Текст книги "Берлин: тайная война по обе стороны границы"

Автор книги: Аркадий Корнилков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

Вот так, как говорится, с корабля на бал, а точнее – прямо с поезда, я был вынужден с головой окунуться в напряженную оперативную работу за рубежом. Неотложность решаемых задач, их новизна, существенное изменение оперативной обстановки в Германии и стремительное нарастание международной напряженности – все это быстро отодвинуло в сторону прошлые переживания и не радужные воспоминания о работе на родине. Обстановка требовала полной и максимальной отдачи сил и использования всего накопленного опыта.

Личный состав Третьего отдела УОО к маю 1962 года заметно обновился и укрепился. В его составе уже не было оперработников и руководителей без знания немецкого языка. Более того, некоторые сотрудники владели двумя иностранными языками, имели опыт работы в московском и ленинградском управлениях центрального аппарата.

Ряд бывших сослуживцев находились на Кубе, на самом передовом рубеже.

Примерно через месяц неожиданно для меня я был избран секретарем парторганизации Третьего отдела.

Основных аргументов для такого решения была два: мне не нужно тратить время на вхождение в оперативную обстановку в стране и наличие положительных отзывов по службе и общественной работе во время первой командировки за рубеж.

Отказываться от общественного доверия было не принято.

Так я получил серьезную общественную нагрузку.

Это был нелегкий груз. Это стало понятно после беседы с руководителями отдела о личном составе. Коллектив был новый, еще несформировавшийся.

Вскоре последовало указание генерала Федорчука: с целью оказания помощи отправиться в командировки в особые отделы 18, 8-й и 1-й гвардейских армий. Сюда получили назначение новые руководители разведывательных подразделений. Необходимо было помочь им сориентироваться в меняющейся оперативной обстановке, подсказать, как найти свое место в общей работе контрразведки на местах. Отрадно было, что после наших встреч все заместители начальников особых отделов армий, курировавшие работу третьих отделений, доложили В. В. Федорчуку, что они полностью согласны с моими рекомендациями.

Новый паспортный режим на границе с Западным Берлином естественным образом осложнял и нам оперативную работу на западной территории. Защитная стена явилась для разведок обоюдоострым мечом. Сокращались и усложнялись встречи с агентурой на Западе. Подготовка и проведение явок стали более трудоемкими и рискованными для обеих сторон, участвующих в них. Нужно было срочно искать новые способы связи и руководства нашими помощниками. На деле это означало увеличение объема оперативной работы.

В этих условиях некоторые сотрудники, оценив сложность стоящих перед ними задач и свою непригодность для их решения, поставили вопрос о переводе их в войсковые особые отделы. После персональных разбирательств я лично как парторг отдела содействовал переводу некоторых из них в войска, о чем ходатайствовал перед руководством.

Разведки противника тоже не стояли на месте. Осенью 1962 года мы впервые отметили пока непонятную для нас особенность в работе американских разведслужб в Западном Берлине. Среди военнослужащих американского гарнизона в городе появились такие, которые хорошо владели русским языком. Предположительно, они были русскими по происхождению либо выходцами из национальных республик Закавказья. Их русские фамилии звучали теперь на английский манер.

Занявшись более глубоким изучением этого факта, мы, к своему удивлению, обнаружили целую группу русскоговорящих военнослужащих американских войск. Мы в то время еще не могли знать, что западногерманский филиал ЦРУ перешел под крышу армии США. Этот факт подтверждают в своих мемуарах Д. Мерфи, Д. Бейли и С. Кондрашев в книге «Поле битвы – Берлин».

В ходе наблюдения за этой группой военных у нас появился целый ряд подозрений относительно характера их пребывания в Западном Берлине. Они часто появлялись в местах, никак не связанных с военной службой в этом городе. Сфера их интересов была гораздо шире, чем просто служба в берлинском гарнизоне. Нам удалось зафиксировать их временное пребывание на советском Черноморском побережье – в Одессе и Ялте, в ряде районов Прибалтики. Они появлялись в окружении наших военных делегаций в Западной Германии. Мы сделали вывод, что подобный масштаб деятельности не свойственен представителям военной разведки США.

