Текст книги "Советская поэзия. Том первый"

Автор книги: авторов Коллектив

МАРТ РАУД

(1903–1947)

С эстонского

УЗОР НА ПЕРЧАТКЕ

 
Город чужой вкруг меня суетился
В шумном своем беспорядке,
Перед отъездом я спохватился —
Нету перчатки.
Был на перчатке рисунок строгий —
Белый, черный, зеленый.
Видно, упала где-то в дороге,
В давке вагонной…
В левой руке – груз чемодана.
Вытерпел я еле-еле.
Правую сунул в прорезь кармана —
Пальцы немели.
Поезд помчал меня в тучах дыма —
К дому спешил прибежать он.
Вот наконец-то моей любимой
Рукопожатье.
Вечером села она трудиться.
Голову не поднимая,
Круглые петли считала, спицы
Перебирая.
Молча сидела она в уголочке.
Долго, усердно вязала.
Нитки из трех шерстяных клубочков
Соединяла…
Снова в дорогу перчатки надеты.
Правая стойко хранила
Нежность ладони, тепло привета
Девушки милой.
 

‹1941›

БЕССМЕРТИЕ

 
Здесь имя
Ленин
твердая рука
Врубила в мрамор вековой породы.
Еще прочней
оно войдет в века, —
Его в сердцах
всегда хранят народы.
Вечна любовь к нему.
Она
Зари пленительной светлее.
Он встал над миром, пламенея,
И правдою его
земля озарена.
 

‹1943›

НОВЫЕ ГЛАЗА

 
Ветры, в которых весны дыханье,
Солнце и тучек узор сквозистый
Очарованье
Дню придавали в лазури чистой.
Был этот день для тебя началом,
Светом рожденного к жизни мая,
И засиял он,
Глаз твоих ясных цветы раскрывая.
Пусть же глаза твои, как в тумане,
Видят пока лишь мерцанье света,
Скоро предстанет
Мир им в сиянии ясного лета!
Нашего века легенды и оды —
Все в свое время узнаешь на свете.
Движутся годы,
Вновь возрождаясь, как листья и ветер.
Эти глаза, что открылись впервые,
Видят далёко,
Им все просторы видны мировые,
Радость грядущего светит широко.
 

‹1943›

РУССКОЕ СЛОВО

 
1
 
 
Я этот день далекий вспомнил снова,
Он самый яркий из далеких дней, —
Склонился жадно я над «Русским словом»
Над первой хрестоматией моей.
Картинок вдосталь! Царственные лица
Торчат надменно из воротников,
Вот в океане каравелла мчится,
А вот зверье неведомых лесов!
А вот моря, материки, планеты…
Но что мне делать с русским языком?
Ведь я, признаться, в алфавите этом
Лишь с буквой «А» и с «О» чуть-чуть знаком.
Какая птица? Чижик иль синица?
Где проживает эта стрекоза?
Вдруг на меня пытливо со страницы
Взглянули умные и добрые глаза.
И человек с курчавой головою
Пришел ко мне, как сказка входит в сон, —
Как старший друг, он встал передо мною,
Стихами, как цветами, обрамлен.
За слогом слог… блуждаю еле-еле…
И вдруг в роскошном зимнем серебре
Строка взметнулась зимнею метелью
И зашумела на родном дворе.
Ученый кот шагает по опушке,
Богатыри с морского дна встают…
Когда в дома неслышно входит Пушкин,
Его мгновенно дети узнают!
 
 
2
 
 
Там, где веками царствует насилье,
Где непробуден тяжкий сон земли.
Поэзия не расправляет крылья.
Замучена, затоплена, в пыли…
О слово русское! С эстонскими детьми
Тебя тогда насильно разлучали,
Над мрачною землею, над людьми
Здесь западные сумерки летали.
Как слава Пушкина сюда пройти могла
Сквозь жандармерию, сквозь тысячи заслонов?
Поэзия! Ты много лет была
На откупе у лордов и баронов!
Поэзии сопутствует борьба,
Они вдвоем – как сестры молодые…
Эстония моя! Твоя судьба
Теперь навеки связана с Россией.
Язык ее священен для меня,
И дух поэта жив в моем народе —
Заря коммунистического дня
Над памятником Пушкина восходит.
И слово русское, как музыка, звучит
В моей стране так радостно и звонко!..
И томик Пушкина раскрыт
В руках счастливого эстонского ребенка.
 

