Текст книги "Советская поэзия. Том первый"

Автор книги: авторов Коллектив

ВАСИЛЬ БОБИНСКИЙ

(1898–1938)

С украинского

ПЕСНЬ КРЫЛАТЫХ КЕНТАВРОВ

 
Мы все – в неистовом разгоне,
Все – в молодом, хмельном вине.
Крылатые, как птицы, кони —
Летим, взметая столб огней.
В нас каждый мускул просит песни,
В сердцах – торжественный пеан.
Нам жизнь стремит свой зов чудесный
Как пенный, пьяный океан.
Нам не страшны косые взоры
И зависти змеиный яд, —
Про нашу мощь, взрывая горы,
Копыта сталью говорят.
Как призраки безглазой ночи,
Поводья сброшены долой.
По жилам плещет и клокочет —
В природе конской – ум людской.
Мы гнули долго под ярмами
Господскими – свои хребты,
И за господскими стопами
Мы шли, покорны и просты.
Но вот однажды вспыхнул разом
В нас яростный мечты пожар, —
И мы не приняли приказа,
Удар – вернули за удар
И сбросили сатрапов цепи,
И – воля тысячи сердец —
Как гром ударило по степи:
«Господ – долой! Им всем – конец!»
В священном, творческом усилье
Мечты, не знающей границ,
Мы развернули наши крылья,
Мы овладели тайной птиц.
Косматое прияло тело
Величие и простоту,
И нежных рук, и грудей белых
Мы оценили красоту.
Как призраки безглазой ночи,
Поводья сброшены долой.
По жилам плещет и клокочет —
В природе конской – ум людской.
И кто нас приневолить сможет?
Кто скажет: вот, таков ваш путь?
Кто наши крылья уничтожит,
Заставит нас назад свернуть?
Никто! Никто! Мы на свободе!
Мы – вольный пламень, вольный люд!
Мы все – в неистовом походе,
Мы – без оков, без узд, без пут!
Крылатый легион кентавров —
Прекрасный зверь, и Дух, и Мысль —
Увенчанный венком из лавров,
Свой звездный путь свершает: ввысь!
 

‹1924›

СЕМЬ ЛЕТ

…приятнее и полезнее «опыт революции» проделывать, чем о нем писать.

В. И. Ленин

 
Дело – вот что на первом месте, только в деле глубокий смысл.
В каждом слове, в самой беглой пометке неразрывны – дело и мысль.
Беднякам, что от голода гнутся, бунтарям, опаленным борьбой,
Ты дал смысл,
Ты дал цель:
творить Революцию – высочайшую мысль в наиславнейшей из войн.
Ты дал крылья, направил в полет великанов, бывших рабами,
Ты из мертвых пустынь и болот вызвал пламя вулканной лавы,
Ты, сумевший бурю взнести за безмерные дальние дали,
Ты веленьем ума гениального начертал ей пути.
Всюду Ты: на фронтах с партизанами,
с теми, кто с незакрытыми ранами,
с фосфорическим блеском в глазах
банды белых рассеивал в прах.
Всюду Ты: с теми, впрямь беззаветными,
что кротами борьбы неприметными
в центры гнета, в толщу,
за фронт проносили восстания взлет.
Всюду Ты: в Баварии, Пруссии, Венгрии,
там, где руки, трудом непосильным изъедены,
пулеметную сталь обнимая,
за Советскую власть умирали.
Всюду Ты: в Вашингтоне, в Чикаго, в Кантоне
и в кровавых застенках заморских колоний,
там, где гнутся хребты,
своей кровью окрасив грунт,
Ты
выращивал бунт.
Ты дал крылья, направил в полет великанов, бывших рабами,
Ты из мертвых пустынь и болот вызвал пламя вулканной лавы,
Ты, сумевший бурю взнести за безмерные дальние дали,
Ты веленьем ума гениального начертал ей пути.
Мы семь лет без Тебя растем, растет революция с нами.
И там, где железным плечом поддержали
красное знамя, и там, где огнистым мечом
люди бой ведут с палачами.
Нам семь лет пытались вредить заправилы
Рубля мирового, мы ж семь лет не устанем твердить
Твое мудрое, ясное слово:
Революцию приятней творить,
чем писать о ней снова!..
Да, семь лет без Тебя…
Но скорбь по Тебе переплавлена в огненном тигле.
В повседневной, упорной, как сталь, борьбе
мы закон движенья постигли:
Революции светлая хартия – генеральная линия партии!
Нам пытаются вновь вредить заправилы Рубля мирового,
мы ж стремимся в дела воплотить Твое мудрое, ясное слово:
Революцию полезней творить, чем писать о ней снова!..
Дело – вот что на первом месте, только в деле глубокий смысл,
в каждом слове, в мельчайшей беглой пометке неразрывны – дело и мысль.
Беднякам, что от голода гнутся, бунтарям, опаленным борьбой,
Ты дал смысл,
Ты дал цель:
творить Революцию – высочайшую мысль в наиславнейшей из войн!
 

