Текст книги "Берлин: тайная война по обе стороны границы"

Автор книги: Аркадий Корнилков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц)

Глава IX

Знакомство по службе со «штатскими» из Потсдама. Первые представления о задачах разведки. Мой первый наставник по оперативной работе. В роли преподавателя немецкого языка оперсоставу отдела. Оценка уровня моих знаний немецкого в трамвае. Перевод в разведотдел в Потсдаме.

В январе-феврале 1954 года в Берлине проходили заседания министров иностранных дел СССР, США, Англии и Франции по вопросам смягчения международной напряженности и разоружения в Европе. Вторым пунктом повестки дня на совещании был «Германский вопрос» – пути и перспективы объединения Германии. В это время заметно увеличилось число сотрудников в штатском, приезжавших в Берлин из Потсдама. Им предоставлялись отдельные кабинеты в отделе. Эти товарищи изредка заговаривали со мной, иногда давали для перевода какие-либо незначительные документы. Проблем с переводом не было. Однажды ко мне обратился симпатичный, скромный по поведению штатский в очках со словами: «Ты говорят хорошо «рубишь» по-немецки?

Я тоже знаю немецкий. Вот этот документ прочел, вроде бы все ясно, но возникли сомнения вообще по смыслу.

Пойдем, посидим». Сели, читаю. Неизвестный мне автор сообщал, что американская военная разведка на период проведения совещания министров иностранных дел в Берлине получила указание об участии в политическом «обеспечении» этого мероприятия. Далее автор предупреждал нас о ряде конкретных подрывных акций американцев, нацеленных на срыв этого совещания. Все ясно и понятно. Правда, стиль изложения какой-то тяжеловатый, не по-газетному. Я быстро все перевел, прокомментировал отдельные наиболее сложные положения рукописного документа. Товарищ в очках поблагодарил меня, сказал, что в общем-то он и сам также понял, но засомневался, решил себя перепроверить. Я добавил, что с моей точки зрения, ни одно из положений этого документа не может быть истолковано двусмысленно. Так в чем же сомнения? «Да видишь ли, – отвечает он, – американская военная разведка никогда не занималась политическими делами, у них другие задачи. Вот это и вызвало у меня сомнения, так ли я понял. Это что-то новое у них! Спасибо, я побежал, может еще встретимся…» Как в воду глядел. Мы действительно несколько позднее встретились. Примерно через неделю вызывает к себе начальник отдела полковник Шаталов. Вижу у него в кабинете сидит штатский. Начальник отдела сказал: «Познакомьтесь, это наш сотрудник из Потсдама».

Штатский встал, протянул руку, представился – майор Бутенко. Шаталов сказал, что порекомендовал меня в качестве переводчика (в отделе было еще два человека на этой должности). «Думаю, что справишься, – добавил Шаталов, – ну, а что и как дальше – он тебе сам все расскажет».

По пути на конспиративную квартиру в центре города Бутенко рассказал, что нужно провести встречу с одним нашим соратником с Запада. «Как личность, этот человек с очень тяжелым характером, – предупредил он. – Не удивляйся, если он будет резко критиковать меня и нашу систему. Переводчицу, ранее работавшую со мной, доводил иногда до слез. Циник, грубоват… но нужен как источник информации».

Характеристика, данная этому человеку майором Бутенко, оказалась точной, в чем я имел возможность убедиться во время последующей беседы. Вводная настроила меня на соответствующую волну. Было ясно, что вежливое «Sie" (Вы) придется видимо заменить на «Du» (Ты). И тональность беседы, возможно, будет пожестче.

Разговор шел содержательный, долгий, уровень информации собеседника приятно удивил. Так вот куда забрались эти «пиджаки»! Манера поведения собеседника? Он хорошо знал себе цену и держался с гонором, позволяя себе язвить в наш адрес. Однако после напоминания майором Бутенко какого-то эпизода из его биографии критика поутихла, и беседа снова вошла в деловое русло.

