Текст книги "Берлин: тайная война по обе стороны границы"

Автор книги: Аркадий Корнилков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц)

Первого сентября 1959 года мы с женой и четырехлетним сыном проследовали через КПП Бреста. Начальник погранотряда, проверявший наши документы, возвратил их с улыбкой:

– А с тебя ведь причитается! Поздравляю с юбилеем! Ровно через шесть лет ты возвращаешься назад домой!

Я удивленно взял свои документы, сверил даты въездных и выездных виз. Верно, прав был внимательный пограничник! Мы с женой в хлопотах со сборами как-то упустили этот момент. Ну, ничего, до Москвы еще было время наверстать упущенное.

Что там будет в Перми? Думать как-то не хотелось. Едем, во всяком случае, домой, на Родину!

Часть 2

Глава I

В аппарате Уполномоченного КГБ при СМ СССР по г. Березники (сентябрь 1959 г. – апрель 1962 г.) – Дело К К Майера. Очередная командировка в ГДР.

После возвращения из ГДР на родину летом 1959 года свой очередной отпуск мы провели, как обычно, в поселке Ильинский Пермской области, где жили родственники мои и моей жены.

По направлению Управления кадров КГБ СССР в Москве в конце августа 1959 года я прибыл в город Пермь в распоряжение отдела кадров Управления КГБ СССР по Пермской области.

После краткой ознакомительной беседы в отделе кадров меня представили заместителю начальника управления полковнику Д. В. Кремлеву. У нас состоялся короткий, по сути – формальный, разговор. Он даже не попытался выяснить степень моей подготовленности к самостоятельной оперативной деятельности. Его не интересовал мой опыт оперативной работы, приобретенный в ГДР.

Кремлев заявил мне, что свободных штатных должностей для оперсостава с использованием знаний иностранного языка в управлении нет. Я сказал, что просил предоставить мне работу с учетом знания немецкого языка и опыта службы, полученного за границей. Полковник заметил в ответ, что я не имею опыта службы на родине, поскольку прежде не работал в СССР и не владею оперативной обстановкой здесь. Он заявил, что может предложить только должность оперуполномоченного в периферийном подразделении в городе Березники Пермской области.

Беседу закончил словами:

– Других возможностей у нас нет.

Я осторожно заметил, что в данном случае я подвергаюсь двойному понижению по службе: прибыл с должности старшего оперуполномоченного разведотдела управления, а мне предлагается работа в качестве начинающего службу оперуполномоченного на периферии. На раздумье мне дали сутки, не оставив, по сути дела, выбора. Обстоятельства складывались против меня. Квартиры в Перми не имел. Выслуга лет на военной службе составляла к тому времени только десять лет, то есть в случае увольнения я не получу даже пенсии. На иждивении семья – жена и четырехлетний сын. Поэтому на другой день я вынужденно дал согласие на продолжение службы в городе Березники.

В Березники я с семьей приехал в начале сентября 1959 года. Новое место службы называлось довольно длинно и вычурно: Аппарат Уполномоченного КГБ при Совете министров СССР по городу и пристани Березники. Аппарат размещался в одном здании с Березниковским горотделом милиции, в правом крыле второго этажа. Мне определили кабинет № 14.

К тому времени Березники представляли собой крупный промышленный город на севере Пермской области.

Это был центр большой химии, первенец первых пятилеток и гордость химической индустрии нашей страны.

Калийный, азотно-туковый и титано-магниевый комбинаты, содовый и анилинокрасочный заводы, возводящиеся корпуса второго калийного комбината окружали город плотным кольцом дымящих труб.

Весь этот промышленный пейзаж дополняли железнодорожный узел, где шла основная перевалка калийных удобрений в вагоны, и пристань Березники. Химическое производство вносило свою лепту в экологическую обстановку букетом специфических запахов, далеких от благоухающих ароматов окружающей природы.

Жилой массив находился внутри кольца промышленных гигантов. Население города, возникшего в годы первых пятилеток, насчитывало тогда около ста шестидесяти тысяч человек.

