Текст книги "Советская поэзия. Том первый"

Автор книги: авторов Коллектив

МИКОЛА БАЖАН

(Род. в 1904 г.)

С украинского

РАЗРЫВ-ТРАВА

 
1
 
 
Пустая ночь земли, тумана, трясовицы,
Как колдовской цветок, раскрылась и цветет,
И, сброшена с небес в песок, на дно криницы,
Звезда, как рыба, плавниками бьет.
Гнильем и плесенью пропитаны станицы —
И пышно по-над травами плывет
Стенанье самки, что во сне томится,
Чье целомудрие, как скорбь, гнетет.
Где в сумерках пустынных котловин,
Набухший влагой, тяжестью кровин,
Цветок терлич потайно расцветает —
Там в камышах причалил тихо челн,
И голос девы, тяжкой страсти полн,
Как стон ночей, звенит и улетает.
 
 
2
 
 
Пред полночью земля затосковала…
Тень ездока шатается в реке…
Конь, вздрогнув, стал.
И пена засверкала
Вскипая на чеканном ремешке.
Измучен конь. Но все ж ездок усталый
Упрямо наклоняется к луке…
Поводья, обведенные кораллом,
Казак зажал в натруженной руке.
Кривою пляской сумеречных чар,
Плетя узор, пылая, как пожар,
Над лесом поднялось девичье пенье…
Сошел казак. И заплутал во мгле,
Где в дивной тишине проходят по земле
Великолепные немые тени.
 
 
3
 
 
Кончается ночей прохладных половина,
И круглых звезд дозрел богатый урожай.
В чарованных лесах ты, дева, ожидай
Себе могучего и радостного сына.
Как кубок пенистый, пролился через край
Густых и влажных слов тяжелый запах винный,
Порвала на груди своих монист рубины
И гостю пришлому докинула розмай.
Отдала всю любовь, когда померкнул свод,
Упав на мураву и чресла раскрывая,
Впивая яростно росу и горький пот.
Потом приподнялась. Пошла в туман.
И вот Покорная луна несет вослед, мерцая,
Прощальный тихий клич и дальний рокот вод.
 

‹1926›

БЕССМЕРТИЕ

ТРИ ПОВЕСТИ О ТОВАРИЩЕ КИРОВЕ

ПОВЕСТЬ ВТОРАЯ

НОЧЬ ПЕРЕД БОЕМ

(Отрывок)

 
«…Многоязыкий мой край!
Я слышу, как ты встаешь.
Я слышу, как ты идешь.
Я слышу – приходишь ты.
Для моря твоих людей
теперь берегов не найдешь,
Для роста твоих людей
мало уже высоты.
Народы, один за другим,
на ста языках земли
Расписываются на листе
под рубрикой «делегат».
Пришел Зангезур, Баку,
Карабах и Тифлис пришли,
И возле московских бойцов
стоит величавый тат.
Каспийский матрос и лезгин
бок о бок стоят, сплочены.
Различен их алфавит,
но смысл – неизменно схож.
Я слышу, как ты встаешь,
я слышу, как ты идешь,
Как люди твои растут —
пулеметчики и чабаны.
Мингрельскую ржавую пыль
стряхивая с подошв,
Расспрашивает грузин
украинца про Перекоп.
Я слышу, как ты идешь,
я слышу, как ты растешь,
Как люди твои встают —
архитектор и рудокоп.
Рассказы друзей-армян,
слова земли Наири
Повторяет усатый тюрк —
эйбатских тарталыциков вождь.
Я слышу, как ты растешь,
я слышу, как ты встаешь,
Как люди твои идут —
виноградари и плугари.
И в самый просторный дом,
какой в этом городе есть,
В городе древних стен,
где дома, точно скалы, встают,
Съезжаются люди твои,
неся о грядущем весть.
Люди, что знают смерть.
Люди, что знают труд.
Идут из селений своих
батрак, и шахтер, и кузнец,
Идут из аулов и сел,
с далеких ущельных путей,
Принося на высоты трибун
биение лучших сердец
И звучание лучших слов
из сказанных в жизни своей.
И тесно этим словам —
пришельцам с нагорных крыш —
На гулких паркетах дворца,
в анфиладах просторных зал.
Рождаешься ты в тишине,
ты входишь сюда и гремишь,
Истории первый такт —
наш «Интернационал».
 