Циник? Да. Он поделился со мной своим отношением к женщинам и попытался прозондировать мое мнение по этому вопросу. Стало понятно, почему переводчица иногда плакала. Тут никакие нервы не выдержат.

Полдня мы посвятили этой встрече. Вопросов для обсуждения накопилось много. Наш собеседник не имел возможности часто бывать в Демократическом Берлине, а лишь от случая к случаю. Личное впечатление от беседы было такое, что я как будто снова сдал очередной экзамен.

Все очень серьезно, ответственно, информативно спрессовано. Моего словарного запаса хватило для перевода всех необходимых нюансов оперативной работы в разведке.

После встречи, проведенной с майором Бутенко, мой первый наставник по работе в Особом отделе Берлинского гарнизона майор Рамзаев как-то бросил мне между делом реплику:

– Ты будь поосторожнее с этими штатскими из Потсдама, не очень-то старайся, они к тебе присматриваются.

– Я в чем-то провинился?

– Да нет, пожалуй, наоборот, увести могут за собой! Я уже тоже начал об этом подумывать. Но ведь в Берлинском отделе я только немногим более полугода, скажут, рано мне. Однако «сваты» появились раньше, чем я мог предполагать, и не оттуда, откуда я начинал ожидать.

Пригласили меня в кабинет начальника отдела, дежурный сказал, что у меня хотят взять «интервью».

Начальник отдела в командировке. Захожу в кабинет Шаталова. Встречает неизвестный мне до этого майор.

Чистая, опрятная, ладно подогнанная и отутюженная форма, на груди орден Красного Знамени, подтянут. Представился: следователь из группы советских советников при немецкой военной контрразведке. Помогают друзьям налаживать следственную работу. Учат их, в основном, по материалам их же следственных дел. Нужен переводчик, мне предлагается эта работа. Спрашиваю о характере предполагаемой работы. Он отвечает:

– Главное – работа с документами, их анализ, составление справок. Наши переводчики не справляются, не владеют чекистской и юридической терминологией, долго и путано переводят, не все ладится с анализом. Я слышал, у тебя по этим вопросам нет проблем.

– За комплимент спасибо. Может быть, это и так. Но что же получается, с утра и до вечера я должен сражаться с этими документами, писать справки по делам? Согласен, это тоже задачи переводчика, но работы с людьми ведь не будет. Это же однобоко. Так я и разговорную речь разучусь понимать, сидя над бумагами.

Он мне в ответ:

– Напрасно ты так. Наша работа ценится. И потом – это штаты Управления, а не Отдела на периферии.

И как-то небрежно стряхнул пылинку с кителя, где был прикреплен орден. Я категорически отказался от этого предложения.

Выходя, я подумал: «Нет, уж лучше я останусь работать здесь в Отделе. Здесь каждый день что-то новое, живое дело». Мне нравилась многогранность проблем, решаемых постоянно в работе с людьми, подход Рамзаева к этим задачам. Особенно если принять во внимание саму личность моего первого наставника.

Свой первый орден, а это был тоже орден Красного Знамени, майор Рамзаев получил, как он говорил, «еще будучи пацаном», на дальневосточной границе, в боях у озера Хасан. Тогда Миша был политбойцом в погранотряде. В то время были такие должности, что-то вроде младшего помощника младшего политрука. Потом война, Сталинград, нелегкие боевые дороги до Берлина. Они кроме ранений отмечались и орденами. Рамзаев – татарин по национальности. Мы жили в одном общежитии, но нам и в голову не приходило думать о каких-то своих национальных особенностях. Нравилась и его искренность.

Он прямо говорил, что слегка завидует мне, так как я начинаю службу, уже имея за плечами высшее образование.

