПИ МНЕ, СКВОРЕЦ, УГОЛОК

 
Уступи мне, скворец, уголок,
Посели меня в старом скворешнике.
Отдаю тебе душу в залог
За твои голубые подснежники.
И свистит и бормочет весна.
По колено затоплены тополи.
Пробуждаются клены от сна,
Чтоб, как бабочки, листья захлопали.
И такой на полях кавардак,
И такая ручьев околесица,
Что попробуй, покинув чердак,
Сломя голову в рощу не броситься!
Начинай серенаду, скворец!
Сквозь литавры и бубны истории
Ты – наш первый весенний певец
Из березовой консерватории.
Открывай представленье, свистун!
Запрокинься головкою розовой,
Разрывая сияние струн
В самом горле у рощи березовой.
Я и сам бы стараться горазд,
Да шепнула мне бабочка-странница,
«Кто бывает весною горласт,
Тот без голоса к лету останется».
А весна хороша, хороша!
Охватило всю душу сиренями.
Поднимай же скворешню, душа,
Над твоими садами весенними.
Поселись на высоком шесте,
Полыхая по небу восторгами.
Прилепись паутинкой к звезде
Вместе с птичьими скороговорками.
Повернись к мирозданью лицом,
Голубые подснежники чествуя,
С потерявшим сознанье скворцом
По весенним полям путешествуя.
 

‹1946›

ЗАВЕЩАНИЕ

 
Когда на склоне лет иссякнет жизнь моя
И, погасив свечу, опять отправлюсь я
В необозримый мир туманных превращений,
Когда мильоны новых поколений
Наполнят этот мир сверканием чудес
И довершат строение природы, —
Пускай мой бедный прах покроют эти воды,
Пусть приютит меня зеленый этот лес.
Я не умру, мой друг. Дыханием цветов
Себя я в этом мире обнаружу.
Многовековый дуб мою живую душу
Корнями обовьет, печален и суров.
В его больших листах я дам приют уму,
Я с помощью ветвей свои взлелею мысли,
Чтоб над тобой они из тьмы лесов повисли
И ты причастен был к сознанью моему.
Над головой твоей, далекий правнук мой,
Я в небе пролечу, как медленная птица,
Я вспыхну над тобой, как бледная зарница,
Как летний дождь прольюсь, сверкая над травой
Нет в мире ничего прекрасней бытия.
Безмолвный мрак могил – томление пустое.
Я жизнь мою прожил, я не видал покоя:
Покоя в мире нет. Повсюду жизнь и я.
Не я родился в мир, когда из колыбели
Глаза мои впервые в мир глядели, —
Я на земле моей впервые мыслить стал,
Когда почуял жизнь безжизненный кристалл,
Когда впервые капля дождевая
Упала на него, в лучах изнемогая.
О, я недаром в этом мире жил!
И сладко мне стремиться из потемок,
Чтоб, взяв меня в ладонь, ты, дальний мой потомок,
Доделал то, что я не довершил.
 

‹1947›

Я НЕ ИЩУ ГАРМОНИИ В ПРИРОДЕ

 
Я не ищу гармонии в природе.
Разумной соразмерности начал
Ни в недрах скал, ни в ясном небосводе
Я до сих пор, увы, не различал.
Как своенравен мир ее дремучий!
В ожесточенном пении ветров
Не слышит сердце правильных созвучий,
Душа не чует стройных голосов.
Но в тихий час осеннего заката,
Когда умолкнет ветер вдалеке,
Когда, сияньем немощным объята,
Слепая ночь опустится к реке,
Когда, устав от буйного движенья,
От бесполезно тяжкого труда,
В тревожном полусне изнеможенья
Затихнет потемневшая вода,
Когда огромный мир противоречий
Насытится бесплодною игрой, —
Как бы прообраз боли человечьей
Из бездны вод встает передо мной.
И в этот час печальная природа
Лежит вокруг, вздыхая тяжело,
И не мила ей дикая свобода,
Где от добра неотделимо зло.
И снится ей блестящий вал турбины,
И мерный звук разумного труда,
И пенье труб, и зарево плотины,
И налитые током провода.
Так, засыпая на своей кровати,
Безумная, но любящая мать
Таит в себе высокий мир дитяти,
Чтоб вместе с сыном солнце увидать.
 