‹1935–1937›

ДОРОГА

 
Идут полки. Размерный лязг металла.
Прифронтовых дорог суровый лад.
Над заводями, над кустами тала
Клубятся горы дыма. Сталинград.
За дымной далью, за стенами зноя,
За переплеском быстрых волжских вод
Солдатам слышен близкий голос боя,
Растущий до немыслимых высот.
Не звук, а судороги волн и суши,
Землетрясение, толчки глубин, —
Раскатистый, широкий гром «катюши»,
Глухие всхлипы толстотелых мин.
Обвалы бомб – всей пастью бездны взвыли!
Железный грохот на десятки миль…
Идут полки. Дорога в тучах пыли.
Три месяца не опадает пыль.
Идут полки. Готовятся отряды
У пристаней, в завесе дымовой,
Здесь, на святых руинах Сталинграда,
Принять великий, небывалый бой.
Да будет он благословен навечно —
Их грозный марш, невидимый во мгле,
По этой вот, родной нам бесконечно,
По сталинградской выжженной земле!
Подобного никто не знал похода,
Такого подвига не мог свершить,
Как эти люди – воины народа,
С которыми нельзя не победить!
 

‹1942›

НАД МОРЕМ

 
Земля, осыпавшись над шумною водою,
Ползет и крошится туда, где целый день
Играет волнами под самою скалою
Бескрайний блеск огней, морская светотень.
Она приходит в стих мятежным, буйным шумом
Забытых образов, предчувствий и примет,
И вот уж нет конца твоим тревожным думам,
И в одиночестве тебе покоя нет.
Тут море лишь и ты, тут только ритм и тени,
Живой гекзаметр волн, молчанье берегов.
А все вокруг кричит, все ищет воплощений,
Все жаждет образов, все просит форм и слов.
Ты напряженно ждешь, когда, бушуя снова,
Внезапный шквал стиха на душу налетит
И принесет с собой чудесный запах слова,
И непокорства пыл, и соль былых обид.
Ты не удержишь стих, когда он рвется с гневом,
Как не излечат боль пылающей души
Ни острословие, ни клятвы юным девам,
Ни вздохи страстные гаремного паши.
Пускай когда-нибудь из шепота «Еквкиг’ы»[3]3
  «Извинение» – название одного из сонетов А. Мицкевича (польск.)


[Закрыть]
Поймут твои друзья, что, посланы судьбой, —
Одни эринии, а не подруги-музы
В час одиночества владели здесь тобой,
Владели здесь тобой, над морем вод свинцовым,
Над шумом черных бездн, в тот одинокий час,
Когда ты был таким, каким ты был, – суровым
Предтечей вещих дел, прославленных не раз.
 

‹1955–1956›

НА ФОРУМЕ РИМА

 
Пряма, тверда, как меч легионера,
Расщелина пробила лоб скалы,
Достигнув плит, где, дерзостно смелы,
Касаньем крыл накрыли камень серый
Свирепые имперские орлы.
Орлы хрипят. Волчица скалит зубы.
Гробницы гулких отзвуков полны.
Кубы былой постройки грудой грубой
Друг к другу громоздятся у стены.
Базальтом черным к невысокой туче
Вознесся хмурый силуэт столпа.
Пробита в ржавой, оголенной круче
Тарпейская гранитная тропа.
 
 
Чуть стонет мрамор, тронутый ветрами.
Лист, как резьба, по мрамору прошел.
А на фронтоне факел, и орел,
И ликторские палки с топорами.
Где в осыпи карниза вязь слепа,
Рука, что вызывала и дерзала,
На цезарских камнях нарисовала
Скрещенный с молотом пурпурный знак серпа.
 

‹1961›

ЧЕТЫРЕ РАССКАЗА О НАДЕЖДЕ

(Вариации на тему Р.-М. Рильке)