Ему удалось закончить лишь восемь классов, правда, по документам у него десятилетка. Ну, помогли, сделали…

Никогда в беседах со мной не кичился своим званием, заслугами в прошлом. В праздничные дни, когда офицеру по протоколу положено быть в парадной форме и при всех наградах, он как-то менялся. Выглядел смущенным, что ли, но очень торжественным. Не стряхивал небрежно пылинки со своих орденов. Бывая со мной в совместных разъездах по Берлину, постоянно теребил меня, расспрашивал: «Что это за здание, чей там стоит памятник, в честь кого названа эта улица?» – и тому подобное. Пополнял свои знания по обстановке, не ленился почитать иногда предлагаемую мной литературу на русском языке по той или иной проблеме. Не давал мне покоя, когда я читал немецкие газеты: «Не читай только для себя, поделись новостями».

Расскажу еще об одном незначительном, но очень памятном для меня событии, связанном с моей службой в Берлине еще в качестве переводчика.

Несмотря на то, что в работе оперсостава по окружению, то есть среди немецкого населения, участвовало трое переводчиков отдела, их усилий не хватало. Мы трое с трудом обеспечивали потребность в работе по плану-графику. Но ведь жизнь часто не вписывается в эти графики, возникают непредвиденные ситуации, как правило, неотложные. Да и переводчик может заболеть, уйти в отпуск и т. д. Возникали бреши в обороне. Я по графику «на обводе», в Берлине остался один переводчик – не рвать же его на части. А оперативная обстановка буквально кипела – так была насыщена значимыми событиями. Надо было всюду успеть вовремя. Я попытался в своих заметках в какой-то степени показать состояние оперативной обстановки в то время. Не знаю, насколько убедительно это у меня получилось. Руководство отдела искало выход из положения. Требовать увеличения штатов – нереально. Выход из этой ситуации усматривался только один – начать, в приказном порядке, плановое обучение знаниям элементарных основ немецкого языка всего оперсостава. Чтобы они при непредвиденных ситуациях могли самостоятельно, без участия переводчика, принять информацию, обговорить меры по дальнейшему контролю возникшей ситуации и доложить документы руководству. И позднее передать полученные ими материалы для дословного перевода уже одному из переводчиков. А так как из моих коллег у меня одного было высшее образование, то руководство решило, что мне и карты в руки. Поручили вести эти занятия. Теперь представьте себе эту аудиторию. Люди в возрасте, старше меня по званию и положению, заслуженные – в основном, участники войны. Им в жизни не пришлось, не по их вине, а по их беде, получить основательное образование. И вот теперь они должны сесть за парту по приказу. Я прекрасно понимал, как нелегко учиться в их годы. Хотя и они тоже понимали, что все это нужно в интересах службы.

Начальник отдела периодически терпеливо заслушивал меня о ходе наших занятий.

Среди моих слушателей был один не очень прилежный и внимательный ученик – капитан Селезнев. Не все получалось у него, и к тому же он имел свои представления о немецком и отстаивал их на занятиях публично.

Спрашивать его лишний раз, поднимать с парты для ответа я остерегался. Между мной и Селезневым обычно завязывалась бестолковая дискуссия. Мои разъяснения об основных правилах грамматики или фонетики он игнорировал со словами: «А меня и так немцы понимают, без этих…» Мы знали, что он объяснялся в ресторанах словами: «Шеф, коньяк гутен таг, а водка ауфвидерзеен!» Это устраивало его, но не меня. Например, даже при чтении слова «товарищ» – «Genosse» – он упорно читал «Геноссе», а не «Гэноссэ». Моя аудитория при этом разражалась громким хохотом. Замечания о том, что этот звук мы уже проходили, он обычно парировал: «Ты, лейтенант, много хочешь! Быть умнее книжки! Тут написано это слово с буквой «е», «Genosse», я так и читаю». А то, что пишется это слово действительно через «е», а произносится «э», ну никак не мог он усвоить! Это забавляло остальных и было предметом для шуток.

Так было и в тот памятный день. В конце занятия мои слушатели уже подустали и решили подначить меня, снять, так сказать, напряженность. Слышу реплику с места: «Товарищ лейтенант, это не справедливо. Вы нас всех гоняете, спрашиваете. Вот мы уже каждый по три раза вставали, этот уже всем надоевший текст читали. Стараемся! – в тексте было три абзаца. – А у вас есть любимчик. Вы его даже ни разу не подняли, он не работает вместе с нами, а отдыхает! – шутники явно метили в Селезнева. – Это несправедливо, мы будем жаловаться начальнику отдела.