‹1947›

ЧИТАЯ СТИХИ

 
Любопытно, забавно и тонко:
Стих, почти не похожий на стих.
Бормотанье сверчка и ребенка
В совершенстве писатель постиг.
И в бессмыслице скомканной речи
Изощренность известная есть.
Но возможно ль мечты человечьи
В жертву этим забавам принесть?
И возможно ли русское слово
Превратить в щебетанье щегла.
Чтобы смысла живая основа
Сквозь него прозвучать не могла?
Нет! Поэзия ставит преграды
Нашим выдумкам, ибо она
Не для тех, кто, играя в шарады,
Надевает колпак колдуна.
Тот, кто жизнью живет настоящей,
Кто к поэзии с детства привык,
Вечно верует в животворящий,
Полный разума русский язык.
 

‹1948›

О КРАСОТЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ЛИЦ

 
Есть лица, подобные пышным порталам,
Где всюду великое чудится в малом,
Есть лица – подобия жалких лачуг,
Где варится печень и мокнет сычуг.
Иные холодные, мертвые лица
Закрыты решетками, словно темница.
Другие – как башни, в которых давно
Никто не живет и не смотрит в окно.
Но малую хижинку знал я когда-то,
Была неказиста она, небогата,
Зато из окошка ее на меня
Струилось дыханье весеннего дня.
Поистине мир и велик и чудесен!
Есть лица – подобья ликующих песен.
Из этих как солнце сияющих нот
Составлена песня небесных высот.
 

‹1955›

НЕКРАСИВАЯ ДЕВОЧКА

 
Среди других играющих детей
Она напоминает лягушонка.
Заправлена в трусы худая рубашонка,
Колечки рыжеватые кудрей
Рассыпаны, рот длинен, зубки кривы,
Черты лица остры и некрасивы.
Двум мальчуганам, сверстникам ее,
Отцы купили по велосипеду.
Сегодня мальчики, не торопясь к обеду
Гоняют по двору, забывши про нее,
Она ж за ними бегает по следу.
Чужая радость так же, как своя,
Томит ее и вон из сердца рвется,
И девочка ликует и смеется,
Охваченная счастьем бытия.
Ни тени зависти, ни умысла худого
Еще не знает это существо.
Ей все на свете так безмерно ново,
Так живо все, что для иных мертво!
И не хочу я думать, наблюдая,
Что будет день, когда она, рыдая,
Увидит с ужасом, что посреди подруг
Она всего лишь бедная дурнушка!
Мне верить хочется, что сердце не игрушка,
Сломать его едва ли можно вдруг!
Мне верить хочется, что чистый этот пламень
Который в глубине ее горит,
Всю боль свою один переболит
И перетопит самый тяжкий камень!
И пусть черты ее нехороши
И нечем ей прельстить воображенье, —
Младенческая грация души
Уже сквозит в любом ее движенье.
А если это так, то что есть красота
И почему ее обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?
 

‹1955›

МОЖЖЕВЕЛОВЫЙ КУСТ

 
Я увидел во сне можжевеловый куст,
Я услышал вдали металлический хруст,
Аметистовых ягод услышал я звон,
И во сне, в тишине, мне понравился он.
Я почуял сквозь сон легкий запах смолы.
Отогнув невысокие эти стволы,
Я заметил во мраке древесных ветвей
Чуть живое подобье улыбки твоей.
Можжевеловый куст, можжевеловый куст,
Остывающий лепет изменчивых уст,
Легкий лепет, едва отдающий смолой,
Проколовший меня смертоносной иглой!
В золотых небесах за окошком моим
Облака проплывают одно за другим,
Облетевший мой садик безжизнен и пуст…
Да простит тебя бог, можжевеловый куст!
 

‹1957›

ГРОЗА ИДЕТ

 
Движется нахмуренная туча,
Обложив полнеба вдалеке,
Движется, огромна и тягуча,
С фонарем в приподнятой руке.
Сколько раз она меня ловила,
Сколько раз, сверкая серебром,
Сломанными молниями била,
Каменный выкатывала гром!
Сколько раз, ее увидев в поле,
Замедлял я робкие шаги
И стоял, сливаясь поневоле
С белым блеском вольтовой дуги!
Вот он – кедр у нашего балкона.
Надвое громами расщеплен,
Он стоит, и мертвая корона
Подпирает темный небосклон.
Сквозь живое сердце древесины
Пролегает рана от огня,
Иглы почерневшие с вершины
Осыпают звездами меня.
Пой мне песню, дерево печали!
Я, как ты, ворвался в высоту,
Но меня лишь молнии встречали
И огнем сжигали на лету.
Почему же, надвое расколот,
Я, как ты, не умер у крыльца,
И в душе все тот же лютый голод,
И любовь, и песни до конца!
 

