Текст книги "Берлин: тайная война по обе стороны границы"

Автор книги: Аркадий Корнилков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)

Майер был освобожден из заключения по апелляции.

В 1966 году он вернулся в Березники, оформил здесь выездное дело и убыл на постоянное местожительство в ФРГ.

Таков известный мне финал разработки одного из последних карателей военного времени, выявленных в Пермской области.

Как складывалась моя служба в городе Березники, кто и как знакомил меня с особенностями оперативной работы в СССР, я частично рассказал выше.

В 1961 году оперсостав отдела выбрал меня партгрупоргом. Коллеги по службе стали делиться со мной своими проблемами во взаимоотношениях с начальником аппарата, возникающими по причине его нетерпимых методов руководства.

Летом 1961 года ожидался приезд в Березники нового начальника отдела кадров Управления КГБ по Пермской области. Узнав об этом, коллеги по работе поручили мне от имени партгруппы переговорить с ним о слабой компетентности нашего руководителя и его нетерпимом стиле и методах работы.

Общие указания по службе, произвольное определение сроков исполнения мероприятий, голое администрирование, а не деловой анализ и разбор оперативных ситуаций были его основными методами руководства.

Он скрыл от нас регулярное поступление в аппарат информационных материалов из Центра по обмену опытом, с которым был обязан в приказном порядке знакомить своих подчиненных. Содержавшиеся в них рекомендации выдавал нам за свои новые идеи, что стало известно всему оперсоставу.

Такие бездарные методы руководства порождали ответную негативную реакцию опрерработников и создавали удручающую моральную атмосферу в коллективе. Здоровый моральный климат в коллективе был тогда предметом заботы парторганизации. Поддерживать его – прямая обязанность партгруппорга. Исполняя эту обязанность, я обратился к представителю руководства управления от имени и по поручению коллектива. В ответ я услышал от начальника отдела кадров только длинный монолог об обязанности партгрупорга всячески поддерживать авторитет нашего руководителя. Получалось, что я должен был от имени партии поддерживать авторитет начальника, который он подрывал своими действиями, а не завоевывал честной службой.

Мне было заявлено неоднократно безапелляционным тоном, что наш начальник беспредельно предан партии.

Складывалось впечатление, что по степени преданности партии он, видимо, впереди всех членов Политбюро. А мы в Березниках не видим и не ценим столь преданного стране руководителя. Было очевидно, что вникать в суть нашего коллективного обращения и в фактическое положение дел в аппарате новый руководитель отдела кадров и не собирался. Наше обращение не было услышано, разговора по душам не состоялось.

Обоснованность тезиса о «беспредельной преданности партии» нашего березниковского руководителя кадры управления тщательно хранили в тайне. Хотя этот секрет был необычайно прост: его брат после командировки в США служил в то время в Отделе административных органов ЦК КПСС. Об этом начальник рассказывал сам, стремясь произвести на меня впечатление значимостью положения своего родственника.

Кстати, начальник отдела кадров первым из руководства управления ознакомился с делом Майера. Никаких рекомендаций по делу от него не последовало. Он только начинал служить в органах госбезопасности, куда пришел после работы в комсомоле.

В начале 1962 года, вскоре после визита в Березники военного прокурора Уральского военного округа, меня неожиданно вызвали в Пермь в отдел кадров управления КГБ. Мне было предложено вторично выехать в загранкомандировку в ГДР. Кадровик мотивировал это тем, что я хорошо владею немецким языком и являюсь опытным оперработником.

Я задумался: с чего бы эта переоценка? До сих пор я занимал должность всего лишь оперуполномоченного.

Мой прошлый оперативный опыт полностью игнорировался. В тылу я был приравнен к новичкам, изучающим на практике азы оперативной работы. А для работы на «передовой» я вдруг рекомендован управлением как опытный оперработник. Где логика и каковы критерии оценки зрелости и опытности оперативника?

Эти вопросы я задал кадровику, выразив надежду на ясный ответ. Естественно, внятных объяснений я не получил. Подумав, я ответил отказом и написал рапорт об увольнении со службы в органах. Пойти на этот шаг меня вынудила вся практика моей службы в Березниках и та беседа с начальником отдела кадров управления, о которой я вспоминал выше. С тяжелым чувством я вернулся в Березники: служить бы рад, но прислуживать дутым авторитетам и чужим прихотям больше желания не было.