ВТОРАЯ ВАРИАЦИЯ

 
Сквозь хлипкие стены каморки он слышит все шумы и шарки,
Все споры, и смехи, и свары, все звуки парки и варки,
Как мельтешатся лакеи, как громко судачат кухарки,
Как шепчет шашлык на шампурах, лепечут жаркие шкварки,
Как грохают об пол поленья с плеча – с одного, с другого,
Как дворник кухонным бабам пускает крепкое слово.
Хозяйка, как куль крупчатки, дебела, бела и здорова,
Кричит на кухаря басом: «Когда уже будет готово?»
И вот секачи зазвенели, кромсая лук и морковку,
И вот черпаки загремели, взятые наизготовку,
Хозяйка в сердцах хватает скалку или мутовку
И ляпает крепко и звонко по заду служанку-плутовку.
С рассвета, когда розоватым светом мерцает оконница,
До ночи, когда успокоиться уму не дает бессонница,
Весь мир этот жрет и гогочет, хлопочет, ссорится, гонится,
В дыму над плитой колдует, над жирной мискою клонится.
Коптят, чадят, задыхаются, распаренные и ражие,
Отмеривают и взвешивают, считают копейку каждую,
Чтоб княжье чрево насытить едой поистине княжьею —
Винами, соками, зеленью, мяса и сала поклажею.
Отборное жито Кахетии, яблоки Карталинии,
Травы душистой Пшавии, гроздья – желтые, синие,
Собранные осторожно, в сизо-сребристом инее,
Сочные смоквы Грузии, плод роскошных долин ее.
Задавленный чадом и смрадом, станами кривобокими,
Подглядывая сквозь щели досок, покрытых потеками,
Мечтаю ночами дождливыми, безмолвными и безокими
О сладких смоквах ее, что полны багряными соками.
Здесь, у ее подножья, искристо-светлый танец,
Высыпанный на травы блеск золотых кружалец.
Боже, свет оторви, чтоб очи мои разжались,
Чтоб цвет красоты и славы я разглядел, скиталец.
Что я умею? Краску накладывать на картонку,
Чтоб лица, вещи и горы вдруг обретали контур, —
Рядом с кармином – белила, рядом с синькой – зеленку,
Черное рядом с желтым – так, чтоб ярко и звонко.
Складывать краски мира просто и ясно, без мути,
Так, как флейтист выводит дыхом единым звуки.
В этом твое уменье, радость твоя и муки,
Мастер голодноокий, художник жаднорукий!
Блюдечко сажи, белила, оттенки соков и глин,
Резкая зелень, веселый, как рот Маргариты, кармин,
Цветные липучие смеси – ив этом запев и зачин
Того, что звучит на картонах моих нехитрых картин.
Чтоб заманить выпивоху, картину, как зазывалу,
Вывескою цепляют к духану или подвалу.
Иль присобачат к стенке сырого, темного зала,
И там она мокнет, и меркнет, и гибнет мало-помалу,
Медведь в сиянии месяца, желтый олень удивленный,
Вертел с багровым мясом, округлость бочки смоленой,
Толстый бурдюк, как брюхо пьяницы, оголенный —
Вот моя бедная живопись, цвет мой неутоленный!
Тускнеет она и жухнет, коробится, гаснет рано,
Гниет на полу кладовки, стареет в углу чулана.
Разве что вдруг понравится она владельцу духана
И будет повешена косо над изголовьем дивана.
Поставлю перед собою в светлом углу каморки
Сны свои недописанные, виденья свои, восторги —
Зори царицы Тамары, орлов, что недреманно зорки,
И взгляд прощальный солдата, и девушку на пригорке…
Глаза. Чтобы влиться свету, две дырки во лбу прокручены.
Два ясных луча, два пламени, что стали могучими, жгучими,
Чтоб прокричать про надежду тем, кто безверьем измучены,
В тьму одиночества ввергнуты, радости не научены.
Но гибнет мой крик, вмалеванный во взгляд людской и зверины и,
В сухой пылище базарной, в густой дымине трактирной,
И я в кухонной конурке, как пес голодный и смирный.
Мое всевиденье гаснет, как уголь в золе каминной.
Безудержна гибель красок, белила мертвы – хоть плакать!
Безжизненна гладь клеенки – какая в ней скука и слабость!
Что делать? Неужто снова рвать, и марать, и ляпать,
Плевать в эту плоскую раму, в ее бесцветную слякоть?
Стою перед ней. Здесь мой крах. И прах.
И камень с погоста. Здесь – яма, провал. Ничто.
Здесь даже нет с тенью сходства.
Распяты здесь на кресте надежда и благородство,
Просохли, как хилый плод, как гнойной язвы короста.
Чем зренье свою утолю, которое неутолимо?
Какую краску увижу, что прочим была незрима?
Тот ярмарочный мир, как шут, под слоями грима,
Потопчет мои холсты и протанцует мимо!
Бесплодный, как желтый лист, и желтый, как ветвь на сломе!
Безвольно, беззвучно умру в углу на мокрой соломе.
Лишь тихий вечерний луч, как ангел, промчится в доме.
Но я не услышу его в своей последней истоме.
И бог не сойдет ко мне по душу мою убогую,
Никто не вспомнит меня, я значил для всех не много.
Сойдется случайный люд, выпьют вина из рога,
И мой неказистый гроб проводят в свою дорогу.
И комья грузинской земли ударят в крышку гроба,
Чтобы услышать я мог отзвук земного грома —
Тук-тук, тук-тук… Кто стучит? Что это быть могло бы?
– Ты жив еще, человек? Дверь приоткрой немного! —
Под сдвинутыми бровями – взор угрюмый и вещий,
Уставленный в смерть, в злосчастье, куда-то далече, далече!
Шея втиснута в тело, грузно обвисли плечи,
Видно, ему привычно толкаться в базарном вече.
Трактирный дворник – хрипучий, никчемный, ненужный дед,
Вырос в дверном пробое, в темный тулуп одет,
И вносит поднос с едою, – чего там только нет! —
Куча отличной снеди – на поминах так и след.
Это – как холм священный, чьи запахи благовонны,
Стебли, цветы и листья его украшают склоны,
Яблоки рассыпные, дети цветущей кроны,
Сладостью полные гроздья, кислой прохладой – лимоны.
Терпкой миндальной горечью, вялым розовым цветом,
Плещет вино в кувшине – на расставанье со светом,
С этим чужим, неприютным, серым дождем одетым.
Трав весенних побеги, свежих листьев ладони,
Блики, цвета и запахи встали в пенье и звоне,
Растанцевались, вздыбились, словно живые кони,
На медном круглом подносе, в узорном кованом лоне.
Смоквы Грузии! Чувствую их дыханье из дали —
И чад кухонный сплывает, и словно стены упали,
И ветры садов тбилисских вдруг заблагоухали…
– Кто вас прислал ко мне так вовремя, генацвале?
Кто разложил на подносе эти цветы и злаки,
Кто обошелся без ханжества – не пожалел бедняги,
Но труда и понятья прислал мне добрые знаки,
Чтоб я не умер, брошенный в этом грязном бараке?
– Думаешь-вот жратва, чтобы пожрал перед смертью?
Думаешь, что спьяна я проявил усердье?
Мясо, перец, шашлык, этот кувшин и вертел…
– Нет, это благая весть. Думаю – это бессмертье.
Эти плоды впитают красок моих игру,
Яблоки позолотой украсят свою кожуру.
Я служил не обжорству, а красоте и добру.
И пе страшусь погибели, ибо весь не умру.
Нет, меня не обманешь ты, что стал у порога
И воплотился сейчас в дворника-кривонога,
Вещие очи твои на меня уставились строго.
Гляди на мое бессмертье, суровый посланец бога!
 