‹1949›

ВИССАРИОН САЯНОВ

(1903–1959)

СОВРЕМЕННИКИ

 
Пусть поют под ногами каменья,
Высоко зацветают поля,
Для людей моего поколенья
Верным берегом стала земля.
И путиловский парень, и пленник,
Полоненный кайеннской тюрьмой, —
Все равно это мой современник
И товарищ единственный мой.
И расскажут покорные перья,
С нетерпеньем, со смехом, с тоской,
Всё, чем жил молодой подмастерье
В полумраке своей мастерской.
Снова стынут снега конспираций,
Злой неволи обыденный гнет.
В эту полночь друзьям не пробраться
К тем садам, где шиповник цветет.
Но настанет пора – и внезапно
В белом пламени вздрогнет закат.
Сразу вспышки далекие залпов
Нежилые дома озарят.
И пройдут заповедные вести
Над морями, над звонами трав,
Над смятеньем берлинских предместий
И в дыму орлеанских застав.
Наши быстрые годы не плохи
И верны и грозе и литью,
На крутых перекрестках эпохи
Снова сверстников я узнаю.
 

‹1925›

* * *

 
Не говор московских просвирен,
Но сердцем старайся сберечь,
Как звездное небо России,
Обычную русскую речь.
Ее не захватишь в уставы —
Звенит, колобродит, поет
С частушкой у вербы кудрявой,
С тальянкой у Нарвских ворот.
Бегут перелеском проселки…
У волжских больших переправ
Поют на заре комсомолки
О девушках наших застав.
И светлое очарованье
Ты каждому сердцу даешь,
И что для тебя расстоянье —
Ты в мире как в песне живешь.
Ты рано меня приласкала,
Но крепче слова приторочь
Под режущим ветром Байкала,
В сырую балтийскую ночь!
 

‹1925›

* * *

 
Дай руку мне, пойдем со мною
В тот вьюжный край,
Он полонил мне сердце тишиною,
И снегом зим, и свистом птичьих стай.
Там горбоносых желтобровых птиц
Эвенк-охотник ждет, и на рассвете
Слепят огни бесчисленных зарниц,
И гнет пурга тяжелых кедров ветви.
Тайга бежит по белым склонам вдоль
Последних побережий,
Где по заливам высыхает соль
И где во мхах таится след медвежий.
Там сердца моего заветная отрада,
Край детских лет,
Родной страны холодная громада.
Я – твой поэт.
 

‹1935›

БЕЗЫМЯННАЯ СТРОКА

 
Примета времени живая —
Та задушевная строка,
Что и сейчас не остывает
И весь свой жар несет в века.
Каких страстей, каких предчувствий,
Каких надежд она полна!
Она с тобой в минуты грусти,
Она и в бой вести должна.
Ее услышишь ты однажды
И позабыть не сможешь ввек.
Ее в пути повторит каждый
Хороший сердцем человек.
Кто написал ее нежданно?
Чья вывела ее рука?
Не знаю… но и безымянной
Та задушевная строка
Живет в богатстве русской речи,
В певучем слове, и всегда
Твой озаряет путь далече,
Как путеводная звезда.
 

‹1955›

ЛЮБИМАЯ КНИГА

 
Как ржаную ковригу,
В свои руки беру
И держу эту книгу
На холодном ветру.
Сладко бродит в ней солод,
Теплый запах ржаной,
Стих по-прежнему молод,
Стих совсем молодой.
И звучит в нем дерзанье,
Разговор озорной,
В каждом слове – сказанье
О сторонке родной.
Жить тебе, жить не старясь,
Каждой строчкой своей,
Будешь вечно, как парус
На просторах морей,
Подымать за собою,
Как могучий прибой,
Вечно звать к не покою
На гряде огневой.
 