Вскоре последовал новый звонок из Перми. На этот раз я получил приказ через неделю явиться в Москву в распоряжение отдела кадров КГБ СССР. Я решил, что моему рапорту дали ход, и теперь меня вызывают для оформления увольнения со службы. Я рассказал обо всем жене. Она меня поддержала, потому что давно видела и понимала мое моральное состояние. Я даже попытался найти предполагаемую работу на гражданке. Решил, что буду работать на кафедре иностранных языков в Свердловском горном институте, где в то время работал мой родной брат.

Москва. Начало марта 1962 года. Разговор на Лубянке начался действительно с моего рапорта, но принял совершенно неожиданный оборот. Мне было брошено обвинение в дезертирстве. Я потребовал объяснений.

– А как же иначе? – сказал кадровик. – Как только вы ознакомились с приказом № 100 и поняли, насколько все серьезно и опасно, вы тут же написали рапорт об увольнении. Вы струсили идти на передовую. Дата написания рапорта почти совпадает со временем ознакомления личного состава с содержанием приказа!

Я опешил. Я ничего не слышал о приказе № 100 и не был знаком с его содержанием. Руководитель кадровой службы, беседовавший со мной, попросил подчиненного поднять учеты по рассылке приказа № 100 по регионам. Вскоре выяснилось, что в Пермскую область этот приказ не рассылался, поскольку там не было разведывательного подразделения, которым этот приказ был адресован.

Отпустив подчиненного, мой собеседник, сменив тональность, сказал:

– Ладно, приказ ты не видел, поэтому дезертиром тебя нельзя считать. Но почему ты все-таки решил увольняться в такое время? И что ты там окопался в своих Березниках?

Получалось, что виноват я сам был в том, что кадры не пожелали меня использовать в соответствии с имеющимся опытом. Ведь никто не стал мне объяснять, почему без всяких на то оснований я был понижен в должности. Еще раз взглянув на мой рапорт, он заметил, что вопрос о звании и должности – дело поправимое.

Ознакомил меня с основными положениями приказа № 100. В нем объявлялась мобилизационная готовность для всех разведслужб в связи с резким обострением международной обстановки. Потом он спросил меня, как я теперь смотрю на свой рапорт. Я ответил, что более не настаиваю на нем, так как считаю, что этот приказ напрямую касается меня, учитывая опыт предыдущей службы в ГДР.

Беседу со мной он закончил словами:

– Значит, договорились. Вставай в строй. Тебя уже ждут в кадрах Третьего Главного управления. Там, кстати, сейчас находится и твой новый руководитель – начальник Третьего отдела УОО КГБ по Группе советских войск в Германии, он приехал в командировку. Вот сразу с ним и познакомишься!

В Третьем Главном управлении меня действительно ждали. Встретил сотрудник отдела кадров, которого я знал еще по первой загранкомандировке. Он тут же познакомил меня с новым начальником разведотдела Управления особых отделов полковником С. В. Захаровым. Он сразу сказал мне:

– Я приехал сюда за кадрами. А то наш отдел в Берлине совсем обезлюдел, оголились целые участки работы!

Я, естественно, спросил, куда же делись сотрудники. Оказывается, их бросили дальше на Запад, ближе к Америке. Он назвал ряд фамилий тех, кто уже был на Кубе или на пути туда. Упреков в том, что я «окопался» в тылу, я не принял, сказав, что в этом «заслуга» отдела кадров.

Полковник Захаров был хорошо знаком с моей оперативной биографией по прежней командировке, рассказал о судьбе моих бывших немецких соратников, обрисовал в общих чертах предстоящие задачи. Я заметил, что пока еще служу в Перми. У меня там не закончено одно интересное дело; я не должен бросать все на полпути. В ответ я услышал, что все уже решено. До конца марта я должен сдать дела в Березниках, в апреле сходить в отпуск, а в первых числах мая меня ждут в Берлине. Коллектив Третьего отдела уже знает о моем предстоящем возвращении.

По прибытии в Березники я узнал, что местные кадры принимают организационные меры для изменения моего должностного статуса и для присвоения мне очередного воинского звания. Дела я сдал быстро, передал начальнику аппарата ордер на свою квартиру, потому что возвращаться обратно под начало этих руководителей у меня не было ни малейшего желания.

