Текст книги "Советская поэзия. Том первый"

Автор книги: авторов Коллектив

ПЕДЕР ХУЗАНГАЙ

(1907–1970)

С чувашского

ГЛАЗ ВОЛГИ

 
Стоят леса в серебряном уборе,
И толщиной в аршин зеленый лед
Уже сковал теченье волжских вод.
Хоть яростна зима в своем напоре,
Но полынья на ледяном просторе
Кругла, светла всю зиму напролет.
Она стихию победила в споре.
«Глаз Волги» – так прозвал ее народ.
Неистовствует стужа, иней блещет,
Но, льдом не покрываясь, полынья
Все медленно колышется и плещет…
Проходят годы, но желал бы я,
Чтоб, не одевшись льдом ни на мгновенье,
Всю жизнь плескалось в сердце вдохновенье.
 

‹1949›

ПРИГЛАШЕНИЕ В ЧУВАШИЮ

 
Знаете ли вы страну такую,
Древнюю и вечно молодую,
Где в лесу тетерева токуют —
Словно песней сердце околдуют,
Где, коль праздник, – от души ликуют,
Коль работа – гору дай любую!
Знаете ли вы такой народ,
У которого сто тысяч слов,
У которого сто тысяч песен
И сто тысяч вышивок цветет!
Приезжайте к нам – и я готов
Это все проверить с вами вместе.
 

‹1970›

ВЛАДИМИР ДЕРЖАВИН

(1908–1975)

ОСЕННИЙ ВЕЧЕР

 
1
 
 
Поет в лесу труба туманной влаги.
Тальник в росе в лицо с размаху хлещет,
И влипший в грязь древесный жар в овраге
Из тьмы, ногами выворочен, блещет.
И лес – пролог к неизреченной саге —
Над головою ходит и трепещет.
И вдруг между стволов просвет нежданный
И облаков дождливых отсвет рдяный.
 
 
2
 
 
Катясь, кольцо серебряное суток
Приблизилось к прекрасному покою.
Как тающего льда мембрана, чуток
Стеклянный щит, звенящий под ногою
Над миром тем. Лесные окна уток
Поят осенней, кованой водою,
И хора балалаечного в чаще
Стегают струны лопнувшие чаще.
 
 
3
 
 
Утиных вод щербленая чеканка,
Как сталь, тверда. Прозрачным слоем – копоть
От выстрелов. Цыганская стоянка —
И холст, лохмотьями уставший хлопать
В кружащем медном пенье полустанка
Верст за пять… Ночи оханье и ропот
Между стволами белыми (иль кони
Жуют овес, бряцающий в попоне?).
 

‹1930›

НЕЖНОСТЬ

 
Я бродил одиноко
В пустынном осеннем лесу,
Я валялся, как труп,
У заросших травой придорожий
И последнюю нежность
Тебе бережливо несу,
Как цветочную пыль
В волосах, на губах и па коже.
Я осеннюю нежность
Ревниво хранил для тебя,
Как последнюю влагу
В забытом людьми водоеме.
И устал одичало бродить,
Никого не любя,
По хрустальным лесам,
Спотыкаясь в сухом буреломе.
Пусть с кудрей твоих льется
Густой золотой полумрак,
Мои губы горьки,
А твои – горячи и певучи.
Вот уж небо лиловою медью горит,
И в горах,
Как чудовище, с шумом ползут
Допотопные тучи.
 

‹1934›

ЧЕРНИЛЬНИЦА

 
1
 
 
В чернильнице моей поют колокола,
Склоняются дубы над крышей пепелища,
В ней город затонул – где прежде ты жила;
Ныряет кит, судов проламывая днища;
И каплет кровь с ветвей, где ночь любви вела
В кабаньих зарослях осенние игрища.
И гекатомб венец в сто сорок кораблей
Антоний утопил в чернильнице моей.
 
 
2
 
 
Где тополя шумят над красной черепицей,
Клен черный с яблоней сплетаются в окне,
Где смотрит дом в закат чердачною бойницей,
Там было суждено взглянуть впервые мне
В нагую глубь озер той скорби темнолицей,
Той властелинши, чей напев звенит во сне
Глухом, младенческом (лишь бурею догадки
Вздувает памяти чудовищные складки).
 