‹1957›

НЕ ПОЗВОЛЯЙ ДУШЕ ЛЕНИТЬСЯ

 
Не позволяй душе лениться!
Чтоб в ступе воду не толочь,
Душа обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!
Гони ее от дома к дому,
Тащи с этапа на этап,
По пустырю, по бурелому,
Через сугроб, через ухаб!
Не разрешай ей спать в постели
При свете утренней звезды,
Держи лентяйку в черном теле
И не снимай с нее узды!
Коль дать ей вздумаешь поблажку,
Освобождая от работ,
Она последнюю рубашку
С тебя без жалости сорвет,
А ты хватай ее за плеч,
Учи и мучай дотемна,
Чтоб жить с тобой по-человечьи
Училась заново она.
Она рабыня и царица,
Она работница и дочь,
Она обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь!
 

‹1958›

ГУРГЕН МААРИ

(1903–1969)

С армянского

21 ЯНВАРЯ 1924 г.

 
Он умер… И город мой в снежной дымке
как будто накрыла враждебная тьма.
Казалось мне, словно на фотоснимке —
застывшие улицы, лица, дома…
В тот вечер я сентиментальные строки
писал про плакучую иву, и вдруг
та весть беспощадная горем жестоким
пронзила мне сердце. Все стихло вокруг.
Пусть ива листвой своей плачущей плещется,
пусть скорби печать не сойдет с моих губ.
Сегодня в огромном лесу человечества
пал мудрый, могучий, негнущийся дуб.
Он умер. Но мыслями, страстью, делами
он с нами. И не за горами весна.
Он умер. Но лес подхватил его знамя.
Он умер. Но армия леса вечна!
 

НА ВОЛОСАХ МОИХ ЗИМА

 
На волосах моих зима, но в сердце зной.
Как лето, как палящий зной, приду я и уйду.
Я песню унесу с собой и унесу любовь,
Как пламя песни золотой. Приду я и уйду.
Прощайте, тополя мои! Прощай, прощай,
И Арарат священный мой! Приду я и уйду.
Как осень, принеся плоды, уходит прочь,
Отдав поклон земле родной, – приду я и уйду.
 

ЛУННАЯ ЛЮБОВЬ

 
Когда колышутся леса,
Леса тенистые, густые,
Опять тебя, моя краса,
Припоминаю. Прожитые
Припоминаю дни. Закат.
И клен высокий над забором.
И зрелой нивы аромат.
И дуновенья. Тем же взором,
Что был когда-то у тебя,
Луна сегодня поглядела…
И вновь, томительно скорбя,
Я вспомнил, горько, онемело,
Твой лик, твой шаг, моя краса,
И те часы не дожитые.
…Смотри, качаются леса,
Леса качаются густые.
 

ВОСПОМИНАНИЕ

 
Дождь весенний бушует за ставней
Все вольней и сильней.
Вспоминаю напев стародавний,
Вспоминаю о ней.
Да, в саду моих песен, как ливень,
Прошумел ее шаг.
И от роз распустившихся дивен
Стал мой вспыхнувший сад.
Полон мокрой полыни сомнений
И деревьев тоски,
Сквозь акации увеселений
Он смотрел колдовски.
В нем забился фонтан. Раззадорясь
От избытка – тогда
В нем запела вода – песнетворец,
Зазвенела вода.
И теперь под напев стародавний
Я припомнил о ней,
Той далекой… За старою ставней
Дождь шумит все сильней.
 

ЗАКАТ

 
В желтые апельсины
нивы оделись снова;
в поле зеленовато-синем
фата из шелка цветного
и желтые апельсины…
Стадо домой вернулось
с апельсинового поля рано,
сквозь облака все гуще
просеивается вязь шафрана.
И стадо домой вернулось…
В пруду справляются свадьбы
рыб, звезд и капели.
Луна там сидит тамадою,
лягушки – опьянели…
В пруду справляются свадьбы.
 

ВОЗВРАЩЕНИЕ

 
Ласточки вернулись из краев далеких
По дорогам длинным, по путям незримым.
Ласточки вернулись – стаи песен легких
С голубым рассветным розоватым дымом.
Ласточки вернулись, ласточки спустились
На родные крыши, всюду замелькали.
У одних от ветра гнезда развалились,
А другие – старых гнезд не отыскали.
Мечутся тревожно в воздухе просторном
И, не отдыхая даже ни минуты,
Прутья, ветки носят, вьют себе упорно
Гнезд нерукотворных верные уюты.
Так они свивают, полные веселья,
Гнезда из счастливых голосов и глины…
Ласточки вернулись, спутники апреля,
На родную землю с неродной чужбины.
 