В апреле 1962 года я был отозван из аппарата КГБ в г. Березники и направлен во вторую загранкомандировку в Берлин для дальнейшего прохождения службы в разведотделе Управления военной контрразведки в Германии.

Глава II

Опять в Берлине. Вторая загранкомандировка (май 1962 – апрель 1967 года).

Сборы в дальнюю дорогу всегда хлопотны. Квартиру в Березниках я сдал по месту службы, остатки имущества распродали. Желания возвращаться в этот город не было. Зима кончалась. Начались обычные для этого времени весенняя распутица и бездорожье. Мы с трудом перебрались из Березников в поселок Ильинский, на родину. Там, как обычно, мы и провели свой отпуск. С огромным удовольствием я занялся весенней рыбалкой: подледный лов на Обвинском заливе в конце зимы, перед началом ледохода, всегда удачен. Правда, когда лед начинает подтаивать, удовольствие это становится весьма рискованным, но не менее увлекательным. Время пролетело очень быстро. Распрощавшись с родными, после майских праздников мы были уже в Москве.

7 мая поезд Москва – Бюнсдорф доставил нас в Брест. Знакомый вокзал, привычная процедура таможенного досмотра и проверка выездных документов пограничниками. Вдруг через некоторое время в купе вернулся капитан, старший пограничного наряда, и попросил у меня предписание к новому месту службы:

– Вы ведь едете в хозяйство Матвеева?

Я подтвердил. Тогда он предложил выйти из купе и пройти с ним. По его просьбе я осмотрел противоположную платформу: там толпились в основном женщины и дети, ожидающие поезд на Москву. Мужчин среди них не было. Капитан сказал, что большинство из них из хозяйства Матвеева. Видя мое недоумение по поводу его сообщения, он продолжил:

– Вы что, действительно ничего не знаете? Ведь по группе войск в ГДР есть приказ по возможности отправить в Союз на лето женщин и детей. Войска освобождаются от их присутствия. Этого требует международная обстановка. Напрасно вы везете туда беременную жену и сына! Вскоре вам придется возвращать их на родину.

Капитан предложил мне свое содействие, если я соглашусь отправить их обратно. Он был готов без лишних формальностей проводить мою семью на соседнюю платформу, и через час поезд мчал бы их обратно в Москву.

Я поблагодарил пограничника и объяснил, что на родине у нас фактически нет своего жилья, поэтому мы с женой решили быть вместе. Хотя сложная международная обстановка вполне может внести коррективы в наши планы.

Утром 9 мая 1962 года мы прибыли в Берлин. На Восточном вокзале нас встречали сослуживцы, знакомые нам еще по прошлой командировке в ГДР. Карлсхорст был в праздничном убранстве, военнослужащие – все в парадной форме, при орденах и медалях. Мы с женой молча переглянулись. С дорожными хлопотами и переживаниями мы совсем забыли, какой сегодня день. Только торжественный вид военного городка напомнил нам о Дне Победы.

Нам сразу предоставили резервную квартиру КЭЧ гарнизона. В этом доме нам уже довелось жить в прошлый раз. Жена с сыном остались разбирать чемоданы и обживать квартиру, а меня срочно вызвали на работу.

Начальник отдела С. В. Захаров представил меня сотрудникам, со многими из которых я был знаком раньше.

Он коротко ввел в курс дела.

Во время нашей ознакомительной беседы постоянно раздавались звонки по немецким городским телефонам. Дежурный давал справки по поступающим звонкам, приглашал к аппарату сотрудников. Из разговоров было ясно, что звонившие немцы настаивали на немедленных встречах, мотивируя их важностью и неотложностью вопроса.

Я спросил, что за аврал? Ведь сегодня выходной, и немцы отлично об этом знают. Мне терпеливо объяснили суть происходящего. То, что я узнал, было новым и очень серьезным элементом складывающейся оперативной обстановки. Народная палата ГДР приняла закон, согласно которому гражданам ГДР запрещались всякие неслужебные контакты с представителями спецслужб социалистических стран.

Были отпечатаны и разосланы на места тексты подписок, требующих фактически явки с повинной от всех госслужащих, работников крупных госпредприятий и членов СЕПГ. Граждане ГДР должны были сообщать о наличии у них таких контактов. В случае их сокрытия предполагалась уголовная ответственность, увольнение с работы или другие меры наказания. В подписках указывался срок их сдачи в отделы кадров. Естественно, что такие подписки получили и наши помощники. Люди нервничали и хотели поскорее получить рекомендации о линии своего поведения в новой обстановке.