Заставьте его прочитать, ну не все три, так хотя бы последний абзац. Мы ведь понимаем – ему трудно!»

Я тоже изрядно подустал и уже не помнил, что в этом злополучном третьем абзаце два раза встречается слово «Genosse». Поднимаю Селезнева, предлагаю ему прочесть, по просьбе масс, хотя бы последний третий абзац. Он читает с подъемом текст, так как отдохнул на занятии, и выдает мне дважды «Геноссе» вместо «Гэноссэ». Аудитория довольна, все дружно хохочут. Деловой настрой сорван. Слава богу, хоть к концу занятия. Дискуссию с Селезневым на этот раз я завязывать не стал, чувствуя, что бесполезно.

Автором этой маленькой провокации был конечно мой друг-наставник майор Миша Рамзаев. Позже он мне посоветовал, как выйти из этого положения. Оперработники – народ изворотливый. Он шепнет Селезневу, что якобы уговорил меня ставить ему крестики в журнале, где отмечалось присутствие или отсутствие на занятиях, если даже он и не придет. Это Селезнев примет с восторгом. А я, пойдя на определенный подлог отчетности, получу взамен возможность спокойно проводить занятия, так как остальные слушатели активно и старательно в них участвовали, понимая, что получаемые знания – серьезное подспорье в их оперативной работе.

Едва закончилось занятие, а нас уже ждала работа по графику. Мы с Рамзаевым быстро сели на трамвай, идущий от Карлсхорста в район Обершеневайде. Устроились на сидении, ехать было минут 30–40. Вот тут в трамвае неожиданно и получилось естественное продолжение урока немецкого языка, только что прерванного очередным выступлением Селезнева. Напротив нас сидела молодая со вкусом одетая женщина, интеллигентного вида. Вместе с ней – аккуратный и опрятный ребенок. Малыш в возрасте примерно четырех лет, увлеченно лопотал, показывая маме пальчиком, рассказывал все, что он видит из окна трамвая. Но как удивительно чисто, ясно и разборчиво он говорил! Заслушаешься! Я обратил внимание Рамзаева на малыша, ведь мы только что с урока сорвались:

– Слушай внимательно, как он произносит отдельные слова, звуки.

Рамзаев тоже вслушался в речь ребенка.

– Ну, надо же! Все ясно и понятно, – сказал он восхищенно. – Между прочим, – заметил он мне, – малыш говорит лучше тебя, Аркадий, хоть ты нас и учишь! – чем ущипнул мое самолюбие.

Потом еще заинтересовано послушал речь ребенка, и у него непроизвольно вырвалась восторженная реплика:

– Вот это да! Такой маленький и так хорошо говорит по-немецки! – и при этом даже хлопнул себя руками.

Мать ребенка, видя наше восхищение ее сыном, неожиданно для нас обратилась к нам на ломаном русском языке. Она сказала, что в основном поняла смысл нашего с майором разговора, что мы едем с какого-то занятия по изучению немецкого языка. Но она не поняла фразу, начинающуюся словами «такой маленький…».

Я перевел дословно. Женщина от души расхохоталась на весь трамвай. Сказала, что очень довольна, что нам понравился ее малыш и его речь. Она рассказала нам подробно, уже по-немецки, что для того чтобы получить такую чистую речь у ребенка в этом возрасте, с ним нужно работать и работать!

– Мой, например, когда стал говорить, ужасно торопился, обрадовавшись, что может излагать свои мысли и имеет возможность поделиться впечатлениями. Не договаривал слова, глотал окончания, не излагал до конца начатую мысль, а перескакивал с одной мысли на другую, нечетко произносил звуки. Сейчас мы работаем с ним над проблемой плохих и хороших слов, какие слова допустимо употреблять дома, но не в обществе. Вот смотрите, опять!