В отношении одного из них, выходца из Прибалтики, мы провели детальную проверку. В ходе нее был выявлен факт его причастности к заброске в свое время американской агентуры в прибалтийские республики. После подтверждения данных проверки этого выходца из Литвы в Берлин, в аппарат уполномоченного КГБ, срочно прибыл в командировку представитель республиканского аппарата КГБ. Он связался со мной и подробно ознакомил с разведывательной биографией нашего нового знакомого из берлинского гарнизона, прибывшего на службу в Германию из американского форта Брегг.

Так группа американских военных русского происхождения была однозначно идентифицирована нами как сотрудники ЦРУ США. Направленность их интересов, методы работы при сборе информации, а также зачастую наглое поведение в отношении советских военнослужащих берлинского гарнизона, напомнили нам практику подрывной работы американской разведки против наших военных под крышей фирмы Курта Голлина, работавшей в Западном Берлине в пятидесятые годы.

Цели были те же: выявление советских военнослужащих, склонных к дезертирству, склонение их к побегу на Запад, а если удастся, то и вербовка их – «дезертирство на месте», как это звучало согласно американской служебной терминологии. Было ясно, что план ЦРУ под названием «Redcap» продолжал действовать. Берлинское отделение «Redcap» перешло под военную крышу, несколько изменило состав исполнителей, формы и методы работы, но международная программа «стимуляции дезертирства» была у них по-прежнему на вооружении.

Определив новый облик противника, уяснив его цели и задачи, мы завели несколько конкретных дел на разведчиков и вполне успешно противодействовали посягательствам берлинского отделения ЦРУ «Redcap» на наших военнослужащих в новых условиях – в обстановке закрытой границы с Западным Берлином.

Мне пришлось работать над рядом дел, связанных с разоблачением американской агентуры, действовавшей против Группы советских войск в Германии. Некоторые из них я помню очень хорошо.

В одном из подразделений Третьего отдела был получен сигнал на гражданина ФРГ, жителя города Штутгарта, якобы работающего на американскую разведку. Материал по принадлежности попал в наше отделение. Стали уточнять детали. Выяснилось, что упоминаемый гражданин ФРГ, назовем его Хабек, постоянно работал истопником при штабе американской армии в Штутгарте, был увлечен спортом. В свободное время подрабатывал у американцев в качестве тренера. Источник этой информации не был проверен, в своих рассказах путался, но говорил, что лично встречался с Хабеком. Однако у него удалось все же выяснить, что Хабек неоднократно заявлял своим знакомым, что он «умеет жить», что он «работает и на американцев, и на русских», от всех получает хорошие деньги и водит их за нос.

Проверка по учетам погранвойск показала, что он изредка бывает в ГДР. Оперативная спецпроверка по всем имеющимся учетам ничего не дала. Однако принадлежность Хабека к обслуживающему персоналу американских войск позволяла предполагать возможную причастность к этой ситуации нашей военной разведки – ГРУ. Мы допускали, что в их агентурной сети мог оказаться двурушник. Заместитель начальника по разведке генерал Федорчук, изучив материалы дела, дал однозначное указание: «Завести на Хабека дело как на вероятную подставу американской контрразведки в агентурную сеть ГРУ!»

Легко сказать – завести дело! Объект проверки в Штутгарте, в ФРГ, а мы в другой стране – Восточной Германии, и между нами государственная граница. Как его проверять?

Начали с личного контакта с генерал-лейтенантом Роговым, руководителем берлинского филиала ГРУ Советской армии. Мы сообщили о получении сигнала общего плана о возможной причастности Хабека к ГРУ. Нам хотелось знать, так ли это. В ответ мы не услышали ни «да», ни «нет». Мне было сказано, что эта фамилия им неизвестна, но, возможно, она известна в Москве. Но мне все же был задан прямой вопрос: «А что вам о нем вообще известно?» Я тоже, разумеется, ничего конкретного в ответ не сообщил.

После нашего дополнительного запроса в Москву, Рогов пригласил меня к себе в кабинет и ознакомил с телеграммой московского руководства, дающей нам право изучать материалы военной разведки на Хабека. Он также предоставил в наше распоряжение сотрудника ГРУ, работавшего с ним. Рогов отметил, что этот человек известен тем, что он «выжал» из них почти все известные способы связи с агентурой. Изучение материалов на Хабека как источника информации советской военной разведки и реализация оперативных мероприятий по его изобличению были поручены нашему оперработнику А. Г. Савину.