Фактически новый закон наносил правовой удар на государственном уровне по всей системе союзнических отношений соцстран, способный ощутимо дезорганизовать оперативную работу. Народная палата ГДР к этому времени уже дезавуировала данный правовой акт как ошибочный. Немцы объясняли его появление фактом особой позиции румынского правительства по вопросам сотрудничества в рамках Варшавского договора. Якобы к СССР он не имел отношения. Однако сила инерции этого закона еще продолжала действовать, и поползли слухи об особой позиции руководства республики по отношению к СССР.

На предприятия и в госучреждения продолжалась рассылка текстов подписок, из ряда госучреждений их «забыли» отозвать. Неопределенность будущего, естественно, волновала наших помощников, они вправе были получить компетентные ответы из первых уст, а не из путаных объяснений восточногерманских властей. Мне было предложено завтра же подключиться к этой работе.

Вторым важным для отдела событием было намеченное на 12 мая совещание в Потсдаме всего руководящего состава особых отделов КГБ в ГДР по вопросам изменения оперативной обстановки в республике после закрытия в 1961 году границы с Западным Берлином. На совещании предполагалось выступление министра госбезопасности ГДР генерал-полковника Эриха Мильке. Это был его первый визит к работникам советской военной контрразведки. Раньше ему не доводилось бывать в Управлении особых отделов.

В истории нашей группы войск в Германии, как оказалось, этот визит стал единственным и последним визитом министра госбезопасности ГДР. Данная встреча также требовала подготовки оперсостава, а именно: необходимо было определить круг вопросов, которые можно задать приехавшему министру.

Весь следующий день у меня ушел на изучение обстановки. Я встречался с людьми, разъяснял нашу позицию, успокаивал их. Времени на адаптацию к новой действительности у меня не было, и иногда я ловил себя на том, что мысленно я еще в Березниках, а не в Берлине. Но в конце дня я исправно доложил начальнику о результатах встреч. Заслушав меня, он напомнил, что завтра утром мы всем отделом выезжаем в Потсдам на ответственное совещание с министром. Одеты мы должны быть строго по протоколу: черный костюм, белая рубашка, галстук в тон, все должно быть начищено и отутюжено. Осмотрев меня критически, начальник поинтересовался, смогу ли я явиться завтра в подобающем виде. Я ответил, что костюм у меня имеется, только чемоданы еще не распакованы.

Поэтому следующим указанием было: «Иди домой и займись гардеробом!»

Оказалось, что выполнить это указание было не так-то просто. Жена только руками всплеснула: вода из крана почти не течет, свет в двух комнатах не горит, розетки неисправны. Я срочно связался с дежурным по КЭЧ и попросил прислать сантехника и электрика. Вскоре пришел немец, дежурный слесарь. На ломаном немецком языке я высказал жалобы, показал поломки. Он же, с истинно немецким педантизмом, стал мне объяснять, что руководитель КЭЧ должен был произвести осмотр квартиры до ее заселения. До ее ревизии я не должен был въезжать в квартиру. Таков порядок.

Слесарь показался мне слишком назойливым. Несмотря на мое нежелание поддерживать разговор с ним, он не умолкал:

– А вы раньше уже бывали в Германии? Кажется, мне знакомо ваше лицо.

Я сделал вид, что не понимаю, о чем он говорит. Разговор прервался. И тут в квартиру с улицы вбежал мой взбудораженный сын и сообщил новость: он встретил во дворе знакомого мальчика, который «тоже уже жил здесь с папой»!

Немец, посмотрев на сына, тут же заявил:

– Ну, конечно, я же сразу узнал вас. Вот и мальчика вашего помню!

Он даже назвал расположение нашей бывшей квартиры. Все точно. Опознание состоялось. Этот разговорчивый, интеллигентного вида слесарь из КЭЧ и раньше привлекал наше внимание. Его частенько замечали в Карлсхорсте у спортплощадок, где мы в спортивной гражданской одежде по утрам занимались спортом. Американская агентура имела прямое задание выявлять штатских в военном городке, занимающихся по утрам физкультурой. Эти лица противником уверенно идентифицировались как принадлежащие к советским разведслужбам.