Январь 1931 г.

ВАСИЛИЙ КАЗИН

(Род. в 1898 г.)

КАМЕНЩИК

В. Александровскому

 
Бреду я домой на Пресню,
Сочится усталость в плечах,
А фартук красную песню
Потемкам поет о кирпичах.
Поет он, как выше, выше
Я с ношей красной лез,
Казалось – до самой крыши,
До синей крыши небес.
Глаза каруселью кружило,
Туманился ветра клич.
Утро тоже взносило,
Взносило красный кирпич.
Бреду я домой на Пресню,
Сочится усталость в плечах,
А фартук красную песню
Потемкам поет о кирпичах.
 

‹1919›

РАБОЧИЙ МАЙ

 
Стучу, стучу я молотком,
Верчу, верчу трубу на ломе, —
И отговаривается гром
И в воздухе, и в каждом доме.
Кусаю ножницами я
Железа жесткую краюшку,
И ловит подо мной струя
За стружкою другую стружку.
А на дворе-то после стуж
Такая же кипит починка.
Ой, сколько, сколько майских луж
Обрезков голубого цинка!
Как громко по трубе капель
Постукивает молоточком,
Какая звончатая трель
Гремит по ведрам и по бочкам!
 

‹1919›

РУБАНОК

 
Живей, рубанок, шибче шаркай,
Шушукай, пой за верстаком,
Чеши тесину сталью жаркой,
Стальным и жарким гребешком.
Ой, вейтесь, осыпайтесь на пол
Вы, кудри русые, с доски!
Ах, вас не мед ли где закапал:
Как вы душисты, как сладки!
О, помнишь ли, рубанок, с нами
Она прощалася, спеша,
Потряхивая кудрями
И пышно стружками шурша?
Я в то мгновенье острой мукой
Глубоко сердце занозил
И после тихою разлукой
Тебя глубоко запылил.
И вот сегодня шум свиданья —
И ты, кудрявясь второпях,
Взвиваешь теплые воспоминанья
О тех возлюбленных кудрях.
Живей, рубанок, шибче шаркай,
Шушукай, пой за верстаком,
Чеши тесину сталью жаркой,
Стальным и жарким гребешком.
 

‹1920›

* * *

 
Привычка к спичке – искорка привычки
К светилам истинным. Но спичка мне люба
Не менее – и потому люба,
Что чую я обличий переклички,
Что чую: в маленьком обличье спички
Таится мира пестрая судьба.
Чирк! – и зарумянится
Скрытница огня,
Солнышка племянница,
Солнышка родня.
Деревянным запахом
Полыхнет лесам,
Улыбнется фабрикам,
Дальним корпусам.
Случается: бреду в ночном тумане,
Бреду в тумане, грустно одинок,
И, как ребенок, вспомнивший о маме,
Я просияю и взлучусь лесами,
Лесами, корпусами, небесами,
А небеса и сами
Взлучатся дальними мирами, —
Когда нечаянно в кармане
Чуть громыхнет неполный коробок.
 

‹1923›

БАЙДАРСКИЕ ВОРОТА

 
Автомобиль рванул, – и за спиной,
С полу-семейной флотской стариной,
Отбитый пылью, скрылся Севастополь…
И взор – нетерпеливою струной:
Скорей бы море вскинуло волной,
Чтоб осрамить пред пышною страной
Всей оглушительною вышиной
И кипарис и тополь!
Летим – и словно Крым зачах,
Летим – и, словно в обручах,
Мы в кряжах кружим ожиданье:
Да скоро ль прянет волн качанье?
Летим – и прямо на плечах
Громады скал… Коснись – и трах!
Летим, поддразнивая страх, —
То под горами то на горах, —
И хоть бы моря дальнее мерцанье!
Уже готово Крыму порицанье…
Летим, летим… Резвится пыльный прах
Летим, летим – и впопыхах
В пролет ворот и – ой! И – ах!
Ах! – И в распахнутых глазах
Пространств блистательный размах,
Пространств морское восклицанье!
 