‹1966›

АЛЕКСАНДР ЖАРОВ

(Род. в 1904 г.)

НА КОНЕ

 
Версты, как дни, пролетают,
Конь подо мною кипит.
Юность моя удалая —
Цоканье звонких копыт.
Взор мой – немеркнущий факел.
Ночь ли, сугробы, пурга —
В неудержимой атаке
Саблей достану врага!
Встречным огнем опаленный,
Вырвусь победно вперед.
Нашему брату Буденный
Личный пример подает…
Там, за крутыми холмами, —
Отдых в весеннем саду…
С бабами да стариками
Я разговор заведу.
Скажешь – задвижутся скамьи
Глянешь – улыбки вокруг.
То, что не выскажу сам я,
Договорит политрук…
Если мой недруг повержен,
Радостно сердцу: э-гей!
Жизнь моя – бег безудержный
Огненноноздрых коней.
Ну-ка, тряхну удилами.
Черта ли: быть иль не быть!
Вейся, как быстрое пламя,
Краснознаменная прыть!
Славно под говор акаций
Гикнуть: даешь! – и лететь…
Жизнь на коне промчаться!
И на коне умереть…
 

‹1922›

ВЗВЕЙТЕСЬ КОСТРАМИ

(Песня)

 
Взвейтесь кострами,
Синие ночи!
Мы пионеры —
Дети рабочих.
Близится эра
Светлых годов.
Клич пионера:
Всегда будь готов!
Радостным шагом,
С песней веселой
Мы выступаем
За комсомолом…
Близится эра
Светлых годов.
Клич пионера:
Всегда будь готов!
Мы поднимаем
Алое знамя.
Дети рабочих,
Смело – за нами!
Близится эра
Светлых годов.
Клич пионера:
Всегда будь готов!
Грянем мы дружно
Песнь удалую —
За пионеров
Семью мировую!
Близится эра
Светлых годов.
Клич пионера:
Всегда будь готов!
 