Кстати, этот любопытный слесарь из гарнизонной КЭЧ вскоре все-таки был изобличен как агент американской разведки и больше не докучал нам своим угодливым вниманием ни при обслуживании квартир, ни при занятиях спортом.

Таковы были условия проживания в Карлсхорсте, и здесь ничего нельзя было изменить.

Утром 12 мая всем отделом мы прибыли в Потсдам. Среди тех, кто служил и проживал там, я с радостью встретил сослуживцев по первой командировке. Мы разговорились, вспоминали общих знакомых, расспрашивали друг друга о том, как у кого сложились судьбы. Я коротенько рассказал, как служил в Березниках. Нашу теплую беседу прервал начальник отдела:

– Ты где пропал? Тебя требует начальник управления генерал Матвеев. Еще я должен тебя представить генерал-майору Федорчуку, который курирует работу разведотдела.

В приемной начальника было полно народа. Он быстро провел меня в кабинет руководителя. Генералов было трое: А. И. Матвеев, В. В. Федорчук, а также начальник Третьего Главного управления военной контрразведки страны генерал-лейтенант И. А. Фадейкин. Его я встречал во время прошлых визитов в ГДР.

Полковник Захаров представил меня генералам и неожиданно сказал:

– Я рекомендую товарища Корнилкова в качестве переводчика министра Мильке.

К такому повороту событий я не был готов и попытался возразить своему начальнику. Я сказал, что у меня два года не было активной языковой практики. Прошло всего лишь два дня, как я вернулся в языковую среду, и я не успел еще восстановить былые навыки. Высказал сомнения в том, что справлюсь с синхронным переводом речи министра. Заметив мое смятение, ко мне подошел Фадейкин и сказал, что раз руководители мне доверяют, надо соглашаться.

В этот момент в кабинет руководства стремительной походкой вошел министр Мильке в сопровождении своей свиты.

Я быстро оглядел сопровождающих, втайне надеясь увидеть кого-нибудь из знакомых сотрудников советниче-ского аппарата ЛГУ в Берлине. Может, кто-нибудь из них мог бы взять перевод на себя, ведь текст доклада наверняка с ними обсуждался заранее. Однако знакомых лиц я не увидел, надежды на замену не оставалось. В окружении немецких генералов я приметил женщину с папкой в руке и предположил, что у них есть своя переводчица.

После взаимных представлений Мильке спросил на ломаном русском, кто будет переводить его доклад. Генерал Федорчук представил меня министру. Тот подозвал женщину и взял у нее папку. Осмотрев меня, министр спросил:

– Как будем работать? В этой папке перевод всего моего доклада на русский язык. Ты можешь взять его и просто читать вслух по ходу выступления. Но имей в виду – я буду говорить, как Хрущев!

С этими словами он передал мне текст доклада. Присутствовавшие при этом генералы попросили уточнить у Мильке, что значит «говорить, как Хрущев?»

Хитро улыбнувшись, Мильке ответил:

– Это значит, я буду говорить иначе, не по готовому тексту. Ведь Хрущев всегда так поступает!

После этих слов я вернул референту министра перевод доклада и сказал, что в таком случае он мне не потребуется, буду переводить синхронно.

На выходе со всеми вместе из кабинета я успел отловить своего начальника и высказал ему свое недоумение тем, что он даже не удосужился меня предупредить о таком ответственном задании заранее. Захаров ответил, что просто не успел этого сделать, потому что две другие предложенные им кандидатуры на должность переводчиков Мильке были отклонены генералами. Времени на доработку и обсуждение деталей предстоящего совещания попросту не осталось.

Мы с Захаровым успели договориться только о том, что для контроля за ходом моей работы и моральной поддержки он и его заместитель А. И. Кузмишин сядут в зале заседаний прямо перед трибуной министра. Они будут мне подавать сигналы о качестве моего перевода: если все четко и понятно – поднятый вверх большой палец, большой палец вниз – есть погрешности в переводе, будь внимательнее.

И пока министр Мильке выступал с докладом, мои начальники сидели напротив с дружно поднятыми вверх большими пальцами. Да и по их лицам я тоже видел, что все идет хорошо.