‹1926›

СНИМОК

 
На нем – ни одной из любимых.
Не встретишь ни мать, ни родню.
Но есть он, чуть выцветший снимок,
Который я свято храню.
Взгляну ль на него ненароком
Иль брошу сознательно взгляд,
Вскипая в волненье глубоком,
По-детски и горд я и рад.
Взволнуюсь я чуда явленьем —
И взгляд мой затеплит слеза:
Мелькнет и засветится Ленин,
Как счастье ворвавшись в глаза.
Он вспыхнет, подпертый толпою,
Такой весь до кепки родной,
С такою фигурой простою
Под древней Кремлевской стеной.
Стоит он, мудрец – покоритель
Врага, закрывавшего свет,
Великий наш первоучитель,
Провидец всех наших побед.
И, глаз проницательный Щуря,
Следит он, как в зорях знамен
Шагает Октябрьская буря,
Шумит непреклонность колонн.
И вздрогну я с чувством священным,
Как гляну в удачу свою,
Что с ним, с дорогим, с незабвенным,
Я рядом, мальчишка, стою.
 

‹1938›

ПРОВОДЫ

 
Казалось, «Радищева» странно встречали:
На волны, игравшие с гордой кормой,
Все громче катился обвалом печали,
С народом, с повозками, берег крутой.
Но даже слепая, глухая могла бы
Душа заприметить, поймать наугад:
Толпясь с сарафанами, камские бабы
Тут правили проводов тяжкий обряд.
То плакали, сбросив объятий нескладность,
То плакали в мокрых объятьях опять,
Что скорбной войны беспощадная жадность
Мужей их навеки собралась отнять.
Как будто палимы желаньем горячим,
Чтоб им посочувствовал к пристани путь,
Протяжным, прощальным, рыдающим плачем
Старались и берег в их горе втянуть.
И берег – высокий, красный, в суглинке —
Взирал, как толпа сарафанная вся
Бросалась к мужьям и назад, по старинке
Рвала себе волосы, в даль голося.
Все ширился пропастью ров расставанья,
И, пролитых слез не стирая с лица,
На палубу острое буйство страданья
Врывалось, стучась пассажирам в сердца.
И в каждом взрывалась страшная жалость,
Но как ее ни были взрывы страшны,
Она виновато, беспомощно жалась
К сознанию твердого долга страны.
Хоть каждая к сердцу была ей кровинка,
Страна приказала: – Все муки узнай,
Жизни лишись,
Но нет, и суглинка,
Вот эту немудр ость,
Врагу не отдай!
 

‹1941›

НЕ ТОТ ЛИ СВЕТ?

 
Ну не полвека ли с тех пор?
А. времени наперекор,
Сквозь вихри дней кипящих,
Я вижу: он вошел во двор,
Стекольщик, несший ящик.
И ящик стекол, стар и хром,
Нес на плече он так двором,
Как будто утру мая
Жар-птицы искристым крылом
Помахивал, шагая.
И не узнал я сам себя:
Мальчишка с видом воробья,
Вдруг от сверканья стекол
Из серости житья-бытья
Я глянул в мир, как сокол.
Со стеклами светлей светил
Явившись, хоть и хром и хил,
Волшебником бесспорным,
Старик весь дух мой захватил
Сверканьем чудотворным.
Во всем, чем жив я как поэт,
Чем смолоду мой стих согрет,
И в этом чувстве стольких лет
К тебе, моя родная, —
Не тот ли чудотворный свет
Горит, не угасая?
 