По своему составу оно было очень неоднородно. Здесь жили энтузиасты, прибывшие по комсомольским путевкам и зову сердца строить столицу советской химической промышленности. Как и на всех великих промышленных стройках того времени, здесь работало много бывших заключенных, оседавших на жительство после отбытия наказания. В городе проживало немало бывших спецпоселенцев разных времен – от периода массовой коллективизации до Великой Отечественной войны: бывшие раскулаченные, высланные на север; лица немецкой национальности, определенные на режим спецпоселения только по национальному признаку. К послевоенным спецпоселенцам относились участники фашистских вооруженных формирований: бывшие власовцы, полицейские, члены различных «национальных» легионов – татарского, туркестанского и других. Немало проживало в городе и бывших пособников немецких оккупационных властей, репатриированных на Урал после освобождения нашими войсками временно оккупированной фашистами советской территории.

Тревожным обстоятельством в 1959 году явилось наличие групповых эмиграционных настроений среди немецкого населения города Березники, которые активно поддерживались через курьеров-немцев, имевших связи непосредственно с посольством ФРГ в Москве. Велась прямая агитация среди местных немцев, игнорируя их гражданскую принадлежность и в обход советских официальных инстанций. Распространялись посольские анкеты, создавались инициативные группы, выбирались курьеры для доставки анкет в посольство. Наиболее подверженными этому влиянию оказались семьи немцев, которые проживали в войну на временно оккупированной территории. Многие мужчины из таких семей ушли с отступающими немецкими войсками. Как правило, они состояли на военной службе в карательных фашистских формированиях и имели заслуги перед оккупационным режимом. Понятно, что потом они боялись возмездия со стороны вернувшейся советской власти за пособническую деятельность врагам. Часть из них еще в период оккупации подавали заявления о получении гражданства фашистской Германии. Среди таких людей посольство ФРГ искало и находило свою опору.

Тот факт, что эти немцы являются гражданами СССР и решение вопросов об их судьбе находится в компетенции МИД и МВД СССР, посольством полностью игнорировался. Оно все еще руководствовалось представлениями военного времени о своих правах по отношению к советским гражданам немецкой национальности. Вот с этой проблемой – пресечением эмиграционных настроений и влияния посольства ФРГ на советских немцев в городе Березники – мне и пришлось столкнуться в первую очередь.

Подчинялся я непосредственно заместителю начальника аппарата. Знакомство со мной он также начал словами:

– Ты не знаешь наших условий работы. Нужно активно входить в новую обстановку! Здесь совсем иные условия работы, чем в ГДР.

Правда, ознакомление с обстановкой принимало порой очень своеобразные формы, поначалу совсем непонятные мне.

Вот характерный пример того, как здесь меня учили осваивать новую оперативную обстановку. В ходе проверки отдельных лиц приходилось писать много запросов. Согласно существующему тогда положению о секретном делопроизводстве, черновик секретного запроса докладывался руководителю. После его визы и корректировки запрос печатался, вновь подписывался начальником, и секретарь направлял его в адрес.

Мои документы, имевшие зачастую однотипный характер, вдруг стали возвращаться без подписи моего руководителя как «неправильно исполненные». Это стало нервировать меня. Из разговоров с ним я не мог уловить суть претензий ко мне, в чем выражается моя некомпетентность при составлении оперативного документа.

Посоветовался с сослуживцами. Коллеги рекомендовали обращать внимание на настроение шефа в день подписи документа. Чтобы убедиться в том, что он – человек настроения, они предложили мне поэкспериментировать и принести ему на подпись один и тот же документ через день, как «заново переделанный в соответствии с его замечаниями». Проведя такой эксперимент несколько раз, я убедился в правоте сослуживцев.

Выявив явную предвзятость со стороны руководителя, я перешел на новый для аппарата способ исполнения секретных документов, но принятый тогда в системе особых отделов, которым я пользовался на службе за границей. Там проекты секретных документов исполнялись не на отдельных, заранее зарегистрированных листах, а в специальном журнале, зарегистрированном в секретариате и с пронумерованными листами, что исключало утрату черновиков документов. Удобная форма учета копий секретных документов. Она дает возможность, особенно начинающему оперработнику, спокойно анализировать свои ошибки по отдельной тематике в свободное для него время.