АЛИО МИРЦХУЛАВА

(1903–1971)

С грузинского

КУЗНЕЦ

 
Он не дает покоя мне недаром.
И в тишине ночной, и в шуме дня —
всегда я слышу мерные удары:
они зовут, они ведут меня.
Теперь я стар, а был когда-то молод.
Но вечно в кузнице – в моей груди —
ковал кузнец и, поднимая молот,
повелевал:
«Люби! Твори! Иди!»
Я слушался, я ждал его совета.
Он вел меня в просторы без границ.
О, кузница моя, источник света,
гнездо моих стихов – крылатых птиц.
Кует кузнец то звонче, то печальней,
и я под этот стук тружусь, иду.
Стучит, стучит кузнец по наковальне…
Нам отдых не написан на роду!
Во мне покуда сердце не двоилось,
не разбивалось в прах…
Кузнец кует.
С его работой жизнь в меня вселилась,
с его покоем жизнь во мне замрет.
День – ночь, день – ночь, он отдыха не
знает.
Я слышу стук во сне и наяву.
Как знать, крепит он или разрушает?
Кует кузнец, а значит, я живу!
 

ПЕСНЯ СЕРДЦА

 
На бумаге слова – холодны и глухи,
В них лишь тени волненья души.
Если хочешь годами проверить стихи, —
В темном небе звездами пиши.
Верный пленник стиха, я борюсь и пою
До последнего стона пера.
Звук терзает открытую душу мою,
Слово к небу возносят ветра…
Время, все сокрушая, вперед потечет,
Не удовлетворяясь судьбой.
И войдет через тысячу лет звездочет
В сумрак ночи с подзорной трубой.
Он прочтет письмена непоблекнувших звезд.
Он их с песней народной сравнит.
Через тысячу лет, через тысячу верст
Я его привлеку, как магнит.
Он притронется с дрожью к страницам труда
Возвратит он звучанье строке.
И поймет, что народное слово всегда —
Со столетьями накоротке…
На бумаге слова – холодны и глухи.
Истлевают в столетьях листы…
Как народную песню, вверяю стихи
Океану земной высоты.
 

ЛУК И ЛИРА

 
Воин и охотник, шел он лугом
над речной гремящей быстриной.
Шел один, вооруженный луком,
деревянным луком и стрелой.
В племени своем охотник первый,
он слыхал не раз уже, не два,
как, стрелу выбрасывая, пела,
пела, замирая, тетива.
Но сегодня вдруг отдернул руку,
удивленный этим лишь сейчас,
и, желая продолженья звука,
тетиву он тронул еще раз.
Звук был тихий, робкий, осторожный…
Позабыв ушедшую стрелу,
человек стоял – большой, тревожный,
тетиву понявший, как струну…
 

Я И ЛЕТО

 
Мой сад смежить не разрешает веки,
в трудах и муках он велит мне жить,
чтоб вдохновенья нежные побеги
на холоду не смел я обнажить.
Рассаду букв всегда храню от стужи.
Как борозду, веду строку свою.
Потом вдохну словам незрячим души,
горячей кровью книге их привью.
Но и у лета труд того же рода,
оно рисует кистью золотой,
чтобы немая, темная природа
заговорила с полной прямотой.
Оно в земные проникает недра
и, открывая жилы теплоты,
слагает книгу, где шумят от ветра
весь мир разрисовавшие цветы.
Пучина зноя. И пучина света.
Под нашей кистью – краски без числа.
И мы сгораем оба – я и лето —
в огне искусства, а не ремесла…
Мгла вечера окрестность подменила.
В густом тумане тлеют фонари.
И высохли в чернильнице чернила.
Свернулась кровь – до утренней зари.
 

НОЧНЫЕ ДУМЫ

 
Спустилась ночь. В природе все – молчанье
О Грузия, волшебная страна!
Реки ночной чуть слышное звучанье.
Уснуло все… Какая тишина!
А звезды не туманятся. И тени
На все просторы густо налегли.
Простите мне мгновение смятенья,
Я ощутил вращение земли!
 

ВЕЧНЫЙ СТИХ

 
Нет, друзья, мы вдруг не спохватимся!
«Где же юность?» Мы знаем, где.
В новом замысле, в новом натиске,
В устремленности к той же звезде.
Не боюсь я упреков жалящих,
Осуждающих нашу судьбу.
Мы гудим и звеним в продолжающих
Нашу молодость, правду, борьбу.
Неизменно лишь то, что изменчиво.
Так же слышится говор садов,
Так же, так же влюбляются женщины,
Но не в нас, а в наших сынов.
Годы, годы, как старости вестники,
Друг за другом стучатся в мой дом…
Но ушли мы от детства, ровесники,
А от юности не уйдем.
Пусть мне долго тревожиться, мыкаться
И страдать из-за мелких грехов, —
Чья-то юность мне все же откликнется
Рокотаньем моих стихов!