‹1957›

ПОКОЛЕНИЕ

 
Мы себя, пожалуй, не жалели,
Сил своих совсем не берегли…
Второпях свои мы песни спели,
А в чужих напевах не нашли
Силы той, что двигала громами,
Силы той, что управляла нами
В ежедневных будничных заботах
И в больших деяниях земных.
Мы на всех житейских поворотах
Верили лишь в правду дел своих…
Что сказать? Мы очень трудно жили,
Сил своих совсем не берегли,
Мы порой без спросу в дом входили,
Кой-где двери кулаком открыли,
Кой-где, может, невзначай прошли
Мимо счастья тихого и мимо
Ждавшей нас сердечной теплоты…
Но скажи, далекий правнук, ты:
Разве мы не правы, и неужто
Можно было по-другому жить
В наше время, время грозовое?
К берегам грядущего доплыть
Можно, лишь забывши о покое.
Молодость свою я славлю вновь,
Громкую, как выстрел, славлю дружбу
Чистую, как снег в горах, любовь!
 

‹1957›

МИХАИЛ СВЕТЛОВ

(1903–1964)

РАБФАКОВКЕ

 
Барабана тугой удар
Будит утренние туманы, —
Это скачет Жанна д’Арк
К осажденному Орлеану.
Двух бокалов влюбленный звон
Тушит музыка менуэта, —
Это празднует Трианон
День Марии-Антуанетты.
В двадцать пять небольших свечей
Электрическая лампадка, —
Ты склонилась, сестры родней,
Над исписанною тетрадкой…
Громкий колокол с гулом труб
Начинают «святое» дело:
Жанна д’Арк отдает костру
Молодое тугое тело.
Палача не охватит дрожь
(Кровь людей не меняет цвета), —
Гильотины веселый нож
Ищет шею Антуанетты.
Ночь за звезды ушла, а ты
Не устала, – под переплетом
Так покорно легли листы
Завоеванного зачета.
Ляг, укройся, и сон придет,
Не томися минуты лишней.
Видишь: звезды, сойдя с высот,
По домам разошлись неслышно.
Ветер форточку отворил,
Не задев остального зданья,
Он хотел разглядеть твои
Подошедшие воспоминанья.
Наши девушки, ремешком
Подпоясывая шинели,
С песней падали под ножом,
На высоких кострах горели.
Так же колокол ровно бил,
Затихая у барабана…
В каждом братстве больших могил
Похоронена наша Жанна.
Мягким голосом сон зовет.
Ты откликнулась, ты уснула.
Платье серенькое твое
Неподвижно на спинке стула.
 

‹1925›

ГРЕНАДА

 
Мы ехали шагом,
Мы мчались в боях
И «Яблочко»-песню
Держали в зубах.
Ах, песенку эту
Доныне хранит
Трава молодая —
Степной малахит.
Но песню иную
О дальней земле
Возил мой приятель
С собою в седле.
Он пел, озирая
Родные края:
«Гренада, Гренада,
Гренада моя!»
Он песенку эту
Твердил наизусть…
Откуда у хлопца
Испанская грусть?
Ответь, Александровск
И, Харьков, ответь:
Давно ль по-испански
Вы начали петь?
Скажи мне, Украйна,
Не в этой ли ржи
Тараса Шевченко
Папаха лежит?
Откуда ж, приятель,
Песня твоя:
«Гренада, Гренада,
Гренада моя»?
Он медлит с ответом,
Мечтатель-хохол:
– Братишка! Гренаду
Я в книге нашел.
Красивое имя,
Высокая честь —
Гренадская волость
В Испании есть!
Я хату покинул,
Пошел воевать,
Чтоб землю в Гренаде
Крестьянам отдать.
Прощайте, родные!
Прощайте, семья!
«Гренада, Гренада,
Гренада моя!»
Мы мчались, мечтая
Постичь поскорей
Грамматику боя —
Язык батарей.
Восход поднимался
И падал опять,
И лошадь устала
Степями скакать.
Но «Яблочко»-песню
Играл эскадрон
Смычками страданий
На скрипках времен…
Где же, приятель,
Песня твоя:
«Гренада, Гренада,
Гренада моя»?
Пробитое тело
Наземь сползло,
Товарищ впервые
Оставил седло.
Я видел: над трупом
Склонилась луна,
И мертвые губы
Шепнули: «Грена…»
Да. В дальнюю область,
В заоблачный плес
Ушел мой приятель
И песню унес.
С тех пор не слыхали
Родные края:
«Гренада, Гренада,
Гренада моя!»
Отряд не заметил
Потери бойца
И «Яблочко»-песню
Допел до конца.
Лишь по небу тихо
Сползла погодя
На бархат заката
Слезинка дождя…
Новые песни
Придумала жизнь…
Не надо, ребята,
О песне тужить,
Не надо, не надо,
Не надо, друзья…
Гренада, Гренада,
Гренада моя!
 