 
3
 
 
Как желтых туч пласты – осенние леса
Хоругвью шелеста твое клубили имя.
Со дна сознания преданий голоса —
На алых лошадях, под гребнями седыми —
Им смутно вторили… Песчаная коса
От волн хохочущих дрожала. Будто – в дыме
Ночном чуть видима, хватаясь за кусты, —
С большой толпой подруг идешь купаться ты…
 
 
4
 
 
…И книгу февраля с застежкой золотой
Листает влажный снег дыханья осторожней;
Твой ранний, горький смех – всепомнящей рукой,
Словарь твоей любви, – как розовые пожни
Под инеем сквозным, – вписал он в книге той.
Но я прочел не все, – и, что ни день, тревожней
Живет забытый край в душевной глубине,
Иголки башенок вонзая в сердце мне.
 
 
5
 
 
Я не его любил. Моим заветом не был
Ни город юности, ни игр забытых дом.
Но у тебя в глазах тонули даль и небо,
Двор с лошадьми, листок, летящий над прудом.
Но целый край, в лесах, в стоверстных волнах хлеба,
Стоял, как зеркальце на столике твоем.
Тот мир, как мельница, – росистая, ночная, —
Спал, водяным столбом твой образ отражая.
 

‹1936›

ИЗ КАВКАЗСКОЙ ТЕТРАДИ

* * *

 
Когда гудит под ветром лес,
Как струны гуслей под руками
Сказителя,
и свод небес
Скрывается за облаками,
И, как драконы, на лету
Клубятся ярусами тучи,
И, как в горах, воздушной кручи
Я ощущаю высоту,
И кружится земля, как глобус,
Под крышей быстрых облаков,
И полночь, радуясь и злобясь,
Встает из-за глухих холмов, —
Тогда с огромным лбом Шекспира,
Со взглядом, блещущим, как меч,
В мой дом вступает образ мира,
Плащ на пороге сбросив с плеч.
И музыка за ним клубится,
Как волны, изнутри светясь.
И с плеч его слетают птицы,
На мой рабочий стол садясь.
Неисчерпаемо-чудесным
Тогда все снова мнится мне,
Как в юности, —
подобно песням,
Когда-то слышанным во сне.
 

‹1940›

РАЗГОВОР С ОБЛАКАМИ

 
Будто в небе задумались облака альта-кумулюс,
Будто – мир в человецех и благоволение,
Может быть, я сейчас первый раз на веку молюсь,
Первый раз и последний встаю на колени я.
Как со дна необъятного капища тления,
В пропасть заживо вверженный вместе с умершими,
Говорю я с ночными, еще не померкшими —
Между темной землею и звездными вершами
К лукоморью рассвета, небесными нерестами
В высоте несказанной плывущими – облаками перистыми:
– Когда вы над кровлей отцовою,
Далеко, за горами безлюдно-ущелистыми,
Загремите весенней икрою перловою,
Покидая навеки пучину небесную, —
Бросьте горсть ваших капель в палату трапезную
Где сидит мой отец за нерадостной чашею
И беседа иссякла струей замолчавшею.
Вы ему прошумите листвой заоконнишною —
Что в плену я у смерти, что я далеко, но что я
Жив, что я ворочусь.
 

ДЖАСМЭ ДЖАЛИЛ

(Род. в 1908 г.)

С курдского

СТАЛА БЫ СВИРЕЛЬЮ

 
Мечта пастуха, словно небо, бездонна,
Чиста и кротка —
Звенит тихим ветром, бегущей по склонам
Струей родника.
Со мною он сдержан, почти бессловесен,
И только свирель
Протяжным журчаньем бесхитростных песен
Дурманит, как хмель.
Когда говорит он, то словно сухие
Слова вяжут рот,
А вскинет свирель – огневою стихией
Душа запоет.
Росинка, сверкнув янтарями заката,
Прильнет к лопуху,
Услышав призыв, молчаливо ягнята
Спешат к пастуху.
Заветное с детства таю я желанье —
Свирелью бы стать,
Чтоб горе людское, людское страданье
Ветрам передать.
И хочется так в этот ласковый вечер
Немного тепла…
Летела б любви долгожданной навстречу
Быстрей, чем стрела.
 