‹1922›

СТАРЫМ ДРУЗЬЯМ

 
Мне теперь всегда кричат об этом
Дорогих знакомцев голоса:
– Саша Жаров, ты ли стал поэтом?
– Саша Жаров, что за чудеса!
По какой, скажи, случайной воле
Ты постиг возвышенный удел?
Ведь недавно вместе в комсомоле
Жили прозой повседневных дел.
Ты у нас, брат, секретарил ладом,
Задавал работу без конца.
Помнишь, на собрании докладом
Приходил к нам зажигать сердца?
Вгорячах однажды, помнишь, было:
Ты сказал, что «вскинем высь небес»…
Мы тебя легонько осадили:
«Парень, брось! Ты не в свою залез!»
А потом ватагою веселой
К речке шли и возле бережка
Шумно оглашали «Карманьолой»
Спящие окрайны городка.
А теперь ты стал везде известен.
Город наш тебе уж не родня.
– Но, друзья,
Ведь ношу новых песен
Сами вы взвалили на меня.
Ведь для вас, и вами вдохновляем,
Я свое настроил сердце так,
Что его, коль захотите, в мае
Можете нести, как яркий флаг!
Все равно теперь я тоже с вами, —
Где ж бы взялся голос у певца?
Только не докладом, а стихами
Прихожу к вам
Зажигать сердца…
Если ж вдруг заминка может выйти:
Запою подчас про «высь небес», —
Вы меня тогда остановите
И скажите: «Не в свою залез!»
 

‹1926›

ЗАВЕТНЫЙ КАМЕНЬ

(Песня)

 
Холодные волны вздымают лавиной
Широкое Черное море.
Последний моряк Севастополь покинул,
Уходит он, с волнами споря…
И грозный соленый бушующий вал
О шлюпку волну за волной разбивал…
В туманной дали
Не видно земли.
Ушли далеко корабли.
Друзья-моряки подобрали героя.
Кипела волна штормовая…
Он камень сжимал посиневшей рукою
И тихо сказал, умирая:
– Когда покидал я родимый утес»
С собою кусочек гранита унес —
Затем, чтоб вдали
От крымской земли
О ней мы забыть не могли.
Кто камень возьмет, тот пускай поклянется
Что с честью нести его будет.
Он первым в любимую бухту вернется
И клятвы своей не забудет.
Тот камень заветный и ночью и днем
Матросское сердце сжигает огнем…
Пусть свято хранит
Мой камень-гранит —
Он русскою кровью омыт.
Сквозь бури и штормы прошел этот камень,
И стал он на место достойно…
Знакомая чайка взмахнула крылами,
И сердце забилось спокойно.
Взошел на утес черноморский матрос —
Кто родине новую славу принес.
И в мирной дали
Идут корабли
Под солнцем родимой земли.
 

‹1943–1945›

ГРУСТНЫЕ ИВЫ

(Песня)

 
Грустные ивы склонились к пруду,
Месяц плывет над водой.
Там, у границы, стоял на посту
Ночью боец молодой.
В грозную ночь он не спал, не дремал
Землю родную стерег.
В чаще лесной он шаги услыхал
И с автоматом залег…
Черные тени в тумане росли.
Туча на небе темна…
Первый снаряд разорвался вдали.
Так началася война.
Трудно держаться бойцу одному.
Трудно атаку отбить.
Вот и пришлось на рассвете ему
Голову честно сложить…
Грустные ивы стоят у пруда,
Месяц глядит с вышины.
Сонному берегу шепчет вода
Имя героя страны.
Вместе с победой спокойные дни
В эти вернулись края…
Ночью на тихой заставе огни
Вновь зажигают друзья.
 