‹1926›

ПЕСНЯ О КАХОВКЕ

 
Каховка, Каховка – родная винтовка…
Горячая пуля, лети!
Иркутск и Варшава, Орел и Каховка —
Этапы большого пути.
Гремела атака, и пули звенели,
И ровно строчил пулемет…
И девушка наша проходит в шинели,
Горящей Каховкой идет…
Под солнцем горячим, под ночью слепою
Немало пришлось нам пройти.
Мы мирные люди, но наш бронепоезд
Стоит на запасном пути!
Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались,
Как нас обнимала гроза?
Тогда нам обоим сквозь дым улыбались
Ее голубые глаза…
Так вспомним же юность свою боевую,
Так выпьем за наши дела,
За нашу страну, за Каховку родную,
Где девушка наша жила…
Под солнцем горячим, под ночью слепою
Немало пришлось нам пройти.
Мы мирные люди, но наш бронепоезд
Стоит на запасном пути!
 

‹1935›

ИТАЛЬЯНЕЦ

 
Черный крест на груди итальянца,
Ни резьбы, ни узора, ни глянца, —
Небогатым семейством хранимый
И единственным сыном носимый…
Молодой уроженец Неаполя!
Что оставил в России ты на поле?
Почему ты не мог быть счастливым
Над родным знаменитым заливом?
Я, убивший тебя под Моздоком,
Так мечтал о вулкане далеком!
Как я грезил на волжском приволье
Хоть разок прокатиться в гондоле!
Но ведь я не пришел с пистолетом
Отнимать итальянское лето,
Но ведь пули мои не свистели
Над священной землей Рафаэля!
Здесь я выстрелил! Здесь, где родился,
Где собой и друзьями гордился,
Где былины о наших народах
Никогда не звучат в переводах.
Разве среднего Дона излучина
Иностранным ученым изучена?
Нашу землю – Россию, Расею —
Разве ты распахал и засеял?
Нет! Тебя привезли в эшелоне
Для захвата далеких колоний,
Чтобы крест из ларца из фамильного
Вырастал до размеров могильного…
Я не дам свою родину вывезти
За простор чужеземных морей!
Я стреляю – и нет справедливости
Справедливее пули моей!
Никогда ты здесь не жил и не был!..
По разбросано в снежных полях
Итальянское синее небо,
Застекленное в мертвых глазах…
 