Я перешел на такую форму учета не без сопротивления руководства. Когда через три месяца, во время очередного дежурства, я сел с журналом за изучение характера своих ошибок, то в очередной раз убедился, что рукой моего начальника водило дурное или хорошее настроение, а не степень грамотности исполнения мной оперативного документа.

Позже я разработал шаблоны для некоторых типовых служебных документов, с большим трудом добился их утверждения. Тем самым снял вопрос «правильности или грамотности» их исполнения и исключил возможность придирок к подготовленной мною документации.

При становлении как оперработника в разведотделе в Потсдаме меня учили действительно делу, умению разобраться в оперативной обстановке для успешного решения стоящих задач. Причем делалось это компетентно, убедительно, с явным желанием объяснить новое и помочь мне поскорее подключиться к активной оперативной работе. Здесь же, в Березниках, я с горечью констатировал преобладание явно бюрократического принципа: «Я – начальник, ты – дурак. Делай только так, как я говорю!», без разъяснения сути ошибок подчиненного. Замечания носили чаще характер придирок.

При решении главной поставленной передо мной задачи – нейтрализации влияния посольства ФРГ на разжигание эмиграционных настроений среди немецкого населения города – инициатива предоставлялась мне. Это направление работы было организационно в забвении, и многое приходилось начинать заново. Я быстро убедился, что среди немцев в городе разное отношение к вопросу выезда в Германию на постоянное жительство. Влияния городских властей на эту проблему не чувствовалось.

Практически никто не вникал в причины наличия таких настроений. Не было официально организованного пропагандистско-правового разъяснения этого вопроса. Такая задача ставилась кулуарно, наличие этой проблемы как-то стыдливо замалчивалось. Сходились все в одном: виновато прошлое, режим спецпоселения в годы войны, обиды, унижения, нанесенные невинным людям. Дальше констатации этого факта дело не продвигалось.

Многие не понимали, что между самими немцами, в силу разного военного прошлого, существовал раскол мнений по этому вопросу. Большинство людей, бывших в годы войны на спецпоселении на Урале и в Сибири, ничего не связывало с фашистским оккупационным режимом в западных районах СССР. И наоборот, часть немцев, находившихся в войну на временно оккупированных территориях, морально, материально и физически были связаны с оккупантами: пособничали, имели льготы от фашистских властей, нередко уже в то время считали себя «гражданами Великой Германии». Именно эта часть немецкого населения являлась возмутителем спокойствия и служила опорой для демаршей посольства ФРГ.

Немцы, бывшие трудармейцы на Урале, понимали их пагубную роль. Но ввиду пассивной позиции властей и отсутствия какой-либо организованности по национальному признаку, не могли активно им противодействовать. Бывшие спецпоселенцы понимали, что репатрианты из их среды могут навлечь беду на всех немцев огульно. Их агитация за массовую эмиграцию из СССР в обход местных властей могла повлечь за собой вновь административное или уголовное преследование всех лиц немецкой национальности без разбору.

Ошибки КПСС в национальной политике во время войны были слишком очевидны. Сторонники и противники советской власти были ею одинаково гонимы. Пагубность такой практики военного времени сыграла огромную негативную роль в судьбах отдельных конкретно взятых людей. Мне довелось изучить эту проблему в масштабах города. У меня возник вопрос: где бывший партийносоветский актив из числа немцев, переселенных на Урал с Украины, Поволжья, Кавказа? Ведь на местах бывшего их проживания они сами осуществляли все властные функции.

Местные немцы подсказали мне некоторые адреса своих бывших активных партийных, советских работников, а также военных. Не буду называть их фамилии, в этом нет необходимости. Суть происшедшего с ними будет ясна и так.

На содовом заводе меня познакомили с человеком, работавшим на скромной должности кладовщика. Рекомендовали как безупречно честного, преданного делу человека с тяжелой судьбой за плечами.

На родине, в Николаевской области, в своей немецкой колонии он был одним из организаторов советской власти.

Работал председателем сельского совета, был активным участником коллективизации. В период коллективизации его дважды пытались убить. При втором покушении нападавшие всадили ему в спину вилы-тройчатки.

Он выжил, поплатившись двумя сломанными ребрами.