‹1946›

ГЛАШАТАЙ ВЕСНЫ

 
Двадцатый год.
Разруха, голод, холод.
Шла осень, громом битвы грохоча.
В Москве
На Третьем съезде комсомола
Мне довелось увидеть Ильича.
Сердца юнцов
Рвались ему навстречу,
Гул голосов казался гудом пчел.
Ильич
Большим заботам в этот вечер
Заботу о грядущем предпочел.
Могучей мыслью
Бережно и смело
Он нас через ненастье и мороз
Вдруг перенес
В весенние пределы,
В преддверье коммунизма перенес.
Мы от него
Услышали впервые,
Что близок мир,
В суровом том году…
И отдали
Все силы молодые
Учению и общему труду.
Прошли десятилетья не напрасно —
Родной народ наш,
Полный новых сил,
Вплотную
Подошел к весне прекрасной,
Которую нам Ленин возвестил…
Как памятен мне
Облик легендарный:
Лицо, вперед зовущая рука…
Сердца людей
Да будут благодарны
Ему, вождю, живому на века!
 

‹1956›

ПОСЛЕ ДОЛГИХ ПУТЕЙ-ПЕРЕПУТИЙ

 
Не могу я на вас наглядеться,
Подмосковные наши края…
Здесь
Неслышно прошло мое детство,
Здесь промчалась и юность моя.
Здесь лазурью блеснула впервые
Надо мною небес высота.
И промолвил я:
– Здравствуй, Россия, —
Жизнь моя, и судьба, и мечта!
С той поры разрослись, разгорелись
Кроны кленов, рябин и берез…
Этот ласковый лиственный шелест
В дальний путь
Я с собою унес.
И в дороге в года грозовые,
Озирая чужие места,
Говорил я:
– Со мною Россия —
Жизнь моя, и судьба, и мечта!
После долгих путей-перепутий
Я стою у окошка с резьбой…
Дом родной!
Если время не шутит —
Мы слегка постарели с тобой.
Но кругом нас – сады молодые,
Изумрудных полей красота…
Здравствуй, Родина!
Здравствуй, Россия, —
Жизнь моя, и судьба, и мечта!
 

‹1964›

САЛОМЕЯ НЕРИС

(1904–1945)

С литовского

ВЕТЕР

 
Ветер, ой ветер!
Ветер, все ветер!
Косы запутал, веет и дует,
За плечи обнял и щеки целует.
Желтый лист палый,
Жгучий мак алый
Он в мои косы тайно вплетает, —
Страстью осенней сердце пылает.
Мчаться и мчаться!
И не угнаться…
Очи закрыты, ветер крепчает, —
Мчит и качает – озорничает.
 

‹1926›

В СУМЕРКАХ

 
На косах – яблони цветенье.
Сад словно снегом заметен.
Из белой башни сновиденья
Придет сегодня снова – он!
Полоска озера – и стая
Звезд колдовских на самом дне, —
И черный человек растаял
Вдали. И сумерки во мне.
Сад дышит. В жизненном скитанье
Ужели буду я одна?
Все дни я буду в ожиданье,
В мой белый сон погружена.
Цветут в глубинах огонечки:
Там словно светят города.
Как разгадать загадку ночи?
Здесь холодно, и я одна.
 

‹1926›

Я ВЕРНУЛАСЬ…

 
Я вернулась к тебе, моя белая муза,
Я вернулась к тебе…
Я оттуда, где розы, где движутся чаши по кругу.
Где не ведают бед.
Я видала, как юность нагая в кружении бала
Веселилась, пылка и хмельна.
Я видала, как юность, смеясь, погибала,
Мраком ночи окружена.
И рыдала я, глядя, как молодость гибнет покорно,
Как желтеют цветы.
Я рыдала, – не я ли пила тот напиток тлетворный! —
Сладкий яд на губах не остыл…
– Нет, не здесь твое счастье, где розы, вино и удача,
Путь веселья – не твой!
Словно пропасти, мрачен и, словно созвездья, прозрачен,
Вот он – путь твой ночной!
Ты зовешь меня с гор. Этот путь и обрывист и узок,
Моя мать по судьбе!
Я вернулась к тебе, моя белая, белая муза,
Я вернулась к тебе…
 

‹1927›

ГИМН ЖИЗНИ

 
О жизнь моя – ветер бродяжьей воли!
Как сокол летишь над весенней землей.
О жизнь моя – эхо степных раздолий!
О жизнь моя – сон ужасающий мой!
Люблю тебя пламенной, вольной, могучей,
Как любят весну луговые цветы.
Люблю твой восторг, твой огонь летучий,
Как молодость любит, – всей силой мечты.
А ты, моя мать, о земля родная!..
Ты любишь рядиться в цветы и в кровь.
Когда бы мне дали все радости рая, —
К тебе лишь, печальной, рвалась бы я вновь.
Люблю я тебя, стихия свободы!
Коль хочешь, как зверь, меня растерзать, —
Умру, улыбаясь сиянью восхода,
И солнце в глазах моих будет сиять!
 