‹1943›

МОЯ ПОЭЗИЯ

 
Нет! Жизнь моя не стала ржавой,
Не оскудело бытие…
Поэзия – моя держава,
Я вечный подданный ее.
Не только в строчках воспаленных
Я дань эпохе приношу, —
Пишу для будущих влюбленных
И для расставшихся пишу.
О, сколько мной уже забыто,
Пока я шел издалека!
Уже на юности прибита
Мемориальная доска.
Но все ж дела пе так уж плохи,
Но я читателю знаком —
Шагал я долго по эпохе
И в обуви и босиком.
Отдался я судьбе на милость,
Накапливал свои дела,
Но вот Поэзия явилась,
Меня за шиворот взяла.
Взяла и выбросила в гущу
Людей, что мне всегда сродни:
– Ты объясни, что – день грядущий,
Что – день прошедший, – объясни!
Ни от кого не обособясь,
Себя друзьями окружай.
Садись, мой миленький, в автобус
И с населеньем поезжай.
Ты с ним живи и с ним работай
И подними-в грядущий год
Людей взаимные заботы
До поэтических высот.
И станет все тебе понятно,
И ты научишься смотреть,
И, если есть на солнце пятна,
Ты попытайся их стереть.
Недалеко, у самой двери,
Совсем, совсем недалеко,
События рычат, как звери,
Их укротить не так легко!
Желание вошло в привычку —
Для взрослых и для детворы
Так хочется последней спичкой
Зажечь высокие костры!
И, жаждою тепла влекомы,
К стихотворенью на ночлег
Приходят все – и мне знакомый
И незнакомый человек.
В полярных льдах, в кругу черешен,
И в мирной жизни, и в бою
Утешить тех, кто не утешен,
Зову Поэзию свою.
Не постепенно, не в рассрочку
Я современникам своим
Плачу серебряною строчкой,
Но с ободочком золотым…
Вставайте над землей, рассветы,
Струись над нами, утра свет!..
Гляжу на дальние планеты —
Там ни одной березы нет!
Мне это деревцо простое
Преподнесла природа в дар…
Скажите мне, – ну, что вам стоит!
Что я еще совсем на стар,
Что жизнь, несущаяся быстро,
Не загнала меня в постель
И что Поэзия, как выстрел,
Гремела, била точно в цель!
 

‹1957›

* * *

 
Мне неможется на рассвете,
Мне б увидеть начало дня…
Хорошо, что живут на свете
Люди, любящие меня.
Как всегда, я иду к рассвету,
И, не очень уж горячи,
Освещают мою планету
Добросовестные лучи.
И какая сегодня дата,
Для того чтоб явилась вновь
Похороненная когда-то,
Неродившаяся любовь?
Не зовут меня больше в драку, —
Я – в запасе, я – просто так,
Будто пальцы идут в атаку,
Не собравшиеся в кулак.
Тяжело мне в спокойном кресле.
Старость, вспомнить мне помоги, —
Неужели они воскресли,
Уничтоженные враги?
Неужели их сила тупая
Уничтожит мой светлый край?
Я-то, ладно, не засыпаю,
Ты, страна моя, не засыпай!
В этой бешеной круговерти
Я дорогу свою нашел,
Не меняюсь я, и к бессмертью
Я на цыпочках подошел.
 

‹1963›

ИОСИФ УТКИН

(1903–1944)

СЛОВО ЕСЕНИНУ

…У людей, которым не по душе

кипенье и цветенье отчизны, которые

сами себя признают негодными для

того, чтобы жить и работать, нельзя

отнимать права умереть…

М. Горький

 
Красивым, синеглазым
Не просто умирать.
Он пел, любил проказы,
Стихи, село и мать…
Нам всем дана отчизна
И право жить и петь,
И кроме права жизни —
И право умереть.
Но отданные силой
Нагану и петле, —
Храним мы верность милой,
Оставленной земле.
Я видел, как в атаках
Глотали под конец
Бесстрашные вояки
Трагический свинец.
Они ли не рубили
Бездарную судьбу?
Они ли не любили
И землю,
И борьбу?
Когда бросают женщин,
Лукавых, но родных,
То любят их не меньше,
И уходя от них.
Есть ужас бездорожья,
И в нем – конец коню!
И я тебя, Сережа,
Ни капли не виню.
Бунтующий и шалый,
Ты выкипел до дна.
Кому нужны бокалы,
Бокалы без вина?…
Кипит, цветет отчизна,
Но ты не можешь петь!
А кроме права жизни,
Есть право умереть.
 