В конце двадцатых годов он также занимался работой по нейтрализации эмиграционных настроений среди немецких колонистов. В начале 1941 года был призван в армию, а после объявления войны выслан на Урал на режим спецпоселения. Работал на стройках химических предприятий с бывшими земляками, немецкими колонистами из Николаевской области, которых он раскулачивал в годы коллективизации. Они часто издевались над ним: «Что дала тебе твоя советская власть? Что дала тебе твоя партия? Сейчас ты тоже только спецпоселенец и сидишь вместе с нами».

А вот биография одного немца из Одессы. В годы Гражданской войны он воевал в рядах легендарной бригады Г. К. Котовского. Лихой кавалерист, был дважды ранен в боях за советскую власть. После второго тяжелого ранения Котовский лично перевел его на хозяйственную работу. Был награжден комбригом дарственными серебряными часами и почетной грамотой. Выслан на Урал в числе других немцев-колонистов. Работал в Березниках на рядовой хозяйственной должности. Его заслуги перед советской властью в годы Гражданской войны никто не принял во внимание.

Вспоминается история еще одной немецкой семьи. На сей раз речь идет о трагической судьбе немцев-репатриантов, попавших под оккупацию и вывезенных на Урал уже после освобождения нашей территории от фашистов. Это семья бывшего сотрудника органов госбезопасности СССР, работавшего на Украине в Запорожской области в предвоенные годы. В числе первых в поселке в их дом явились гестаповцы и полевая жандармерия. Обыскали дом, заявили жене, что им известно, что ее супруг разведчик, сотрудник органов госбезопасности, и подлежит аресту. Жена ответила гестаповцам, что она не знает, где находится муж. Гестаповцы запретили ей и ее детям покидать дом без разрешения немецкой комендатуры. Во время каждого советского праздника в доме размещалась засада, фашисты ждали появления хозяина. Оккупанты заявляли, что им якобы известно, что ее муж в партизанах. Так продолжалось два года оккупации. Жена и дети верили, что их муж и отец мстит фашистам в рядах Красной армии за надругательства над ними.

С приходом советских войск в Запорожье семья была репатриирована на Северный Урал вместе с другими немцами только по национальному признаку. Они проживали в Красновишерске. Спустя два года жена узнала, что ее муж, бывший сотрудник органов госбезопасности, с 1941 года находился на режиме спецпоселения в Средней Азии, а не воевал против фашистов в рядах Красной армии. Семья воссоединилась вновь на Урале. Но после сильнейшего нервного потрясения, вызванного этим фактом, женщина стала инвалидом. Судьба человека была навсегда искалечена.

Знакомство на объектах треста «Севзападуралспец-строй» с положением дел на стройках и немцами, работавшими на них, укрепило мои предварительные выводы о том, что основная масса немецкого населения города не поддерживает деятельности некоторых групп немцев в пользу массовой эмиграции в ФРГ в обход действующих в стране законов. Они осуждают ее и рассматривают их активные связи с посольством Западной Германии как действия, направленные на компрометацию в глазах общественности всего немецкого населения города перед советской властью.

Эта точка зрения была предана гласности и поддержана городскими властями. Инициативной группе из числа авторитетных немцев предоставили возможность выступить в прессе и на местном радио. Их позиция была озвучена и поддержана администрациями предприятий, где работало значительное количество немцев. Властями стало уделяться больше внимания их социальному положению. Были приняты дополнительные меры по ускоренному переселению немцев из бараков военного времени.

Все это положительно сказалось на локализации и свертывании деятельности актива посольства ФРГ в городе. Мне пришлось лично познакомиться с отдельными активистами посольства и заняться их профилактикой для пресечения противоправных действий.

Одной из активисток, организовывавшей прямые контакты с посольством ФРГ, являлась фрау Шмидт. Это была одинокая пожилая женщина, репатриированная в Березники из Николаевской области, где она проживала в период оккупации. По характеру – натура волевая. На родине у нее была семья из шести человек.

Муж и два сына с приходом оккупантов с ее одобрения сразу ушли на службу в немецкую армию. Невестки работали в оккупационной администрации. С отступлением фашистов они бежали на Запад.