‹1962›

ТАИР ЖАРОКОВ

(1908–1965)

С казахского

САМОЛЕТ

 
Нынче так чиста небес голубизна,
Словно зонт огромный, надо мной она.
И предела этой нет голубизне.
Солнцем золотым земля ослеплена.
Голову закинув, я стою. И мне
Маленькая точка светлая видна
В этой бесконечно ясной вышине.
Что это за точка искрится, плывет,
Вмиг пересекает синий небосвод?
Лебедя я вижу или же орла?
Или это сокол свой вершит полет?
Нет, не сокол это. Это, как стрела,
Пролетает наш, советский самолет,
Широко раскинув два больших крыла.
Самолет все выше, выше… А на нем
Красная звезда горит живым огнем
Жарче самых жарких солнечных огней.
От его сиянья этим ясным днем
Небеса еще мне кажутся синей…
Птица эта нашим рождена трудом.
Это мчатся наши летчики на ней.
 

‹1928›

ПОСЛАНИЕ ДРУЗЬЯМ

 
После ручки с пером впервые
Здесь винтовку держит рука.
Вам, друзья мои тыловые,
Поручаю стихи пока.
Здесь бумагой мне – поле битвы,
Здесь не перья, а блеск штыков.
Здесь куются новые ритмы,
Не чернила льются, а кровь.
Я вам был по перу собратом —
Свято долг я выполню свой.
Посвящайте стихи солдатам —
Вот наказ вам мой боевой.
К вам, Аскар и Сабит с Габитом,
Обращаю слова письма:
Вы для тех, кто вернется с битвы,
Приготовьте стихов тома.
Не сердитесь на это слово, —
Торопитесь, время не ждет!
Бой окончится, и суровый
Вам солдаты предъявят счет.
После ручки с пером впервые
Здесь винтовку держит рука.
О борьбе стихи боевые
Напишу острием штыка!
 

‹1942›

ПОЭТ В СТЕПИ

 
1
 
 
Зелень трав, тишина голубая,
Неоглядного лета настой.
Здесь могли мы увидеть Абая
За стихами в кибитке простой.
Сквозь кибитки решетчатый остов
Хорошо было, верно, ему
Слушать ветра полынного поступь
В этом войлочном легком дому!
Сердце новые речи находит,
Очи смотрят светло и остро,
По бумаге задумчиво бродит
Птицекрылое чудо-перо.
Он глядит на Чингисские горы.
Ветру войлочный полог открыт,
Озаряя степные просторы,
Златоглазое солнце горит,
Там, где бегают рыжие дрофы,
Там, где беркут стрелою взлетел,
Взмыли звонкие Пушкина строфы,
Парус лермонтовский забелел.
 
 
2
 
 
В пароконную сел он коляску:
«Ты лети, мое сердце, лети!»
В свисте ветра и в цокоте частом
Покатил по степному пути.
Облаков расплывается стая
Над урочищем Жыдэбай, —
Крылья песен в душе расправляя,
Едет в Семипалатинск Абай.
Бедняков замелькали кибитки.
«Ты звени, моя песня, звени!»
Хоть на диво буланые прытки,
Да мечту не обгонят они!
Стыли юрты в просторах певучих,
Пастухи вдоль дороги плелись.
Словно молния в сумрачных тучах
Понеслась вдохновенная мысль.
 
 
3
 
 
Прояснилось чело его снова,
Он глядит, не мигая, вперед.
«Я, народа певец кочевого,
Верю: счастье узнает народ!
Мы покинем дороги кочевья,
Озарятся надеждой сердца.
И пе в этом ли предназначенье
Стихотворца – судьи и певца?»
Прям душою и думами светел,
Земляков пробуждал он своих…
Замечтался Абай, не заметил,
Что доехал, что цели достиг.
 
 
4
 
 
Утро льет на дома городские
Безмятежной лазури покой.
Вот страницы пред ним дорогие
В библиотеке городской.
Этих мыслей великих уроки
Любит он повторять не спеша:
Русских классиков мудрые строки
Благодарно впивает душа.
Пол столетья прошло. Неустанно
Изменялись и люди и век:
Солнце счастья в степях Казахстана
Увидал и воспел человек.
И сегодня, средь книжных сокровищ,
Оценив незабвенного труд,
Ты творенья Абая раскроешь:
Эти строки вовек не умрут!
 