Состояние рабочих материалов военной разведки на Хабека вызвало у нас недоумение. Раздел дела с графой «Наличие сведений с сигналами неблагополучия в поведении источника» оказался почти чистым. Они, в нарушение действующих инструкций, не фиксировались. Хотя в откровенной беседе с сотрудником военной разведки выяснилось, что таких данных было немало. Он рассказал нам также, что Хабек под разными предлогами браковал предлагаемые ему способы связи. Он «терял» или уничтожал «по ошибке» копирки для нанесения тайнописи, нарушал правила исполнения тайнописных сообщений и требовал новых средств, более стойких. Каким образом он сам проверял стойкость тайнописи, не выяснялось.

Хабек настаивал на организации тайников для связи с ним в соседних с ФРГ странах – в Швейцарии и Франции.

Он выносил с территории американского штаба использованные карты воинских учений и другую документацию, которая сдавалась для сжигания в кочегарке, и закладывал их в тайники в этих странах. Он не особо боялся, что при пересечении границы эти документы будут обнаружены при нем.

Настоял на нескольких вариантах радиосвязи без выяснения причин, по которым он браковал предыдущие варианты, и получил их.

Хабек часто обращался к оперработнику с просьбой дать ему теоретическую разведывательную подготовку.

Иногда он приезжал на несколько дней в ГДР через другие страны – Австрию, Чехословакию, хотя кочегарам такие отлучки в течение года не полагались, не считая отпуска.

Нравилось ему отмечать советские государственные праздники: день Великой Октябрьской социалистической революции и День Советской армии. В эти дни он, как правило, приезжал из ФРГ на внеплановые встречи по собственной инициативе, якобы «из уважения к Советской армии», и отмечал эти праздники вместе с сотрудниками ГРУ.

Таким «странностям» в поведении Хабека в ГРУ не давалось соответствующей оценки. Никаких мер для его проверки в связи с необычностью таких поступков не предпринималось. Даже при поверхностном изучении материалов его дела складывалось впечатление, что он совершенно не боялся приезжать в ГДР, не давая при этом естественных объяснений, вызывающе игнорировал требования конспирации при поддержании связи. При этом он рисковал личной свободой и благополучием своей семьи, будто личная безопасность для него ничего не значила.

Сотрудник ГРУ соглашался с нашими доводами, заверял, что о его поведении докладывал своему руководству, но никаких указаний по этому поводу не получал: «Москва оценивала положительно материалы, получаемые через Хабека!» Все всех устраивало.

Было принято решение вызвать агента из ФРГ на внеплановую встречу. Его попросили взять отпуск на десять дней и в телеграмме намекнули, что это связано с его пожеланиями об учебе.

Мы рассчитывали, что контрразведка американцев использует этот шанс. И не ошиблись: Хабек прибыл без промедления. Он был поселен один на конспиративной квартире под контролем соответствующих технических средств и обеспечен охраной.

На встрече оперработник ГРУ представил Хабеку нашего сотрудника А. Г. Савина как своего коллегу, который теперь будет с ним работать. Согласно подготовленной легенде, ему сообщили, что прежний сотрудник ГРУ возвращается по замене на родину. Новый сотрудник должен с ним познакомиться, так как видит его в первый раз. При этом, естественно, были допустимы любые вопросы, уточнения, обмен мнениями по поводу многолетнего негласного сотрудничества с ГРУ. Были заданы в письменном виде и «неудобные» для Хабека вопросы. Предложили написать отчет, в порядке обмена опытом, о пятилетием сотрудничестве с ГРУ. Его попросили указать недостатки и дать предложения по совершенствованию работы.

Уже на вторые сутки «работы над отчетом» нервы двурушника стали сдавать. Он пытался отказаться от полного ответа на поставленные вопросы, уклонялся от объяснения «странностей» своего поведения и пытался убедить нас, что мы напрасно теряем время по пустякам.