‹1927›

НЕ БРАНИ МЕНЯ

 
Ты не брани меня, суровый отчим!
Ты, мачеха, напрасно не вини!
Лес пожелтел, и стали дни короче,
Цветам остались считанные дни.
Я к вам пришла сплясать веселый танец
И, улыбаясь лету, песню спеть,
Разжечь очаг, пока мы не расстались, —
Пусть он вас долго-долго будет греть.
А я уйду от вас, плясунья-гостья,
Окружена стрекозами с полей.
За все плачу без горечи, без злости —
Всей кровью сердца – песнею моей.
 

‹1927–1928›

* * *

 
Как алые пятна стыда на лице проступают —
так вы, мои строки, возникли на белой бумаге.
Но муку мою, нескончаемую и живую,
вы, песни мои, отдалить и ослабить не в силах.
И если я нынче смеюсь или верую в счастье,
то лишь потому, что о прошлом уже не жалею,
как о сломанной ветке вишневой.
Низвергнув алтарь, пред которым молилась так долго,
и песни слагала, и болью своей упивалась, —
сжигаю мосты за собой, чтобы память меня не спалила.
 

‹1928›

ЛЕТЯТ ЖУРАВЛИ

 
Осень. Грязь. Туман не тает,
Ни один не светит луч,
Журавлей большая стая
Разрывает полог туч.
Словно клич несется вольный:
«За моря, друзья, летим!»
Слышит их бедняк бездольный,
К воле завистью томим.
Мчатся птицы, мчатся тучи,
С ними мчится мысль моя, —
Если бы рукой могучей
Бедность задушила я!
Дайте крылья мне скорее,
Чтобы я взвилась в простор,
Тучи скорби я развею,
Я открою солнца взор.
Я виновна, что глухая
Бесконечно длится ночь,
Ныне, подвиг совершая,
Братьям я должна помочь.
 

‹1935›

Я 3АЦВЕТУ…

 
Когда-нибудь, о мой апрель,
Ты вновь сюда вернешься,
Вернешься ты, дружок апрель,
Но мне не улыбнешься.
Гнедого осадив коня,
Посмотришь взором ясным:
И зацветет земля, – то я
Всхожу цветком прекрасным.
 

‹1936›

НИКОГДА

 
Взгляд твой милый растаял
В паровозном угаре,
Свет надежды растаял, —
Это больно забыть.
В сердце скорбь нарастает,
Горечь в каждом ударе.
Я хочу, словно стая
Паровозов, завыть.
Убегает береза.
Мысли рвутся обратно.
О, дорога большая!
Возвращусь ли сюда?
Ты моя ли, береза?
И гремит многократно,
Голос мой заглушая:
Ни-ко-гда! Ни-ко-гда!
 

‹1939›

РОДИНЕ

 
Ты снишься – сиротой без крова, —
В крови, в слезах, в печали…
Я сотни миль пройти готова,
Чтобы узнать – жива ли!
Сады ль твои зарозовели,
Плоды ли рдеют, зрея…
Сквозь ветер, зной, дожди, метели
Приду, приду к тебе я!
Ты озираешься тоскливо,
Твой светлый взгляд печален.
Где города твои, где нивы, —
Край пепла, край развалин!
Где лучшие из лучших дети?…
Ты руки заломила.
Дома их разоряет ветер,
Безвестны их могилы.
Как снятся мне твои просторы,
Что всех краев чудесней!..
Вернусь к тебе, родная, скоро
С моею лучшей песней!
 

‹1941›

БЕТХОВЕН

 
Зачем ты шествуешь сквозь бурю
И вихрь седые кудри рвет?
Остановился, глянул хмуро
И снова ты идешь вперед.
Что было в прошлом? Великаны
Или пигмеи – все равно…
Шагает время неустанно,
И ты с грядущим заодно.
Где те, о гений одинокий,
Что силою тебе равны?
И этот день, и век далекий
Восторгом пред тобой полны.
Ты необъятен, словно море,
Никто не знал такой судьбы…
Иду сквозь слезы, кровь и горе
Я с поколением борьбы.
Тебя не солнце провожает
На огненном закате дня,
То в след шагов твоих ступает
Моя кровавая ступня.
Пусть льется кровь, пусть горе бродит,
Пусть город в пепле и чаду, —
Вот новый человек восходит,
Его приветствовать иду,
Чтоб к солнцу стяг был поднят алый
Недрогнувшей рукой моей
И чтобы я расцеловала
Всех к правде рвущихся людей.
 