‹1957›

КИРИЛЛ И МЕФОДИЙ

 
Забыть ли ту давность, как двое,
Как двое, и даже зимой
Палимые мыслью одной,
Вы двинулись на боевое
Служительство церкви родной.
Как, пылко печась о народе,
С латинянами в бою
И в азбуку-то свою
Так сбили вы буквы – ну вроде
Как кинутых сирот в семью.
Влекла не корысть вас, не гривна.
И, рыцарствуя вдали,
Подвижники милой земли,
Ах, как вы поистине дивно
И нашей Руси помогли!
Как, влив их и в пушкинский гений,
Подвигли вы ваши азы
Пробиться сквозь тьмы поколений
Тем кличем, каким и низы
Повел ввысь владыками Ленин,
Великий и без молений
Подвижник Октябрьской грозы.
 

‹1971›

ВАСИЛИЙ ЛЕБЕДЕВ-КУМАЧ

(1898–1949)

МАРШ ВЕСЕЛЫХ РЕБЯТ

 
Легко на сердце от песни веселой,
Она скучать не дает никогда,
И любят песню деревни и села,
И любят песню большие города.
Нам песня строить и жить помогает,
Она, как друг, и зовет и ведет,
И тот, кто с песней по жизни шагает
Тот никогда и нигде не пропадет!
Шагай вперед, комсомольское племя,
Шути и пой, чтоб улыбки цвели!
Мы покоряем пространство и время,
Мы – молодые хозяева земли!
Нам песня жить и любить помогает,
Она, как друг, и зовет и ведет,
И тот, кто с песней по жизни шагает,
Тот никогда и нигде не пропадет!
Мы все добудем, поймем и откроем:
Холодный полюс и свод голубой!
Когда страна быть прикажет героем,
У нас героем становится любой!
Нам песня строить и жить помогает,
Она, как друг, и зовет и ведет,
И тот, кто с песней по жизни шагает,
Тот никогда и нигде не пропадет!
Мы можем петь и смеяться, как дети,
Среди упорной борьбы и труда,
Ведь мы такими родились на свете,
Что не сдаемся нигде и никогда!
Нам песня жить и любить помогает,
Она, как друг, и зовет и ведет,
И тот, кто с песней по жизни шагает,
Тот никогда и нигде не пропадет!
И если враг нашу радость живую
Отнять захочет в упорном бою,
Тогда мы песню споем боевую
И встанем грудью за Родину свою!
Нам песня строить и жить помогает,
Она на крыльях к победе ведет,
И тот, кто с песней по жизни шагает,
Тот никогда и нигде не пропадет!
 

‹1934›

ВЕСЕЛЫЙ ВЕТЕР

 
А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер,
Веселый ветер, веселый ветер!
Моря и горы ты обшарил все на свете
И все на свете песенки слыхал.
Спой нам, ветер, про дикие горы,
Про глубокие тайны морей,
Про птичьи разговоры,
Про синие просторы,
Про смелых и больших людей!
Кто привык за победу бороться,
С нами вместе пускай запоет:
Кто весел – тот смеется,
Кто хочет – тот добьется,
Кто ищет – тот всегда найдет!
А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер,
Веселый ветер, веселый ветер!
Моря и горы ты обшарил все на свете
И все на свете песенки слыхал.
Спой нам, ветер, про чащи лесные,
Про звериный запутанный след,
Про шорохи ночные,
Про мускулы стальные,
Про радость боевых побед!
Кто привык за победу бороться,
С нами вместе пускай запоет:
Кто весел – тот смеется,
Кто хочет – тот добьется,
Кто ищет – тот всегда найдет!
А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер
Веселый ветер, веселый ветер!
Моря и горы ты обшарил все на свете
И все на свете песенки слыхал.
Спой нам, ветер, про славу и смелость
Про ученых, героев, бойцов,
Чтоб сердце загорелось,
Чтоб каждому хотелось
Догнать и перегнать отцов!
Кто привык за победу бороться,
С нами вместе пускай запоет:
Кто весел – тот смеется,
Кто хочет – тот добьется,
Кто ищет – тот всегда найдет!
А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер,
Веселый ветер, веселый ветер!
Моря и горы ты обшарил все на свете
И все на свете песенки слыхал.
Спой нам песню, чтоб в ней прозвучали
Все весенние песни земли,
Чтоб трубы заиграли,
Чтоб губы подпевали,
Чтоб ноги веселей пошли!
Кто привык за победу бороться,
С нами вместе пускай запоет:
Кто весел – тот смеется,
Кто хочет – тот добьется,
Кто ищет – тот всегда найдет!
 