‹1954›

МИКАИЛ МУШФИК

(1908–1939)

С азербайджанского

ПОЭТ

 
Да это ведь неслыханная честь —
Поэтом стать, в людских сердцах прочесть,
Что чувствуют, чем полнятся сердца,
Без спроса в них войти
И разрушать отважно, до конца
Все злое на пути!
Мне губы многолюдных толп слышны,
И с этой всенародной вышины
Я вижу, как идут ко мне друзья,
Смелы и горячи.
Кто мне прикажет, бедами грозя:
– Не говори, молчи!
Я вижу зелень рощ и пену вод.
Я вижу одаренный мой народ.
Я вижу свадьбы, праздники, пиры,
Сверканье всех чудес.
Я вижу, как несет свои дары
Народу Тетергэс.
Пусть отойдет любитель болтовни!
Пусть хлебороб и сталевар одни
Со мною ладят и войдут в мой стих, —
Для них дорога есть.
Быть другом их и стать поэтом их —
Неслыханная честь!
Запела медь, и заплясал огонь,
И черный мрамор дыбится, как конь.
От стольких дел великих голова
Сама кружится тут.
Но прежде чем стихи писать, сперва
Пусть слезы потекут!
Да, для меня неслыханная честь
Поэтом стать, в людских сердцах прочесть
Что чувствуют, чем полнятся сердца,
Без спроса в них войти
И разрушать отважно, до конца
Все злое на пути!
 

МОСТ

 
Я мощный мост. Я смелый переход
Из прошлых тяжких лет в грядущий год,
Из тьмы развалин к цветникам весны,
Из увяданья в молодые сны,
Из смерти в жизнь, от рабства к мятежу.
Вы знаете, как честно я служу.
Что мне угрозы гор и ярость рек!
Мне Ленин стал учителем навек.
Как дивы, что уперлись в грудь земли,
Быки мои стальные приросли
К породе горной, к зубьям древних скал.
Поэт еще и слов не отыскал,
Чтоб описать напор народных сил,
Который эту стройку возносил.
О, как стучали юные сердца,
Пока я был отстроен до конца!
За мной века, но вечность предо мной.
Веду я битву с тяжестью земной.
Все люди, что сейчас по мне пройдут,
Узнают радость, счастье обретут.
Всем, кто достоин счастья, путь открыт.
Всем, кто пылает страстью, путь открыт,
Всем, кто с любимой нежно говорит,
Чья речь, как море пенное, бурлит.
Весна и осень разом – вот мой путь.
И свадьба с нежным сазом – вот мой путь
Советские народы с первых дней
Меня сложили, чтобы стать сильней,
И миновали пропасти в горах,
И разобщенность разбивали в прах.
И был их труд началом всех начал,
Основу изобилья означал.
И все, кто жаждет завтрашнего дня,
Меня построят и пройдут меня.
Все, что свернут с великого пути,
Должны шипы взамен цветов найти.
Быть другом человеку – вот мой путь.
Служить на совесть веку – вот мой путь.
По мне пройдут в крутые времена
Материки, народы, племена.
Тот современник в дальней стороне,
Что юн еще, – и он пройдет по мне!
Я выстроен навечно, навсегда —
Мост Власти, мост народного труда.
 

ТВОЙ СМЕХ

 
Смех твой, звенящий в моих ушах,
Если б ты знала, на что похож, —
Это на маковых лепестках
Передрассветных росинок дрожь.
Смех твой как вспугнутый ветерок,
Лепет весеннего утра в нем.
Губы твои, как звездный цветок,
Холодноватым манят огнем.
Этот смеющийся нежный рот
Видеть хотя бы издалека!
Смех твой дразнящий меня зовет
И ускользает, как облака.
Птица, летящая в высоту,
Проблеск луны средь талых ветвей —
Смех твой дает стихам остроту,
Делает чувства мои ясней.
День наступает счастливый мой,
Снова приходит весна тогда,
Молнии мечутся над головой,
И, торжествуя, течет вода.
Мир – это вечно цветущий сад,
Плеск и движенье, трепет и шум.
Жаль мне того, кто жизни не рад,
Кто не смеется и кто угрюм.
 