‹1942›

ПОЙ, СЕРДЦЕ, ЖИЗНЬ

 
Пой, сердце, жизнь, тобой любимую,
Лазурь безоблачную, чистую,
И тучку, ветерком гонимую,
И в сосняке тропинку мшистую.
Пой жизнь без пуль, без думы черной.
Летящую беспечной птицей, —
О, радость ласточки проворной!
Журавль над спящею криницей!
Пой о войне всепожирающей,
Пой, как всегда, без принужденья,
О жизни, в пламени сгорающей,
О жизни, ждущей возрожденья.
Пусть льется песня, обгоняя
Степные ветры быстролетные,
Пусть заглушает, боевая,
Скороговорки пулеметные.
Когда ж, залив очаг пылающий,
Иссякнут слезы поневоле,
Спой новый стих, без слез рыдающий, —
Пусть корчатся слова от боли.
Рази врага словами колкими,
Стрелой пронзай отродье змиево,
Стальными бей его осколками
И мертвою петлей души его.
Пой, сердце, все, чем ты гордишься, —
Надежды, радости, тревоги,
А смолкнешь – в камень обратишься,
Тебя затопчут вражьи ноги.
 

‹1943›

ОСЕНЬ

 
Зацветает вереск. Наступает осень,
В теплые пределы улетают птицы.
Светлая береза – меж двух темных сосен
Как тебя мы любим – белая сестрица.
Мы попросим бури: будьте осторожны,
Не треплите, ветры, вы зеленой челки.
Вы терзайте, бури, явор придорожный,
Вы играйте, ветры, пылью на проселке.
 

‹1943›

БЕЗДОЛЬНАЯ

 
Как я бездольна! Слезыньки застят
Очи мне тьмою…
Будешь ли снова, майское счастье,
Счастье весною?
Будет ли песня вновь раздаваться
Скворушки-братца?
Петь я хочу, хочу улыбаться,
Звонко смеяться…
Слов не хватает! – все-то их мало,
Сколько ни сетуй!
Я бы снежинкой белой припала
К родине светлой.
 

‹1943›

ЛИТВЕ

 
Бушует черная гроза,
И в небе сумрачном и рваном
Пороховые облака.
А ты все так же далека!..
Озер тишайшие глаза
Прикрыты тьмою и туманом.
Налились кровью небеса.
А ты на пепелище стылом
Стоишь без памяти – одна,
Растеряна, разорена…
Озер тишайшие глаза
Заволоклись тяжелым дымом.
Не жалко сказочных коней,
Не жалко юности беспечной, —
Я плачу о судьбе твоей…
Земная, скорбная краса,
Озер тишайшие глаза, —
О вас тоскую бесконечно.
Скатилась чистая слеза
Ручьем по выжженному полю.
Не плачь, тоску свою забудь!
Меня проводят в дальний путь
Озер тишайшие глаза…
Вернусь, неся в подарок волю.
 

‹1944›

* * *

 
Настанет май, в садах сирень очнется,
И соловей безмолвствовать устанет…
И пусть пока – в руинах ветер бьется,
Над мертвою землей – вороньи стаи,
Пороховая гарь, обугленные трубы
И черные неубранные трупы.
Мы вновь вернемся под родимый кров,
И землю вылечим, и успокоим кровь.
Настанет май, и ранние зарницы
Утихшей боли в нас не растревожат.
Весной сирени как не распуститься? —
И соловей весной не петь не может.
 

‹1944›

ПРЕДВЕСЕННИЕ ВЕТРЫ

 
О ветры предвесенние! Взлетая,
С веселым смехом мчитесь вы над нами,
Как белых голубей большая стая,
Как голуби – с зелеными ветвями!
Развейте, ветры, тленье и удушье,
Осыпьте золотом песка – могилы!
Пусть легче пуха будет всем уснувшим
Земля, которой отданы их силы!
Пускай крылами, стоя вровень с небом,
Вам мельница кивает ветряная!..
Ведь ветер пахнет жизнью, пахнет хлебом,
О счастье прежнем всем напоминая!
Поля – в потоках солнечного света,
Синеют дали, дышат благодатью…
О, ветры предвесенние! О, ветры
Земли родимой!.. О, свободы братья!
 

‹1945›