Ему твердо дали понять, что без письменного отчета по всей форме нельзя будет приступить к учебе. Мы полагали, что именно ради учебы американцы отправили его на сей раз на явку. Если он не пройдет обучение, это будет означать невыполнение их задания. Наше требование ставило его в безвыходное положение.

Завершая отчет, Хабек почувствовал, что, отвечая на наши письменные вопросы, он запутался в противоречиях.

Во второй половине дня он вызвал оперработника, как он выразился, – «для душевной беседы», а не для написания «бюрократических бумаг».

Визуальный контроль зафиксировал, что поведение Хабека говорит о психологическом надломе. Воспользовавшись его состоянием, Савин предложил ему не мучить себя, оттягивая время, а написать всю правду. Тут же ему была разъяснена соответствующая статья уголовного кодекса РСФСР о явке с повинной, и что чистосердечное признание заменит написание отчета, который он так и не смог закончить.

Хабек принял это предложение и уточнил, на какие вопросы он должен дать ответ. Таким образом, он фактически дал согласие на сотрудничество со следствием.

Основные вопросы были следующие: когда и при каких обстоятельствах он был завербован американской разведкой; какие задания выполнял; кто руководил его деятельностью; какие указания от американцев он получил, отправляясь на эту встречу с нами.

К концу второго дня пребывания в Берлине Хабек написал признательные показания о сотрудничестве с американцами.

На следующий день, по договоренности с МГБ ГДР, прибыл следователь немецкой службы госбезопасности для оформления ареста и ведения следствия по его делу.

Вечером я зашел к генералу Рогову и проинформировал его, что Хабек полностью признался в сотрудничестве с американской контрразведкой и показал, что на протяжении пяти лет он работал против ГРУ под руководством американцев. Рогов не стал знакомиться с его письменными признаниями, но попросил ознакомить его с первым протоколом допроса немецкого следователя, который будет вести дело Хабека.

На третий день, как и было обещано, я зашел с немецким протоколом допроса к Рогову. Я сказал, что для дальнейшего ведения следствия мы намерены вечером официально передать Хабека в МГБ ГДР и на этом прекратить оперативную игру с американцами с его использованием.

Тут генерал энергично возразил:

– Нет, сейчас нельзя!

Я поинтересовался, в чем причина. Наша цель достигнута: двурушник изобличен и обезврежен. Рогов возбужденно объяснил, что сначала он должен предпринять ряд мер. С этим агентом работали еще семь сотрудников ГРУ, находящихся в разных странах под дипломатическим и торговым прикрытием: в ФРГ, Франции и Швейцарии.

Они обрабатывали тайники, куда Хабек закладывал свои материалы. Разведчиков нужно было вывести из-под возможного ответного удара контрразведки противника и срочно отозвать в СССР. Для этого нужно время, чтобы они могли подготовить убедительные оправдания их срочного отъезда из стран пребывания, не вызвав при этом подозрения в их окружении. Для подготовки отъездов требовалось два-три дня. Только когда они будут на территории СССР, можно будет передавать Хабека в следственную тюрьму МГБ ГДР.

Эти обстоятельства не были нами учтены, и мы не могли их предусмотреть в своих планах по делу Хабека. Пришлось еще несколько дней содержать его под охраной.

Когда наши военные разведчики были уже дома, мы, с согласия генерала Рогова, передали Хабека немцам.

Следствие велось скрупулезно. Налицо была хорошо продуманная классическая подстава агента контрразведки противника в действующую сеть нашей военной разведки.

За всеми «странностями» его поведения скрывались конкретные задания американской контрразведки: изучение способов и средств связи, применяемых в ГРУ, выявление наших разведчиков под дипломатическим прикрытием, сбор материалов на разведчиков, руководивших его работой, выявление явочных квартир, номеров телефонов ГРУ в Берлине.

Следствие по делу также показало, насколько низок уровень оперативного обслуживания филиала ГРУ в Берлине со стороны нашей военной контрразведки. По штатной расстановке за его контрразведывательное обеспечение отвечал особый отдел берлинского гарнизона.

Им ничего не было известно о наличии в филиале ГРУ целого букета сигналов неблагополучия в работе с этим человеком. Особый отдел вообще не уделял внимания работе по выявлению и проверке сигналов такого рода в работе с негласным аппаратом. Таковы были неутешительные выводы для военных контрразведчиков.