‹1926›

ГИТАРА

А. Жарову

 
Не этой песней старой
Растоптанного дня,
Интимная гитара,
Ты трогаешь меня.
В смертельные покосы
Я нежил, строг и юн,
Серебряную косу
Волнующихся струн.
Сквозь боевые бури
Пронес я за собой
И женскую фигуру
Гитары дорогой!
Всегда смотрю с любовью
И с нежностью всегда
На политые кровью,
На бранные года.
Мне за былую муку
Покой теперь хорош.
(Простреленную руку
Сильнее бережешь!)
…Над степью плодоносной
Закат всегда богат,
И бронзовые сосны
Пылают на закат…
Ни сена! И ни хлеба!
И фляги все – до дон!
Под изумрудным небом
Томится эскадрон…
…Что пуля? Пуля – дура.
А пуле смерть – сестра.
И сотник белокурый
Склонился у костра.
И вот, что самый юный
(Ему на песню – дар!),
Берет за грудь певунью
Безусый комиссар.
И в грустном эскадроне,
Как от зеленых рек,
Повыпрямились кони
И вырос человек!
…Короткие кварталы —
Летучие года!
И многого не стало,
Простилось навсегда.
Теперь веселым скопом
Не спеть нам, дорогой.
Одни —
Под Перекопом,
Другие —
Под Ургой.
Но стань я самым старым, —
Взглянув через плечо,
Военную гитару
Я вспомню горячо.
Сейчас она забыта.
Она ушла в века
От конского копыта,
От шашки казака.
Но если вновь, бушуя,
Придет пора зари, —
Любимая,
Прошу я —
Гитару подари!
 

‹1926›

КОМСОМОЛЬСКАЯ ПЕСНЯ

 
Мальчишку шлепнули в Иркутске
Ему семнадцать лет всего.
Как жемчуга на чистом блюдце,
Блестели зубы У него.
Над ним неделю измывался
Японский офицер в тюрьме,
А он все время улыбался:
Мол, ничего «не понимэ».
К нему водили мать из дому.
Водили раз,
Водили пять.
А он: «Мы вовсе незнакомы!..»
И улыбается опять.
Ему японская «микада»
Грозит, кричит:
«Признайся сам!..»
И били мальчика прикладом
По знаменитым жемчугам.
Но комсомольцы
На допросе
Не трусят
говорят!
Недаром красный орден носят
Они пятнадцать лет подряд.
…Когда смолкает город сонный
И на дела выходит вор,
В одной рубашке и в кальсонах
Его ввели в тюремный двор.
Но коммунисты
На расстреле
Не опускают в землю глаз!
Недаром люди песни пели
И детям говорят про нас.
И он погиб, судьбу приемля,
Как подобает молодым:
Лицом вперед,
Обнявши землю,
Которой мы не отдадим!
 

‹1934›

ЕСЛИ ЯНЕ ВЕРНУСЬ, ДОРОГА Я…

 
Если я не вернусь, дорогая,
Нежным письмам твоим не внемля,
Не подумай, что это – другая.
Это значит… сырая земля.
Это значит, дубы-нелюдимы
Надо мною грустят в тишине,
А такую разлуку с любимой
Ты простишь вместе с родиной мне.
Только вам я всем сердцем и внемлю.
Только вами и счастлив я был:
Лишь тебя и родимую землю
Я всем сердцем, ты знаешь, любил.
И доколе дубы-нелюдимы
Надо мной не склонятся, дремля,
Только ты мне и будешь любимой,
Только ты да родная земля!
 

‹1942›

ИЛЬЯ ФРЕНКЕЛЬ

(Род. в 1903 г.)

ДАВАЙ ЗАКУРИМ

 
Дует теплый ветер.
Развезло дороги,
И на Южном фронте
оттепель опять.
Тает снег в Ростове,
тает в Таганроге.
Эти дни когда-нибудь
мы будем вспоминать.
Об огнях-пожарищах,
О друзьях-товарищах
Где-нибудь, когда-нибудь
Мы будем говорить.
Вспомню я пехоту,
И родную роту,
И тебя
за то, что дал мне закурить.
Давай закурим
По одной.
Давай закурим,
Товарищ мой!
Снова нас Одесса
встретит, как хозяев,
Звезды Черноморья будут нам сиять,
Славную Каховку, город Николаев —
Эти дни когда-нибудь
мы будем вспоминать.
Об огнях-пожарищах,
О друзьях-товарищах
Где-нибудь, когда-нибудь
Мы будем говорить.
Вспомню я пехоту,
И родную роту,
И тебя
за то, что
дал мне закурить.
Давай закурим
По одной,
Давай закурим,
Товарищ мой!
А когда не будет
Гитлера в помине
И к своим любимым мы придем опять,
Вспомним, как на запад
шли по Украине, —
Эти дни когда-нибудь
мы будем вспоминать
Об огнях-пожарищах,
О друзьях-товарищах
Где-нибудь, когда-нибудь
Мы будем говорить.
Вспомню я пехоту,
И родную роту,
И тебя
за то, что
дал мне закурить.
Давай закурим
По одной.
Давай закурим,
Товарищ мой!
 