Фрау Шмидт гордилась, что оккупанты признали их своими, а ее только в силу возраста при отступлении не взяли с собой. Сама себя она считала преданной Германии, райхсдойче, потому что ее муж в конце войны успел получить немецкое гражданство. Она трижды посещала посольство в ФРГ в Москве в связи с желанием выехать в Германию, привозила из столицы чемоданами анкеты для немцев, стремящихся на жительство на Запад. Однако передавала их всем желающим только за деньги. Причем после каждой поездки в Москву цена за анкету росла.

Дважды ее пытались профилактировать в паспортном столе горотдела милиции, но она заявила, что плохо понимает по-русски. Считала себя, как немка, гражданкой Германии.

Оформлять выездные документы через паспортный стол отказывалась, якобы плохо понимая, что от нее хотят. Документы для выезда в ФРГ она сама отвезла и сдала в посольство без помощи местной милиции.

Во время беседы со мною фрау Шмидт вела себя напористо и уверенно. Говорила, что она всегда была хозяйкой в их большой семье и все мужчины выполняли ее требования беспрекословно. Я оценил в разговоре ее решительный характер, инициативность, но заметил, что пришел предостеречь от опрометчивых шагов.

Я заявил фрау Шмидт, что хорошо знаю нравы, национальные традиции и менталитет немцев. Мне известно, что для них характерно уважение к законам страны проживания. Подчеркнул, что все в мире законопослушность считают национальной чертой немцев. В то же время фрау Шмидт, немка, своим поведением в городе Березники демонстрирует полное пренебрежение советскими законами. Честность в общении с властями и согражданами – тоже национальная черта настоящих немцев. Слово «честность» я подчеркнул уже по-немецки: «Ehrligkeit ist der Deutschen Tugend». О какой же честности в поведении фрау Шмидт можно говорить, если при выходе из посольства ФРГ в Москве она прячет от милиции под одеждой стопки анкет, ведет себя как последняя воровка, хорошо понимая, что уже только этим фактом нарушает закон? Затем продает в Березниках за деньги своим же согражданам анкеты, доставшиеся ей в посольстве бесплатно. Все это не вяжется с понятием «deutsche Ehrligkeit» – немецкая честность, а напоминает скорее повадки мелкого жулика. Подобное поведение ставит ее на грань нарушителя закона и может повлечь за собой уголовное преследование.

После моей оценки правовой стороны действий фрау Шмидт она сказала, что плохо понимает по-русски и, по ее мнению, никаких правонарушений в своих поступках не видит. Тут же попыталась оправдаться. Заявила мне, что я не прав и пытаюсь запугать ее:

– Ведь милиционер, охраняющий посольство, пропустил меня туда. Он же и выпустил меня, не задержал, не обыскал. Значит, я ничего не нарушила.

Зная, что Шмидт каждый раз выносила спрятанные на себе пачки анкет, я сказал:

– Уходя из посольства, вы взяли на себя обязательство выполнять их поручения в Березниках и агитировать людей за выезд из СССР. Вы ведь это не сообщили милиционеру? Следовательно, вы умышленно обманули представителя власти и злоупотребили его доверием. Зачем прибегать к обману, если вы ни в чем не виноваты?

Поняв шаткость своих аргументов, фрау Шмидт вновь заявила, что плохо понимает по-русски. Поэтому дальнейшую беседу с фрау Шмидт пришлось провести полностью на немецком языке. Это стало для нее неприятным сюрпризом.

В ходе последовавшего разговора, уже на немецком языке, она вынуждена была признать, что как советская гражданка она допустила нарушение закона. Игнорировала предостережение местной милиции от посещений посольства ФРГ. В действительности каждый раз, вернувшись из Москвы, она выполняла поручения сотрудников посольства: распространяла их анкеты и агитировала березниковских немцев за выезд в Германию на постоянное жительство. Более того, распространяла посольские анкеты за деньги с целью личной наживы. Шмидт обещала мне прекратить в Березниках всякую деятельность по заданию посольства иностранного государства, поняв, что иначе подвергнется уголовному преследованию.