Территориально здание филиала ГРУ в Берлине и особый отдел берлинского гарнизона располагались рядом. Часто бывало, идя утром на работу, мы сталкивались на улице с генералом Роговым. Иногда он с улыбкой интересовался, нет ли у нас чего-нибудь нового. Мы вежливо отвечали, что пока новостей нет, но если что-то появится, мы обязательно поставим его в известность.

В середине шестидесятых годов МГБ ГДР совместно с аппаратом уполномоченного КГБ СССР в Берлине вело активную разработку известного в Европе крупного ученого в области радиофизики. Условно назовем этого агента противника Крамер. Он был профессором, доктором технических наук, руководителем одного из филиалов академии наук республики. Поскольку этот немецкий ученый периодически выезжал в Москву в рамках межгосударственных соглашений для решения общих проблем в области радиофизики, к его разработке подключался и центральный аппарат КГБ.

Немцам стало известно, что он сотрудничает с американской разведкой, по убеждениям – стойкий националист. Его вербовка противником проходила в два этапа.

Сначала его привлекли к сотрудничеству от имени БНД[3]3
  БНД – западногерманская разведка (BND – Bundesnachrichtendienst).


[Закрыть] а потом передали на связь американской разведке. Она была якобы заинтересована в решении ряда технических проблем, которые важны именно для американцев.

В ходе коллективной разработки было установлено, что Крамер не проявлял интереса к новейшим достижениям СССР в области радиофизики. Равнодушно он относился и к космической тематике, вопреки предположениям инициаторов разработки, которые организовывали его командировки в Москву. Дальнейшая работа по его делу в условиях ГДР показала, что интерес он проявлял далеко не к космосу, что было бы объяснимо по причине близости этой тематики к его научной деятельности. Его интерес был обращен буквально к земле! Он сосредоточенно изучал линии советской военной проводной связи, особенно между Берлином и штабом ГСВГ в Бюнсдорфе.

Были установлены факты, когда он сам закапывал в землю какие-то предметы у столбов с проводами, обслуживаемыми советскими солдатами. Решено было разработку на этом закончить.

После ареста, признав факт своего сотрудничества с американцами, профессор Крамер стал давать развернутые показания о направленности своей шпионской деятельности. Американская разведка нацеливала его на организацию бесконтактного прослушивания советских военных линий связи между Берлином и штабом ГСВГ в Бюнсдорфе. Сначала американцы давали ему электронные прослушивающие устройства, закамуфлированные в виде автомобильных канистр для горючего.

Поскольку качество записи разведку не устраивало, профессор сам занялся усовершенствованием американской прослушивающей аппаратуры. Ему удалось значительно улучшить качество снимаемой информации, о чем ему сообщили разведчики.

Затем американцы передали Крамеру подробную карту прохождения кабельной линии связи, проложенной в земле, но невидимой сверху. При аресте эта карта у него была изъята и явилась доказательством по делу.

Следственный отдел МГБ ГДР официально запросил у аппарата уполномоченного КГБ в Берлине заключение о том, действительно ли у нас имеется кабельная линия связи между Берлином и Бюнсдорфом, невидимая сверху, и используется ли этот кабель для передачи секретной информации. Подготовка ответа была поручена оперработнику нашей группы Смагину – помощнику офицера связи КГБ в Берлине по линии военной контрразведки.

На официальный запрос в штаб ГСВГ с приложением копии карты от управления связи штаба поступил ответ, что у них нет на обслуживании такой линии связи. Немцы торопили с ответом, поскольку дело готовилось к передаче в суд. А ответ, по сути, получался отрицательный.

Но не могли же американцы слушать просто землю! Для прояснения ситуации я пригласил заместителя начальника берлинской станции правительственной ВЧ-связи. Мы попросили помочь нам разобраться в этой ситуации и дали ему американскую карту, где было показано прохождение нашего кабеля.

Спустя некоторое время он вернулся к нам сильно взволнованный, держа в руках другую карту. Его экземпляр карты был с грифом «совершенно секретно» и надписью о том, что это секретный кабель правительственной связи между Карлсхорстом и штабом ГСВГ. И на нашем, и на американском экземпляре карты координаты прохождения кабеля абсолютно совпадали.