‹1937›

СВЯЩЕННАЯ ВОЙНА

 
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, —
Идет война народная,
Священная война!
Дадим отпор душителям
Всех пламенных идей,
Насильникам, грабителям,
Мучителям людей!
Не смеют крылья черные
Над Родиной летать,
Поля ее просторные
Не смеет враг топтать!
Гнилой фашистской нечести
Загоним пулю в лоб,
Отребью человечества
Сколотим крепкий гроб!
Встает страна огромная,
Встает на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой.
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, —
Идет война народная,
Священная война!
 

‹1941›

ВЛАДИМИР СОСЮРА

(1898–1965)

С украинского

КРАСНАЯ ЗИМА

(Отрывок)

1

 
Как Лисичанск забыть!..
Донец, и дым завода,
и музыку в саду, и поезд ровно в семь…
Как позабыть тебя, родная Третья Рота!..
О вас под бег минут рассказываю всем.
Работать к Сущенку на щебень мы ходили, —
случалось четвертак добыть нам в день иной.
А в клунях по ночам мы девушек любили…
О, поцелуев вкус, о, свежий дух степной!..
Так просто нам жилось в той стороне,
где зори горят над шахтами и где гудки кричат!
Учились мы писать, конечно, на заборе
и с лисичанами дрались из-за девчат.
Ну как же Белую я позабуду Гору,
траву в росе, глаза, что изменили мне?…
В прозрачности ночной по ясному простору
там вихрем я летал на добром скакуне…
А волны все журчат, холодные такие,
завод не устает со мною говорить,
все вороток скрипит про времена былые,
когда восстали мы и шли Петлюру бить…
Как Лисичанск забыть!.. Донец, и дым завода,
и музыка в саду, и поезд ровно в семь…
Как позабыть тебя, родная Третья Рота!..
О вас под бег минут рассказываю всем.
 

‹1921›

К НАМ!..

 
Идите к нам в ряды все, кто живет борьбою,
кто солнце полюбил и на вершины гор
спешит – встречать его, душою молодою
провидя сквозь века зари багряный взор!
Гремят осколки скал под нашими шагами…
В былое горе бей нещадно, коммунар!
На смену мы идем, вступаем в бой рядами, —
урочный близок час… решающий удар…
Трепещет черный враг, на сполох бьет трусливо, —
но замолкает звон… редеет ночи муть…
Мы – дети звездных снов, мы – новых сил
приливы нам златотканый май устлал цветами путь…
Серп революции…
Знамена Первомая…
Лишь власть Советов нас к вершинам приведет.
Прочь отступает боль докучная, былая.
Настал урочный час… Бойцы идут вперед!
 

‹1921›

О, НЕ НАПРАСНО!..

 
О, не напрасно, нет, гремели пушки в поле,
и наша кровь лилась, и шли мы умирать.
О, не напрасно, нет, сама, по доброй воле,
иконки и кресты с детей снимала мать!..
Гул на шоссе шагов… машины перебои…
С трибун приветствуют задымленных бойцов…
Все – как чудесный сон, возникший предо мною
в забое, в полутьме, под песню обушков…
И девушки идут, и жены выступают,
и детвора бежит, – восторг в глазах горит…
И ночь скрипит, скрипит, промозглая, слепая,
и поднят мрак ее на лезвиях зари…
О, не напрасно, нет, гремели пушки в поле,
и наша кровь лилась, и шли мы умирать.
О, не напрасно, нет, сама, по доброй воле,
иконки и кресты с детей снимала мать!..
 

‹1921›

* * *

 
Не возле стенки я, и кровь моя не льется,
и ветер грозовой не рвет мою шинель, —
под громом и дождем бригада не сдается,
и бьют броневики, и падает шрапнель.
Гремят броневики!.. И рвет сердца железо…
Горячим звоном бьет… и пыль и кровь в упор…
С разбитым боком смерть по рельсам тяжко лезет.
И кровью алою исходит семафор…
И мнится вновь: далекий полустанок,
и от снаряда дым над спелой рожью лег…
Так кто ж сказал, что мы в бою устанем
и не настал еще свободы нашей срок?!
Где пыль легла в бурьян, под небом Перекопа
от крови, как зарей, зарделся небосклон…
Я слышу, как гудит в дыму земли утроба,
где падали бойцы под орудийный стон…
Куда я ни пойду – далекий полустанок,
и от снаряда дым над спелой рожью лег…
Так кто ж сказал, что мы в бою устанем
и не настал еще свободы нашей срок?!
 