С тех пор минуло много лет. Я, конечно, не могу вспомнить содержание всего доклада министра госбезопасности ГДР Мильке. Но хочу напомнить читателю, что совещание происходило через девять месяцев после закрытия границы с Западным Берлином. Это событие существенно повлияло на общую обстановку в центре Европы, значительно затруднило нашим противникам по НАТО проведение открытой подрывной и разведывательной работы против ГДР и Группы советских войск в Германии. Поэтому основные тезисы доклада Мильке я помню и сейчас.

Во вступлении министр обозначил политические, экономические и контрразведывательные предпосылки для принятия решения о закрытии границы с Западным Берлином. Он напомнил о меморандуме № 58, принятом Советом национальной безопасности США, где звучал призыв к американскому правительству быть в готовности к использованию военной силы для решения «берлинского вопроса» и «защиты прав союзников на Западный Берлин», к увеличению численности американского военного гарнизона в городе. Были озвучены требования конгресса США о принятии мер, способствующих дестабилизации обстановки в Восточной Германии.

Мильке напомнил, что к моменту возведения защитной стены внутри города в его западной части насчитывалось более восьмидесяти центров милитаристских и реваншистских организаций, это без учета разведслужб НАТО, которые вели активную подрывную работу против социалистической Германии. Их деятельность активно поддерживалась американской радиостанцией «Риас».

По сведениям МГБ ГДР, в Западном Берлине размещался самый большой заграничный полевой орган ЦРУ США – Берлинская оперативная база, которая полностью перешла под прикрытие армии США.

Питательной средой для спецслужб противника являлись перебежчики. По словам Мильке, за десятилетний период через Западный Берлин бежало около семисот тысяч граждан ГДР, потому что граница внутри города была открыта. В лагере беженцев Мариенфельде ежегодно проживало около двадцати тысяч беженцев, которые представляли собой благодатный материал для организации подрывной работы против республики.

Сооружение защитной стены внутри города и закрытие границы позволили перекрыть поток беженцев на Запад. Был закрыт 81 уличный переход, 13 переездов на станциях городской электрички и метро. Для общения граждан ГДР с жителями Западного Берлина и ФРГ был введен особый паспортный режим.

Мильке оценил также экономический ущерб, который был нанесен ГДР во времена открытой границы с Западом. Так, по причине разницы в курсах валют в ГДР и на Западе Германии за десять лет республика недосчиталась 30 миллиардов марок. Процветала валютная спекуляция.

В Западном Берлине полулегально действовало около 80 обменных пунктов, где марки ГДР менялись на западные по курсу 1:5. Спекулянты беспошлинно вывозили на Запад продукты, оптику, пишущие машинки, другие товары, соответствовавшие по качеству высшим мировым стандартам.

С введением пограничного режима Западный Берлин утратил значение центра политических и экономических диверсий против ГДР. Это существенно изменило характер контрразведывательной работы, направленной на пресечение подрывной и разведывательной деятельности разведслужб НАТО против ГДР и Группы советских войск в Германии. Закрытие границы с Западным Берлином лишало западные спецслужбы возможности прямых контактов с их агентурой в ГДР для сбора информации, дачи новых указаний и передачи технических средств для ведения шпионской деятельности и вручения материального вознаграждения.

– Явочная квартира для агентуры противника под названием Западный Берлин закрылась! – пошутил министр.

Личное руководство западных разведчиков своей агентурой стало невозможным. Они вынуждены были прибегнуть к другим, безличным способам связи: использовались средства радиосвязи, тайнопись, тайники и курьеры. Деятельность разведслужб НАТО стала менее эффективной, потому что подобные способы связи сделали ее более уязвимой для противника, ограничили объем передаваемой информации и снизили оперативность ее поступления в разведцентр. Добывая и передавая информацию, вражеская агентура подвергалась возросшему риску. Все это, в свою очередь, существенно облегчало задачу контрразведки по разоблачению и пресечению подрывной и разведывательной деятельности, направленной против Восточной Германии.

Эрих Мильке привел ряд фактов, развенчивающих миф о всемогуществе и безупречности работы БНД. Для проверки технических возможностей противника было принято решение использовать в оперативных играх несколько арестованных западногерманских агентов-радистов. Но вопреки обычным правилам игры, выявленных агентов-радистов БНД не оставили на свободе под контролем оперработников, а заставили их вести регулярный радиообмен с техническими центрами БНД прямо из тюрем, расположенных территориально в разных местах ГДР. Такие игры продолжались более года, а западногерманская разведка так и не смогла установить, что радиопередачи ведутся из тюрем, а не с мест проживания их агентов.