КОГДА ШЕЛ ДОЖДЬ

 
Дождь идет —
это капель восторженный пляс
Он пригоршней жемчужин швыряется в нас.
Две угрюмые тучи сшибаются лбом —
В небе молнии блещут и грохает гром.
Птицы спрятаться в гнезда свои норовят,
Водосточные трубы гудят и бурлят.
Молний просверк мгновенный – и вспышка и тьма.
Люди кто в подворотне, кто скрылся в дома.
Но, глядите, малыш не боится дождя,
Озорник распевает, по лужам идя.
С головою накрывшись промокшим плащом,
Двое юных влюбленных бегут под дождем.
Дождь вовсю припустился, а им все равно, —
Время их наступило, прекрасно оно!
Лей, мой дождь, превратись в полноводный поток,
Чтоб я полное счастье почувствовать мог.
Мне навстречу крученой струею плесни,
Волосами любимой меня захлестни.
Ты спасенье горящих от жажды полей,
Хлынь, неистовый ливень, стремительно лей!
К полосе полоса, лей, мой дождь навесной.
Бормочи что-то в листьях, в купели лесной.
Шлепай дерзко по лужам, как стайка ребят.
Колоти в мою грудь, как в небесный набат.
Одари меня блеском своим огневым,
Дай мне голос, чтоб голосом стал он моим.
Лейся, дождик, повсюду – вблизи и вдали.
Лейся шумно и щедро на благо земли.
 

СТЕПАН ОЛЕЙНИК

(Род. в 1908 г.)

С украинского

НЕЗАМЕНИМЫЙ МАЦЕПУРА

 
Один сердобольный предрайисполкома
По случаю, нам неизвестно какому,
Зачислил когда-то Грицка Мацепуру
В так называемую «номенклатуру».
В районе товарищ номенклатурный
Возглавил сперва комитет физкультурный.
Над списками, планами «бился» ночами
И ездил в какой-то облснаб за мячами…
А первой за выгодный вид физкультуры
Взялась с увлеченьем жена Мацепуры.
Едва лишь рассвет наступает в районе,
Супруга хлопочет на стадионе.
И там, так сказать, совершает «зарядку» —
Поспешно копает за грядкою грядку,
Прикинув, что было бы очень неплохо
Поставить «рекорд» при посеве гороха.
И больше нигде никакой физкультуры…
И ставит начальство доклад Мацепуры:
Представь, мол, подробный отчет исполкому,
Дадим тебе перцу, такому-сякому!..
Стыдили, срамили, журили – и сняли.
Но что ж с Мацепурою делать им дале?
Хоть он и повинен в работе халтурной,
Но все же товарищ он… номенклатурный!
– Иди, – говорят, – возглавляй инкубатор.
Себя прояви как хозяин-новатор! —
И чтоб «подковался», вручили брошюру.
Послали цыплят разводить Мацепуру.
В контору явилась большая фигура —
Солидный директор Грицко Маценура.
Вокруг – аппараты, проводки, приборы…
Яиц из колхоза доставлены горы…
Но странно, однако, что из аппарата
В положенный срок не выходят цыплята.
Не впрок им отличная аппаратура.
Их нет… Хоть высиживай сам Маценура!
А с ферм приезжают в район птицеводы:
– Где птица? Что, дескать, за чудо природы
И едут обратно, ругаясь и споря…
Зато у Грицка на домашнем подворье
Растет птицеферма. Не ферма – картинка!
Добреет, цветет Мацепурова жинка!
Тут в дело вмешалось опять руководство,
Журили всю ночь «короля птицеводства».
И, дав нагоняй за провал и растрату,
Послали директором промкомбината.
– Хотя налицо интерес его шкурный,
Он все же товарищ… номенклатурный!
Мы, видно, его воспитать не сумели…
Пусть, дескать, ошибки исправит на деле!
Продукт комбината – свистки из пластмассы
И, кроме того, кирпичи и колбасы.
Однако с приходом Грицка к руководству
Попутались этой продукции свойства:
Кирпич, не успеешь доставить на базу,
В мельчайшую пыль рассыпается сразу;
Колбасы подобного качества тоже:
По вкусу – кирпич, но значительно тверже
Свистки лишь пошли Мацепуре в заслугу
(На всю, говорят, засвистали округу!).
Поэтому снова (за брак и халтуру)
Пришлось-таки снять свистуна Мацепуру.
…А завтра опять по широкой равнине
Везет Мацепуру в районной машине
Доверчивый сват, проявляя заботу,
Сосватать Грицка на другую работу!
Друзья! Возникает тревожный вопрос:
Не к вам ли тот сват Мацепуру повез?!
 