Дабы исключить возможность возврата Шмидт к прежним поступкам, я предложил ей в письменном виде изложить факт признания ею свой вины и осознания допущенных правонарушений. Но она вновь сослалась на плохое знание русского языка. После некоторых колебаний она согласилась написать свое признание на немецком языке. Уже приступив к нему, неожиданно скомкала исписанный лист и сказала, что латинским шрифтом она якобы тоже плохо владеет. От моей помощи отказалась. Писать она может якобы только «старонемецким письмом», то есть готическим шрифтом. Я согласился получить ее признание на готике.

Вскоре фрау Шмидт передала мне два листа, исписанных убористым готическим шрифтом. Первый, скомканный ею лист на немецком, я уже изучил. Ознакомившись с новым признанием, я обнаружил, что в нем нет изложения фактов посещения посольства, содержания полученных от сотрудников консульства заданий, признания своей вины в нарушении наших законов и обещания не нарушать их впредь. Шмидт явно рассчитывала на то, что я не знаю немецкого готического письма, и думала, что я удовлетворюсь ее полупризнанием. Зачитав вслух по-немецки содержание ее объяснений, я был вынужден сделать ей резкое замечание и потребовал, чтобы ее письменное признание своих правонарушений соответствовало устному.

После этого Шмидт уже беспрекословно описала свои проступки и дала им нужную оценку. В объяснении она добавила, что ей внятно по-немецки был разъяснен преступный характер ее поступков. Она заверила, что впредь не станет прибегать к подобным действиям.

Беседу я закончил напоминанием, что Шмидт имеет право официально оформить документы для выезда на постоянное жительство в Германию через паспортный стол милиции. Однако этим правом Шмидт в дальнейшем не воспользовалась, но активную агитацию за выезд немцев в ФРГ прекратила.

Тему эмиграции из СССР осенью 1959 года активно поднимали в своих письмах березниковским родственникам немцы, проживавшие в ФРГ. Западногерманское отделение общества Красного Креста организовывало акции по массовой засылке посылок с гуманитарной помощью в адреса немцев, проживающих в России. Утверждалось, что делается это по просьбе самих родственников. Но люди, чьи имена указывались в качестве адресатов этих посылок, отказывались на почте от их получения, заявляя письменно, что они не просили о помощи и в посылках не нуждаются. Психологический прессинг, направленный на разжигание эмиграционных настроений среди немцев, проживающих в СССР, был организован в Германии явно на государственном уровне и требовал ответных действий с нашей стороны.

Актуальность проблемы удваивалась еще и потому, что осенью 1959 года готовился прибыть с государственным визитом в Москву канцлер ФРГ Аденауэр. Властями города Березники было организовано выступление в местной печати и на радио наиболее активных представителей немецкого населения города с изложением их патриотической позиции и осуждением подстрекательских действий со стороны властей ФРГ. В отношении местных организаторов таких акций нами были проведены профилактические мероприятия. К концу 1959 года острота данной проблемы значительно спала, ее регулирование перешло в правовое русло в рамках визово-паспортной системы МВД.

В ходе разбирательства с активными организаторами и сторонниками массовых эмиграционных настроений среди немецкого населения города Березники неоднократно всплывала личность Кондрата Майера, известного бригадира строителей треста «Жилстрой». В газете «Березниковский рабочий» было опубликовано две статьи о нем, характеризовавшие его как прекрасного организатора и бригадира, успешно выполняющего плановые задания.

По нашим оперативным данным он был знаком почти со всеми активистами посольства ФРГ, твердо поддерживал их усилия, направленные на выезд в Германию, но от участия в групповых встречах уклонялся и избегал высказываний на эту тему в присутствии других лиц.

Одно время у нас даже возникала мысль о возможном использовании его как авторитетного лица среди немецкого населения города в интересах профилактики эмиграционных настроений. Чтобы убедиться в целесообразности этой идеи, я провел несложный эксперимент.

В одной из бесед с секретарем парторганизации треста «Жилстрой» я узнал, что он готовит для приема в партию двух молодых рабочих, немцев по национальности.

Это были целеустремленные молодые специалисты с хорошей трудовой биографией и репутацией порядочных людей. Парторг намеревался обсудить их кандидатуры со старшим прорабом участка Кунцем, тоже немцем по национальности.

Я лично знал Кунца как человека кристально честного, принципиального, умеющего работать с людьми. Я передал парторгу газетную заметку о Майере и просил, чтобы в разговоре с Кунцем он попросил охарактеризовать Майера как одного из возможных кандидатов в члены партии.