Оказалось, что наши секреты хранились не только в сейфах руководителей правительственной связи, но и у американцев. Этот факт стал неприятным открытием для руководителя правительственной связи в Берлине.

Немцы хотели использовать изъятую у Крамера карту как вещественное доказательство на суде. Нас они просили подтвердить ее значимость. Вариант ответа следственному комитету МГБ мы попросили подготовить наших правительственных связистов совместно с Москвой.

Выяснилось также еще одно неприятное обстоятельство. Особому отделу берлинского гарнизона, оказывается, вменялось в обязанность оперативное наблюдение за территорией прохождения этого секретного кабеля. Они должны были фиксировать необычное поведение местных граждан в этом районе: расположение на отдых, временные стоянки легковых автомобилей, земляные работы, закладки в землю каких-либо предметов на этой территории.

Все эти подозрительные действия в охраняемой зоне на протяжении длительного времени проделывал Крамер. Но эти факты не были зафиксированы контрразведчиками из особого отдела берлинского гарнизона.

На следствии по делу Крамера стало известно, что координаты прохождения кабеля правительственной связи американцы определили при прокладке траншеи еще осенью 1945 года. В те времена мы являлись добрыми союзниками по антигитлеровской коалиции.

Дело Крамера стало веским основанием для того, чтобы наши технические специалисты всерьез озаботились степенью защищенности правительственных линий связи. Крамер, как авторитетный специалист в этой области, доказал, что практически с них возможно бесконтактное снятие информации. Американцы были довольны его работой…

Приведу из своей практики еще один случай, поучительный и типичный после закрытия границы с Западным Берлином. Речь идет о разоблачении еще одного известного ученого, являвшегося агентом американской военной разведки.

В тот период для нас особенно актуальной стала задача розыска агентуры противника по обнаруженным в материалах переписки тайнописным сообщениям, направлявшимся в подставные адреса разведки противника. Разработка проходила по служебной переписке как дело Ферстера.

Ферстер был известен в европейских научных кругах еще до войны. Он был крупным специалистом по проблемам лесовосстановления. По убеждениям – ярый приверженец нацистской идеологии. К концу войны занимал крупный пост в Министерстве сельского и лесного хозяйства рейха. После войны подлежал уголовному преследованию по закону о денацификации, но его не судили. Было принято решение сохранить его как ученого-лесовода для ГДР.

Ферстера выслали из столицы без права возвращения в Берлин и дали в районе Лукенвальде должность участкового лесничего. В его обслуживании находилось лесничество Форст Цинна, где в то время размещалась наша танковая дивизия и другие воинские части. Проживал Ферстер на опушке леса в маленькой деревушке со статусом сельского совета. Там он слыл «буржуем», потому что в деревне был единственным крупным собственником – владельцем двухэтажного каменного дома, гаража, двух легковых машин, мотоцикла и большого сада. Но он создал себе в районе репутацию безупречного защитника природы и леса. Как прекрасного специалиста его высоко ценили в Министерстве сельского и лесного хозяйства ГДР. Ферстер серьезно занимался научной работой в области лесоведения и вел активную переписку с несколькими европейскими университетами и академиями по данной тематике.

Особый отдел, обслуживавший эту дивизию, давно подозревал Ферстера в шпионской деятельности, но не мог подступиться к его разработке. Ни один значительный момент в жизни дивизии не проходил мимо его внимания.

Будь то выезд на учения, тренировочный выход на рубеж сосредоточения, обучение молодых танкистов вождению танка на местности, выезд на полигон с погрузкой на железнодорожные платформы – Ферстер повсюду сопровождал на своем мотоцикле наши танки и технику под предлогом фиксирования возможного ущерба, нанесенного лесу. Он фотографировал факты «варварского» отношения русских к природе, писал письма с жалобами в районное управление в Лукенвальде, в Министерство сельского хозяйства. Иногда сам добивался аудиенции у командира дивизии и предъявлял иск для возмещения ущерба, нанесенного природе военной техникой.

Было очевидно, что служебное положение и характер работы позволяли Ферстеру беспрепятственно держать под наблюдением жизнедеятельность воинского соединения.