‹1922›

* * *

 
Такой я нежный, такой тревожный, моя осенняя земля!
Взмывает ветер над бездорожьем, летит в поля…
И волны моря бьют неумолчно в земную грудь…
Там стелет солнце свой путь урочный, кровавый путь…
Кровавясь, пальцы дрожат… О вечер, остановись!
Но море грозно шумит далече, затмилась высь…
Такой я нежный, такой тревожный, моя осенняя земля!
Взмывает ветер над бездорожьем, летит в поля…
 

‹1923›

ИЗ ОКНА

 
В глазах лошадиных кровавые слезы, —
трамваем хребет перебило с налету.
Трамвай на минуту… и вновь за работу —
он дальше бежит, он звенит на морозе.
Кто слышал, как стонут и плачут колеса,
когда переедут хребет или ногу?…
Так конь одинокий хрипел безголосо,
тянулся неистово к конскому богу.
И в луже вишневой, густой от мороза,
кружились, метались снежинки устало.
Конь плакал… И мерзли тяжелые слезы…
И рядом нежданная женщина встала.
Стройна и тревожна, в буденновском шлеме,
она подошла и в упор из нагана…
И очи погасли, и звякнуло стремя —
а в небе снежинки, летящие пьяно…
А в небе заря разлепила плакаты,
и двинулись в песнях колонны с вокзала.
Коня повезли. Лишь на камне щербатом
горячую лужу собака лизала.
 

‹1923›

* * *

 
Помню: вишни рдели и качались,
солнцем опаленные в саду.
Ты сказала мне, когда прощались:
– Где б ты ни был, я тебя найду.
И во тьме, от мук и от истомы
выпив злобу и любовь до дна,
часто вижу облик твой знакомый
в пройме светло-желтого окна.
Только снится, что давно минуло…
Замирая в песне боевой,
мнится, слитый с орудийным гулом,
голос твой, навеки дорогой…
И теперь, как прежде, вишни будут
розоветь от солнца и тепла.
Как всегда, ищу тебя повсюду
и хочу, чтоб ты меня нашла!
 

‹1923›

* * *

 
Подымается месяц мой чистый,
подымается, смотрит в окно.
Выплывает сквозь ветви, сквозь листья
все, что было забыто давно…
Поцелуи и крики: «К оружью!» —
расцветая, неслись с вышины,
где село над болотистой лужей
под зарей золотило тыны.
На мою на чумазую музу
что могу я теперь променять!
Возле речки пекли кукурузу
и мечтали в боях побывать.
Дальше: полные стужи вагоны,
только с песней нам было тепло.
Дальше: море и ветер соленый,
где томленье мое расцвело.
Гей, ты, ветер, туман спозаранку,
вам мой голос, мой взгляд и привет!
И на мне уж синеет познанка,
да в кармане лежит партбилет.
А теперь я один. И так чисто
светит месяц, несущийся в синь
и дрожат и качаются листья
от его золотистой слезы.
 

‹1924›

КОМСОМОЛЕЦ

(Баллада)

 
…Кончился бой… Желто-синие клочья
снова над станцией треплют свой шелк…
К пленным, столпившимся молча,
сам куренной подошел…
Смотрит – огнем прожигает до кости…
Хлопцы стоят – побледнели как мел…
Пьяная смерть набивается в гости, в
 сумрачном блеске наган занемел…
– Есть комсомольцы меж вами! Я знаю!..
Каждому пуля поставит печать… —
…Стиснуты губы: тоска гробовая.
Но продолжают молчать…
– Вот так ребята, стройны да красивы!
Жалко расстреливать всех!
Эй, оглянитесь… и солнце, и нивы… – Смех.
– Ну, так пощады не знать и родному!
Вас не оплачет пылающий край!.. —
Вышел один… и сказал куренному:
– Я – комсомолец… Стреляй!..
 