При этом мальчик рассказывая об увиденном в окне грузовом автомобиле, употребил слова: «Кук маль мути!» (Посмотри, мама!). Она хлопнула его по плечику и спокойно сказала:

– На людях, в обществе, не говорят «Кук маль», а нужно говорить «Зи маль», повтори.

Мальчик послушно повторил:

– Зи маль, мути.

Она назидательно сказала малышу:

– Если ты еще раз скажешь на людях «кук маль», то не получишь в обед сладкого на десерт.

Я перевел ее беседу с малышом Рамзаеву, на что он отреагировал словами: «Вот это мама, вот это воспитание!»

Оставив ребенка, мама обратилась ко мне:

– Скажите майору, он, видимо, ваш начальник, что ваш немецкий хорош. Но… как вам сказать… – она замялась. – Вы знаете разницу между терминами «angelemt» и «angeboren», что значит «выученный» и «врожденный»?

– Да, я это знаю, – подтвердил я.

– Так вот, ваш немецкий «angelernt» – хорошо выучен. Если к вам прислушаться, то это заметно. А у моего мальчика, что вас так восторгает, немецкий язык «angeboren» – врожденный. А это для специалиста большая разница!

Ну, вы скажите, не язва ли был этот мой наставник Миша Рамзаев, который устроил мне дополнительный экзамен в трамвае в отместку за свои муки на наших занятиях?

Позже я проштудировал словари – обычные и толковые (тоже, скажу я вам, толковые словари читать вредно тем, у кого повышенное самомнение). Так вот, некоторые авторы толковых словарей даже дают такое «вредное» толкование этого термина, что значение слова «angelernt» имеет оттенок «посредственный» (посредственные знания изучаемого языка). Значит, все зависит от того, с какой меркой подходить к этим знаниям.

Я лично при оценке своих знаний иностранного языка стал исходить из оценок, данных собеседницей в берлинском трамвае и толковым словарем. Это надежно избавило от излишних иллюзий и «головокружения от успехов». По службе за все годы я не получил каких-либо нареканий по части владения иностранным языком. Наоборот – именно этот уровень знаний и послужил причиной моего участия в некоторых «общественных» делах и острых чекистских мероприятиях, не входивших напрямую в мои должностные обязанности. Однажды, в сердцах, мой бывший начальник возмущенно спросил меня: «Ты где работаешь? У меня или по поручению!? Я тебя на месте вижу меньше, чем других!» Что поделаешь, все это было.

Ведь у военнослужащего не спрашивают, чего он хочет, а говорят ему, где он нужен и что должен делать для решения задач, которых нет в его должностных обязанностях, но есть у управления в целом.

А беседу в берлинском трамвае с дамой и ее очаровательным малышом я часто вспоминаю даже сейчас – будучи на пенсии. Очень поучительным и запоминающимся было ее содержание в части моего уровня владения немецким языком. Чтобы не зазнавался. Мало ли, что там другие говорят.

В должности переводчика Особого отдела Берлинского гарнизона мне довелось прослужить недолго – около 10 месяцев, но в очень сложной обстановке. Что же мне дала эта деятельность как будущему оперативному работнику?

Я на деле изучил сложную, быстро меняющуюся оперативную обстановку вокруг Большого Берлина (по «обводу» и в центре города), состояние охраны границы с Западным Берлином, задачи решаемые нашими солдатами на многочисленных КПП вокруг города, порядок взаимодействия наших военнослужащих с пограничниками ГДР. Знал положение дел на КПП Новавес (на границе Бабельсберга), через который шло основное сообщение западноберлинских гарнизонов наших союзников с ФРГ. Получил четкое представление о положении дел внутри самого Берлина, разделенного на две части: Западную и Восточную. Знал положение на внутригородских сетях (электричка, метро), имевших в то время сквозное движение с Востока на Запад. Имел представление, как выглядит на деле условная граница между Востоком и Западом внутри города, в некоторых его районах, порядок общения между жителями города, проживающими в разных его частях. И получил реальное представление об уязвимости обслуживаемых отделом объектов для посягательств спецслужб противника, убедившись в его агрессивности и в реальной опасности для наших военнослужащих.