Учитывая высокий общественный статус объекта проверки и большие трудности в организации его разработки на месте, особый отдел довел сигнал на Ферстера до сведения управления. Третий отдел получил прямое указание от руководства управления об оказании помощи в его разработке.

По приезде на место был составлен совместный план и достигнута договоренность о координации действий с МГБ ГДР, оговорена ответственность сторон за выполнение пунктов плана.

Мы еще раз проанализировали всю информацию на Ферстера. В классическом понимании шпионаж условно подразделяется на три составные части. Важно было определиться, на каком этапе этот вероятный агент противника был наиболее уязвим.

Сбор информации: Ферстер имел служебное прикрытие, действовал один. Нам на данном этапе не за что было ухватиться.

Хранение полученных сведений: места хранения были нам практически недоступны.

Передача полученной информации: это было, пожалуй, его наиболее уязвимое место. Следовало внимательно продумать, каким образом он это делал и на чем его можно изобличить.

Было организовано тщательное наблюдение за появлением Ферстера у воинских колонн, возле штаба части.

Правда, сначала мы ограничили задачу: фиксировались только время и сам факт его появления. Как показали дальнейшие события, этого было недостаточно.

Особый отдел решил задачу частичного оперативного наблюдения за образом жизни объекта и его семьи. К разработке подключили вновь завербованного рабочего из близлежащей деревни, который на деле проявил себя очень толковым соратником. Он помогал Ферстеру в ремонте и эксплуатации личных автомобилей, а иногда работал в его саду. Кстати, привлечение к сотрудничеству этого рабочего, слесаря из местного лесхоза, не одобрял второй отдел управления. Слишком уж разными были эти люди по их социальному положению: объект проверки – доктор наук, а наш помощник – простой автослесарь. Такое положение дел противоречило действовавшим тогда приказам.

Полагая, что в условиях закрытой границы передача собранной информации может происходить, скорее всего, посредством почтового канала, мы дали поручение райотделу МГБ в Лукенвальде установить контроль за его международной перепиской.

Буквально через пару месяцев нас информировали о том, что райотдел в Лукенвальде не в состоянии выполнить наше поручение, потому что объем переписки Ферстера с западными странами слишком велик. Только за два месяца было выявлено 32 адреса в смежных с ГДР странах, с которыми он вел активную переписку. Поэтому они вынуждены были прекратить контроль до тех пор, пока мы не уточним адреса, переписка по которым подлежит наблюдению.

Перед помощником была поставлена задача: узнать, как семья Ферстера поступает с получаемой корреспонденцией. Выяснилось следующее. Всю почту обрабатывают и готовят главе семьи для ознакомления в его рабочем кабинете жена или дети. Но корреспонденцию из города Бремен он никому не разрешает вскрывать и читает ее сам в одиночестве. Были установлены бременские адреса. Мы поставили их также на контроль в Берлине, что оказалось очень правильным решением.

Выше я рассказывал о докладе министра госбезопасности ГДР Мильке, после которого была поставлена задача усилить розыскную работу по установлению авторов выявляемых на почтовом канале шпионских отправлений.

Из МГБ ГДР поступило несколько ориентировок по поводу почтовых отправлений, где сообщалось о железнодорожных перевозках наших танков с указанием их маршрутов и номеров. При проверке танковых номеров на предмет принадлежности к определенным воинским частям группы войск выяснилось, что в одном из тайнописных шпионских сообщений речь шла о танках из дивизии, расположенной в Форст Цинна. Совпадала и дата погрузки, и факт присутствия Ферстера в тот день возле железнодорожной платформы. Но, к сожалению, не было задокументировано ни с чьих слов стало известно о появлении Ферстера во время погрузки, ни номеров машин, находившихся на платформе в момент его присутствия там.

Потребовалась немедленная корректировка заданий всем задействованным силам и средствам, поскольку констатации времени и факта самого появления Ферстера стало недостаточно. Необходимо было подробно документировать эти моменты, вплоть до скрытого фотографирования объекта у штаба или железнодорожных платформ, чтобы потом с достоверной точностью можно было воспроизвести то, что было доступно его зрению в данный момент, вплоть до номеров танков и техники.