‹1953›

КАРАСЬ-СЕРЕДНЯК

 
Он ни задний, ни передний,
План вывозит кое-как.
Он колхоз в районе средний,
Так и пишут: «Середняк».
Председатель, нравом кроткий,
Философствует тайком:
Лучше нет, как быть в середке,
Стойким быть середняком!
Обгонять?… Чего же ради?…
Без усилий знай бреди!
Есть всегда защита сзади
И прикрыть впереди.
Середняцкий «базис» прочен:
Мы в затишье, вот в чем суть!
Коль ругают – так не очень,
Коль похвалят – так чуть-чуть.
А повыше лишь прорвись ты, —
Не соснешь и двух минут:
Гости разные, туристы
Осаждать колхоз начнут.
Уж тогда без брючек узких —
Ни-ни-ни. По моде шей!
И нейлоновые блузки
Подавай жене своей…
Нынче как? Бутыль да чарку
Ставь на стол, садись – и шпарь
А тогда – тебе припарку
Даст немедля секретарь.
При малейшей неполадке
Сразу вызовет в райком.
Чуть не так – уже нападки…
Лучше быть середняком!
В этом званье лет уж десять
Едем мы по большаку,
Не давая перевесить
Ни задку, ни передку.
Если вдруг тебя с разгона
Отстающий обойдет, —
Станут «славить» по району,
Попадешь ты в оборот!
Будут устно и печатно
Наставлять тебя на путь;
Подгонять начнут, понятно,
Кверху за уши тянуть.
Будут в жарком, трудном споро
О тебе решать вопрос,
Вслед за этим снимут вскоре
И пошлют в другой колхоз…
Но у нас пока надежно!
Удишь рыбку, спишь в саду…
Жить вполне спокойно можно,
Если ты не на виду!
…К скорлупе своей припаян,
Он поныне судит так,
Сей посредственный хозяин,
Убежденный середняк.
Есть еще в любом районе
Караси-середняки,
Что живут в тиши, в затоне,
Сторонясь большой реки!
 

‹1959›

ЛЕОНИД ПЕРВОМАЙСКИЙ

(1908–1973)

С украинского

УЛЬЯНА

 
Будет слово, будет песня про степные вечера,
про безоблачные зори, про любовь и трактора.
Веют молодо и люто в марте месяце ветра.
Степь и ветер. Степь и солнце. Степь. Затишье. Целина
Выезжает в степь бригада, а в бригаде новизна:
едет девушка Ульяна, молодая, как весна.
Почему же ты, Ульяна, от бригады отстаешь?
Почему же ты, Ульяна, полной нормы не даешь?
Ох, и ветрено и пьяно! Ох, и взгляд ее хорош!
Тут один, другой и третий говорит ей тракторист:
«Не твое, Ульяна, дело, не твое – и не берись!»
А четвертый говорит ей: «Крой смелее, не стыдись!»
День проходит. Два проходит… А Ульяна отстает,
трое дразнят, а четвертый им руки не подает,
а четвертый на работе с нею об руку встает.
Холодны вы, ночи марта! Зябнет поле. Целина.
Ветром надвое в разбеге ширь земли разделена,
ночи мартовские, темные, бригадная весна!
Трое девушку встречают злой насмешкой у крыльца,
а четвертый озабочен, не узнать его лица.
А она: пускай смеются три недобрых молодца.
День проходит. Два проходит. Ночь и день, еще два дня
Невеселые такие трое ходят у плетня.
Глаз бедовый у четвертого пылает без огня.
Что ж вы, хлопцы, от Ульяны отстаете на версту?
Что ж вы, хлопцы, отстаете, норму ставите не ту?
Ох, и ветрено и пьяно, сердце юности в цвету!
Ой вы, мартовские зори, черноземная весна!
Степь – распаханное поле, вся черным она черна,
и лежат рядами зерна, где лежала целина.
 