Парторг передал шокировавший меня ответ Кунца: «Пока я жив, никаких рекомендаций Майеру я давать не буду!

Разговаривайте с тем, кто готовил материал в газету». Кунц явно что-то знал, но, учитывая его порядочность, не хотел делиться негативной информацией.

Его отзыв насторожил меня. Пришлось внимательно пересмотреть имеющиеся в отделе материалы фильтрационного дела. Из справки по материалам полевого фильтрационного лагеря, составленной наспех при его пленении, усматривалось:

Майер Кондрат Кондратьевич, 1919 года рождения, уроженец села Старо-Мирское Армавирского района Краснодарского края, немец, беспартийный, образование среднее педагогическое. Закончил перед войной педагогический техникум в г, Энгельс. Служил в Красной армии с января 1940 года по призыву Ново-Кубанского райвоенкомата. В июле 1941 года попал в плен.

В январе 1942 года добровольно поступил на службу в немецкую армию, где служил якобы в транспортной роте ездовым. Проходил службу в Польше в городах Травники, Сухиничи, Майданек, Варшава и Познань.

Был судим за службу в немецкой армии по ст. 58-1 «б» УК РСФСР.

Упоминание в фильтрационных материалах таких мест службы Майера на территории Польши, как Травники, Майданек, Варшава, невольно возродило в памяти зловещие лагеря смерти, где погибли сотни тысяч жителей Европы и СССР. Эта информация побудила к организации детальной проверки военного прошлого Майера.

В узком кругу знакомых Майер рассказывал о хорошей работе советской разведки в период войны: «Вы представляете, русские были еще на дальних подступах к Варшаве, а их разведгруппы работали уже на берегах Одера, где их и вылавливали немцы!» Невольно возникал вопрос: откуда мог знать об этом простой ездовой транспортной роты, не имевший отношения к разведке или контрразведке? Поскольку ему это было известно, то оставалось предположить, что служил он очевидно далеко не в транспортной роте.

Такие факты и поступающие вновь оперативные материалы на Майера, его осторожное поведение и внимание к работе аппарата КГБ в городе Березники, что также стало известно от наших источников, – все это заставляло детально заняться его личностью. Было заведено дело, составлен план мероприятий. Начались поиски возможно имеющихся трофейных материалов по местам его службы.

Учитывая его возможную причастность к карательным органам фашистской Германии, было принято решение произвести документальную проверку по всем архивам КГБ и МВД на местах, где до войны компактно проживали лица немецкой национальности. Это был очень большой объем работы, так как трофейные документы военного времени были рассредоточены по всем областям СССР – от Молдавии до Кавказа и Саратова.

Изнурительная переписка с архивами по всей стране все-таки начала давать отдачу. В Краснодарском крае были обнаружены на Майера трофейные кадровые документы варшавской полиции безопасности и службы СД (SD) фашистской Германии. Только после второго запроса их выслали нам для ознакомления. Часть трофейных документов на него поступила уже из другой области. Это были также кадровые документы по учебному лагерю войск СС Травники. При тщательном изучении полученных документов фашистской службы безопасности были восстановлены основные вехи военной биографии Конрада Майера, бывшего солдата 275-го стрелкового полка Красной армии.

В июле 1941 года он оказался в плену. Находясь в лагере военнопленных, в сентябре 1941 года добровольно дал согласие служить фашистской Германии и был направлен в учебный лагерь войск СС в местечке Травники в Польше.

Здесь готовили будущих карателей для лагерей и тюрем на территории Польши. В Травниках Майер обучался до января 1942 года. Был командиром отделения, проводил занятия с подчиненными. По окончании учебы принял присягу на верность фашистской Германии. Ему было присвоено звание старшего надзирателя – «обервахман».

Применял меры дисциплинарного воздействия к нерадивым надзирателям.

Во время нахождения в Травниках Майер проходил практику на пригодность к будущей службе в частях СС. Он участвовал в облавах на еврейское население и иных карательных мероприятиях против польских граждан. Принимал участие в расстрелах, конвоировании задержанных лиц к местам их уничтожения и был там в оцеплении.