Закрытие границы потребовало усиления внимания контрразведки к работе почты. Из-за отсутствия возможности частых личных встреч граждан ГДР и ФРГ многократно возрос поток корреспонденции. Это привело к значительному росту загрузки этой службы. Характеризуя обстановку по каждому из 14 округов, Мильке приводил конкретные цифры по видам и объему ежедневных почтовых отправлений. Они были шестизначными. И в этих миллионных потоках открыток, посылок и писем нужно было обнаружить тайнописные сообщения агентов из ГДР, посылаемые на подставные адреса разведцентров противника в ФРГ.

В зале присутствовали руководители советской военной контрразведки со всей территории ГДР. Стремясь показать вклад контрразведки МГБ ГДР в борьбу с общим противником, министр обильно снабдил свой доклад статистическими данными по каждому району ГДР. Эта статистика была действительно очень важна для оценки реальной обстановки на местах, в особых отделах дивизий и армий.

Доклад продолжался уже более часа, и я начал заметно уставать. Мне необходим был перерыв. Я оглянулся в президиум. Генералы, не поднимая головы, дружно записывали данные из моего перевода. Ведущий совещание генерал Федорчук поймал мой просящий взгляд, оглядел президиум, но, так и не поняв что меня волнует, продолжил свои записи. Чувствую, что я уже не могу так концентрироваться, чтобы удерживать в памяти шестизначные колонки цифр и безошибочно переводить статистику. Я дважды обратился к Мильке с просьбой помедленнее озвучивать данные. Но он оба раза даже не среагировал на мою просьбу. В третий раз я практически был вынужден дернуть его за рукав, чтобы он, наконец, услышал то, о чем я его просил.

На сей раз Мильке остановился и бросил в зал фразу на ломаном русском языке:

– Наш переводчик устал[2]2
  Нормой для работы переводчика в синхронном режиме считается 40–50 минут (Авт.)


[Закрыть]!

После минутной паузы, с моего согласия, мы продолжили работу. Но теперь, оглашая статистику по другим направлениям работы контрразведки, министр больше так не спешил. Наши генералы не могли не заметить мою «недипломатическую» форму общения с Эрихом Мильке. После совещания они пожурили меня за это.

Но главное, что больше проблем с переводом у меня не возникло. После окончания двухчасового доклада ведущий объявил перерыв. Опустившийся занавес отгородил сцену от зала.

Генерал Федорчук спросил, что я хотел от президиума. Я объяснил ему, что мне просто необходим был перерыв.

– У тебя ж в руках был микрофон, – услышал я в от вет, – сам бы и объявил перерыв!

Я, конечно, никогда не стал бы этого делать сам, потому что у меня не было полномочий вести совещание.

Так я отработал все совещание, в два раза превысив по времени норму для синхронного переводчика. Генерал дал высокую оценку моей работе: все было четко, понятно, логично.

После перерыва участники совещания могли обратиться с вопросами к министру госбезопасности ГДР.

С переводом этой части встречи технических проблем не возникло, но остался неприятный осадок. Причиной тому стало слабое знание оперативной обстановки и непонимание структуры органов госбезопасности Восточной Германии рядом наших руководителей особых отделов. В ответ на один такой нелепый вопрос Мильке язвительно посоветовал обратиться за разъяснением к советским советникам, консультирующим его министерство.

В заключение министр призвал к усилению взаимодействия особых отделов и областных управлений МГБ ГДР в процессе выявления действующей против Группы советских войск в Германии агентуры военной разведки противника. МГБ ГДР предоставило уже десятки документальных ориентировок по действующим агентам противника, выявленным на каналах почтовой связи. Но отдачи от реализации их информации пока не было заметно. С учетом продолжавшегося совершенствования работы этой службы объем получаемой информации должен только увеличиваться. Поэтому совместная работа по розыску авторов шпионских отправлений должна быть усилена. После закрытия границы почтовый канал стал единственным, самым доступным каналом получения шпионской информации из ГДР.

Несколько дней после этого совещания я находился в состоянии тяжелого нервного напряжения. Мои руководители, товарищи С. В. Захаров и А. И. Кузмишин, тоже слегка выговорили мне за вольное обращение с министром, но сам перевод доклада оценили положительно.