‹1941›

СИМОН ЧИКОВАНИ

(1903–1966)

С грузинского

КТО СКАЗАЛ…

 
Кто сказал, что будто бы мала
Моя отчизна, Картли дорогая,
Что, словно малый диск, она легла?
Кто выдумал: мала земля родная?
А ну, поставь-ка скалы сверху скал,
В их серебре, в туманной пене.
Орлиных крыльев шелест у виска
Послушай-ка и трубный крик оленей.
И крепостей на всех вершинах мощь
Измерь-ка мастера глазами,
Все собери ты краски наших рощ,
Их в тьме времен уже сиявший пламень,
Измерь-ка крылья ураганов гор,
Ущельями зажатых и ревущих,
Измерь-ка рек клокочущий костер,
Льда купола, вонзившиеся в тучи!
Рукою, что в бою закалена,
Коснись ворот Дербентских, взятых в сече,
Тогда откроется она,
Моей отчизны бесконечность!
Кто сказал, что будто бы мала
Моя отчизна, Картли дорогая,
Что, словно малый диск, она легла?
Кто выдумал: мала земля родная?
 

НАЧАЛО

 
О стихи, я бы вас начинал,
Начиная любое движенье.
Я бы с вами в ночи ночевал,
Я бы с вами вступал в пробужденье.
Но когда лист бумаги так бел,
Так некстати уста молчаливы.
Как я ваших приливов робел!
Как оплакивал ваши отливы!
Если был я присвоить вас рад.
Вы свою охраняли отдельность.
Раз, затеяв пустой маскарад,
Вы моею любимой оделись.
Были вы – то глухой водоем,
То подснежник на клумбе ледовой,
И болели вы в теле моем,
И текли у меня из ладоней.
Вас всегда уносили плоты,
Вы в погоне моей не давались,
И любовным плесканьем плотвы
Вы мелькали и в воду скрывались,
Так, пока мой затылок седел
И любимой любовь угасала,
Я с пустыми руками сидел,
Ваших ласк не отведав нимало.
Видно, так голубое лицо
Звездочет к небесам обращает,
Так девчонка теряет кольцо,
Что ее с женихом обручает.
Вот уже завершается круг.
Прежде сердце живее стучало.
И перо выпадает из рук
И опять предвкушает начало.
 

ТБИЛИССКИЙ РЫБАК

 
Когда в Тбилиси ночь приходит
И тянет холодком с Куры,
Он с рыбою живой обходит
Передрассветные дворы.
Блеснет ли где ночник из щели,
Он – с солнцем к окнам кладовой
Как будто сверх речной форели
Торгует зорькой весовой.
Когда в подставленную кадку
Летит покупка, как в Куру,
Он вам поверит без задатка —
Он не купец, а гость в пиру,
И вновь он шествует и шарит,
Не пьют ли с ночи где-нибудь.
Найдет – и ястребом ударит,
К столу прокладывая путь.
Шум, хохот, голос толумбаша,
И весь на взводе, как курок,
Рыбак встает с заздравной чашей,
Подбросив шапку в потолок.
Пока он пьет, от чувств прилива,
Как рыба проданная, нем,
Она, как тост красноречивый,
Горит и ходит телом всем.
А уж лучи, как в полдень, жгучи,
И, их не ставя ни во что,
Вздымает ветер пыли кучи,
Клубя их, как штаны кинто.
Валится с ног, вернувшись в хату,
Рыбак, недавней встречей пьян.
И спит… и видит челн дощатый,
Речную зыбь, ночной туман.
 