Стало ясно, что враг рядом, он опытен, дышит буквально в затылок, и нужны максимальная собранность, умение и бдительность. Лично участвовал в делах по расследованию ряда посягательств на советских военнослужащих со стороны американской разведки, действовавшей под крышей «фирмы» Курта Голлина. Получил представление о путях и методах, с помощью которых можно выявить и держать на прицеле деятельность разведоргана противника. Понял сложность и значимость работы в окружении. Это все очень помогло мне в будущем и стало хорошей основой для оперативной работы уже в городе Потсдаме, в Управлении особых отделов по линии 3-го отдела. Я чувствовал сам, что созрел как будущий оперработник. Как переводчик за это время я хорошо освоил оперативную лексику, теоретически вник в берлинский диалект, уже разбирался в австрийском диалекте. Мне доставляло удовольствие в беседах с немцами иногда перейти на «берлинский».

С большим увлечением расшифровывал вместо кроссвордов статьи двух известных журналистов из городских газет, писавших свои фельетоны на берлинском диалекте. Находил закономерности, приводил в соответствие с «хохдойч». Вел тетрадь с этими заметками (до сих пор не знаю, где и когда я ее потерял).

Забегая вперед, скажу, что об этом моем увлечении какими-то путями стало известно одному компетентному представителю из Москвы, который приезжал к нам в Потсдам по линии отдела кадров. Со слов местных руководителей отдела кадров, эти представители из Москвы приезжали с целью изучения вопроса, как мы, бывшие переводчики, входим в оперативную работу.

Мой собеседник из Москвы прекрасно владел немецким языком. Спросил, знаю и понимаю ли я берлинский диалект. У нас завязалась интересная профессиональная беседа. Я рассказал, как я самостоятельно искал закономерности берлинского произношения, сравнивая его с «хохдойч», и что из этого получилось. Он поинтересовался, сталкивался ли я с другими диалектами. Я ответил, что знаком с некоторыми особенностями австрийского произношения, например, с венским жаргоном. Собеседник уточнил, приходилось ли мне сталкиваться с баварским наречием. Я сказал, что пока нет. Тогда он, не менее увлеченно, стал рассказывать мне об истоках близости австрийских и баварских диалектов. Тут я далеко не все понял, поскольку не было практики. Да и не думал я, что мой интерес к диалектам может иметь для кого-то значение.

Этот приятный в общении коллега прозондировал мое отношение к вопросу «углубления знаний диалектов на практике, с переходом на другую, более ответственную работу, с полным использованием знаний немецкого языка». Я дал свое согласие. Знаю, что еще кое-кто из моих коллег по Ленинградскому институту ответил так же, как я гостям из Москвы.

Эта беседа не прошла для меня бесследно. Местные управленческие кадры были начеку. Через несколько дней меня пригласили в отдел кадров Управления и последовал жесточайший разнос. О чем это я договорился на немецком языке с представителем из Москвы? Именно при такой постановке вопроса и появляются люди, забывающие Родину. Хочешь вечно болтаться по заграницам?! Не будет этого, будешь служить здесь, у нас, ты – в наших кадрах. Нечего договариваться о чем-то за нашей спиной, хоть они и из Москвы. Забудь об этом и не ходи больше на эти собеседования, ничего у них не получится. Иди и работай!

Действительно, приятные собеседники из центра по линии кадров, но хорошо владеющие немецким языком, вскоре уехали из Потсдама.

В конце мая 1954 года меня пригласил к себе начальник Особого отдела Берлинского гарнизона полковник Шаталов и сообщил, что есть решение о моем переводе на работу в 3-й отдел Управления особых отделов в Потсдаме.

Поблагодарил за службу в Отделе и сказал, что в июне я могу пойти в отпуск, за это время подберут переводчика на мое место. После отпуска, введя нового переводчика в курс дел, я должен буду отбыть в Потсдам в распоряжение 3-го отдела Управления особых отделов.