‹1927›

ВОРОНЕНОК

 
Был день неясный, как спросонок.
Под крик и карканье в листве
 упал на землю вороненок,
и я поймал его в траве.
Забилась пойманная птица
с безмолвным ужасом в глазах.
Но не могло угомониться,
кричало, каркало в ветвях.
И детство вспомнилось былое
под этот весь переполох,
когда заботливой рукою
я птицу положил на мох.
Глядел безмолвно вороненок,
но ужас исчезал в глазах…
И я ушел. И стало сонно
опять в замолкнувших ветвях.
 

‹1938›

ДЕКАБРЬ

 
Все затихло в доме к ночи.
На столе стоит вино.
Декабря седые очи
смотрят в синее окно.
Мне глядеть не наглядеться
на морозную зарю.
Может, хочется погреться,
чарку выпить декабрю?
Он стучится, в щели дует,
бородой к стеклу прильнул.
За окно, во мглу седую,
я бутылку протянул.
И заснеженным, крылатым
рукавом взмахнула ночь.
Захмелел декабрь косматый
и пошел, шатаясь, прочь.
 

‹1938›

О, ЕСЛИ Б!..

 
Осенний вечер. Стынут клены.
Струится легкий полумрак.
Гудок сирены отдаленный
и чей-то быстрый, легкий шаг.
Минулось… На висках – снежинки
Зачем я не сказал: «Постой!» —
и счастье в аленькой косынке
рассталось навсегда со мной…
А небеса – мутней опала,
и снова осень, снова мгла…
О, если б, если б юность знала
и старость мудрая – могла!..
 

‹1939›

ТЕРРИКОНЫ

 
И поля, и мосты, и вагоны,
и протяжная песня – слышней…
Терриконы мои, терриконы,
пирамиды донецких степей!
Где земля заждалась возрожденья,
где лишь дикие травы цвели,
неустанным трудом поколенья
вас под самое небо взнесли.
В ваших недрах, темнея угрюмо,
закипала глухая гроза:
здесь шахтерские горькие думы,
подневольная, злая слеза.
Это – в прошлом… А выше, над кручей,
словно знамя летя в небеса,
наш порыв, боевой и кипучий,
наших вольных людей голоса!
Мы ступаем вперед непреклонно,
и опять они в песне моей, —
терриконы мои, терриконы,
пирамиды донецких степей.
И стоите вы друг подле друга,
молчаливая, строгая рать…
Малышом собирал я здесь уголь,
чтобы – взрослым – напевы сбирать.
 

‹1947›

ДОНЕТЧИНА МОЯ!

 
Донетчина моя, твоих ветров дыханье
я ощущаю вновь, как прежде, как в былом,
когда в лучах зари цветов благоуханье
я так любил встречать над голубым Донцом.
Я ощущаю мощь порыва трудового
и в голосах степей, и в гомоне лесов,
и музыку гудков твоих я слышу снова,
Донетчина моя, бессменная любовь!
Вон шахты вдалеке… Гляжу на них, гляжу я,
и песнь рождается, слетает с губ моих.
Пускай снега кругом, но в сердце май бушует,
чуть вспомню о тебе, и в сердце – новый стих.
И снова молод я, и в радужном свеченье
весь мир передо мной, и счастьем полон я;
я, как струна, звучу, охваченный волненьем,
объятый пламенем, Донетчина моя!
Полями я иду и знаю: там, под ними,
огромный дивный мир таится в глубине,
и дышит, и гремит, и звонами своими
еще с ребячьих лет так близок, дорог мне!
И, как на крыльях, в глубь подземных коридоров
мои мечты опять, вплетаясь в лад строки,
летят… Летят туда, где в такт шагам шахтеров
качаются, плывут, мерцают огоньки.
Донетчина моя, отчизна, мать героев,
твоих заводов дым как стяг в моих глазах.
Ты сделала меня поэтом в гуле боя,
чтоб навсегда тебя прославил я в стихах.
Донетчина моя, любимая, родная,
тебе все чувства я, всю жизнь отдать готов!
И снова, как дитя, к тебе я приникаю,
чтобы набраться сил для жизни и трудов.
 

‹1952›

* * *

 
Юность – друг чернобровый, —
все поляны в цвету,
я тебя на кленовом
все ж догнал на мосту.
И невиданным светом
ты мне душу зажгла.
Хорошо, что ко мне ты
в гости с песней пришла.
 

‹1957›