НОЧИ ПИРОСМАНИ

 
Ты кистями и красками спящих будил,
Делал розы возлюбленной ярче и краше,
По гористым, кривым переулкам бродил
И домой возвращался с тарелкою хаши.
И пока ворота на засове, пока
Не уснет в Ортачале красотка, ты снова
Шел к Майдану, и мчал фаэтон седока,
Заводилу грузинского пира честного.
Вот гуляют кутилы, и пляшет кинто,
И шашлык на шампуре, и зелень на блюде…
Где же ночь? Или вправду не видел никто,
Как ты шел под хмельком в предрассветном безлюдье?
Сколько лестниц и каменных стен украшал,
Сколько красок извел за ничтожную плату, —
Вот девчоночка держит на привязи шар,
Вот пшено на гумне исклевали цыплята…
Рядом горы. И бедный художник в ночи
Приглашает их запросто в знак пониманья.
И трубят, словно лопнуть хотят, зурначи.
Горы входят, как гости: «Привет, Пиросмани!»
Ты окинул глазами плоты на Куре,
И стога на полях, и туманные выси
И поставил на стол их на ранней заре,
Стал столом твоим весь разноцветный Тбилиси
Эта сытость тебе и без денег далась.
Эти вина и кушанья кисть создавала.
Только черная сажа мелькает у глаз.
Только лестница рушится в темень подвала…,
А почем у людей огурцы иль чеснок,
Сколько стоит кусок неразменного быта, —
Разве это касается сбитого с ног?
…И лягнуло тебя между ребер копыто.
И отброшена кисть. И на выпуклость век
Синеватые тени положены густо.
И неведомо где погребен человек.
И конец.
И навек остается искусство.
 

ЗАКАТ

 
Излука моря, горы и предгорье,
и на откосах чайные кусты.
Мне волноваться впору бы, как море,
но я молчу: я в круге красоты.
Стою в тени – платан среди платанов —
и жду волны вечерней.
Вот когда, как дикий хор кудрявых великанов,
нисходит к морю горная гряда.
Кувшину сердца суждено пролиться,
мой жар остудит ветер и листва.
О жизнь моя! Еще одна страница,
как парус в море, брезжит мне едва.
Уходит день – хевсур светлобородый,
из сумерек я вглядываюсь в даль:
мне люб закат, воспламенивший воды,
и дней осенних светлая печаль.
 

СНЕГ

 
У снегопада тоже почерк свой.
Бубенчик славит санную дорогу,
Метель подходит к самому порогу, —
Я рад сегодня гостье снеговой.
Причудливо, задумчиво и тихо
Усталый дым чуть гнется на ветру.
Порхают хлопья. И метель-франтиха,
Вся в белом, павой бродит по двору.
Как звезды, хлопья в воздухе повисли,
Пробрался снег ко мне за воротник.
Как хлопья, кружат медленные мысли,
И речь природы льется, как родник.
Что мне еще в такое утро надо!
Ель, словно свечка, – около окна.
Ловлю руками клочья снегопада,
На стеклах разбираю письмена…
Как я мечтал – пушинку снеговую
Внести в твой дом, чтоб видела и ты
Во всей красе игру ее живую,
Холодный свет и трепет чистоты.
Хотелось мне, чтобы она, не тая,
Перед тобой сияла в доме, как
Январского простора мысль простая
Или как проседь на моих висках.
Хотелось мне сказать, что эта стужа,
Что эта снеговая чистота
В мои виски вплетается все туже,
Но боль любви по сердцу разлита,
Но от прикосновения ладони
Снег исчезает, словно от огня…
И я ни с чем пришел к тебе на склоне
Январского завьюженного дня…
Одна лишь нежность в сердце не растает,
Она надежней снежной кутерьмы.
Возьми ее – она перерастает
В любовь, с которой неразлучны мы.
 

ПОСЛЕДНЕЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

 
Преследует меня капризный март, —
то пронесется вдруг в обнимку с ветром,
то письма вдаль – как паруса шумят, —
попробуй-ка за ним угнаться следом.
Все нарасхват! Летят в пространство дни,
сначала в зной летят, а после в стужу.
Я рукописи не могу найти и друга
след никак не обнаружу.
Куда иду – я не могу понять.
Неужто гаснешь ты, моя зарница?
И жизни остается только пядь,
не знаю, как со всеми поделиться.
Три месяца – январь, февраль и март
особенно туманны и дождливы.
В горящем сердце оседает чад…
Огонь любви… Последние порывы…