‹1934›

ПЕСНЯ

 
Злые тучи. Пыль и ветер над Берестовою.
Сходит вечер. Вечер плещет медью листовою.
Дуб и берест, клен и явор – в тучи головою.
Листья рвет, бросает ветер в ледяную воду.
Проезжали партизаны, не спросили броду.
Не ждала ты в это время гостя из похода?
Что ж ты стала, не откроешь милому ворота?
Или мне не надоели рубка да забота?
Или мне седло да сабля – только и работа?
Видишь, убыло немало хлопцев в эскадроне…
День и ночь, еще две ночи гнали нас погони, —
притупилися подковы, притомились кони.
Путь наш – степью, полем, лесом – пасмурнее ночи.
Отдохнем – ив путь-дорогу снова, что есть мочи…
Кто привез тебе обнову, шелковый платочек?
Кто привез тебе обнову?
Руки уронила.
Что ж молчишь, не скажешь слова?
Ждать мне не под силу.
Пыль и ветер. Злая туча небо полонила.
Открываются ворота, тяжелы, скрипучи.
Открываются ворота в грозовые тучи.
Открываются ворота – молния из тучи!
Как скользил с седла! Как в травах
руки разбросал он!
Как неслись по полю кони – и коней не стало!
Вас измена, партизаны, здесь подстерегала.
Что вы – разве не знакомы с гибелью такою?
Тишина, и дождь, и ветер рвутся над рекою.
Нет вам, братцы, передышки, нет нигде покоя…
Злые тучи гонит буря над Берестовою.
Дремлет ночь над камышами, над глухой травою.
Дуб и берест, клен и явор – в тучи головою.
 

‹1934›

МАРШ

 
Идут из Сибири солдаты, но с ними Шандор не идет.
Буран своей лапой косматой пути перед войском метет.
Маячат над степью кошмары, как память недавних невзгод, —
красногвардейцы-мадьяры, вперед,
вперед!
Покинув окопное поле, солдатскую участь свою, —
для Венгрии славу и волю они добывают в бою.
Пусть меркнут в дыханье пожара штыки наступающих рот, —
красногвардейцы-мадьяры, вперед,
вперед!
«Товарищей вестью утешьте, – бойцам комиссар говорит. —
Пылает уже в Будапеште, и в Дебрецене горит…»
И песни Шандора – удары но миру сквозь ночи полет.
Красногвардейцы-мадьяры, вперед,
вперед!
Карпаты – как черные тени, за ними – свобода ждет.
И лозунг: «Не знать отступлений!» отряды бессменно ведет.
То ленинские Стожары огнями зажгли небосвод.
Красногвардейцы-мадьяры, вперед,
вперед!
 

‹1934–1935›

ПАРТБИЛЕТ

 
Его нашли в ночи на поле боя.
Вдали раскаты грома улеглись.
Лишь молниею редкой, голубою
Еще огни сигнальные рвались.
Полк наступал. За рощицей недальней
В ночную темноту бойцы ушли.
Мы молча шли долиною печальной,
Где наши братья в битве полегли.
Боец лежал как будто на привале,
Но нам тревога стиснула сердца.
Склонились мы и партбилет подняли,
Лежавший возле сердца у бойца.
Мы дальше шли. Ни слова меж собою.
И лишь когда зарозовел рассвет,
В степной тиши, уже привыкшей к бою,
Мы молча развернули партбилет.
Насквозь пробитый пулей роковою,
Он рядом с сердцем был в тот самый миг
И, как свидетель гибели героя,
Ворвался в мир моих тревог ночных.
И долго я молчал над ним, пробитым
Безжалостною каплею свинца, —
Над этой книжкой, что в бою открытом
Лежала возле сердца у бойца.
И я за ней увидел в жарком споре
Весеннее безумие земли,
Цветенье трав, немолчный рокот моря,
Все, что мы в мире жизнью нарекли.
Боец, порывом движимый единым,
Жил молодым и умер молодым.
И, как родная мать над верным сыном,
Склонилась тихо родина над ним.
Как сын, послушный материнской воле,
Он от беды не отвратил лица.
Так мы нашли бойца в рассветном поле
И партбилет на сердце у бойца.
Друзья мои! И мы на поле боя,
Быть может, встретим свой последний час
Встает рассвет за далью голубою,
Дымок сражений обвевает нас.
Встает рассвет, тревогами объятый.
За рощицей стрекочет пулемет.
И по пути бессмертья и расплаты
Лавиною полки идут вперед.
Всегда вперед идти в бою открытом!
Мы поклялись сражаться до конца
Над партбилетом, пулею пробитым,
Что был в бою на сердце у бойца.
 

‹1941›

* * *

 
Если падает дерево в чаще —
Отзываются рокотом горы,
Слышен в пропастях отзвук звенящий,
Ропщут пастбищ просторы.
Если ловчий подстрелит оленя —
На предсмертного хрипа звучанье
Отзывается лес в отдаленье,
Нарушая молчанье.
Если песня – ей ночь не помеха —
В сердце вдруг одиноко забьется,
Будь спокоен: на песню, как эхо,
Целый мир отзовется.
 

‹1956›